По тропам Кромки

Глава 5. Владимир. Первый вылет

Ветер трепал тенты, капли испарины ползли по стеклу бутылок с минеральной водой, добираясь до деревянной столешницы. Вирм смотрел на мешанину камня и зелени, отмечал изменения – в новостройке прибавились три этажа, а на старом корпусе санатория разобрали крышу – и парил на волнах умиротворения. Он с первых дней удивлялся разнице – здешние львы, охранявшие магазины, орлы, прячущиеся в тени деревьев, барельефы домов, были безжизненны или не несли угрозы. Просто рай по сравнению с Питером. Поначалу он думал, что зло изгоняют горы и источники минеральных вод, потом, поездив по югу, решил, что жизнь в камне выжигает беспощадное летнее солнце. А может, дело в деревьях, растущих на каждой улице, пробирающихся корнями под фундаменты, с легкостью взламывающих асфальт и крошащих бетонные плиты – вытягивают из камня соки, не дают ожить.

– Я уже готов слушать продолжение, – сообщил Яр. – Где ты нашел яйцо? Здесь? – он огладил дрожащую от зноя панораму.

– Нет. Я сам… – Вирм запнулся на фразе: «Я сам из Питера».

Не из Питера, а из города-спутника. Сорок тысяч человек, женщин больше, чем мужчин, все, кто в силах штурмовать утреннюю электричку или автобус до станции метро, работали в северной столице. Памятники культуры – как без памятников? И обветшавший дворец, и парк, и отреставрированная крепость, к которой привозили туристов.

Вирм – тогда еще Вовочка – и достопримечательности существовали отдельно. Пацаны из пятиэтажек гоняли в футбол на пустыре, и он тоже носился по утоптанной траве в толпе малышни, то визжа от восторга, то вывесив язык от усталости. За пустырем, отгороженная бетонным забором, скалилась провалами окон законсервированная стройка. За пару лет до рождения Вовочки в городишке начали строить бытовой комбинат, и промахнулись с расчетами – топкий грунт просел, коробку перекосило. Детям к стройке подходить запрещали строго-настрого, да разве за шустрыми пацанами уследишь? А за Вовочкой в дни, когда закрывался детский садик, и не следил никто: бабушек-дедушек не было, мама-одиночка не могла отменить занятия в художественной школе, а соседка, которую просили присматривать… уставала она быстро от Вовочки и отправляла гулять на пустырь.

Наверное, маме хотелось девочку. Тонкую, акварельную, тихо сидящую за раскрасками, с почтением переворачивающую страницы альбомов с репродукциями Серова и Васнецова. Что Вовочка, дравшийся с соседскими мальчишками, что Вирм, отделывающийся переводами на банковскую карту – и то благодаря порыву Кристинки стать женой и невесткой – вымотали слишком много нервов и не смогли стать заботливой опорой в старости.

Он полез на стройку за футбольным мячом. Забросили туда мяч старшие пацаны, ударили сильно, перекинули через забор. А доставать послали подвернувшуюся под руку мелочь, верткую и щуплую – как раз пролезет в собачий подкоп под плитой забора. Вовочка сначала пачкаться в земле не хотел, но его взяли на «слабо». Стройка, заросшая кустарником, дохнула сыростью из подвального зева. В шорохи и размеренную капель вплетался тихий писк. Вовочка прислушался, зажмурился – от страха, не от любопытства – и вдруг понял, как будто ему картинку показали. Там, в сырости, возле стены, среди обломов кирпичей, лежало гладкое серебристое яйцо. И в нем ворочался, пытался оттолкнуть тесную скорлупу крохотный змееныш. Будь у гаденыша лапы, может, что и получилось бы. А так – бодался, пихался то лбом, то хвостом, и все одно без толку.

Страх исчез – змееныш был маленьким и неопасным. Вовочка сделал пару шагов и провалился в глубокую круглую яму из бетонных колец. Упал удачно – внизу кто-то ваты набросал. Только штаны порвал, зацепился за арматуру.

На его крики и рыдания явилась сторожиха – Вовочка и не подозревал, что стройку кто-то охраняет. Бабка была уродливой, одноглазой, со шрамом, перекосившим лицо в гримасе вечной злости. Она даже не разоралась. Вытащила Вовочку из ямы – руки у нее оказались длиннющие и загребущие. Зашила штаны, сводила в подвал, разрешила потрогать яйцо. Велела никому об этом не рассказывать, на стройку больше не приходить. Яйцо, мол, само без Вовочки вылупится и вирм потом его найдет.

