000
ОтложитьЧитал
24 июня 1941. Дорога
Начало войны
За пару дней произошли большие, давно ожидаемые события.
Сейчас я уже в прямом поезде Одесса – Москва, и предстоит еще немного небезопасного пути только до Киева.
Последние дни своей работы я проводил на полигоне в 12 километрах от границы, недалеко от родины Котовского1. Погода стояла дикая – все время был мокрый, будто нарочно вымочили в речке. Беспрерывно три дня лили потоки воды с неба. Но мы стреляли, то есть я обучал стрелять.
22-го в 6–7 часов утра над нами пролетело и покружилось 12 самолетов, которые мы сразу приняли за чужих, но так как они нас не заметили и не обстреляли, мы, не зная ничего о начале войны, тоже их не тронули. Тем более, что не из чего было по ним стрельнуть. Потом я начал проводить очередное упражнение стрельбы, закончил ее и только часов в 12 нас вызвали в Кишинев.
В этот день Кишинев, оказывается, утром уже бомбила та же группа самолетов, которую мы видели на полигоне. Бросили несколько бомб на станцию и бомбили одну нашу часть. Но ни одна бомба не причинила вреда. Только одна попала за вокзалом в двухэтажный дом и распаяла его надвое.
Характерно, что бомбы немцев не очень страшны. Действие их фугасное, то есть они зарываются в землю (или в дома) и там взрываются. Разрушительное их действие большое, но поражение незначительное. Бомба зарывается в землю примерно на 0,5–1 метр и делает воронку земли в два метра шириной. Но осколки ее летят вверх, и поэтому если лежать близко от разрыва, то можно быть совершенно спокойным. Характерно, что в Кишиневе одна бомба упала в пяти метрах от машины (грузовой), перевернула ее и поставила опять на колеса. Рядом возился шофер, который сел, завел машину и отъехал от разрыва. Немного поцарапало только борта. Я эти бомбы и их осколки видел – вес 100 килограммов, толщина стенок – 2–3 мм, так что осколки наносят только небольшие ранения.
Вечером 22-го нам приказали отправляться в Москву, что мы и сделали. Весь день город охраняли наши истребители, и попытки противника подойти к городу были отбиты. В первый день в Кишиневе сбили шесть самолетов противника. Один загорелся, летчики выпрыгнули на парашютах, но парашюты тоже загорелись.
Еле удалось попасть в поезд с эвакуируемыми семьями комсостава. Ехали почти стоя, всячески помогая этим глупым, растерянным женщинам с уймой детей. Перед отъездом зашел по просьбе товарища к его жене помочь ей уложиться. Одна с двумя малышами. Увязал ей вещи. Пришлось ¾ вещей бросить: патефон, радиоприемник ценой около 3000 рублей, два здоровенных ковра, всю прекрасную мебель, половину одежды (старое), только что сваренный пуд клубничного варенья и прочее. Все едущие жены рассказывают подобные же вещи.
Утром 23-го был в Тирасполе. Через полчаса после приезда, только мы зашли в гостиницу, на город налетело 30 самолетов противника. Начался сумасшедший обстрел их нашей зенитной артиллерией, не давший, правда, результатов, и бомбометание. Немцы сбросили только 5–6 бомб, но очень больших. Это были уже бомбы 500 килограммов. Метрах в 80–100 от нас, – а мы в это время разглядывали бомбардировку на улице перед гостиницей, – упала бомба, от которой полопались стекла в домах на 0,5–1 километр в окружности. Я смотрел воронку – глубина два, ширина в метр. Но осколки все такие же чепуховые. Здесь, перед Тирасполем, у моста через Днестр, сбили четыре немецких самолета.
Закончив дело в Тирасполе, мы выехали дальше, но могли попасть только на товарный поезд, а когда он застрял, – доехали до ст. Раздельная на грузомашине. Здесь опять попали под бомбежку, но пустяковую – всего пять бомб.
