Рождественский экспресс никогда не опаздывает

Глава 1

Офис рекламного агентства "Северная Заря" гудел, как встревоженный улей, хотя до конца рабочего дня, согласно расписанию, оставался всего час. Этот час был самым коварным – временем, когда вся усталость дня накапливалась, а желание работать стремилось к нулю.

Хельга, начинающий дизайнер с волосами цвета "замёрзшая брусника" и тремя кольцами в ухе, стояла посреди открытого пространства, сжимая в руке пустую керамическую кружку. Кружка, давно остывшая, была её единственным оправданием перед начальством. В голове царил хаос: последний макет для шампуня "Медовые ноты" был сдан, новые задания ещё не поступили. Её взгляд, быстрый и лихорадочный, метался по мониторам коллег, имитируя бурную мыслительную деятельность, анализ или, на худой конец, ожидание важного файла. Нужно было срочно создать убедительную видимость занятости. Если её бездействие, даже минутное, заметит начальник, мистер Свенссон – человек-график, с такой идеальной осанкой, что казалось, он проглотил линейку, – то рождественский бонус, на который Хельга очень рассчитывала, мог превратиться в тыкву ещё до боя курантов.

«Чёрт, что делать? Я уже три минуты просто стою и делаю вид, что изучаю дизайн потолка. Это слишком пассивно. Может, поменять шрифт в старой, давно утверждённой презентации? Выбрать какой-нибудь максимально нечитаемый готический и потом демонстративно вздохнуть, меняя его обратно? Или просто открыть редактор и полчаса смотреть на пустой холст с умным, страдальческим видом гения?» – лихорадочно думала она, чувствуя, как неприятный холодок пробегает по спине, никак не связанный с зимней погодой.

Через неделю Рождество. Весь Люсвик уже сиял огнями и гирляндами, на Главной площади продавали глёг и имбирное печенье, а агентство захлёбывалось в заказах на праздничные баннеры и рекламные ролики с поющими оленями. Но у Хельги не было никакого рождественского настроения. Ей казалось, что из неё буквально щипцами пытаются выдрать эту самую "праздничную радость", навязывая ей рекламу рождественских носков и скидки на дурацкие ёлочные шары. Волшебство давно превратилось в сплошной коммерческий дедлайн.

«Лишь бы дожить до выходных, – мелькнула утешительная, спасительная мысль. – Длинные выходные – десять дней тишины, пижамы, и без Свенссона. Вот её единственный спасательный круг в круговороте серых дней».

Чтобы разбить опасное оцепенение, она направилась к кулеру за водой, имитируя острую жажду, вызванную напряжённым умственным трудом. Она столкнулась взглядом с бухгалтершей Ингой Арнольдовной, женщиной суровой, с вечно поджатыми губами и острыми, как карандаш, локтями, которая недолюбливала "этих креативщиков за их вольности и вечный беспорядок".

– Что, Хельга, работы нет? – Инга, склонившись над стаканом с водой, окинула её цепким взглядом, который словно прошелся по её не оплаченным вовремя счетам. – Или дизайнерские музы покинули вас прямо перед праздниками, пока я тут свожу наш квартальный дебет?

Ой, прям лопнет сейчас от собственной важности.

– Что вы, Инга Арнольдовна, – деланно улыбнулась Хельга, пытаясь выглядеть убедительно занятой и даже важной. – Наоборот! Просто обдумываю концепцию для нового клиента. Это требует глубокого мыслительного процесса, проникновения в суть…

– Концепции, концепции, – хмыкнула Инга, возвращаясь к своим цифрам и даже не взглянув на Хельгу. – А по мне, так безделье это. Зарплату вам за дело нужно платить, а не за сидение. Ваши "глубокие процессы", Хельга, в финансовом отчете выглядят как ноль продуктивных часов.