Вовочка вернулся на пустырь, к пацанам, принес мяч, который подкатился ему под ноги, когда он вышел со стройки, и никому не рассказал ни о сторожихе, ни о яйце. Не поверили бы. Засмеяли.

Маленькая тайна не давала о себе забыть. Вовочке снились странные сны – два могучих крылатых змея парили над болотистой равниной, охраняя серебристое яйцо, заботливо уложенное в гнездо из камыша. Бабка-сторожиха что-то бормотала, пришивая клочья ткани к камышинам. Сны разнились: иногда на нее кричал дед в пятнистой куртке, иногда бабку брали под локти и уводили люди в форме. Как-то раз яйцо пытался разбить копытом огромный олень, золотой, похожий на ожившую скульптуру. Его отогнали взрослые змеи, оттеснили с дороги, выстланной ватой, сбросили в пропасть. Когда кого-нибудь били или обижали, Вовочка просыпался, вытирая слезы. Мама беспокоилась, спрашивала, почему он плачет, но про змеев толком не слушала, а впустую-то что рассказывать?

Самыми лучшими были сны, когда Вовочка прокрадывался к большой дороге, устраивался в кустах и рассматривал идущих мимо путешественников. Здесь не было ни одного автомобиля, зато животные разгуливали в изобилии. И вьючные быки, тащившие на спине связки узлов, и нагруженные верблюды, и даже слоны ярких в попонах, увенчанные резными башенками с погонщиком. Пробираться к дороге было страшновато – облачно-ватные клочья всегда парили над темной бездной, выстилались тропой, если сделать первый шаг. Вовочка успокаивал себя тем, что если упадет вниз – не разобьется, а проснется. Это же сон. Во сне никто не умирает.

Подросший Вовочка обшарил стройку от верхнего этажа до подвала, яйца не нашел и постарался выбросить странную историю из головы. Дорога, змеи и караваны снились все реже. В армии Владимир о крылатых тварях и яйце позабыл. А потом…

Вирм протер ладонью запотевшую бутылку, решил, что лишние откровения ни к чему:

– Я сам из Питера. Яйцо на стройке нашел. Змеев во сне стал видеть. И еще много всякой чертовщины снилось. Прошло, когда в армию забрали. Я о змее и не вспоминал. Вернулся, а он уже вымахал о-го-го… меня почуял и вылупился.

– Вылупился, а дальше? – с любопытством спросил Яр. – Он в своем подпространстве летал или сразу Питер громить принялся? Как ты понял, что тебе нужен якорь? Где первого якоря нашел?

Вопросов было слишком много. Вирм выбрал один и дал нейтральный ответ:

– С первым якорем я познакомился до того, как змей вылупился. Это была моя девушка. Ждала меня из армии, дождалась. Монету я ей в подарок привез.

– Что с ней случилось? – Яр прикрывал смущение твердостью голоса. – Я тебя не допрашиваю, пойми мой интерес правильно – меня же это напрямую касается.

– Нас расстреляли после выполнения заказа.

Вроде уже отболело, а говорить все равно трудно.

– Моя вина, моя ошибка. Я польстился на большие деньги, не подумал об опасности. Не подумал о последствиях. Змей сделал, что заказывали. Ни я, ни он не ожидали, что особняк начнет рушиться, хороня под собой людей. Пока мы справлялись с шоком, дверь в квартиру выбили. Ирина умерла на месте, я почему-то не умер. Оказалось, что меня трудно убить, когда я в трансе. Повышенная регенерация. Даже кровью не истек – утром смог замотаться в одеяло и уползти на чердак. Там две недели отлеживался. Змей сам к себе вернулся. А через месяц я его позвал, и мы отомстили. – Вирм не стал умалчивать о важной детали. – Я забрал у покойного заказчика и оплату, и проценты. И уехал из Питера. Со стартовым капиталом для новой жизни.

Яр долго молчал. Потом сказал, и правильно сказал, Вирм от него не ожидал даже…

– Сразу на язык попросилось: «Мне очень жаль». И чистой правды в этих словах нет – дело, похоже, давнее, и не знал я твою Ирину. И все-таки жаль, что у тебя так вышло. А отомстить смог – это хорошо. Зло выплеснул. Жить чуть-чуть легче.