Правда, провели тревожную ночь вследствие официальных уток от трусоватого местного начальства о подрыве пути парашютистами. К утру только удалось добиться, что все «очевидцы» этого были арестованы, и поезда были пущены. А сейчас уже едем и больше пакостей не ожидаем никаких.
Впечатления неважные, главным образом, вследствие несмысленной паники населения, исходящей от незнания и непонимания. Мы всячески рассказываем всем о том, как спасаться, как вести себя при налете, куда укрываться, как рыть «щели» и прочее. Лично на меня произвела впечатление только сила звука разрыва, неожиданно большая. И еще то, что глупо чувствовать себя в опасности, когда ты возвращаешься из командировки, бездельничаешь и ничего не можешь сделать.
Чего дальше – неясно, но в училище ехать неохота. Хочу на фронт, но предвижу яростные налеты Ванды. Похуже германских.
За это время не раздевался – более недели, четыре дня во время дождей не мог снять сапоги, почти не спал, а последние две ночи – по 1–1,5 часа. А кроме того, сволочной запор вызвал приступ геморроя.
Но вообще ничего. Сегодня после Киева удастся пересесть в мягкий вагон и тогда высплюсь и почищусь.
Может, на пару дней задержусь в Москве.
Часы Ядвиге достать не удалось, так как не видел перед отъездом эту женщину.
27 июня 1941. Москва
Вчера приехал в Москву, а сегодня уезжаю в Орёл со всем семейством.
Вчера был у Кучеровых с Вандой и Вовкой. Застал там и Эдю. Оставил для Ядвиги пальто и чулки.
Эдя говорит, что Ядвигу и Таньку вряд ли в Москву пустят в связи с запрещением переездов. Для Ядвиги, она считает, это неплохо, так как она сможет отдохнуть и работать спокойно, ну, а если Танька пропустит год, то и здесь ничего страшного не будет.
Вместе со всеми ко мне едет и мать Ванды. Это хорошо, так как я считаю, что сейчас Ванде нужно будет работать, а мать поможет здорово.
Просился о назначении в часть, но ответили, что посмотрят, – вопрос нужно возбуждать на месте, в Орле.
Хотел здесь достать рекомендации в партию. Оказывается, Шишурин не имеет еще права давать рекомендации, а другой, на которого я рассчитывал, уехал в командировку в Ригу.
Ничего, найду рекомендации в Орле.
Танька окончила школу. Пусть идет сейчас в жизнь. И пусть начинает с простого, хорошего труда на какой-нибудь фабрике, на заводе, в производстве. Там, где более нужно и где более трудно. Тогда из нее будет настоящий человек, настоящий боец.
В 9 часов вечера едем на вокзал.
2 июля 1941. Орёл
Я перевез своих в лагерь, где они живут в маленькой комнатушке, но зато в прекрасной лесной местности. Хочу, чтобы Ванда поступила работать, но она что-то не торопится.
Несколько нудно сейчас заниматься обучением, но я понимаю, что это временное явление. На фронт пошлют безо всякого сомнения и, возможно, в ближайшее время.
А с немцами подраться охота, – у меня ведь с ними давешние счеты еще не ликвидированы – память Первой империалистической войны.
Подал заявление о вступлении в кандидаты партии, видимо, на днях буду принят. Рассчитывал получить две рекомендации от давно меня знающих людей, но оказалось, что их уже послали на фронт, а Шишурин не имеет еще соответствующего стажа. Рекомендации дали три товарища по училищу, в том числе наш комиссар.
У нас тишина и спокойствие. Напряженная работа. Слушаем сводки. Постепенно все свое, личное отходит назад – живешь жизнью страны.
15 июля 1941. Орёл
Работаю я не очень много, что меня особенно и бесит. Размеренная, по расписанию жизнь, с возможностью даже иногда в лагерях искупаться в речке, или лечь днем вздремнуть, вообще, жизнь мирного времени, совершенно не гармонирует к обстановке и наступлению. Во всяком случае, неудобно себя чувствую.
