Цирк Отто Грота: Ноа

Глава 1

В это особенное сентябрьское прохладное утро он проснулся рано. Грудь сжимало ожиданием, словно стальным канатом. Этот день, как и каждый год, он ждал с особым трепетом, несмотря на то, что знал: чудо, на которое он рассчитывает, никогда не произойдет.

Сегодня ему исполнялось семь лет, и маленькое детское сердце было полно надежды, что хотя бы в этот день что-то изменится.

Может быть, именно сегодня мама вспомнит и наконец-то улыбнется.

Он вскочил с кровати, влез в выцветшую зеленую рубашку из хлопка, потертые коричневые штаны и натянул кожаные ботинки, что начинали натирать до кровавых мозолей, но оставались единственной обувью, доставшейся от соседского сына.

Не замечая холода, мальчик возбужденно вбежал на кухню. Воздух пах соленым тестом и сухим чесноком. В центре комнаты стоял шаткий маленький деревянный стол, испещренный пятнами от горячей посуды и царапинами от ножа. На нем лежали хлеб, лук и картошка. Это означало, что ближайшие несколько дней будет что поесть. Что один из маминых «друзей» расщедрился.

Раньше, когда с ними жил отец, голодать не приходилось. Он работал лесничим. Одна из самых завидных и уважаемых профессий. Отец был ответственным за охрану леса, ремонтировал мостки через горные потоки, расчищал завалы после лавин, следил за браконьерами. Его уважали все в деревне.

Мальчик плохо помнил отца, но его запах табака и хвои навсегда сохранился в воспоминаниях. А также его широкие плечи и огромные руки, которыми он подкидывал и ловил сына, когда они играли.

Отец был строгим, но справедливым человеком, внушавшим уважение.

Несмотря на то, что в доме всегда была еда и даже мед, мама была недовольна. Она часто раздражалась, кричала, кидала тарелки и по несколько дней не бывала дома. Мальчик не понимал, почему так происходит. Отец любил мать и готов был дать все для комфортной жизни. Его просто надо было слушаться. Он был достаточно властным человеком.

Однажды он не вернулся домой. Это было три года назад. С тех пор жизнь мальчика окончательно превратилась в ад. Больше не было человека, который защитил бы его. Раньше мать старалась сдерживаться и, по крайней мере, не била мальчика при отце. Только когда он уходил.

Теперь же она могла выплеснуть всю свою ненависть, не боясь, что кто-то за это накажет.

Вбежав на кухню, мальчик увидел ее напряженный костлявый силуэт. Мать стояла спиной у столешницы, придвинутой к единственному окну в этой комнате, и шинковала зелень. Резко и отточенно, будто день уже не задался.

Выцветшая рубашка из плотного хлопка с закатанными рукавами мешковато висела на худощавом теле. Темно-коричневые льняные штаны сужались к щиколоткам. На ногах были изношенные кожаные сапоги, давно потерявшие форму.

Женщинам было не принято носить штаны, но она плевала на эти правила и всегда шла своим путем. Большинство жителей Браунвальда старались избегать общения с ней, дабы не нажить себе проблем.

Люди этой крошечной швейцарской деревушки, затерянной среди еловых лесов и крутых склонов, были сдержанны. Мужчины здесь пахли землей и дымом, а женщины хлебом, скотным двором и терпением. Жители деревни не любили лишних слов и слишком ярких эмоций. В Браунвальде любили порядок, а она была хаосом.

Луиза Ленцер была вспыльчивой и жестокой. Часто срывалась на крик, даже по мелочам, и не знала пощады даже к самым близким. Сын слышал ее смех лишь иногда, когда в гости приходили «друзья». По праздникам они приносили овощи, но чаще только выпивку.

С ними мама была добра. Она не бранилась, не дралась и не сопротивлялась. Разрешала им делать все, что захочется: обнимать, целовать, гладить ее под одеждой даже на кухне, даже при сыне.

Эти «друзья» всегда громко смеялись, гремели бутылками и курили в доме. Иногда приходил один, иногда несколько.

В такие моменты мальчик не понимал сути происходящего, но почему-то чувствовал стыд и смятение. Внутри нарастало какое-то странное напряжение – сердце стучало быстрее, дыхание становилось прерывистым, появлялась легкая дрожь. Тревога, страх и еще какое-то странное чувство накатывали волной, не давая пошевелиться.

Женщинам деревни это тоже не нравилось.