Вирм кивнул – да, стало чуть легче – и, упреждая возможный вопрос, объяснил:

– С тех пор я ученый стал. На заказы без охраны не выезжаю. Надюха всегда рядом, Петя. И пару-тройку бойцов с фирмы беру. И заказчиков проверяю. Так что за безопасность не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь, – пожал плечами Яр. – У меня по-прежнему хворец сердце грызет. Что мне какие-то заказчики?

– Завтра, – пообещал Вирм. – Если сегодня все пройдет нормально, то снимем завтра. Ну, что? Отдохнул? Спросил, что хотел?

– Да.

– Тогда пойдем к канатке.

Когда пошли, Вирм загадал: приедет желтый вагончик – все будет хорошо, приедет красный… Он часто делал такие ставки, умел забывать проигрыши, лелеял совпадения, сулящие удачу. Глупая привычка, со школы привязалась, и осталась, никак не искоренить.

Отдохнувший Яр вертел головой, рассматривал станцию, развевающийся флаг, подошел к перилам смотровой площадки, слушая указания, разыскал белую горную вершину среди далеких облаков. Пока изображали беспечных туристов, красный вагончик ушел, и Вирм потащил Яра к кассе – успеть на желтый.

Он поздоровался с пожилой кассиршей, кинул купюру на тарелочку – «за двоих, без сдачи» – и, нарушая правила, вытащил Яра на посадочную площадку, куда нельзя было выходить без сопровождающих.

– Смотри, вон, справа, будто арки в камне, видишь? Это Бурые скалы. Мы мимо них не проходили, на развилке влево взяли. А можно было вперед пройти. Как-нибудь потом прогуляемся. Там скальники живут, на которых змей охотится.

– Ты мне про них еще в кабаке говорил, – кивнул Яр. – Кто это такие?

– Твари не особо опасные, но ценные. Мало кто знает, что они здесь живут, иначе бы тут толпы с сетями сидели. Скальник на краба похож, только панцирь каменный. А так – один к одному, глаза на стеблях, тонкие лапы и клешни. Жрут они мало, лисицы на год хватает, прикол весь в том, что жрут хитро. Если клешней цапнет, что человек, что зверь, что птица цепенеют. Скальник жизнь вытягивает. От укуса окаменение расползается. Жертва уже никуда уйти не может – ноги или лапы каменные. А скальник пристраивается и потихоньку жизнь отщипывает. Когда доест, из жертвы офигенная скульптура получается. Мне один человек говорил, что древнегреческие скульпторы специальные загоны со скальниками держали. Выбирали натурщика, поили сонным зельем, усаживали или ставили в нужную позу, и голодных скальников в комнату запускали. Не знаю, правда ли это.

Яр поежился:

– Экая хрень… Я сказку помню, арабскую, кажется… там баба мужика от ног до живота в камень превратила, заперла и по ночам приходила издеваться.

– Если скальника от добычи оторвать, так и будет, – объяснил Вирм. – Жертва какое-то время проживет. Потом все одно помрет, но помучается. Сам понимаешь, кто отомстить хочет, и в таких тварях разбирается, за скальника бешеные деньги заплатит. Да и скульпторы, желающие прикупить, находятся.

– Продаешь?

– Нет, – усмехнулся Вирм. – Я не готов вносить такой вклад в искусство. А кто хочет мстить, пусть сам ловит. Дорогу не заступлю.

Желтый вагончик приближался, рос – будто огромный лимон в воздухе болтается, плывет над зеленью, неведомо почему на землю не падая. Все ближе, ближе… сейчас на площадку выйдут немногочисленные пассажиры – день будний, клонится к вечеру, отдыхающие разбежались по санаториям – и они с Яром отправятся на нижнюю станцию.

Телефон зазвонил, когда желтый вагончик подставил бок под ладонь Вирма.

– Да, Сеня, приветствую.

– Надя сказала, ты в парке гуляешь.

– Вниз едем. Скоро буду в городе. Что-то случилось?

– Нет. Спросить хотел. Вечером заехать?

– Сегодня не надо. Завтра.

– С меня не убудет и сегодня, и завтра приехать.

Вирм понимал – друг беспокоится, и, по идее, надо быть благодарным… но иногда «нет» значит именно «нет», и навязчивая забота превращается в надзор, из-под которого хочется вырваться, поступить назло.

– Я позвоню тебе завтра. Сам, – с нажимом, чтоб до Сени дошло. – Встретимся в городе, переговорим.

– Лады. Не хворай.

Вагончик тронулся. Яр высунулся в открытую форточку, рассматривая пещеры скальников.