И своя работа сразу разонравилась, кажется глупой, пустяковой. В общем чувствую себя неприятно.
Ванда, наоборот, катается в мирной обстановке как сыр в масле. Было уговорил ее пойти работать, но она вместо того, чтобы пойти и стать на работу, – ходит и торгуется, где ей больше за это заплатят. Совершенно не понимаю вот такой психологии, и она мне отвратительна. Была бы одна, не обеспечена, – ну, другое дело. А так – совсем нехорошо.
Сегодня получил письмо от Боли.
Болеслав пишет, что его парень кончил школу и подал заявление о посылке на фронт. Понятно, пошлют куда-нибудь в школу сперва (в военную).
В действиях Ядвиги я был уверен, что она сумеет все сделать правильно. Молодцом. На бабищ нужно плюнуть. У нас тоже такая сволочь – сидят (вроде Ванды), бездельничают да сплетничают. Хоть бы их силой заставили работать.
Сегодня было первое нарушение мирного жития…
В бомбоубежища не надо лазить, лучше в щель. Когда видишь врага, – лучше себя чувствуешь.
С продуктами хорошо и у нас, и вообще все благополучно.
1 августа 1941. Орёл
У нас все по-старому, все мы вместе. Живем, работаем. С партией у меня все еще дело не закончено, – выжидаю годового срока службы здесь – будет в августе.
Ванда все еще не работает, хотя дежурит в лазарете.
5 августа 1941. Орёл
Семейство я на днях послал на дачу в нескольких десятках километрах отсюда, а сам сейчас холостякую.
13 августа 1941. Орёл
Культура наша и большевики восторжествуют, и бояться за них нельзя.
19 августа 1941. Орёл
Война
Война всегда была жестокой и только такой и может быть. Не в том дело. Дело в том, чтобы остаться в ней победителями, переломить силу врага, уничтожить варваров, поднять на них весь культурный мир. Вот поэтому мы пленных не расстреливаем, население не уничтожаем, а, наоборот, стараемся привлечь его на свою сторону. У нас забота в первую очередь о человеке, а не о территории, и это не наша слабость, а наше чрезвычайно большое положительное качество, которое даст колоссальные результаты при первом же нашем наступлении.
То, что мы отдали часть территории, – жаль, конечно, но лучше отдать территорию, чем остаться без вооруженных сил. В этом тоже наша сила, а не слабость. Армия наша закаляется, сохраняя свою мощь, население, оставшееся у фашистов, научится ненавидеть их, крепче оценит Советскую власть.
Как это было на Украине, на Кубани в Гражданскую войну. Крестьянин бывал недоволен Советской властью, но после того, как у них побывали белые, – крестьянство становилось активными борцами за Советскую власть. Так будет с Латвией, Литвой, быть может с Румынией, Болгарией и прочими.
Зря надеются фашисты нас победить. Это невозможно – и сил, и средств, и желания, и упорства у нас больше. Психология советского человека не поддается порабощению.
Чрезвычайно горько, понятно, знать, что, например, наш любимый Киев может быть поврежден бомбежкой, что гибнут товарищи, что ты не можешь ничего сейчас сделать, чтобы помочь им, но без потерь не обойтись.
Нужно сжимать зубы и затаивать до времени ненависть. Когда ее много, – ничего не будет страшно. Так вот – страх. Страх – это отсутствие силы воли, отсутствие ненависти, покорность – это собачье чувство. Человек умеет его перебороть, да это и не так трудно, когда ты работаешь, когда перед тобой цель, когда кипит ненависть к врагу. Тогда опасности не вызывают страха, а, наоборот, придают новые силы и отвагу.
Многие страхи вызваны только боязнью, вернее жалостью к нашим раненым и павшим бойцам, к нашим людям, попавшим в руки врага, к тем культурным и хозяйственным ценностям, которые уничтожаются фашистами.
