С привкусом горечи

Ⅰ

Жил-был Николай Филька. Жил-поживал и добра наживал. И жил неплохо, семья, прямо скажем, не бедствовала: мельница, три лошади, две коровы, овцы, свиньи, а уж количество пернатых никто и не считал. Семья правда тоже была не маленькая – шестнадцать детей. Пятнадцать сыновей и одна дочь. И это только от жены. А сколько детей у него от других баб в селе было, то только богу известно, да тем женщинам, у которых он ночь переночевал. Но ловеласом он не был, и по другим бабам не бегал. Они сами за ним бегали, а он просто не мог им отказать. И красавцем он не был. Обычный деревенский мужик, среднего роста, широкоплечий, и здоровьем бог не обидел, особенно мужским. И дети у него с первого раза получались, и почти всегда мальчики. Это женщин и привлекало, особенно тех, которых мужья укоряли в том, что они не могут родить им сына. Вот здесь и нужен был Филька. Достаточно было заполучить его на одну ночь, и результат обеспечен. А Николай их понимал, и никому не отказывал. Много было в селе счастливых отцов, которые растили его сыновей.

Потом была революция и гражданская война, но они в жизнь Николая особых изменений не внесли. Воевать никому не пришлось. Дети были еще малолетние: старшему сыну Ивану только в конце гражданской восемнадцать исполнилось. В двадцать лет Николай решил его женить. Жену под стать сыну подобрал: красивую, богатую. А Иван наотрез оказался на ней жениться, у него, видите-ли, уже есть невеста, которую он любит. Против воли отца пошел, негодник. И ладно бы нашел лучше той, которую ему отец подобрал, так нет же, нашел нищенку, из самой бедной семьи, да и красотой эта его невеста особо не выделялась: маленькая, худенькая. Что он в ней нашел? Николай сына сразу предупредил, что, если пойдет против воли отца, то наследства ему не видать, как собственных ушей. И все же Иван отца не послушался, и женился на своей нищенке. В свой дом Николай сына с невесткой не пустил, и пришлось им снимать угол в чужой хате. Поскольку Фильку в селе многие недолюбливали, то нашлись добрые старые люди, которые пустили молодых жить к себе бесплатно. Иван только поддерживал их старенькую хатку в нормальном состоянии. И в чужой хате они с Настенькой были счастливы. А что еще нужно молодим? Иван трудился где мог, и на кусок хлеба и кусок сала зарабатывал, крыша над головой была. Что еще нужно для счастья двух влюбленных? Только после того, как в селе пошли разговоры, что Филька выгнал сына из дому, Николай все-таки выделил сыну полгектара земли, чтобы с голоду не померли. Теперь вообще все прекрасно было. Овощи уже были свои, можно было часть заработанных Иваном денег и на постройку своей хаты отложить.

Первой у них родилась девочка, которую назвали Милей, уж очень миленькой и красивенькой она была. Николай к ним ни разу не зашел, даже когда внучка родилась, не посчитал нужным ее увидеть. И жене запретил к ним ходить. Они в его дом тоже не ходили. А вот с младшими братьями и сестрой Ивана, они общались нормально, те, несмотря на запрет отца, иногда к ним заходили. Через два года у них родился еще и мальчик. Назвали его Филимоном. Как только Николай узнал, что у Ивана родился сын, он сразу же прибежал посмотреть на внука. Это ведь не какая-то там внучка, это ведь внук – наследник, продолжатель рода. В тот же день он подарил Ивану молодого вороного коня. Это был скакун необычайной красоты: стройный, резвый, с широкой грудью и тонкими ногами, с пышной гривой и лебединым изгибом шеи. Такие красавцы очень редко встречаются. А сколько энергии в нем было, ни минуты не мог спокойно постоять на месте. Теперь у Ивана, и свой конь был в хозяйстве. Жалко конечно было такого красавца в плуг запрягать, но, что делать. Нужно ведь было помочь Настеньке полгектара земли обрабатывать. Иван запрягал Вороного, а именно так назвали коня, и потихоньку, чтобы не навредить коню, пахал им свое маленькое поле, окучивал картошку, возил урожай домой. Иван видел, что коню все это не нравится, но конь терпел. А вот когда Иван садился на него верхом, конь сразу оживал. С рыси он сам переходил в галоп, и мчал Ивана вперед с такой скоростью, что у того в ушах свистело. Такие прогулки любили и Вороной, и Иван.

