- -
- 100%
- +
– Настя, если бы я согласился, мне пришлось бы людей сортировать на чистых и нечистых и кого-нибудь обратно, в Совдепию отправить. А вдруг я ошибусь при сортировке?
Больше жена его не упрекала.
Тараканов нашел другую службу – кухонным мужиком при карантинной столовой. Работал он с пяти утра до десяти вечера – убирал помещение, мыл пол и посуду, колол дрова и носил воду, чистил картошку на всю ораву беженцев. Вечером он буквально валился с ног и засыпал, едва коснувшись головой подушки. Зато семья получила возможность и дальше бесплатно пользоваться жильем и питаться на казенный счет.
В субботу, седьмого декабря, смотрительница кухни рова Сэльгрен спросила у Осипа Григорьевича, не хочет ли он подзаработать.
– А что надо делать?
– Нетавно в карантин прибил ошень богатий щеловек, завтра он бутет давать звани обет, угощать рюсски эмигранти. Надо слюжить кюппари, эээ… половой! Будешь половой? Этот господин тает тесять марок.
– Конечно!
Столы сдвинули вместе и стали сервировать. Осип Григорьевич только и успевал таскать с кухни холодные закуски. По ассортименту застолье не уступало довоенным пирам у «Яра». Здесь было несколько видов мяса, всевозможная рыба, стояли даже вазы с фруктами.
Богатый беженец пригласил на званый ужин не всех, а только самый цвет карантина – представителей знатных и богатых семейств. Обед был назначен на семь вечера. Виновник торжества явился за четверть часа до назначенного времени и стал придирчиво инспектировать сервировку. Тараканов увидел его в тот момент, когда нес с кухни серебряное ведерко с замороженным шампанским. Увидел и чуть не уронил свою ношу. Богатым эмигрантом оказался не кто иной, как бывший его коллега агент Вейсброт.
В голове закрутились-завертелись фрагменты цветной мозаики, покрутились, покрутились и сложились в целую картинку. Тараканов поставил ведро на угол стола, снял передник, подошел к не обращавшему на него никакого внимания Вейсброту сзади и подсечкой повалил его на пол.
Рова Сэльгрен завизжала.
– Мадам, не кричите, – сказал смотрительнице Тараканов, связывая Вейсброту руки своим передником. – Это большевицкий шпион.
Визг усилился.
Генерал-майор свиты Его императорского величества, князь Александр Николаевич Оболенский и в эмиграции не расставался с военной формой, правда, носить ее приходилось без погон. Его сиятельство развалился в кресле и курил сигару. Напротив сидели Кунцевич и Тараканов.
– Вы, милостивый государь, всегда такой несдержанный? – спросил генерал у Осипа Григорьевича.
– Виноват, ваше сиятельство, накипело.
– Я, конечно, вас понимаю, но своим поступком вы оставили нам очень мало места для маневра. Вот-вот сюда прибудут представители финских властей, и этого Вейсброта придется передать им. А они могут расценить организацию ограбления в Советской России совсем не так, как оцениваем это деяние мы. Еще за героя этого изменника признают. А имеющиеся при нем немалые средства этому могут поспособствовать. Мечислав Николаевич, он вам денег не предлагал?
– Как же, предлагал. Десять тысяч фунтов.
– Ого! Это сколько же он вывез?
– Я думаю, его доля в награбленном составила около двух миллионов, – сказал Тараканов, – а это примерно пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.
– Это же состояние! С такими деньгами в Европе он может весьма неплохо устроиться. Ну что теперь рассуждать. Не погорячись вы, Осип Григорьевич, мы могли бы господина Вейсброта своей властью в Совдепию вернуть, с соответствующими документами. А теперь… Теперь пишите рапорт, да как можно подробнее и красочнее, а я попытаюсь в нужном ракурсе его финнам преподнести. А там, как Бог даст.
Прибывшие в карантин чины финской полиции внимательно выслушали Оболенского, побеседовали с Таракановым, заковали Вейсброта в наручники и отвезли в Гельсингфорс. Назад он не вернулся.
Выдержки из протокола допроса.