Хельга проглотила обиду (хоть и в словах Инги была, к сожалению, некоторая доля суровой, финансовой правды) и отошла, чувствуя себя ещё более потерянной и подавленной. Напряжение в офисе росло, все боялись Свенссона, который в этот час мог выйти и выдать новое, срочное задание "на выходные". Что б не расслаблялись. Это случалось весьма часто.

В этот критический момент дверь кабинета начальника резко распахнулась, как будто кто-то выбил её ногой. Из проёма высунулась голова мистера Свенссона. Его лицо, обычно невозмутимое, выражало крайнюю степень недовольства и нервозности.

– Так! – рявкнул он на весь офис, и его голос отразился от белых стен. – Всем немедленно сворачиваться! Мне только что звонил арендодатель. Через час сюда приедет дезинсектор!

По офису пронёсся вздох облегчения, смешанный с лёгкой, почти забавной, паникой.

– У нас тут, видите ли, завелись тараканы! – Свенссон поморщился, как от кислого лимона. – В архиве! Так что по домам! Живо! Оставьте всё это…ваше. Всё равно ничерта не успеете. Доделаете после празников.

Тараканы? Ну и ладно!

Раздались звуки отодвигаемых стульев. Офисные клерки начали спешно собираться. Тараканы – это отлично! Тараканы это замечательно если из-них всех выгоняют с работы.

Хельга улыбнулась впервые за день. Кто бы мог подумать, что противные букашки могут быть полезны. Она быстро схватила сумку, куртку и бросила взгляд на Ингу, которая всё ещё стояла у кулера, пытаясь, видимо, внести "убытки от тараканов" в статью расходов.

Хельга крикнула ей:

– До свидания, Инга Арнольдовна! Счастливого Рождества!

«Что б тебе Крампус уголь подарил, карга»

Она выскочила из офиса. Однако – какие оригинальные бывают рождественские чудеса! Её выходные начались немного раньше запланированного. А тараканы… это была уже проблема Свенссона, а не её. И это было лучшее рождественское чудо.

Хельга спускалась по лестнице, прочь из офиса, почти физически ощущая, как с её плеч сваливается тяжесть ушедшего дня. На выходе её остановил Юхан, пожилой охранник, который обычно спал, склонившись над кроссвордом, но сейчас выглядел немного бодрее чем обычно. Видно тоже готовился слинять пораньше.

– Ого! Хельга, вы первая! – его густые брови удивленно поползли вверх. – Это что же, конец света? В полшестого вечера, да ещё и перед Рождеством? У Свенссона, что, корпоратив начался?

– Да нет, Юхан, – засмеялась Хельга, запахнув куртку – Настоящее стихийное бедствие. Тараканы. Мистер Свенссон приказал всем эвакуироваться. Дезинсекция. А вы не знали?

– Тараканы! – Юхан покачал головой с видом знатока всех офисных бедствий. – Ну надо же! В нашем-то здании! Видать, это те самые, что сбежали из подержанных морозильников, которые закупили в столовую. Те ещё живучие твари.

– Не удивлюсь, – пробормотала Хельга. – Счастливого Рождества, Юхан!

– И вам того же, – отозвался он. – И хороших выходных!

Улица встретила её гулом предпраздничного Люсвика. Снег, недавно выпавший, искрился под неоновым светом, превращая город в театральную декорацию, припорошенную сахарной пудрой. Хельга вдохнула морозный воздух, пахнущий выхлопными газами, хвоей и почему-то корицей.

Она медленно шла мимо витрин, которые хоть и были коммерческим заговором, но всё же отзывались в сердце лёгким восторгом. В окне кондитерской механические плюшевые медведи-пекари месили тесто; в универмаге «Фьерд» манекены в бархатных платьях с гордым видом демонстрировали скидки, обвешаные блестящей мишурой.

Её почти лирическое настроение было прервано резким «Ух!». Откуда-то из-за угла магазина игрушек, который сиял так будто у хозяина безлимит на электроэнергию, вылетел маленький мальчик в красной шапке, волоча за собой пустые деревянные санки, которые явно были слишком велики для него.