Сегодня мама была не в духе, а значит, у нее болит голова, потому что вчера «друг» принес много выпивки.

Но ведь день рождения…

Мальчик застыл в дверном проеме, несколько минут не решаясь нарушить тишину, разрываемую стуком ножа, но затем сделал робкий шаг вперед.

– Мама…

– Чертов Ноа, проснулся, – пробубнила она, не отрываясь от дела.

– Мама… – мальчик подошел ближе. – Сегодня у меня день рождения… – робко прошептал он, смотря глазами, полными надежды.

– Отвали! – кинула она хриплым голосом, не оборачиваясь.

– Мне сегодня исполнилось семь… – прошептал Ноа, не отрывая взгляд и не теряя надежды получить хотя бы поглаживание по голове.

– Что я тебе говорила?! Убери от меня свой мерзкий взгляд! – процедила мать сквозь зубы.

– Прости, мамочка… – пробормотал мальчик, уставившись в пол.

– Как же ты меня достал! – отрезала Луиза, словно полоснула ножом по сердцу.

Но хуже было то, что за этим последовало. В ее глазах блеснула ярость, рука метнулась в сторону Ноа, и прежде чем он успел что-то понять, жгучая боль разлилась по щеке.

Его тихие слезы, мгновенно покатившиеся, смешивались с кровью, падая маками на зеленую хлопковую рубашку.

– Урод, – мать кинула нож на пол и, накинув черный жакет, вышла во двор.

Рана на щеке Ноа пульсировала, и он поспешил к тазу, стоящему на столе у окна. Он зачерпнул в ладони ледяную воду и начал аккуратно умываться, чувствуя, как холод немного притупляет жжение раны.

Впервые он почувствовал что-то новое. Такое же холодное, как капли воды, стекающие по лицу. Злость. Ему хотелось кричать, бить посуду, бежать без остановки, порвать вещи, но он неподвижно стоял, смотря в окно. Ветер трепал полуголые, скрюченные деревья, так же беспощадно, как те боль и ярость, которые раздирали его сердце.

Он достал медный поднос с полки и принялся разглядывать свое лицо. На бледной щеке ярко выделялся порез, кровь уже не текла, края были слегка припухшими и покрасневшими. Когда он поворачивал голову, рана начинала жечь сильнее. Затем он посмотрел на свои глаза. Глаза, которые так ненавидела его мать. Правый – черный, как самая темная ночь, приносящая плохие новости. В нем отражалась бесконечная пустота, в которой терялись все надежды и мечты. Левый – голубой, как небо перед первыми морозами. Будто он хранил остатки чистоты и надежды на светлое будущее.

Ноа резко отбросил поднос на пол и быстрым шагом потопал к выходу. До школы идти примерно три мили, нужно было поспешить.

Не то чтобы ему нравилось туда ходить. Друзей у него не было. Ребята смеялись над его разными глазами, старой одеждой и бледным худым телом. Только учительница проявляла к нему сочувствие и старалась подбодрить в трудные минуты.

Ноа просто мечтал поскорее обучиться всему, что может предложить школа и покинуть это место.

Деревня Браунвальд – заброшенное Богом место в Альпах. Место, затерянное среди елей и туманов. Место, из которого хотелось сбежать навсегда.

Зима здесь длится почти девять месяцев. На весь Браунвальд всего одна школа. Один единственный учитель. Один единственный класс. Дети от семи до десяти лет учились вместе. Всего не больше десятка учеников. После десяти, максимум двенадцати лет школьная жизнь заканчивалась и начиналась тяжелая работа. Полное взросление.

Ноа вышел во двор, накинув темное шерстяное пальто, которое было на пару размеров больше. Он сделал глубокий вдох, и холодный воздух немного остудил его гнев. Вокруг стояла тишина, и только курицы покряхтывали и суетились возле кормушки. Мать насыпала им зерно, держа сигарету во рту и что-то напевая.

– Эй! Чего уставился?! Хочешь поболтать с курицами вместо школы? – огрызнулась Луиза, увидев сына, стоящего посреди двора и прислушивающегося к ее пению.

Он стоял молча. Страх сковал тело. Мальчик понимал, что нужно торопиться в школу, но не мог заставить себя сдвинуться с места.

– День рождения у тебя сегодня, говоришь? – выдавила мать, делая глубокую затяжку. – Подойди-ка сюда.