– Слушай, а никого не беспокоит, что тут вроде как курорт, а человека каменный краб сожрать может?

– От одного укуса ничего не будет. Онемеет нога, захромаешь, но уйти сможешь. Надо часа три просидеть, чтоб скальник тебя второй раз укусил. Они стаей опасны. Если в кольцо взяли, тогда хана, да. А тут они в стаи не сбиваются, змей разогнал.

– А до змея как было?

– Не знаю. Я же тут не жил. Может, кто-то другой гонял. Я тебе уже говорил – мир не таков, как его большинство людей видит. Не скажу, что чудовища на каждом шагу встречаются… но иногда на такую дрянь наткнешься, что волосы дыбом встают.

Яр покосился на двух женщин и маленькую девочку, стоявших у другого окна.

– Люди пропускают мимо ушей все неприятное, – заверил его Вирм. – В самом худшем случае – если услышат, и попытаются осмыслить твои слова, сочтут психом. Это правильная защитная реакция. Жить в неведении проще и безопаснее.

– Но ведь у тебя есть заказчики?

– Мои заказчики не разговоры на канатной дороге подслушивают. Не с этого начинается.

Яр долго смотрел на лесное море – вагончик уже миновал опору и плыл над пихтами – повернулся и снова удивил Вирма правильными словами:

– Все меняется, и неизвестно к чему переменится. Когда мы с тобой мелкими были, про биоэнерготерапевтов никто и не слыхивал. А теперь центры кругом понатыканы, и в поликлиниках сидят, и с хворцом на инвалидность подать можно. И душегрызов снимают, и прочую дрянь. Раньше ведь такого не было.

– Не было, – согласился Вирм. – Шаг сделали. Вроде как продвинулись. Но, знаешь ли, они там, в центрах, по трое собираются, и делают то, что любая бабка-ведунья в деревне могла. До настоящих перемен еще далеко.

– Поживем – увидим, – пожал плечами Яр.

За разговором путешествие по воздуху закончилось. Они пошли вниз, к выходу в город – свернули с более широкой, но длинной дороги на короткую прямую тропку. Вирм заставлял себя сдерживать шаг, чтобы не загнать, не сбить с дыхания якоря. В далеких облаках невидимые крылья разрезали воздух, свист торопил, как раньше торопил писк мелкого змееныша. Но по тропе шел Вирм, не Вовочка. Он уже давно научился противостоять змеиной воле. Иначе бы наворотил дел.

К вечеру стало ясно – нетерпение, тревога зацепили всех. Змей ли был тому виной, или нервозность передавалась воздушно-капельным путем – непонятно. Но как началось с Пети, который ни с того, ни с сего погнал автомобиль, хоть и знал – Вирм любит в окошко поглазеть, так упрямой Фатимой и закончилось. Затеяла выпечку на ночь глядя, а когда Вирм спросил, собирается ли она домой, разворчалась, что тут все молодые и глупые, без присмотра никого оставить нельзя. Вроде и не наорешь, не прогонишь – кто рядом сидел, бульоном с ложки кормил, когда плохо было? А злость взяла, как при разговоре с Семеном. Захотелось сделать все наперекор, затолкать Яра в машину, самому сесть за руль, и уехать в горы, чтоб выпустить змея без публики. И снова пришлось сдержать порыв. Мало ли кто отследит выезд, воспользуется ситуацией?

– Пойдем, – Вирм вломился к Яру без стука, поднял из кресла. – Сядем на заднем дворе. На всякий случай. Там площадка, специально для змея. Может, захочет навестить.

Сумерки казались гуще из-за ярких фонарей. Небо, плотное, сизое, темнело с каждой минутой. Вирм уселся на плетеный стул, бросил ключи на столик, указал Яру на второй стул и на монету:

– Садись. И вытаскивай меня, если что-то пойдет не так.

Якорь, похоже, хотел спросить, как отличить «так» и «не так», но Вирма уже разорвало надвое. Так ясно, так четко, получалось только с Ириной: тело обмякло, но не полностью утратило чувствительность – лакированная столешница холодила щеку, под пальцами теплела монета с якорем. Вирм, уткнувшийся носом в стол, сейчас лежал тряпкой. Зато второй Вирм, шагнувший на тропу над бездной, смог, наконец, прикоснуться к змею, истосковавшемуся в одиночестве. Пальцы скользили по броне, гладили чешую, не ощущая ни порезов, ни боли – здесь не было места крови, она пятнала монету на столике.