Мальчик, несущийся с энергией метеора, врезался прямо в Хельгу. Санки, оторвавшись от его руки, проскользнули по льду и остановились, уткнувшись полозьями в столб.

– Ой, простите! – закричал мальчик, уставившись на Хельгу огромными, испуганными глазами. – Вы не ушиблись? Я спешу!

Хельга, немного ошарашенная, рассмеялась. Он был такой серьёзный.

– Все в порядке, маленький босс, – сказала она, поправляя ему шапку. – Я цела. Иди и делай свои важные дела.

Мальчик кивнул, подхватил санки и умчался дальше по улице, оставив за собой лёгкое ощущение чуда, которое наконец-то пробилось сквозь рекламный спам.

Хельга дошла до остановки, где уже мерцал жёлтым светом старенький трамвай, маршрут которого вел к её дому. Она запрыгнула в него, с наслаждением усаживаясь у окна. В трамвае было тепло и пахло мокрым войлоком.

Через двадцать минут она спрыгнула с трамвая, который проскрежетал мимо её остановки, и направилась к знакомому трёхэтажному кирпичному зданию. Дом стоял чуть в стороне от главной улицы, выглядел по-северному строго, но уютно, с обязательными гирляндами на окнах первого этажа. Это был старый жилой фонд, которому, казалось, было уже чуть больше сотни лет.

Подъездная дверь, как всегда, требовала приложения силы и особого, известного только жильцам, дёргающего движения: вверх и в сторону. Она поднялась по узкой, скрипучей деревянной лестнице, пропахшей застарелым запахом ужина.

Наконец, она остановилась перед своей дверью. Почти финиш.

Из кармана она достала связку ключей, среди которых главный, латунный, с узорчатой бородкой, выглядел настоящим артефактом.

Тихий щелчок замка.

Хельга толкнула дверь, и мир «Северной Зари», Инги Арнольдовны и грозного Свенссона остался за порогом.

Она переступила порог, и её встретил мягкий полумрак узкого коридора, который, казалось, поглотил всю суету улицы. Это была её маленькая, тихая бухта. Она заметила, что со стороны кухни льётся тёплый жёлтый свет. В воздухе витал густой, обволакивающий аромат имбирного печенья с примесью гвоздики.

– Мам? – позвала она.

– Дорогая? Ты уже вернулась? – отозвался бодрый голос.

Хельга быстро стянула с ног сапоги, бросила сумку на старый дубовый комод и, не раздеваясь, прошла на кухню. По пути она машинально открыла холодильник, оценивая стратегический запас еды, хотя в данный момент была наполнена усталостью больше, чем голодом.

Её мать, Эйра, стояла не на полу, а… на комоде, который явно использовался как временная стремянка. Она была сосредоточена, одной рукой держась за потолок, а другой – старательно развешивая мишуру и гирлянды на кухонном окне. Эйра была женщиной невысокого роста, но невероятно активной и деятельной. Её рыжие волосы были аккуратно собраны в пучок, и даже в столь неустойчивой позе она выглядела собранной и готовой к бою.

– Мам! Ты что делаешь? – Хельга подошла ближе. – Ты же сейчас свалишься! Дай я!

Эйра, по сравнению с ней, была "чуть выше гнома", и тот факт, что Хельга вымахала выше обоих своих родителей, всегда вызывал у матери легкое, но гордое недоумение.

– Нет-нет, моя дорогая, – Эйра махнула рукой, игнорируя шаткость своего положения. – Я почти закончила. Осталось только закинуть провод на вот тот гвоздик! Ты же знаешь, если я что-то начала, мне это надо закончить.

– Тебе бы только навести суеты, – усмехнулась Хельга. – Пожалуйста, дай мне гирлянды. Я за секунду всё поправлю.