За себя же бояться нечего. Если работать в армии, всегда найдешь свое место и будешь себя вести как надо.
Важно нам за войну не рассыпаться, не потерять связи. И Танька всегда должна на меня рассчитывать как на своего отца.
Возможны всякие эвакуации, бомбежки и прочее – всегда на себе нужно иметь список адресов, куда о себе сообщить. Боля, например, сейчас я уж не знаю где. Нужно знать адрес Оли (Корх), которая находится дальше всех в тылу и через которую всегда можно держать связь и осведомляться друг о друге. Она живет в г. Красный Яр Куйбышевской области, Крестьянская ул., № 151.
22 августа 1941. Орёл
На днях буду отправлять свое семейство к Оле в Красный Яр. Не знаю, как там живет Ольга, но больше моих девать некуда. Останусь холостякувать сам. Будет значительно спокойнее. Сейчас они приехали ко мне и собираются в дорогу.
26 августа 1941. Орёл
Теперь я остался холостяком. 24-го весь свой народ эвакуировал. Кажется, их направили в Кузнецк, что около Сызрани, но я им выписал литер для того, чтобы они могли, если там будет плохо, направиться к Оле в Красный Яр около Куйбышева. Не знаю, на чем Ванда остановится, но во всяком случае, им будет спокойнее, чем здесь, да и я за них не буду тревожиться. Ванда будет ежемесячно из военкомата получать часть моего содержания – 900 рублей, и если и будет возможно, – поступит на работу.
Из барахла – взяла почти все, за исключением мебели и посуды. Ехать будут не менее недели, так что известий от нее пока не ожидаю.
Тревожит меня положение Болеслава. Сможет ли он эвакуироваться? Иначе его, понятно, фашисты убьют.
У нас сейчас спокойно, работаю, как и прежде. Довольствуюсь теперь в столовой, хотя это хуже и дороже.
Жалко было расставаться с Вовкой. Увидимся ли теперь? И когда. Но расстались очень спокойно и весело.
Ядвиге особенно санитарией и медициной не надо увлекаться. И Таньке тоже, а то еще на фронт попадут – зря. Дальше тылового госпиталя им лучше не лазить.
31 августа 1941. Орёл
Поехали они эшелоном, целой коммуною.
Работаю по-прежнему, – никуда не посылают, да и перспектив на отправление на фронт мало.
Где-то сейчас Болеслав и его семейство – выбрались ли они при занятии Днепропетровска.
8 сентября 1941. Дорога
Пишу в дороге.
Меня перевели, но не запад, а на юг. Я доволен, что еду в южные края, – вообще не люблю севера.
Ядвиге с Танюшкой не надо увлекаться – война будет длительной и тяжелой. И вперед не рваться – их дело сложнее и трудней в тылу.
Еду хорошо и удобно.
12 сентября 1941. Майкоп
Мы перебрались сюда совершенно неожиданно и непонятно, почему именно сюда. Но я доволен, что на юг, а не на север. Сейчас идет большая работа по подготовке к учебе.
Городок небольшой, но симпатичный, типа станицы. Населен, в основном, адыгейцами, чеченцами, но их трудно и отличить.
Трамвая, понятно, нет и приходится много бегать, так что эти дни сильно устаю.
В городе прекрасный, большой парк. Рядом протекает горная речка Белая, и за нею сразу круглые, не очень высокие, сплошь в лесу горы – начало большого Кавказского хребта.
Жизнь очень дешевая. Яички – 3.50, молоко – 0.50, виноград от 1–2.20 рублей, арбузы – 40 копеек кило.
Фруктов много. Наш народ накинулся на них включительно до расстройства желудков.
Я поместился на квартире с одним товарищем по училищу. За комнатку платим 70 рублей. Это довольно дорого, так как это частным образом.
Перевез почти всю свою мебель, но так как ее девать некуда, – стоит сейчас в складе.
Не знаю, где теперь Болеслав, как бы он не остался на месте – расстреляют фашисты.
