Бернаут. Второй раунд

Где-то в закоулках памяти я откопала это имя – видела в медицинских бумагах. Его врач. Точно.

– Нет, все в порядке, – криво улыбнулась я. – Просто сумасшедший день. Вот чуть палец себя не отрезала.

– Дадите осмотреть?

– Ой, не стоит, – отмахнулась я, делая шаг назад. – Заходите. Вы же к Реми. Он здесь. Вам правильно передали. Удивительно, что вы смогли нас найти в такой глуши.

– Пришлось воспользоваться гугл-картой. И даже с ней я трижды повернул не туда.

Я покивала:

– Вечно эти карты людей путают.

– А вы?.. – осторожно поинтересовался он.

Я хотела почти по привычке выпалить «жена», но, учитывая, что меня не было рядом почти год, это прозвучало бы весьма странно, поэтому я приветливо улыбнулась и пояснила:

– Помощница по хозяйству. Не обращайте на меня внимания.

– Как успехи? – спросил доктор, проходя внутрь. – Можете чем-то порадовать?

– Ну, как сказать… – протянула я. – Сами поглядите.

– Куда идти?

Я отворила дверь, и мы с доктором замерли на пороге, глядя на сидящего в кресле в центре комнаты Бланжа, вокруг которого как будто смерч прошелся.

– Кажется, не у меня одной хреновый день. – Я изобразила удивление, стараясь не терять лица, хотя мое сердце разрывалось. Так случалось каждый раз, когда приходилось выдавливать улыбку, входя в его комнату, говорить с ним, а он в ответ меня игнорировал. И делать вид, что ничего дурного не происходит. – Ну ладно, вы поговорите, а я пойду… ужин готовить. – И вышла из комнаты, а потом, закрыв глаза, выдохнула. Совершенно дикая мысль пришла в голову.

Ладно. Попытка не пытка.

Я взяла веник и совок и, вернувшись, всучила их обалдевшему от такой наглости Бланжу.

– Не буду мешать. – Улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Пока я готовила, Реми с доктором обменивались вопросами и ответами. Очень долго. Прошло, наверное, не меньше часа. Закончив с курицей, я запихнула ее в духовку и забилась в угол, баюкая поврежденную руку. Именно здесь врач меня и нашел.

– Давайте сюда, – скомандовал он, и я протянула свой многократно пострадавший от острых предметов палец. Пока доктор Робертсон обрабатывал рану, наклонилась ближе и тихо спросила:

– Есть улучшения?

Медленно наматывая бинт, он ответил:

– У вашего подопечного не самый плохой вариант изначально: его мышцы в отличнейшем состоянии. Физическая форма, выработанная за столько лет до травмы, сделала свое. Но вот его ментальное здоровье…

– Все плохо?

– Реабилитация после таких серьезных повреждений – дело небыстрое. Продолжайте относиться к его положению не как к болезни. Не акцентируя внимания на том, чего он лишился и на чем он сам зациклился.

Я с облегчением кивнула, потому что именно так и делала. Изо всех сил старалась вести себя так, будто он – все тот же Реми Беланже, которого я встретила год назад.

– Тише, – перестав накладывать бинт, доктор приложил палец к губам. – Слышите?

Я прислушалась. Звуки из комнаты Бланжа и правда доносились странные. Как будто кто-то скребся. И тут я наконец сообразила: это веник шелестел по полу.

– На моей памяти он впервые что-то подобное делает, – признался врач.

Я хмыкнула:

– Бьюсь об заклад, впервые в жизни.

И мы оба улыбнулись.

– Вы контролируете лекарства, которые он принимает? – Врач понизил голос до заговорщического шепота.

– Я даже толком не знаю, что ему назначено, – прошептала я в ответ.

– Хондропротекторы, миорелаксанты, витамины, обезболивающие – инъекции и таблетки.

– Как много всего…

– У него могут случаться приступы, это нормально, не пугайтесь. Он знает, как действовать в этом случае.

– Ясно. А мне что нужно делать?

Завязав бантик на моем пальце, доктор поднял глаза и улыбнулся.

– Ничего, – ответил он мягко. – Просто будьте рядом. У вас это отлично получается.

…Ночью я проснулась от странного шума. Даже не поняла спросонья, что именно меня разбудило. То ли ветер за окном стучал ветками, то ли диван в гостиной, на котором я теперь вынужденно спала, решил проткнуть мои ребра своими пружинами. Он был старым и скрипучим, так что неудивительно. Потерев бок, я повернулась на другую сторону и снова закрыла глаза. Но звук повторился. И это точно был не ветер. А еще я определенно уже слышала его раньше.