24 ноября/7 декабря 1918 года. Териоки, Финляндия. Я, уполномоченный Комитета для забот о русских в Финляндии, отставной коллежский советник М.Н. Кунцевич, допросил Вейсброта Леонида Оттовича, родившегося 1872 года мая 15 дня, из мещан города Венден Лифляндской губернии, лютеранского вероисповедания.
По существу заданных ему вопросов Вейсброт пояснил следующее.
«В государственную службу я вступил по отбытии воинской повинности, 1 октября 1897 года писцом, в Венденское полицейское управление. В 1900 году переведен на должность околоточного надзирателя Рижского городского полицейского управления, с 1903 по 1908 годы служил в сыскной части рижской полиции полицейским надзирателем. В 1908 году был переведен в Московскую сыскную полицию, где прослужил до ноября сего, 1918 года. С 1910 года у меня на связи находился владелец кухмистерской, расположенной на ул. Солянка, дом 8, крестьянин Лабухин Афанасий. Расследуя одно из ограблений в районе Хитрова рынка, я в ходе обыска нашел и изъял в кухмистерской Лабухина ограбленные вещи и предложил ему сотрудничество в обмен на свободу. Лабухин согласился. После этого он стал снабжать меня известными ему сведениями о происходивших на Хитровке преступлениях. С его помощью мне удалось раскрыть несколько крупных ограблений, краж и разбойничьих налетов. Хочу пояснить, что я все это время не препятствовал Лабухину заниматься скупкой краденого, так как только в этом случае Лабухин мог добывать интересующую меня информацию.
С Иваном Николаевичем Беляевым я познакомился в 1912 году, – я расследовал кражу, совершенную из его квартиры. Это преступление мне удалось открыть и вернуть Беляеву практически все похищенное у него имущество. После этого мы стали дружить, так как у нас имелись общие интересы – и он, и я были страстными рыболовами. Мы неоднократно выезжали с ним на рыбную ловлю в окрестности г. Москвы.
В апреле 1918 года я был в гостях у Беляева – отмечал его именины. Находясь в состоянии опьянения, он жаловался мне на свою жизнь и на существующие в Совдепии порядки и говорил о своем желании эмигрировать. На это я возразил, что за границей нам, в нашем возрасте, будет трудно найти работу и что уезжать туда можно только при наличии определенного капитала. Тогда Беляев заявил, что капиталом можно обзавестись, и рассказал о том, что ему по долгу службы известно о каждом случае перевозки крупной суммы денег по Рязано-Уральской железной дороге. После этого у нас с ним возник умысел на совершение разбойного нападения на вагон с деньгами. К осуществлению этого преступления я привлек Лабухина. Мы несколько раз втроем встречались в кухмистерской Лабухина, разработали план нападения, распределили роли. Лабухин должен был устроить на Рязанскую дорогу своего знакомого, чтобы тот открыл вагон в момент нападения. Само нападение тоже должен был осуществить Лабухин и его сыновья. Беляев должен был сообщить о предстоящей перевозке денег и их сумме. Я должен был организовать обмен похищенных денег на изделия из драгоценных металлов и валюту иностранных держав, а также осуществлять общее руководство операцией и прикрытие ее участников.
22 мая Беляев сообщил, что принято решение об отправке в Тамбов 23 мая девяти миллионов рублей. Нам повезло, этот багажный вагон должен был сопровождать именно человек Лабухина. Если бы 23-го была бы очередь другого багажного кондуктора, человек Лабухина должен был бы с ним поменяться под благовидным предлогом.
…Лабухин не должен был никого убивать, об этом мы не договаривались. Когда я узнал, что все сопровождавшие поезд лица убиты, я потребовал у Лабухина объяснений. Он ответил, что сомневался в надежности своего человека и опасался, что тот, будучи с пристрастием допрошен в уголовной милиции, может его выдать… Мы поделили деньги – шесть миллионов достались Лабухину, один миллион – Беляеву, два миллиона – мне. Я сделал так, что начальник милиции включил меня в группу, созданную для раскрытия этого преступления, и контролировал ход розыска. Сразу сбежать из России мы не могли – процесс обмена советских денег на ценности занял продолжительное время.
…Арест Лабухина и его сыновей стал для меня полной неожиданностью. Я добился того, чтобы старшего Лабухина поручили допрашивать мне, и в обмен на молчание обещал организовать ему побег.