– Спасибо, милая, но твоя помощь мне сейчас не нужна, – Эйра спрыгнула с комода с неожиданной для своего возраста грацией. – Но вот что действительно нужно. Я пропустила таймер. Можешь вытащить печенье из духовки? Иначе оно превратится в уголь, и я засуну его в твой рождественский носок.

Хельга потянулась за прихватками.

– Как ты так рано? – спросила мать – Как прошёл день в этом… «Пчелином Улье»?

– Рабочий день, можно сказать, прошёл весьма удачно если тебя отпускают с миром и пораньше, – Хельга выставила противень, и кухня наполнилась ещё более концентрированным ароматом. Идеально поджаренные имбирные человечки, слегка румяные, лежали в ожидании глазури – Кстати, ты что-то напутала. Медовый что-то там это шампунь. А я работаю в Северном…ладно, дайте мне подсказку. Хотя нет, это совершенно неважно. Главное, что я уже дома.

– Это уже чудо, – улыбнулась мать. – Ставь чайник, милая. Мне срочно нужен крепкий, горячий чай. Сейчас сядем и съедим всю эту восхитительную гору печенья.

Хельга, выполняя просьбу, набрала воду. Её взгляд невольно остановился на рамке, стоящей на небольшом буфете. Фотография, сделанная прошлым летом: её отец – тощий, улыбчивый мужчина в рыбацкой панаме. Сейчас он лежал в больнице. Пожар на заводе, кома. Мысли о нём приносили с собой грусть, тяжёлую, как мокрый снег. Хельга быстро отвернулась, пытаясь отогнать это чувство, чтобы не разрушать хрупкое кухонное спокойствие.

В этот момент тишину нарушило тихое:

«Мяу»

Кот Сигурд, огромный серый кот, который обычно вёл себя как старый, благородный князь, спустился с дивана в гостиной. Он подошел к ногам Хельги и начал настойчиво тереться о ее джинсы, словно требуя отчёта о том, где она пропадала весь день.

«Мяу» было не просто звуком, а целой претензией. Хельга опустилась на корточки, её губы невольно растянулись в улыбке. Она запустила пальцы в густую, плотную, как северный мох, шерсть Сигурда. Кот, наконец получивший заслуженное внимание, принялся неистово тереться, выгибая спину аркой, и урчал с громкостью старого дизельного двигателя. К ладони Хельги тут же прилипло много шерсти, которую она небрежно вытерла об джинсы.

В этом доме действовал негласный консенсус, что кошачья шерсть – это не грязь, а приправа к еде и принт на одежде. Это была неизбежная жертва ради привилегии держать в доме Его Котейшество.

Хельга миловалась с котом до тех пор, пока электрический чайник не издал щелчок. Сигурд, который вился у ног, был решительно, но нежно выставлен за дверь кухни. Коту и чайнику с кипятком следовало находиться друг от друга далеко и ещё дальше.

– Прости, Сиг, – прошептала она через закрытую дверь, – но это меры безопасности. Потерпи.

Сразу же после этого за дверью раздался требовательный и невероятно громкий «МАУ!» – обиженный, протяжный вопль, который мог бы привлечь внимание. Хельга лишь закатила глаза, но была непреклонна.

Она разлила кипяток по двум большим керамическим кружкам, которые тут же согрели её ладони. Мать уже сидела за столом.

Хельга села напротив. Они молча пили чай и ели печенье. Эйра, обычно неиссякаемый источник болтовни, была на удивление тихой. Хельге показалось, что мать более взволнована, чем обычно. Она не суетилась, не подпрыгивала, не делала планов на завтра, а лишь медленно потягивала чай, и это было непривычно. Что-то определенно её тревожило.

Тишина продолжалась, пока не было съедено около трети имбирных человечков. Эйра отставила кружку, посмотрела в окно на улицу, которая уже окончательно утонула в мягких, размытых рождественских огнях, и тяжело вздохнула.