Хорошо здесь на юге. Правда, жару я переношу довольно трудно, но очень уж приятно.
Адрес: Майкоп Адыгейской автономной области, Кирпичная ул., № 44.
22 сентября 1941. Майкоп
Сегодня с утра хожу как потерянный – жаль Киева. Эти мерзавцы, понятно, не пощадят его и камня на камне не оставят.
Но оборонялся он здорово.
Скоро будет время – за все с немцами посчитаемся, – нужно подождать.
Получил сегодня целую пачку писем – привезли со старого нашего места. Ванда уже пишет от Оли. Живут ничего, но здорово тесно. Вовка с 15 сентября ходит в школу.
Я работаю после переезда здорово. Приходится устраивать все заново и в новых условиях. Живем ничего – устроились неплохо.
Первые дни мучила жара – сейчас наступили прохладные дни и даже холодные ночи.
Много очень фруктов. Вдоволь наслаждался арбузами, виноградом. Сейчас пошли яблоки. Персики только попробовал. Скоро, говорят, будут апельсины, лимоны (не здешние, но привозить-то близко).
Завтра у меня серьезный день – разбирается мое заявление о приеме в партию. Партбюро уже рассмотрело и рекомендовало. Думаю, что буду принят.
Дела у меня идут хорошо, а это основная рекомендация.
Вывез я сюда все свое барахло и мебель, и сейчас мне ее некуда девать – валяется на складе.
В квартирке, которую я занял вдвоем с товарищем по училищу, поставили только кровати, а все остальное деть некуда. Перевозить сюда семьи запрещают, но я уверен, что наши женщины через некоторое время станут сюда прорываться.
Хорошо бы было Ядвиге устроиться на работу в госпиталь вместе с Танькой. Это можно сделать, если своевременно, при распределении после окончания, заявить свое пожелание начальству – с этим обычно считаются. Я думаю их устроят в Ярославле, – это было бы хорошо.
От Болеслава ничего нет, – думаю запросить переселенческое бюро. Если эвакуировался, – там должны будут найти адрес.
1 октября 1941. Майкоп
Уж больше двадцати дней, как я здесь, а от Ядвиги ничего нет. Становится скучно.
У меня все по-старому – только работы малость прибавилось. Живем, в общем, не плохо. Последние дни здесь начались холода, а главное, дожди и сырость здорово плохо отзываются на моих ревматизмах. Хожу сейчас как калека, особенно плохо утром, когда встаю с кровати, – нельзя наступить на ноги. Врач дает освобождение, да разве сейчас освободишься. Вот и шкандыбаю весь день с 6 утра до 7 вечера – пока светло.
Салициловка и какая-то пакостная мазь не помогают. Плохо еще, что при переезде сюда народ потерял мою шинель, – так она и пропала. Пока хожу в плаще, взятом у товарища, но это долго продолжаться не может.
23-го меня приняли кандидатом в партию, но еще пока не утверждала парткомиссия. Видимо, это будет на днях.
5 октября 1941. Майкоп
Оля думает ехать в Москву, где лежит раненым ее муж. Ее новый адрес – Крестьянская не 151, а 124.
12 октября 1941. Майкоп
Не нравится мне такое положение – Ядвига с Танькой воевать собираются, а я, старый вояка, сижу как баба на печи.
У нас все по-старому, становится опять теплее. Самочувствие неважное – болею. Это здешняя сырость виновата.
29 октября 1941. Дорога в Казань
Еду сейчас в Казань в командировку. Из Майкопа пробираюсь с 17-го числа, и вот только сегодня, должно быть, доедем до Рузаевки. Пробираюсь различными поездами, – сейчас еду в санитарном – совсем в прекрасных условиях, и здесь встретил одного командира, едущего из Ярославля, с которым хочу передать Ядвиге письмо. Быть может, он передаст ей прямо в Институт.