…Когда субинспектор Тараканов попросил меня проверить Беляева, я понял, что могу быть разоблачен, и решил действовать на опережение. В конце 1911 года начальник Московской сыскной полиции посылал меня в Тулу за личным делом Тараканова, в дороге от скуки я это дело прочитал и запомнил, что Тараканов расследовал нападение на почтово-телеграфную контору в Кашире, совершенное боевиками социал-демократической партии. Я съездил в Тулу, нашел его личное дело, нашел в Кашире еще одного участника этого расследования, после чего написал рапорт и отправил в Тульскую ЧК. Тараканов был арестован.
…Я организовал побег Лабухина, но об этом стало известно тюремной охране, и Лабухин был убит при попытке к бегству.
О судьбе Беляева мне ничего доподлинно не известно.
В содеянном я раскаиваюсь и прошу судить меня в Финляндии, по законам Республики, а не отправлять обратно в Совдепию.
С моих слов записано верно и мною лично прочитано. Дата, подпись».
На католическое Рождество советские войска взяли Юрьев.
Экспедиция в рай
Часть первая
Нарва, лето 1925 года
Глава 1
Заказчик – восьмипудовый мужчина с огромным красным носом, достал из кармана пиджака бумажник и принялся отсчитывать деньги.
– Вот, это хозяину отдашь, а это – тебе. – Толстяк протянул Тараканову стомарочную купюру.
– Благодарствую, херра Мяги! – Осип Григорьевич поклонился.
У его «Бюссинга» полетела помпа, поэтому груз он повез на NAGе Сашки Наумова. А для того, чтобы завести этого монстра 1910 года выпуска, требовалось знать несколько хитростей. Хотя Тараканов еще год назад сам сидел за рулем NAGa, некоторые приемы его оживления он уже подзабыл. Поэтому машина завелась далеко не с первой попытки. Тараканов включил фары и плавно тронулся с места. Тридцатипятикилометровый путь до Нарвы он рассчитывал преодолеть менее чем за полтора часа.
Когда в девять вечера он прибыл к автомобильному сараю фирмы «Грузоперевозки А. Н. Константинова», то увидел, что ворота замкнуты на огромный навесной замок. Тараканов поднялся по наружной деревянной лестнице на второй этаж и постучал в дверь квартиры хозяина. Открыла Аграфена – прислуга Константинова:
– Запили. В обед начал, а к вечеру совсем сырой стал. Умотал куда-то.
– Давно?
– Не знаю, он меня нонче вечером со двора отпускал, я сама только что вернулась.
– Да, зачастил он чтой-то в последнее время. Давай запасные ключи, я машину поставлю.
Придя на службу на следующий день, Тараканов застал у запертых ворот второго шофера – Сашку Наумова. Сашка – франтовато одетый двадцатилетний красавчик, служил в гараже только второй месяц, но службой уже тяготился, каждый день жаловался на жизнь и грозился уехать к дядьке, на хутор под Печоры.
– Не появлялся? – спросил Осип Григорьевич коллегу.
Сашка отрицательно помотал головой:
– Ни слуху ни духу. Чем будем заниматься? – Наумов зевнул во весь рот.
– А я почем знаю? Алексей Николаич мне о новых подрядах ничего не говорил. Ждать будем, вдруг кто из заказчиков сам придет.
Долго ждать не пришлось. В девять с четвертью у гаража остановилась запыленная бричка, из которой выпрыгнул тощий эстонец, одетый в засаленный костюм и шляпу котелком. Ругаться он начал еще метров за двадцать:
– Сколько раз я зарекался с русскими связываться! С вами же нельзя иметь никаких дел! Где хозяин?
Наумов и Тараканов синхронно пожали плечами.
– Опять пьет, скотина? Ну, ничего, он у меня попляшет! Я ему покажу, как контракты не соблюдать! Разорю! Где мануфактура?
– Какая мануфактура? – спросил Осип Григорьевич.
– Как какая? Драп, батист, шелк, маркизет. Кто из вас на товарную станцию сегодня ездил?
Шоферы переглянулись.
– Никто не ездил, – сказал Наумов. – Хозяин нам таких поручений не давали-с.
– Как? Как не ездили… А кто же тогда ездил? – Тощий сжал кулаки, но подойти ближе к водителям не решался, а, наоборот, стал пятится назад. Сев в бричку, он закричал: – Мошенники! Я вас выведу на чистую воду! На каторге сгною!