– Иногда я жалею, – произнесла она тихо, словно обращаясь к мигающей гирлянде.

Хельга нахмурилась, её сердце неприятно сжалось.

– Об отце? – спросила она, осторожно, как будто боясь разбить хрупкий лёд.

– Нет. Сегодня не о нём, – Эйра покачала головой, но не повернулась.

Хельга совершенно не могла представить, о чём еще могла жалеть мать. Эйра всегда была беззаботной, радостной женщиной, которая умела превращать любой день в маленький праздник. Практически вечным ребенком.

Снова наступила тишина, густая и неловкая. Хельга скомкала в руке бумажную салфетку.

Наконец, Эйра повернулась, и её рыжие брови сошлись на переносице. Взгляд был серьёзным, почти торжественным.

– Хельга. Нам нужно поговорить о кое-чём очень важном, – сказала она.

Хельга напряглась. Вот она – гадость от мироздания. Но девушка тут же взяла себя в руки. Если маму что-то тревожит, Хельга всегда разделит с ней это, каким бы тяжелым бремя не было. Это был её долг.

Этот критический, нервозный момент разбил Сигурд, завопив под дверью особенно громко, протяжно и требовательно. Его вопль прозвучал как «Я ЖДУ ТЕБЯ ТАМ ТРИСТА ЛЕТ И УМИРАЮ ОТ ГОЛОДА! Я СЛЫШУ КАК ВЫ ЖУЁТЕ!».

Хельга закатила глаза, почувствовав мгновенный приступ раздражения и облегчения одновременно.

– Сейчас, мам, – пробормотала она. – Этот шерстяной тиран не даст нам поговорить.

Она встала и отправилась открывать дверь. Сигурд тут же ввалился, требуя ласки и, вероятно, кусок имбирного человека. Которое ему конечно не дадут во избежание обрыганых ковров.

В итоге они съели всё печенье, не оставив на тарелке ни крошки. Напряжение немного спало.

– Хорошо, – сказала Эйра, когда Хельга встала. – Я подожду в гостиной. Когда помоешь посуду, приходи. Мы закончим наш разговор там.

Хельга согласно кивнула и принялась мыть кружки, задумчиво смотря в спину уходящей матери.

Хельга тщательно вытерла руки вафельным полотенцем, аккуратно расправила его на ручке духовки и глубоко вздохнула, настраиваясь на разговор. Каким бы он ни был, отступать было некуда.

Она последовала за Эйрой в гостиную, чувствуя, как половицы скрипят под ногами громче обычного, словно предупреждая о чём-то. Сигурд, добившись своего – то есть, беспрепятственного доступа на кухню – потерял к людям всякий интерес и величественно, как обиженый, но не сломленный монарх, растекся меховой лужей под столом.

В гостиной горел только старый торшер с бахромой, отбрасывая на стены длинные, ломаные тени. Мать сидела на краю дивана, сгорбившись, и нервно накручивала на палец пояс от своего махрового халата. Этот жест – мелкий, суетливый – говорил о её крайней нервозности.

– Знаешь, твой отец и я… очень любили друг друга, – начала она тихо, глядя куда-то сквозь ковёр. Голос её дрогнул.

Эйра похлопала ладонью по подушке рядом с собой:

– Присядь, Хельга. Это долгая история.

Хельга послушно опустилась на диван. Пружины жалобно скрипнули.

– Я жила и работала очень далеко отсюда, – продолжила мать, подбирая слова так осторожно, словно шла по минному полю. – Ещё до встречи с твоим папой. Там всё совсем другое. Там… как будто не совсем этот мир.

«О господи, – пронеслось в голове у Хельги, и липкий холодок страха коснулся затылка. – Только не это. Секты? У неё началось то же самое, что у бабушки Астрид? "Не совсем этот мир" – это обычно эвфемизм для какого-нибудь храма в горах, где едят только солнечный свет».