Мы эвакуировались в Майкоп и неплохо там устроились. Боюсь, как бы нас не потревожили вторично и не перебросили еще дальше – бои идут под Ростовом.
В Казань я еду в командировку, которая намечена с 25 октября по 10 ноября, но я уже сильно запоздал. Дороги забиты эвакуированными, и пробираться очень трудно. Хотелось увидеть и своих в Куйбышеве, но это значило бы потерять еще 3–5 дней, поэтому я не решился. Со мной едут товарищи, у которых семьи в 60 километров от Пензы, где мы вчера и сегодня с утра были, но и они не могли увидеть своих.
На обратном пути, если удастся ехать в Майкоп, думаем от Казани спуститься вниз по Волге до Куйбышева, а там на Пензу и дальше. Таким образом, как я, так и мои товарищи, могли бы посмотреть свои семейства. Красный Яр ведь лежит северо–восточнее Куйбышева, кажется, на самой Волге.
Трудновато с продовольствием – то, что мы взяли с собой, давно съедено, а на станциях ничего нельзя купить. Хорошо, что хоть хлеба удалось достать, – пьем воду с хлебом и живем. Ведь нам, комсоставу, аттестаты не даются – должны кормиться сами.
Вообще, за эту поездку насмотрелся на всякие безобразия. Срочно необходимо введение ЧК с жесточайшими карами. Пока этого не будет, – безобразий в тылу и на дорогах не устранить.
В дороге было испугался за Ядвигу – передали, что бои идут на Ярославском направлении. А мы ведь сами радио не слышим и газет не видим. Оказалось, направление Малоярославское. Вообще странно, что ее институт не эвакуируют. Как будто, уже пора бы – какая там может быть сейчас учеба. Боюсь я также, чтобы Ядвигу не сократили, – сейчас работу найти трудно. В Майкопе Одесский университет – в очень тяжелых условиях.
Воинственности Ядвиги и Таньки я сейчас не разделяю и думаю, что пыл нужно умерить. Во-первых, никуда на фронт не рыпаться, а если в госпиталь – то тыловой. Во-вторых, нужно вообще подождать периода нашего наступления. Сейчас они пропадут на фронте обе, не оказав даже никакой пользы. Действовать нужно осмотрительно. Мы переживаем тяжелый период войны. Будет лучше, когда все понадобятся, а сейчас впереди должны работать люди с опытом, иначе они бесполезны.
Со мною сейчас связь ненадежна. А вообще судя по тому, что я сейчас вижу на дорогах, письма могут идти и два, и три месяца и даже совсем не приходить. Боюсь растеряться. Например, о Болеславе ничего нет, – видимо, остались у немцев, так как их район был занят неожиданным налетом. Если это так, – вряд ли они выживут. Дочка его, наверное, эвакуирована куда-нибудь из Киева с университетом.
Сегодняшние сводки говорят о критическом положении Москвы и Харькова, – боюсь, что следующая очередь Ярославля. Сейчас наши силы еще не могут быть введены в действие, и приходится отступать. Но это ненадолго. Быть может, и до Волги, но все равно мы перейдем в наступление. Если не зимой, то весной. Ведь большую роль должны сыграть наши лучшие два русских генерала – январь и февраль. Их наступление неудержимо.
В Майкопе с питанием ничего, – живем в основном на столовой, подкармливаемся у хозяйки.
Здесь в дороге вижу дикую дороговизну, спекуляцию и восстановление старых кулацких традиций – обмен колхозниками хлеба на пианино. Думаю, мои голодуют.
У Ванды, видимо, то же самое. В то же время в полях и на станциях видишь брошенный проросший хлеб, овощи и проч. Эх, велика и обильна, но порядку в ней нет до сих пор. Работать нужно. Зверски работать и бороться.
Если Ванда будет куда-нибудь переезжать, – всегда, если не сообщит, можно узнать через Переселенческое бюро.
С партией у меня еще не закончено, – не утвердило еще бюро, а поездка затягивает этот вопрос.