Эстонец хлестанул вожжами лошадь, и бричка что есть мочи понеслась по улице.
– Ну вот, еще одного клиента потеряли, – сказал Наумов, доставая из пачки очередную папиросу, – эдак мы скоро совсем без работы останемся. Нет, Осип Григорьевич, я, пожалуй, уеду все-таки к дяде Мише! А лучше рвану в Совдепию. Там, говорят, для нас, трудящихся, – просто рай!
Наумов был нарвским уроженцем и под Советской властью жил лишь пару месяцев – зимой восемнадцатого, когда город оккупировала Красная Армия. И было тогда Сашке 11 лет.
– Рви, кто тебя держит. – Тараканов тоже закурил, – только учти, из рая на грешную землю тяжеловато вернуться будет.
– А вас, значит, здешние порядки устраивают? Вам, значит, нравится на этого пьяницу горбатиться по двенадцать часов в день, без выходных и праздников?
– Благодаря этому пьянице я каждый скоромный день мясо ем, а моя жена по моде одеваться может. Ну а насчет «горбатиться», то ты, брат, и не знаешь, что такое – «горбатиться». Не знаешь, и слава богу! И нечего бездельничать, открывай ворота, давай машины помоем.
Когда они вошли в гараж, то увидели, что там стоит только один грузовик.
– Это что ж, он на моем NAGе пьяным уехал! – всплеснул руками Наумов.
– Сашка, это не твой NAG.
В Эстонию переехали сразу же после освобождения Нарвы – в начале февраля 1919 года[10]. Настин дядя – профессор медицинского факультета Юрьевского университета Эрнест Юльевич фон Клопп, встретил любимую племянницу и ее семейство прямо в Ревельском порту, на свой счет купил всем билеты во второй класс до Юрьева, на каждой станции с буфетом угощал Ваньку и Настю сладостями, а Осипа Григорьевича – коньяком. Не менее радушный прием новообретенным родственникам оказала и семья профессора. Его супруга – тощая и на вид очень злая немка, Магда Ивановна, расцеловала Настю, заплакала, пробормотала что-то о счастливом избавлении из ада и накормила так, что к концу обеда Осип Григорьевич едва мог встать со стула. Дочки Эрнеста Юльевича – Лизхен и Гретхен – весь вечер не отходили от Насти, засыпав ее воспоминаниями о счастливых вакационных днях в имении под Оденпе. Обе они были замужем и давно жили отдельно от родителей. В отчий дом дамы вернулись временно – их мужья служили у фон дер Гольца[11].
Неделю провели в городе, потом переехали в экономию барона.
Устроив семейство, Тараканов, ничего не сказав жене, уехал в Нарву и поступил вольноопределяющимся в Северный корпус, известив супругу о своем решении телеграммой. До мая корпус в активных боевых действиях участия не принимал, ограничиваясь вылазками на советскую территорию, в которые вольнопера из-за неопытности не брали. Два месяца он учился стрелять из винтовки и колоть штыком. Наконец, 13 мая корпус перешел границу и повел наступление на Петроград. Три дня Осип Григорьевич бегал в атаку, кричал «ура», стрелял из винтовки. Колоть штыком, слава богу, не пришлось – активного сопротивления красные не оказывали, и до рукопашной не доходило. На четвертый день, 17-го, под Ямбургом. Тараканова ранило в ногу. Он три недели провалялся в нарвском военном госпитале и в начале июня появился в Оденпе. Его героический вид – осунувшееся лицо, трость – подарок сестер милосердия, залатанная шинель – должного впечатления на Анастасию Александровну не произвели. Она всплеснула руками, заплакала, кинулась вольноопределяющемуся на шею. Успокоившись, сказала:
– Вот что, милый мой, воевать больше и не думай! Если опять на войну уедешь, домой можешь не возвращаться!
Нога заживала плохо. Через неделю поднялась температура, рана почернела. Эрнест Юльевич, вызванный в имение срочной телеграммой, осмотрев больного, матерно по-русски выругал «нарвских коновалов» и отвез зятя в университетскую клинику. Там он пробыл до сентября – едва удалось избежать ампутации.