Ноа вернул контроль над своим телом и медленно подошел. Каждый шаг был наполнен страхом, как хождение по тонкому льду. Он почти не дышал. Несмотря на холод, ладони, сжатые в кулаки в карманах, вспотели.

– Протяни руку.

Он послушно выполнил требование.

Луиза резко схватила его за запястье и затушила сигарету о тыльную сторону ладони. Ноа зашипел от боли, но не издал ни единого звука.

– С днем рождения, урод, – оттолкнула его мать и, напевая мелодию, ушла в дом.

Ноа не плакал от очередного ожога, так как это было привычным делом. Под его рубашкой практически не осталось ни одного чистого клочка кожи. Его тело было похоже на карту боли. Каждый шрам говорил о том, что он прожил еще один день.

Каждый раз, когда у мамы болела голова, когда не приходили «друзья», когда не хватало денег на хлеб – Ноа был выходом для ее эмоций.

Поэтому даже летом он носил рубашку.

***

Ноа шагал по узкой деревенской дороге, стиснув зубы от боли. Он шел, смотря себе под ноги, пинал попадающиеся на пути камешки и пытался не думать о том, что мама снова злится, и о том, что ждет его в школе.

По утрам улицы наполнялись приглушенными голосами: женщины выносили ведра с помоями, шли за водой к колодцу и в булочную за свежим хлебом. Мужчины шли на работу – кто в лес, кто к скотине. Ребята, которые еще не начали ходить в школу, носились по улочкам до первого окрика, а потом сжимались, как провинившиеся щенки, и расходились.

На центральной площади был бакалейный магазин, мясная лавка, старый деревянный колодец с выточенной вручную крышей, под которой собирались жители, чтобы обменяться новостями. Рядом с колодцем стояла доска объявлений.

Иногда, когда не сильно холодно, на площади можно было встретить уличного музыканта. Раз в месяц появлялся торговец, который привозил диковинные мелочи – игрушки, бижутерию, редкие сладости.

Школа находилась на окраине, в самой тихой части деревни.

Резкий крик ворона привлек внимание Ноа. Он непроизвольно поднял голову и увидел прибитую к старому скрюченному дереву потрепанную афишу.

На листе красовался яркий мир, наполненный чудесами и тайнами.

«ПУТЕШЕСТВУЮЩИЙ ЦИРК ОТТО ГРОТА!

Только три дня! 17, 18, 19 сентября 1930 года!

Представление, которое не оставит вас равнодушным!

Главная площадь Браунвальда!»

Яркие иллюстрации занимали большую часть афиши: акробаты, расправляющие руки в полете, по бокам две красивые девушки, по центру веселый клоун. Края афиши были украшены декоративными завитками в стиле арт-деко.

Это была мечта. Мечта, с которой Ноа жил, сколько себя помнил. Он никогда не был в цирке, но много слышал о нем от одноклассников и жителей деревни.

– Когда-нибудь… – расстроенно прошептал мальчик и, поникнув, продолжил путь в школу.

Мать никогда бы не дала ему 20 раппенов на цирк. Она даже не считала нужным тратить деньги

на новую одежду для него. Да что там одежда, он даже ни разу не пробовал конфет.

Всю дорогу Ноа мечтал о том, что совсем скоро он закончит школу, уйдет жить в другое место, сможет хорошо зарабатывать и наконец-то сходит в цирк. Он представлял, как будет сидеть среди зрителей и восхищаться потрясающим и захватывающим выступлением акробатов, слышать восторженные вздохи, чувствовать запах сладостей. Наконец-то сможет ощутить магию цирка.

Скоро он закончит учиться, и тогда его жизнь станет совсем другой: полной ярких красок, счастливых моментов и чудес.

Когда Ноа вошел на школьный двор, взгляды мальчишек сразу же приковались к нему.

– Эй, урод! Что с лицом?! Мамочка поцеловала? – раздался насмешливый голос сбоку, это был Карл, самый старший из парней. Десять лет.

– Эй, ошибка природы! Куда так спешишь? – подхватил второй мальчик, когда Ноа ускорил шаг к зданию школы.

– Ребята, осторожнее, вдруг он проклянет… С такими-то глазами… – отозвалась на смех мальчишек одна из девочек, Хильда.

– Слыхал, он в лесу живет, в лисьей норе, и питается червями, оттого такой урод! – рассмеялся Йозеф, друг Карла.

Не желая это слушать, Ноа еще ускорил шаг и уже почти добежал к двери школы, как она распахнулась. На крыльце появилась учительница. Все звали ее Марта. Ей было около семнадцати лет.