Все внутри сжалось. Потому что казалось, будто в соседней комнате происходит что-то очень плохое.

– Бланж… – тихо позвала я, но ответа, как и всегда, не последовало. – Все в порядке? Может, тебе нужна помощь?

А если у него случился тот самый приступ, о котором говорил доктор? Господи, сколько я про них перечитала! Так что теперь боялась этих приступов сильнее, чем войны. Я не знала, что конкретно их провоцировало, пыталась после ухода врача поискать в интернете, но даже он не помог: слишком разнились травмы. То, что хорошо помогало в одном случае, было совершенно противопоказано в другом. Так что в итоге я захлопнула крышку ноутбука, оказавшись еще более растерянной, чем была раньше.

Кровать снова скрипнула.

Врач говорил, Бланж в курсе, что в этот момент делать, и у него под рукой всегда есть лекарства, но я все равно не смогла удержать себя в постели. Тихо встала и на цыпочках прокралась к его спальне. Дверь на этот раз оказалась не заперта, и я замерла на пороге.

Бланж не кричал и не стонал, а, стиснув зубы, дрожал от боли, такой сильной, что вена на его виске пульсировала. А еще молча ронял слезы. И на этот раз я не могла оставаться в стороне.

– Реми…

– Уходи! – прогнал меня он, но я все равно вошла в его комнату, села на постель, не зная, что сделать, как облегчить его страдания хоть немного, а потом просто расплакалась вместе с ним.

Даже понимая, что я наверняка не тот человек, которого он бы хотел видеть рядом, но все равно обняла его, и положила его голову себе на колени, позволив отдать хотя бы часть боли мне. Потому что одному столько не выдержать.

Я часто слышала на работе от пожилых людей, что каждый из нас несет свой крест. Глядя на Бланжа, хотелось спросить, как он не сломался под его весом.

Я гладила его по волосам, которые намокли от пота, пока его трясло и колотило, и шептала, наклонившись так низко, как будто кто-то в этом доме мог нас услышать, что все будет хорошо. У самой же нос хлюпал так, что уже не дышал. Я едва удерживалась от бессильных всхлипов, но не позволила себе ни единого. Если он держится, то и я должна. Именно этой ночью я до конца поняла, каково это – остаться в полном одиночестве против боли и судьбы. И осознала, что должна делать дальше. Бланжу оказывали любую помощь: физическую и финансовую, медицинскую и профессиональную, но нужны ему былы лишь внимание и любовь. А у меня их было столько, что я готова была отдавать килограммами.

– Все пройдет. Ты выберешься, – шептала я тихо. А потом и вовсе легла рядом, обнимая и молясь, как умела. И в тот момент, когда я окончательно решила, что не сдамся и никуда не уйду, Реми на секунду застыл, а потом, словно проиграв себе, выдохнул и притянул меня ближе.

Только спустя много минут я почувствовала, как приступ медленно проходит. Его мышцы начали расслабляться, и пальцы больше не были стиснуты в кулаки. Но сердце билось так часто, как будто он бежал. Грудь покрылась испариной и теперь холодила мою щеку. Ещё одна ночь позади. Сколько их будет? Когда я подумала об этом, захотелось закричать и расплакаться, но я только придвинулась ближе, так что коснулась голой ключицы губами, и закрыла глаза.

Соль. Она везде. Теперь она – наш постоянный спутник.

– Прости, – прохрипел он. Все время до этого будто задыхаясь в бесконечной пустоте. – Я знаю, это унизительно. Ты не должна была этого видеть.

Я поудобнее устроила свою голову у него под подбородком и прошептала:

– А я ничего и не видела.

Потому что когда человеку больно, он не должен оставаться один.

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты уехала? – произнес он пересохшими губами. – Я хочу оставаться в твоей жизни нормальным воспоминанием, а не тем, что ты видишь сейчас.

– Что за глупости ты говоришь?

– Это не глупости. Для меня – нет.

– Мне вполне нравится то, что я вижу сейчас.

– Вполне?

Мы замерли.

– Если бы не твой гадкий характер, то было бы «полностью».

На пару секунд повисла тишина.

– Я не буду говорить тебе, что все хорошо, – произнесла я, уверенно обозначая свою позицию. – Как и не скажу, что все плохо. Но я просто буду рядом.

– Зачем?