Она пыталась сохранить спокойное выражение лица, но внутри всё сжалось. Мама всегда была эксцентричной, да. Она верила в приметы, разговаривала с предметами и иногда гадала на чаинках. Но говорить о «других мирах» с такой пугающей серъёзностью – это был новый уровень.

– Это будет совершенно безумный разговор, – вдруг выпалила Эйра, резко повернувшись к дочери. В её глазах появился подозрительный блеск – Хельга, умоляю, просто выслушай. Пожалуйста, не считай меня сумасшедшей. Я знаю, как это звучит.

Не дожидаясь ответа, она зажмурилась, словно собираясь с духом перед прыжком в ледяную воду, и вдруг вскочила.

– Сейчас. Я сейчас.

Она метнулась в спальню и через минуту вернулась, держа в руках небольшую, тяжёлую на вид шкатулку из тёмного, почти чёрного дерева. Хельга никогда раньше не видела этой вещи. Крышка шкатулки была покрыта сложной, завораживающей резьбой: странные геометрические узоры переплетались в бесконечные спирали, а по краям шли символы, похожие то ли на руны, то ли на какие-то древние, давно забытые цифры.

Эйра поставила шкатулку на журнальный столик, отодвинув стопку журналов «Сад и Огород». Щёлкнул скрытый механизм.

Мать откинула крышку и бережно, двумя руками, достала оттуда стеклянный шар. На первый взгляд он выглядел как обычный рождественский сувенир, какими были завалены полки в «Фьёрде». Внутри, в прозрачной вязкой жидкости, стояли миниатюрные заснеженные домики с островерхими крышами.

Вот только снег внутри не падал. Он висел в воздухе неподвижной алмазной пылью. И домики выглядели пугающе детализированными – в крошечных окнах, если присмотреться, дрожал настоящий, живой свет.

– Положи руку на шар, – попросила Эйра шепотом, и в её голосе звучала мольба. – Просто коснись стекла.

Хельга накрыла ладонью прохладную поверхность шара почти мгновенно. Не ради магии, конечно, и не ради любопытства. Ей просто нужно было, чтобы мама перестала смотреть на неё этими несчастными, умоляющими глазами, в которых плескался страх быть отвергнутой. «Ну вот, я трогаю стекло, – подумала она. – Сейчас ничего не произойдет, мы закроем тему, и я запишу её к врачу».

Мир резко побелел.

Гостиная, торшер с бахромой, запах пыли и старых книг – всё это исчезло, словно кто-то резко выдернул шнур из розетки реальности.

Хельга стояла по щиколотку в снегу.

Воздух ударил в лёгкие: ледяной и кристально чистый, пахнущий хвоей и морозной свежестью так остро, что перехватило дыхание. Это была не галлюцинация: холод был абсолютно, безжалостно реальным. Он мгновенно пробрался под её тонкую домашнюю кофту, куснул за щеки и заставил пальцы на ногах сжаться.

Вокруг, насколько хватало глаз, возвышались исполинские ели, их ветви гнулись под тяжестью снежных шапок. А прямо перед ней, в низине, укрытая сугробами, как пуховым одеялом, лежала деревня.

Это место казалось сотканным из снов и полузабытых детских воспоминаний. Маленькие домики с островерхими крышами жались друг к другу, словно стайка озябших воробьев. Их стены были выкрашены в тёплые цвета – они казались пряничными декорациями. Из кривых, словно нарисованных детской рукой труб, в небо поднимались тонкие струйки дыма, которые не рассеивались, а завивались в причудливые спирали.

Свет в окнах был живым, дрожащим, маслянисто-желтым. Он обещал такой уют, такое абсолютное спокойствие, которое бывает только в глубоком детстве, в канун праздника, когда ты точно знаешь, что мир безопасен, а чудеса неизбежны.