– Карл! Йозеф! Быстро зайдите в класс и отстаньте от Ноа! – звонко прокричала она, нахмурив брови.

Марта была в меру строгая, очень справедливая и красивая. Она всегда заступалась за Ноа и всячески старалась приструнить других ребят.

Мальчик никак не мог понять, почему все так ненавидят его? Неужели причина только в его разного цвета глазах? Почему его глаза и нищета стали поводом для издевок и насмешек? Ведь он никогда не делал ничего плохого людям. Не раз он пытался подойти к кому-то и завести разговор, подружиться, но всегда сталкивался с презрением.

Это было еще до школы. Летом. Несколько ребят играли у реки, и Ноа, набравшись смелости, решил подойти к ним. Там висели старые качели – простая доска на веревке, и все дети по очереди катались. Сначала он наблюдал издалека. Светловолосый мальчик с большой щелью между зубами был основным заводилой. Это был Йозеф, сын мясника.

– Эй, ты чего там стоишь? – заметил тот, когда Ноа в очередной раз наблюдал за ними.

Его голос не был злым, напротив -заинтересованный.

– Можно… Можно с вами? – робко спросил разноглазый мальчик, теребя край рубашки.

– Я Ноа. Живу рядом с мельницей.

Йозеф кивнул, а затем расплылся в улыбке.

– Ты будешь с нами играть, и мы даже возьмем тебя в свое секретное место, но нужно пройти испытание, – гордо поднял подбородок сын мясника. – Только смелые его могут пройти.

– Я… Я смелый, – выпалил Ноа.

– Тогда для тебя это будет проще простого. В лесу есть лисья нора. Туда нужно пролезть. Если не испугаешься – ты с нами.

Ноа кивнул, и ребята повели его в лес. Там и правда была нора. От нее пахло мокрой шерстью и гнилью.

– Вот! Мы ждем, – твердо сказал Йозеф, скрестив руки на груди.

Другие ребята тоже пристально уставились в ожидании.

Ноа нервно сглотнул и полез в нору, стесывая кожу рук о корни деревьев и камни. Когда он оказался внутри по пояс, то услышал хохот. Затем почувствовал, как кто-то вылил на него ведро помоев. Мальчик резко выдернул себя назад. Он стоял весь в грязи, листьях и какой-то слизи. Ребята буквально катались по земле от смеха.

– Че уставился, блохастый?! – выкрикивал сквозь смех Йозеф.

– Он и правда зверь какой-то! То-то у него такие глаза! – смеялся другой парнишка.

Ноа сделал шаг вперед, но ребята разбежались, выкрикивая бранные слова и насмехаясь. После этого он больше не подходил к ним.

Он не понимал, почему так происходит, но понимал, что от этого с каждым днем злость в его груди только растет.

– Ты в порядке? – наклонилась к нему учительница.

Ноа молча кивнул и протиснулся в дверь.

На уроке, заметив, как он сидит, сгорбив плечи и не поднимает взгляд даже чтобы посмотреть на доску, Марта решила поздравить его при всех заранее подготовленным подарком. Таким поступком она хотела показать остальным ребятам, что он часть их общества и такой же важный человек, как и все.

– Ребята, у одного из нас сегодня день рождения, – начала она. – Это важный день, и важно поддерживать друг друга и уважать.

В классе раздалось тихое хихиканье, но Марта не обратила внимания и продолжила.

– Сегодня Ноа исполняется семь лет, – она протянула ему что-то мягкое, завернутое в плотную коричневую бумагу. – Поздравляю!

Мальчик не сразу поднял взгляд. Ему было очень сложно заставить себя принять подарок, но учительница настойчиво кивнула, приглашая подойти.

– С-спасибо, – тихо выдавил Ноа, разворачивая сверток. Это были теплые шерстяные носки.

Он аккуратно провел пальцами по петлям плотной вязки – серовато-синей, с мелкими вкраплениями овечьей шерсти.

– Я сама их связала, – добавила Марта с легкой улыбкой.

– У урода теперь новые носочки, – скорчил рожу Карл.

– Тишина! – крикнула учительница, стукнув рукой по столу.

Спустя двадцать минут урока Марта объявила перерыв и покинула класс.