– Потому что ты мой муж, Бланж, – ответила я, укладываясь поудобнее и явно давая понять, что спать сегодня собираюсь здесь же. – Какой же ты тупой временами.

И на этот раз он промолчал.

Утро началось неловко. Как будто кто-то стер все наше прошлое, и мы начали заново. Я проснулась первой, разбуженная не ярким светом, а тяжелой рукой на собственной пояснице. Это было так странно и так знакомо – просыпаться в его объятьях. Хотелось понежиться в них хоть чуточку больше, но я заставила себя отодвинуться. Долго лежала, разглядывая черты мужского лица, подсвеченные рассветной дымкой. Я думала, что смогла забыть их за год, но теперь понимала: чувства, которые после возвращения из «Святого моря» я затолкала глубоко вовнутрь, начали разрастаться с новой силой.

Луч солнца, скользнув по стене, упал на постель и, медленно подбираясь ближе, разбудил Бланжа. Он недовольно нахмурился, открыл глаза и застыл.

– Привет, – еле слышным голосом произнесла я, не зная, с каким настроением он проснулся сегодня.

Реми грустно улыбнулся:

– Привет.

Бабочки в моей груди принялись запускать салюты. Потому что это был первый «привет», сказанный мне за полторы с лишним недели пребывания в этом доме. Больше всего на свете я боялась, что он снова отгородится от меня крепкими стенами, поэтому, как утопающий за спасательный круг, ухватилась за этот шанс: если смогла приоткрыть эту дверь хоть на ладошку, стоит пытаться дальше.

– Пенни за правду, – прошептала я, словно ступая на тонкий лед. Шаг в сторону – и провалишься в ледяную воду. – Как ты?

Мы впервые смотрели друг другу в глаза без страха. Открыто, долго и почти не моргая, так же, как Бланж делал это много раз прежде.

– Паршиво, – ответил он. Мы были в комнате одни, но говорили шепотом, как будто кто-то посторонний мог нас услышать. – Жалость – дерьмо. Инвалидное кресло – мрак. Люди – лицемеры. Все на меня пялятся. Боли в спине доканывают. И я скучаю по прежней жизни и мотоциклу.

– Поэтому ты не хотел со мной разговаривать?

– Я не могу с тобой разговаривать, – прошептал он, напрягаясь. – В том и проблема.

– Я не стану говорить с тобой о том, о чем ты не хочешь.

– Я не хочу втягивать тебя в свою жизнь. Вернее, в то, что от нее осталось.

Я покачала головой:

– Бланж…

– Тебе стоит вернуться назад.

– А если я не хочу?

– А смысл, Жак? Моя реальность – мрак. Я не могу изменить это. В ней нет места ни для кого. Тем более для тебя. Моя жизнь – полная темнота.

– Может, у меня выйдет добавить в нее капельку света?

– Ты скорее потухнешь, Жаклин.

– Думаешь? – тихо ответила я. – А говорят, свет в темноте светит только ярче. Иначе зачем он нужен? К тому же ты до этого не смог меня испугать. Почему же решил, что у тебя выйдет сейчас?

– Жаклин…

– Я знаю. Знаю. Это твоя жизнь. Но просто хочу немного побыть рядом. Если ты сам мне позволишь. Пожалуйста.

Я видела, как он боролся с собой в этот миг. Как сложно ему было принять решение. Господи, как же мне хотелось в этот момент его обнять. Погладить ладонью небритую щеку, словно приласкав всеми брошенного пса. Но ему было не нужно сострадание. Он привык видеть в глазах напротив восхищение, зависть, гнев – да что угодно, лишь бы не слепое равнодушие, и, если для него было важно чувствовать себя значимым, я не вправе была его этого лишать.

– А пока ты решаешь, могу я попросить тебя кое о чем? Мне тоже нужна помощь.

Повисла пауза. Показалось, что я даже услышала щелчок его мыслей. Что-то в его голове переключилось.

– С чем? – переспросил он. – Мои связи сейчас крайне ограничены.

– С домом.

– А что не так? Проблемы в банке?

Я покачала головой.

– Там кое-что на кухне нужно починить, – прошептала, вспомнив про отвалившуюся дверцу старого бабушкиного шкафа. – Я пыталась сама, но у меня, увы, ничего не вышло.

Он посмотрел на меня совершенно завороженно. Как будто я не навесные петли подкрутить попросила, а звезду с неба достать.

– Ладно.

– Тогда после завтрака посмотришь?

Он кивнул.

И уже не сдерживаясь, я улыбнулась так широко, как только позволяли щеки.