– Хороший якорь.

Голос, искаженный шипением, наполняло довольство.

– Хороший, – согласился Вирм. – Мы оставим его себе.

Он поплыл в синеве змеиного взгляда, приник лбом ко лбу, погружаясь в чужие мысли. Погружаясь и растворяясь, теряя себя-человека, сливаясь со змеем.

– Летим!

Он заорал от восторга, оказавшись в небе над Хрустальным Ключом. Город сиял разноцветьем огней: фонари, гостиничные вывески, реклама, яркие гирлянды на колесе обозрения. Змей полыхнул хищным азартом, расправил крылья, собираясь атаковать медленно движущееся колесо. «Нельзя!» – вопль заставил подскочить Яра – тот завертел головой, пытаясь понять, откуда доносится голос.

Змей изменил курс, облетел колесо обозрения, словно совершая круг почета, и направился к горам. Вирм ошалел от легкой победы – обычно приходилось навязывать свою волю, бороться, пытаться перехватить управление чешуйчатым телом.

«Я принесу ему скальника», – размеренно взмахивая крыльями, сообщил змей.

«Только панцирь пробей».

«Ладно».

Опьянение полетом смешивалось с давно забытым чувством единения – сейчас они со змеем понимали друг друга с полуслова, совпадали в желаниях. Как в той, прерванной автоматной очередью жизни, когда они наперебой старались угодить Ирине, и змей соглашался работать, чтобы Вирм мог купить цветы, серебряную цепочку, заказать столик в кабаке, снять квартиру. Сейчас было похоже, но по-другому. Баловать Яра не собирались ни Вирм, ни змей, а вот скальника подарить, чтоб посмотрел и клешню пощупал – это можно.

Они стремительно спикировали вниз. Змей выдохнул, морозное облако осело на хвое пихт, затрещали мгновенно оледеневшие ветки, упал гнилой ствол. Двое скальников, нежившихся на нагретой каменной площадке, успели удрать. Третий, скованный льдом, сверлил обидчика ненавидящим взглядом. Удар хвоста проломил панцирь, заставил глаза-бусинки вылезти из орбит и повиснуть на жгутах. Змей зашевелился, сбросил тело скальника, повисшее на заостренном наконечнике хвоста, сообщил:

«Готово. Полетаем, потом заберем».

«Согласен».

Вирм летел над парком, одновременно ощущая слабые укусы перекиси – Яр и Надя суетились, останавливая кровь, текущую из порезов на руках. Не рассчитал, когда обнимал змеюку на обрыве.

За пару часов налетались от души, устроили переполох в спорткомплексе и обвал на закрытой для туристов тропе. Змей удерживался в воздухе, яростно работая крыльями, дробил скалы ударами хвоста, сбрасывая излишек скопившихся сил. Наконец, наигрался, вернулся к полудохлому скальнику, забрал добычу и полетел к дому.

Странно было видеть самого себя, валявшегося мордой в стол – единственного, кто не отреагировал на появление змея, и слышать глухой стук упавшего на асфальт скальника. Наденька подобралась, насторожилась. Оно и понятно, прежде змей просто так в дом ничего не приносил. Фатима, высунувшая нос в кухонное окно, неразборчиво запричитала. Хотелось верить, что не скальника жалела. Яр потянулся к монете и замер. Быстро учится отличать «так» от «не так». Змеиное зрение позволило хорошенько рассмотреть хворца. Гадость серая, раздувшаяся, на огромную вошь похожа. Как Яр еще жив? Ведь ворочается, грызет, изнутри ребра ломает.

«Я сейчас сниму?»

Это было предложение, Вирм расслышал вопросительный оттенок.

«Не сейчас. Завтра. Я устал».

Змей заколебался – почуял ложь. Не заспорил, просто вытянул шею, чуть дохнул на Яра. Тот удивленно потрогал захрустевшую от мороза футболку. Вирм тоже удивился.

«Я успокоил хворца. Чтобы он не дергался»

«Спасибо, и… тебе пора. Улетай. Встретимся завтра».

С плоской поверхности змей взлетал потешно – судорожно рассекал воздух крыльями, извивался, как червяк, отталкивался от асфальта хвостом. После некоторых усилий они поднялись в небо. Вирм повторил: «Пора». Яр забрал и сжал в кулаке монету. Взмах крыльями, и змей переместился между мирами. Огни города пропали, внизу промелькнула бездна, рассеченная мерцающей тропой. Еще рывок – и они в отнорке. Куда ни кинь взгляд – безжизненная лесистая долина. А вот и обрыв. Вирм упал на растрескавшуюся глину, крепко ударившись коленом. Змей вместо сочувствия хлопнул крыльями, прошипел: «Возвращайся завтра». Вирм не успел ответить – его, разорванного надвое, слепило воедино, будто комки глины превратились в статуэтку под руками скульптора.