В помещении появилась легкая суета, но Ноа сидел, неподвижно сжимая шерстяные носки, стараясь не привлекать внимание. Он чувствовал некое смущение. Так происходило всегда, когда Марта одаривала его вниманием. Часто он ловил себя на мысли, что хочет обнять ее, но не решался, понимая, что это может быть воспринято неверно. В конце концов, у него перед глазами был только один пример человеческих объятий – когда к маме приходили «друзья», и это сбивало с толку.

Его внимание привлекли подошедшие две девочки. Одна из них была Ханна Эберли, девочка, которая ему нравилась. Она была похожа на фарфоровую куклу – самая красивая в Браунвальде.

Ноа любовался Ханной с первого дня, как увидел ее. Каждый день он не переставал удивляться тому какая она обаятельная. Ее кожа была бледной, с легким румянцем на щеках, одежда всегда чистая, а волосы струились жемчужными волнами.

Практически всегда Ханна ходила одна. Иногда на переменах за ней увязывалась Эльза, мечтающая подружиться. Но Эберли была холодна. Поговаривали, что она приемная, но, скорее всего, это были просто слухи, как и большинство новостей в этой деревне.

Иногда она ловила на себе взгляд Ноа, но не отводила глаз, а смотрела в ответ, пока он не отворачивался первым.

Однажды Ноа заметил ее стоящую на одной ноге на колодезном борту. Ее глаза были закрыты, а руки расправлены, помогая ей балансировать. Ветер игриво трепал платье, а Ханна медленно раскачивалась вперед и назад. В ней не было ни страха, ни напряжения. Только леденящий покой. Ноа наблюдал за ней из-за дерева, боясь спугнуть. Это длилось около часа. Затем она, как ни в чем не бывало, спрыгнула на землю.

Ханна откуда-то знала, что он за ней наблюдает. Может, чувствовала, а может, просто догадывалась, потому что он всегда так делал, а она часто это замечала.

– Если долго не шевелиться, внутри становится тихо, – сказала она, посмотрев в сторону Ноа и, сверкнув улыбкой, в припрыжку направилась в сторону своего дома.

Сегодня Эберли подошла к нему с такой же холодной улыбкой.

– Привет, – робко сказала Ханна, сжимая в руках картонную коробку. – Мы хотим тебя поздравить…

Ноа замер, чувствуя, как его сердце больно ударяется о грудную клетку. Он не мог поверить – неужели Ханна Эберли решила с ним заговорить? Неужели до него и правда хоть кому-то есть дело?

– Ну же, бери, – улыбнулась девочка, протягивая коробку.

– С-спасибо… – почти беззвучно прошептал Ноа взяв подарок. – Вы… эм… правда спасибо…

Девочки, улыбаясь, уставились на него в ожидании момента, когда он начнет распаковку. Казалось, что другие ребята тоже приковали к нему свои взгляды.

Не представляя, что же там может быть, он осторожно открыл коробку, и от увиденного его руки задрожали, глаза распахнулись до предела, а лицо исказилось в отвращении.

Внутри лежала мертвая крыса и горсть тараканов. Запах был настолько отвратительным и сильным, что его чуть не стошнило.

Ноа медленно поднял взгляд на девочек. Ханна разлилась диким прерывистым смехом, разрывающимся на короткие звонкие вздохи, и каждый был как удар ножом. Ее милое лицо и робкий взгляд вдруг изменились – глаза горели безумием, губы выгибались в злобной ухмылке, а тонкий девичий голос превратился в сумасшедший хохот, пробирающий до костей. Все остальные тоже взорвались смехом. Их голоса сливались в один зловещий гул, который ледяной лавиной обрушивался на Ноа.

В горле застрял ком. Мальчик хотел ударить Ханну, ударить их всех, даже убить. Он швырнул коробку на пол и выбежал из школы. Глаза жгло, но он не мог позволить себе эту слабость. Только не здесь. Он бежал так быстро, как только мог, пока не оказался снова у дерева с афишей цирка.

Сердце колотилось так, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Он пытался отдышаться. Его грудь тяжело поднималась и опускалась, холодный воздух обжигал легкие, прошивая резкой болью.

Ноа резко выдохнул и, издав хриплый крик, сорвал афишу. Его голос срывался и ломался, пока он яростно рвал бумагу на мелкие кусочки. Продолжая кричать, он запустил пальцы в черные волосы, свисавшие до щек, и упал на колени. В ушах звенел безумный смех Ханны, словно она стояла рядом, стояла прямо над ним и продолжала ухмыляться. Чтобы не разрыдаться, он прикусил губу так, что почувствовал металлический вкус во рту. От этого дыхание стало постепенно выравниваться.