Как-то Николаю по секрету сообщили, что его внесли в списки на раскулачивание. В принципе, это было вполне ожидаемо, в селе уже многих раскулачили, до семьи Николая очередь еще не дошла только потому, что у него было много детей. Старший сын от него отделился, и дочь успела выйти замуж, но четырнадцать сыновей оставались жить с ним. На всякий случай, Николай продал мельницу и двух коров, надеялся, что теперь его не будут считать кулаком. Но списки на раскулачивание уже ушли. О том, когда придут раскулачивать, Николая тоже вовремя предупредили. К их приходу он хорошо подготовился: зарезал по два десятка курей и гусей, часть из них запекли, остальные сложили в мешки и выставили на мороз. Напекли хлеба, который также сложили в мешки. Когда стемнело, усадил он свою семью на двое саней, загрузили иконы, еду и одежду, и тронулись в путь. Куда едут, он даже не представлял. Знал, что раскулаченных высылают на Урал, туда и держал свой путь. Там его точно искать не будут. Бог не выдаст, свинья не съест. Главное – сохранить детей, ведь среди раскулаченных, которых вывозили насильно, многие дорогу не выдерживали и умирали. Утром, когда пришли его раскулачивать, он был уже далеко. Свиньи и овцы были на месте, птица тоже, только лошадей и людей не было. Все оставшееся имущество забрали в колхоз, который тогда еще только начали организовывать, а его даже искать не стали. Раз кулак сбежал все бросив, то туда ему и дорога.

Очень долго ехал Николай с семьей, пока не доехал до города Екатеринбурга. Здесь он и решил остановиться. По городу везде были расклеены объявления, что требуются рабочие на стройку тракторного завода. Туда и устроились Николай и его сыновья. И места для проживания им сразу же выделили в общежитии. Теперь они все стали пролетариями, и паспорта получили. Единственное, о чем жалел Николай, что таких хороших коней пришлось продать, так как держать их было негде.

* * *

Иван с Настей продолжали жить в своем съемном углу. У них еще одна дочь родилась, Машенька. Тяжело конечно было, но кому тогда было легко. Иван был работящим, и они со всем справлялись. Потом ему предложили вступать в колхоз. Это было предложение, от которого нельзя было отказаться. В принципе, он почти ничего не имел против, вот только с конем не хотелось расставаться, ведь его придется сдать в колхоз. Но ведь он тоже будет в колхозе, и будет за ним присматривать. Так что, ничего страшного. И Иван согласился. Так как у них с Настей не было своего жилья, им даже старенькую пустовавшую хатку выделили. Теперь у них была своя хата, а возле нее сорок соток земли, а не где-то в поле, как было раньше. Иван был доволен, с вступлением в колхоз он больше выиграл, чем проиграл. Других насильно загоняли в колхоз, отбирая у них все продукты. А они жили нормально: достатка особого не было, но и голодными не сидели. Еще и четвертого ребенка родили, еще одного сына, Коленьку. В честь деда назвали.

Ⅱ

В то время в селе жила еще одна большая семья. У Павла и Харитины было одиннадцать детей. Самая младшая, Паша, родилась в тот же год, что и Маша у Насти. Жили они тоже не бедно. У них был свой большой дом, который Павел сам и построил. Павел был мужиком работящим, все мог своими руками делать. И сыновья у него под стать ему росли, тоже все трудолюбивые и работящие. В хозяйстве были две лошади и две коровы. Меньше двух коров никак нельзя было держать, иначе такую ораву прокормить было невозможно. И меньше двух лошадей тоже никак нельзя, одной лошадью большое поле не вспашешь. Со всеми полевыми работами справлялись сами, в помощь никого не нанимали. Поэтому, когда началось раскулачивание, они даже не предполагали, что их тоже в кулаки запишут. Батраков у них никогда не было, все нажили своим трудом. Хозяйство конечно у них большое, но ведь, и семья не маленькая. При меньшем хозяйстве такую семью просто не прокормить, с голоду помрут. Есть в селе семьи, в которых всего один ребенок, и держат они одну корову, и кулаками не считаются. А у Павла одна корова на шесть человек приходится. Так какой же он кулак?