Снег падал медленно, огромными пушистыми хлопьями, заглушая все звуки. Тишина здесь была не пустой, а ватной, мягкой, звенящей. Хельгу накрыло странное чувство дежавю, тягучее и сладкое, будто она вернулась домой, хотя никогда здесь не была. Сердце защемило от необъяснимой тоски и восторга одновременно.

– Мам?.. – прошептала она, и пар вырвался изо рта белым облачком.

Рывок.

Ледяной ветер исчез. В нос снова ударил запах старого дивана.

Хельга судорожно вздохнула, хватая ртом тёплый, спертый воздух квартиры. Она сидела на рядом с мамой. Её рука всё ещё лежала на гладком стекле шара, но пальцы были ледяными и дрожали.

Эйра сидела напротив, крепко сжимая её вторую руку в своих тёплых, сухих ладонях. Она смотрела на дочь с виноватой нежностью.

В голове у Хельги царил абсолютный, звенящий хаос. Мысли сталкивались друг с другом, как бильярдные шары, не в силах сложиться в единую картину.

«Что это было?»

«Гипноз?»

«Я сошла с ума? Мы обе сошли с ума? Газ? Утечка газа?»

«Но я чувствовала холод! У меня мокрые ноги!» – она бросила быстрый взгляд вниз, но её носки были сухими.

– Мама… – голос Хельги сорвался на сип. – Как… Куда…?

Эйра вздохнула, аккуратно закрыла крышку шкатулки, пряча невероятный мир внутри, и опустила глаза, разглядывая узор на ковре, словно там был написан текст её речи.

– Я знала, что объяснить словами не получится, – тихо произнесла она. – Прости за шок.

Она подняла взгляд на Хельгу. Теперь в её глазах не было безумия, только усталая серьезность.

– Хельга, веришь ты или нет, но я – рождественский эльф.

В гостиной повисла тишина. Густая, звенящая, в которой было слышно только как где-то на кухне шебуршится Сигурд.

А затем раздался визг.

– Я всегда знала! – завопила Хельга, подпрыгнув на диване так, что пружины жалобно взвыли. – Я всегда знала, что я грёбаная фея!

Мама, ожидавшая обморока, истерики или вызова санитаров, вздрогнула. Она явно плохо знала свою дочь. Хельга не испугалась. Хельга была в диком, первобытном восторге. Пазл в её голове, который никогда не складывался – её странности, ненависть к рутине, ощущение, что она играет в чужую игру, – наконец-то щёлкнул.

Она была готова прыгать до потолка, сшибая люстру, но вместо этого села, вцепившись в подушку, и тихо, ритмично повизгивала, точь-в-точь как несмазанная петля старой двери.

– Мама, – выдохнула она, сияя глазами, в которых отражался восторг безумца. – Раз ты фея, значит, я тоже фея?

Эйра обречённо прислонила ладонь к лицу, пряча глаза.

– Дорогая, я не фея. Я рождественский эльф. И да, технически ты тоже эльф. Наполовину.

– А у меня будут крылья? – с обезоруживающей детской непосредственностью спросила Хельга. – И магия? Я смогу летать?

В её двадцать семь лет, при наличии ипотеки и больной спины, этот вопрос звучал не просто нелепо, а сюрреалистично. Но Хельге было плевать. Внутри она уже раздувалась от собственной важности, как воздушный шар.

«Выкуси, обыденный, серый мир, – злорадно подумала она. – Получите, неудачники-нормисы. Я всегда знала, что достойна большего, чем прозябание в офисе и скидки на гречку». Она – избранная. Она – магическое существо.

Эйра убрала руку от лица и посмотрела на дочь с выражением глубокого скепсиса.

– Дорогая. Приди в себя, прошу тебя. Где ты видела рождественского эльфа с крыльями? В дешёвых мультфильмах? Я, конечно, рада, что ты так… легко восприняла эту новость, но, свет мой, я, пожалуй, подожду, когда у тебя восстановятся нормальные мыслительные процессы.