Он открыл глаза в своем теле, сел, охнув от боли в разбитом колене. Яр убрал пальцы с его запястья, спросил:

– Получилось?

– Отлично получилось! – признал Вирм. – Гляди, змей тебе скальника принес, чтоб ты понял – я тебе голову не морочу. Прикольный гад, правда?

Яр стряхнул иней с футболки, азартно подтвердил:

– Прикольный. А он живой еще?

– Ну!

– А можно его… того… потыкать чем-нибудь, чтоб он клешнями пошевелил?

– Запросто, – Вирм тоже хотелось развлечься. – Сейчас швабру в кладовке возьмем.

Швабру они все-таки взяли. Из рук никто не вырвал, знали, кто в доме хозяин. Но воплей было, как на базаре, когда менты дань собирают. Наденька забыла про нейтралитет, накинулась на пару с Фатей единым фронтом:

– Владимир Петрович! Я бы еще поняла – осудила, но поняла – если бы вы скальника кому-то на заказ поймали.

– Шайтан такой, управы на тибя нет!

– А вы что творите? Принесли опасную магическую тварь, чтоб шваброй в нее потыкать?

– Бензин неси давай, жечь нада! Куда пошел, бензин неси!

– Владимир Петрович, честное слово, это неадекватное поведение. Я сейчас Семену Алексеевичу позвоню!

– Звони, – согласился Вирм, расправляя безвольную клешню. – Только скажи, чтоб швабру с собой вез, у нас в кладовке больше нету.

– Уголь для камин и бензин! Вода набрала уже!

Фатима была права – скальников уничтожали переменой температур. Если находили в горах объевшуюся и оцепеневшую, или прихваченную морозом каменную тушу, раскладывали вокруг нее костер, поджигали, а потом лили на панцирь воду. Тварюка трескалась, и приходил ей конец через острые колья. Все правильно. Но сейчас зачем торопиться? Змей скальника хорошо приложил, через пару часов сам загнется.

Они с Яром натешились вволю: фотографировались на фоне внушительного каменного краба, размером с тракторную шину, перевернули на спину, рассмотрели и истыкали шваброй относительно мягкое, укрытое пластинами брюхо. Перед тем как сдохнуть, скальник засучил клешнями, пытаясь ухватить живое тепло, и они предусмотрительно отошли в сторону, оставив на растерзание деревяшки.

После, накрыв дохлого скальника брезентом, пили чай и ели горячие осетинские пироги – Фатя ругаться-то ругалась, а вкусноты напекла. Только перца переложила. Наверное, от нервов.

– Владимир Петрович! Надо руку перебинтовать.

Наденька потащила его в ванную, открыла аптечку, сняла грязный бинт. По морщинке на лбу Вирм понял – все еще сердится. Или волнуется.

– Надя, ты чего? Скальник-то при издыхании был. Ничего опасного.

– Вы какой-то сам не свой, Владимир Петрович. И это… – Надя коснулась иссеченной порезами ладони. – Лежали, а кровь ни с того, ни с сего закапала. Такого раньше не было.

– Было, – заверил ее Вирм и потер разбитое колено – тоже бы надо перекисью промыть. – Это нормально все, это я змея на обрыве погладил.

– Не было такого! – заупрямилась Надя. – Я при вас три года уже, и никогда у вас ни царапины, ни порезы не появлялись, если вы без сознания лежите. Как этот Яр рядом сел, так все накось и пошло.

– Глупости. Он правильный якорь. Я давно так хорошо не летал. А это… – Вирм натряс перекиси на ладонь. – Я, когда при Ирине летал, со змеем договаривался с полуслова. И шишки-царапины каждый раз зарабатывал – видно, плата такая. Как-то мы с ним на прощанье заигрались, и он мне плечо прокусил. Кровищи было!.. Ирка завизжала, змей с перепуга в канал нырнул – не в настоящий, в фальшивку в своем мире – а мне потом в травмпункте пришлось лапшу врачу вешать, что со служебной собакой сцепился. А зажило быстро, за три дня. От этого к утру следов не останется.