Раскулачивать пришли, когда Павел был в отъезде. При нем не рискнули, знали, что он и покалечить может. Разрешили надеть свою одежду, и по небольшому узелку с нижним бельем и едой взять в руки. Харитина одела детей, связала им узелки, а себе даже узелок не связала, так как руки у нее были заняты. На руках ей нужно держать самую младшую Пашу, которой еще только полгода исполнилось. Набросила на себя новый тулупчик, который ей недавно подарил Павел, завернула в него маленькую Пашу, и вместе с детьми вышла во двор. Несмотря на то, что была уже зима, здесь их ждала телега, а не сани. Всех детей погрузили на эту телегу. Харитина садилась последней. Увидев на ней новый тулуп, старший группы раскулачивания подскочил к ней.

– Снимай тулуп, сучка кулацкая, – заорал он.

Харитина растерялась: как ей снимать тулуп, если у нее ребенок на руках? Ребенка ведь сначала куда-то положить нужно. Старший не стал дожидаться, пока она снимет тулуп, он схватил ее за тулуп сзади, и вытряхнул из тулупа. Ребенок упал в снег и громко заплакал, а Харитина, от неожиданности, еще больше растерялась, стояла над лежащим в снегу ребенком, и не знала, что делать. С телеги соскочил ее сын Ваня, поднял плачущую Пашу, вытер ее, покрытое снегом личико, отряхнул от снега дерюжку, в которую она была завернута, и отнес ее на телегу. Посадили на телегу и рыдающую мать. Отвезли их на край села, где стоял колхозный коровник.

– Неужели в коровнике ее с детьми поселят? – испугалась Харитина.

Но телега остановилась возле крайней, заброшенной маленькой низенькой хатки. Здесь их и выгрузили. Хорошо еще, что в своем селе оставили, а не отправили на Урал, как других. В этой хатке Харитина и прожила всю оставшуюся жизнь. Павел возле хатки потом еще только сарайчик поставил, чтобы было где козу и курей держать. Без молока ведь дети не выживут.

Ⅲ

Коленьке уже полгодика исполнилось, когда Иван, возвращаясь пешком с поезда, увидел своего Вороного, на котором пахали целину. У лошади не хватало сил в одиночку тянуть плуг по целине. Даже при обычной вспашке в плуг всегда запрягали пару лошадей, а тут, не тяжеловоза, а рысака заставляли пахать в одиночку. Конь уже весь выбился из сил, у него даже задние ноги подгибались. Еще немного, и он помрет. Плохо засупоненный хомут уже растер Вороному шею, и кровь из раны стекала по хомуту на землю. А колхозник, который пахал поле, изо всех сил хлестал Вороного кнутом, заставляя двигаться вперед. Увидев это, Иван аж побелел весь. Как можно так издеваться над его любимым конем? Он подскочил к колхознику, выхватил у него кнут, и начал хлестать этим кнутом его. Нельзя же так над лошадью издеваться! Потом выпряг коня из плуга, снял с его растертой шеи хомут, и отвел своего Вороного на колхозную конюшню. Доложил председателю колхоза об издевательстве над конем, и ушел домой.

На следующий день Ивана арестовали. Приехали на машине милиционеры, и увезли его в Харьков. Прошло больше месяца, а о судьбе Ивана ничего не было известно. Настя пошла к председателю колхоза, просить, чтобы узнал что-то про ее Ивана. Тот никуда звонить не хотел, и предположил, что Ивану, как сыну кулака, за избиение колхозника могут дать лет десять, а может и больше, а если признают врагом народа, то и семье не поздоровится. Настя страшно перепугалась. Что она теперь с маленькими детьми делать будет? Даже если Ивана не признают врагом народа, ей одной малышей не вытянуть, помрут с голоду. Нужно было как-то спасать детей. И что ей делать, как быть? Она иногда бывала в Харькове и видела, что на вокзале милиция подбирает брошенных детей. Говорили, что их определяют в детские дома, где их кормят и одевают. Наверно в этом и есть ее спасение. Оставалось решить, кого оставить на вокзале. Коленьку нельзя, он слишком маленький и может там помереть. Милю тоже нельзя, она уже большая, ей семь лет, и она ей во всем помогает. Можно оставить только Филимона и Машеньку. Филимону пять лет, а Машеньке – три годика, уже достаточно большие, в детдоме должны выжить. На следующий день Настя собрала всех своих детей и поехала в Харьков. На вокзале она посадила Филимона и Машеньку на скамейку в зале ожидания и проинструктировала: «Сыночек, держи Машеньку за ручку, и никуда от себя не отпускай. И никуда отсюда не уходите. Если подойдет дядя милиционер и будет спрашивать, то скажи, что вы потерялись. Он за это даст вам конфетку и накормит. А мы с Милей пойдем, покушать купим».