Ноа сидел под деревом, пока солнце не спряталось за горизонтом. Постепенно нависала тьма. Стало совсем холодно. Боясь замерзнуть на смерть, он медленно поплелся домой.

***

Войдя в дом, он услышал женские стоны. Он сразу понял, что к маме пришли «друзья». Так было всегда, когда они приходили. Он сжал кулаки и, смотря под ноги, быстрым шагом пошел в свою комнату, но дверь в мамину спальню была открыта в этот раз. Наверное, она надеялась, что мальчик уже не вернется домой. Луиза часто говорила, что ждет, когда на Ноа нападут дикие звери по пути в школу. Стоны становились громче, смешиваясь со сдержанным хохотом. Мальчик закрыл уши, но все равно продолжал это слышать.

Он подошел ближе. Из комнаты доносился запах алкоголя и сигарет. Медленно заглянув в дверной проем, он замер. В комнате было темно, но свет луны помогал разглядеть силуэты. Мать была полностью нагая. Мужчина, которого Ноа никогда раньше не видел, держал ее за волосы и что-то шептал на ухо. Но она не отстранялась от него. Наоборот – тянулась, пыталась поймать его губы своими, улыбалась. Их тела двигались будто в трансовом танце, казалось, они стали единым целым, одним организмом.

Мама обнимала мужчину так, будто он – смысл ее жизни, одаривала поцелуями, разрешала трогать себя везде, где тот пожелает, и хохотала. Она не злилась на него, не сопротивлялась, не бранила. Ее пальцы сжимали плечи «друга» так, как если бы она боялась, что он вот-вот исчезнет.

Но она никогда не касалась Ноа. Даже не гладила по голове.

Мальчик почувствовал ярость, затем подступила тошнота. Сердце стало бешено колотиться, а в ушах звенело так, что он не слышал окружающих звуков. Он выбежал на улицу, распахнув дверь с такой силой, что она с резким ударом впечаталась в стену и задребезжали стекла. Ноа бежал, не разбирая дороги и не различая лиц редких прохожих. Кто-то удивленно ахал, когда он пробегал мимо. Ноги сами несли его через знакомые улицы, маленькие домики, тихие дворы, бакалейные лавки. Сквозь тишину ночных улиц и редкий лай собак он слышал стук крови, пульсирующей в ушах, но все еще не мог остановиться. Дыхание становилось прерывистым, но он продолжал бежать.

Тусклый желтый свет керосиновых фонарей, пробивающийся через туман, расплывался в глазах, как пятна на старом холсте. Все мысли спутались. Он не хотел оставаться тут ни минуты. Слезы жгли глаза, но он запретил себе плакать. Он решил, что больше не будет. Никогда.

Он пробежал около пяти миль. Легкие, неистово горели, ноги подкашивались, в глазах появились какие-то мушки, но он бежал, будто за ним гналась вся боль, которую он проживал каждый день. Наконец Ноа остановился у старой заброшенной колодезной башни, стоявшей в конце Браунвальда. Он рухнул на влажную холодную землю без сил, не понимая, что делать дальше. Но точно знал – назад дороги нет.

Ноа лежал, чувствуя, как холод пробирается под одежду, и пытался логически размышлять, как дальше жить. А точнее – выживать. В его случае перспективы были страшно скудны. Он легко мог оказаться в приюте при монастыре протестантской миссии, где труд заменял тепло, а наказание – заботу. Хотя для него это было привычным делом.

Попадись он на глаза какому-нибудь взрослому, его тут же могут вернуть домой. Если он не скажет адрес, то отведут к старосте деревни, а тот уже будет решать судьбу, отталкиваясь от своего настроения и принципов.

В лучшем случае его могут взять в фермерский дом как слугу, работать за еду и койку. Хотя он однажды слышал про такое место страшные слухи от женщин, перешептывающихся у колодца.

Речь шла о мальчике из соседней деревни. Ему было десять. Сначала все говорили, что ему повезло, мол, будет работать, зато сыт и с крышей над головой. А через полгода он исчез. Одни считали, что сбежал и замерз в ущелье, другие – что фермер замучил его до смерти. Поговаривали, что мальчик отморозил себе ноги во время работы, но помощь ему так и не оказали, а только лишь избили в наказание за то, что стал калекой. Так же ходили слухи, что фермер к нему приходил по ночам не только для того, чтобы бить.