10 октября Учредительное собрание приняло Закон о земле, и в конце года имение барона национализировали. Узнав о размере причитавшейся ему компенсации, фон Клопп вновь вспомнил идиомы бывшей метрополии и принял решение уехать на историческую родину. Он звал с собой и чету Таракановых, но Осип Григорьевич ехать наотрез отказался.
– Не смогу я там! Я и здесь-то живу, как не в своей тарелке. Что немцу хорошо, то русскому смерть! Поедем лучше в Печоры, Настя, а? Я слышал, там даже казенные бумаги по-русски пишут!
В итоге уехали в Нарву – через Комитет русских эмигрантов жене удалось получить место учительницы иностранных языков в тамошней Русской реальной гимназии.
Поначалу жилось тяжело. Жалованья супруги хватало только на самое необходимое. Квартиру ей оплачивала гимназия, но дрова приходилось покупать за свой счет. Осип Григорьевич потыкался по конторам разных частных обществ, но везде получил от ворот поворот – без протекции, да с его эстонским там ловить было нечего. Приходилось искать работы не в душном кабинете, а на свежем воздухе. Но и чернорабочим устроиться было нелегко – работы не хватало самим местным жителям. Неожиданно Таракановым повезло: сынишке директора табачной фабрики «Регина» никак не давались немецкие глаголы и взамен на обещание удовлетворительной годовой оценки папаша устроил Осипа Григорьевича вертельщиком. Правда, херра Лугенберг честно предупредил, что берет на работу временно – на фабрике вот-вот должно было кончиться сырье. Служба у бывшего защитника свободной Эстонии много ума не требовала – в течение 11 с половиной часов ежедневно он должен был вертеть огромное колесо, приводившее в движение табакорезательный нож. Когда он в первый день пришел домой и хотел наколоть дров для печки, то не смог поднять топор – так устали руки.
С конца весны до первых заморозков он рыл окопы в Сиверсгаузене, ежедневно преодолевая пешком по 12 километров – шесть до места работы, шесть обратно. Когда выпал первый снег, военное начальство уволило всех копателей, и Осип Григорьевич всю зиму просидел на шее у жены. Питались они в это время с Настей одной картошкой, салакой по 6 марок за фунт да ржаным хлебом. Мясо и капуста полагались только Ваньке.
Как-то на рынке, куда отставной коллежский секретарь шлялся каждый день в надежде получить поденную работу, он встретил своего ротного командира – штабс-капитана Константинова. Тот был заметно навеселе и в хорошем настроении. Алексей Николаевич пригласил Осипа Григорьевича в ближайшее заведение, угостил водкой и похвастался, что неплохо устроен.
– Я же у Юденича автомобильным гаражом заведовал, и когда мы имущество Северо-Западной армии Эстонии передавали, парочку грузовичков себе оставил.
– Это как? – икнув, спросил Тараканов, отвыкший от спиртного и потому изрядно захмелевший.
– Да просто. Мы с эстонским майором, который у меня имущество по описи принимал, половину гаража промеж себя поделили. Мне грузовики и тонна бензина, ему – три «Форда» и две тонны топлива. Никто внакладе не остался. Я сейчас гараж на Ровяной арендовал, думаю доставкой грузов заняться. Шофера ищу.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
НКП – Народный комиссариат путей сообщения.
2
Фокин имеет в виду квадратные сажени. Две квадратные сажени – это более девяти квадратных метров.
3
«Катя» – сторублевая купюра (жарг.).
4
Сан-Галли – владелец нескольких промышленных предприятий в Санкт-Петербурге.
5
Слепыми на железных дорогах Центральной России называли безбилетных пассажиров (отжарг. глаз – паспорт, безглазый, слепой – беспаспортный, безбилетный).
6
В доме 2 по ул. Гороховой в то время располагалась Петроградская ЧК.
7
«Черезчурка» – Всероссийская Чрезвычайная комиссия.
8
Закурить есть? (искаж. финский)
9
Он не курит (эстонский).
10
О том, что происходило с Осипом Григорьевичем до переезда в Эстонию, читайте в повести «Бывший».
11
Рюдигер фон дер Гольц – один из создателей и руководителей Ландесвера – добровольческих вооруженных формирований, воевавших в то время с большевиками на территории современной Латвии. Противник независимости прибалтийских государств.