– А вы долго искать еду будете? – поинтересовался Филимон. – Я уже сейчас кушать хочу.

– Не знаю сыночек, как получится. Вы только никуда не уходите, и Машеньку никуда от себя не отпускай.

Настя оставила детей на скамейке, а сама ушла с вокзала. Она обошла вокруг здания вокзала и зашла в него с другой стороны, за спиной у детей. Отсюда она за ними и наблюдала. Прошло больше часа, но возле ее детей постоянно находились какие-то взрослые люди. Одни уходили, другие приходили, и дети никогда не оставались одни. Милиция на детей не обращала никакого внимания. А вот на женщину с ребенком на руках, которая уже больше часа стоит в проходе, внимание обратили.

– Женщина, Вы почему здесь стоите столько времени? У Вас что-то случилось? – поинтересовался у нее милиционер.

– Нет, я просто мужа жду. Договорились здесь встретиться, – соврала Настя. – А вот и он идет, мы уже уходим.

С наблюдательного поста пришлось уйти. Настя с Коленькой села на скамейку возле вокзала, а Милю отправила следить за детьми.

– Ты только там на глаза детям и милиционерам не попадайся, – напутствовала она, – издали наблюдай.

Прошло еще два часа. Дети все так же тихо сидели на скамейке, и Филимон все время держал Машеньку за руку. Наконец-то людей стало меньше, и милиционер заметил одиноко сидящих детей.

– Вы чьи? – спросил он.

– Мамкины, – ответил Филимон.

– А мамка где?

– Ушла за едой.

– Давно ушла?

– Давно.

– А как фамилия мамкина?

– Не знаю.

Фамилию отца он знал, и свою знал, а вот мамкину не знал.

– Кушать хотите?

– Хотим, – дружно ответили дети.

– Ну тогда пойдемте со мной, я вас накормлю.

И дети с радостью пошли за милиционером. А Миля, тоже радостная, побежала к мамке. Наконец-то ее мучения закончились, и они с мамкой поедут домой.

– Мама, их забрала милиция, – радостно сообщила она.

– Теперь можно и домой ехать, – со слезами на глазах сказала мать.

И они пошли на свой поезд. Всю дорогу домой мать проплакала, а Миля не могла понять, чего она плачет, ведь у них все получилось. Радоваться ведь нужно. Еще неделю мамка каждый день плакала. Грустно без малышни стало и Миле. А Настя каждый день думала о своих детках. Как они там, в этом детдоме? Не обижают ли их? Не болеют ли? Хотя бы одним глазком на них взглянуть. Еще и соседи достают: интересуются, куда дети делись. Сказала, что в Харькове потерялись, но они ей не поверили. Хорошо еще, что в милицию не сообщили.

* * *

Ивана держали в камере, где было еще восемь человек, находящихся под следствием. Все – вредители, причинившие ущерб Советской власти. Иван не понимал, почему его тоже считают вредителем, ведь он никакого ущерба не нанес, наоборот, спас колхозного коня от гибели. Бумагу, о том, что он является сыном кулака и хотел навредить колхозу, он подписывать отказался. Уже сменилось несколько следователей, и все требовали от него подписать эту бумагу, и всем он пытался доказать, что он не сын кулака, поскольку его отца никто не раскулачивал, да и ушел он от него еще до того, как отца внесли в списки на раскулачивание. И он спас колхозного коня, а не загубил. Судить нужно того колхозника, который чуть не угробил коня. Колхозника избил? Да не избивал он его, просто отхлестал кнутом, чтобы над конем не издевался. Он ведь тоже колхозник, и не мог смотреть, как колхозное имущество портят. Очередного следователя его доводы убедили. Просидев в камере больше четырех месяцев, Иван наконец-то вышел на свободу. А дома его ждал неприятный сюрприз: двоих детей дома уже не было. Поехали в Харьков искать их. Обошли все детские дома, но их детей нигде не было.

* * *

Детей милиционер отвел в комнату милиции, напоил их чаем с белым хлебом. Они были уже до того уставшие, что, попив чая, сразу и уснули. Проснулись они, когда их уже привезли в детдом. Хотели определить их в разные возрастные группы, но Филимон крепко держал сестру за руку и никуда от себя не отпускал. Пришлось и Машеньку определить в старшую группу, спали на соседних койках. Так они прожили несколько месяцев. Потом Машенька заболела, и ее отправили в лазарет. Филимона туда естественно не пустили, сказали, что Машенька поправится и вернется. Филимон ее терпеливо ждал. А потом всю их группу перевели в другой детдом, а Машенька осталась в прежнем. Больше Филимон ее не видел. Он часто вспоминал и маму, и Машеньку. Прошло уже несколько лет, как он жил в детдоме, но он помнил, как мама оставила их с Машей на вокзале, сказав, что скоро вернется, но так и не вернулась. Теперь он уже понимал, что мама их обманула. А вот зачем она это сделала, он не понимал. Ведь вели они себя всегда хорошо, маму не расстраивали. Зачем же она их бросила? Он очень сильно обиделся на маму, но, если бы она забрала его обратно, он бы наверно ее простил.

Как-то в этот детдом милиционеры привезли очередную группу брошенных детей. Детей сдавали заведующей по списку в коридоре, в котором бегали другие воспитанники детдома.

– Филимон, не бегай так, без головы останешься, – услышал один из милиционеров голос воспитательницы.

– А что за Филимон? – поинтересовался он. – Редкое имя. У моих соседей ребенок с таким именем потерялся.

–Вот он, бегает.

– Так это он и есть, – узнал Филимона милиционер. – Вот родители обрадуются.

Через несколько дней Филимон был уже дома. Он был очень рад этому, а вот простить мать так и не смог, он ей больше не верил, и боялся, что она опять может его бросить. У него спрашивали про Машеньку, но после того, как ее забрали в лазарет, он о ней ничего не знал.

Ⅳ

В первые дни войны большинство мужиков в селе были мобилизованы и отправлены на фронт. Ушел на фронт, и Павел с шестью сыновьями. Дома с Харитиной остались младшие: Петр, Михаил, Иван, Дуся и Паша. Позже, с последней колонной, на фронт забрали и Петра с Михаилом.

Ивана тоже забрали на фронт в первые дни войны. Настя с детьми осталась одна. Но дети уже были достаточно большими, и были ей помощниками: самому младшему, Коле, было одиннадцать, а Миле – восемнадцать. Последнюю колонну мобилизованных, в которой были, и Петр с Михаилом, которая пешком шла на Змиев, сразу за селом перехватили немцы, и всех расстреляли. В село они не зашли, пошли дальше, а жители села ночью забирали своих близких и хоронили. Это были первые погибшие на войне из их села. Потом был воздушный бой. Как показалось Насте, которая в это время окучивала картошку на огороде, бой происходил прямо над их огородом. Она испугалась, упала среди рядков картошки и так лежала, прикрыв голову руками. А бой продолжался, моторы самолетов жутко выли, и их звук то приближался, то удалялся. Любопытство взяло верх над страхом, и она перевернулась на спину. Над ней кружились три самолета: один, маленький, с красными звездами, и два побольше, с крестами. Немецкие самолеты пытались сбить наш самолетик, но тот юрко от них уворачивался и уходил из зоны обстрела. Вот ему удалось зайти в хвост нападавшему немцу, звук пулеметной очереди, и немецкий самолет уже горит. Черный шлейф дыма, и он упал где-то за селом. Пока Настя смотрела за падающим самолетом, второй немец подбил и наш самолетик. Как это произошло, она даже не видела, когда она повернула голову, наш самолет уже падал. Из кабины никто не выпрыгнул. Второй немецкий самолет сделал круг над местом боя и улетел. Настя поднялась, отряхнула с себя грязь, и шатающейся походкой побрела в дом. Работать дальше в огороде не было никакого желания. В голове крутилась мысль, что нужно бы найти этот сбитый самолет, и похоронить летчика. Но где же его искать? Скорее всего, он упал где-то аж за Донец. А через два дня в село зашли немцы. К ним в хату тоже пришли четыре немца. Из хаты их выгнали, и она с детьми переселилась в сарай. Всех курей немцы переловили и съели. Но поросенок еще оставался. Через месяц эти немцы съехали, но поселились другие. Эти уже и поросенка съели. К началу сильных холодов уехали и эти. Настя выждала несколько дней, опасаясь, что опять к ним придут жить немцы, но больше никого не было. Немцев в селе осталось мало, и они жили в более просторных домах. Настя облегченно вздохнула, и перебралась с детьми обратно в хату. Всю зиму они жили в теплой хате. Спасибо Ивану, дров на зиму достаточно заготовил. И картошки она достаточно накопала, зимой не голодали. Много людей угнали на работу в Германию, но Насте и здесь повезло, ее детей пока не тронули, хотя она очень боялась за Милю. Старалась, чтобы она сидела дома и никуда не ходила. Харитине так не повезло, ее Ивана отправили на работу в Германию, откуда он вернулся только после окончания войны.

Весной Настя, вместе с детьми, вскопали лопатами огород, посадили картошку и зелень, больше ничего на сажали. Не успели прополоть картошку, как под Харьковом опять начались бои, наши наступали. Еще немного, и война закончится. А пока-что, опять обстрелы и бомбежки. За сараем выкопали яму, и в ней прятались, когда стрельба начиналась. Потом опять все затихло. Говорили, что наше наступление провалилось. Опять в селе было полно немецких солдат, и опять их выгнали их хаты. Но летом это не страшно, главное, чтобы до зимы они ушли. До зимы из села немцы никуда не ушли, но в их хате их зимой опять не было. И вторую зиму они жили в своей хате, а не в сарае, как некоторые другие, которым не повезло, так как слишком шикарные дома себе построили, в которых теперь жили немцы. Настя благодарила бога, что ей не удалось уговорить Ивана строить новую хату. Если бы построили, то теперь и она с детьми жила бы зимой в сарае. Не зря говорят, что бог не делает – все к лучшему. А в августе их освободили. Сильных боев в их селе и не было. Немцы быстренько куда-то ушли, а наши пришли. Поскольку Филимону уже исполнилось восемнадцать лет, его, вместе в двоюродным братом Мишей, сыном ее сестры, сразу же забрали в армию. А через месяц пришла и похоронка на мужа, который погиб смертью храбрых еще в декабре сорок первого года под Ленинградом. Поплакали Настя с Милой, и пошли работать дальше. Колхоз восстанавливался, теперь и туда нужно было на работу ходить. Коля опять ходил в школу, в которую уже два года не ходил, пока в селе были немцы.

Филимон попал в войска НКВД и служил в Средней Азии, где боролся с бандами басмачей. После окончания войны домой его не отпустили, а перебросили на Западную Украину, где он боролся с бандеровцами, которые чинили там настоящие зверства. Не проходило ни одного дня, чтобы не пришло сообщение об очередном убийстве молодой учительницы или молодого врача, которые были направлены туда на работу. Иногда лесные бандиты сжигали в хатах целые семьи, в том числе и местных жителей, у которых в хате жили эти молодые специалисты. Тогда отряд, в котором служил Филимон, бросали на прочесывание леса, где, предположительно, могли находиться бандиты. Много бандитских схронов тогда было обнаружено и уничтожено.

После окончания войны домой вернулись и трое сыновей Харитины: Николай, Федор и Иван. На всех остальных, в том числе и на мужа, она получила похоронки. Николай и Федор про войну ничего не хотели рассказывать, а самый младший Иван, рассказывал, как ему жилось в немецком рабстве. Работал он у какого-то бюргера, у которого было много свиней и коров. Вот за ними он и ухаживал: поил, кормил, убирал навоз, при необходимости, делал им уколы. Бюргер этому его научил. Жил в том же сарае, что и свиньи. Били его нещадно за каждую провинность, чем придется, что под руку попадется, поэтому синяки на его теле были всегда. Кормили его один раз в день, вечером, если за день к нему не было замечаний, а если он где-то провинился, то вообще не кормили. Но Иван от этого сильно не страдал, он кушал ту вареную картошку, которую давал свиньям, поэтому голодным никогда не был. Вернувшись домой, он поступил учиться на фельдшера. В армию его не взяли, так как со здоровьем у него были большие проблемы, работа в Германии просто так не прошла.

Подросла и самая младшая, Паша. Ей исполнилось семнадцать, и она уже была девкой. Многие парни на нее засматривались, а она выбрала Митю, симпатичного парня, на год старше ее, соседа Филимона. Обнимались, целовались, гуляли до утра. Уже подумывали о свадьбе, но Митю забрали в армию на три года. Паша обещала быть верной ему, и ждать его из армии.