Похабная эпитафия

Кровавые узы

Распростёртый посреди горницы лежал он, бездыханный, без малейшего признака жизни. Не могло быть сомнений: несчастный переступил порог вечности, и не было мертвеца мертвее его. Рядом, в луже почерневшей крови, лежал мой знаменитый кинжал, украшенный благодарственной гравировкой самого юзендманна Рори.

Я поднёс руку к вискам, дабы разогнать туман, что клубился в моём черепе, но стражи не позволили мне собраться с мыслями. Один из них, с рябым и серым, как поросший мхом горный валун, лицом, схватил меня за плечо и заревел мне в ухо столь громогласно, что в бедной голове моей зазвенело. Другой же, не мешкая, окатил меня ушатом ледяной воды.

– Оставьте, сыны Нергала… – простонал я, но подручный шерифа лишь усмехнулся и толкнул меня на одр. Мысли мои путались, и память отказывалась служить, но вот что было явью: труп, лежащий среди покоев, и мой клинок в его крови. Кто-то вновь дёрнул меня, принуждая подняться, и снова засыпал вопросами. Терпение моё иссякло, и я не глядя отвесил ему пинок.

Полное лицо его, обрамлённое мягким шапероном, исчезло из виду, а сам он взвыл, скорчась от боли. Кажется, я рассмеялся – или же то был лишь хрип, вырвавшийся из пересохшего горла.

– Ну, теперь-то он у меня попляшет! – Прогремел чей-то гневный голос, но в сей миг дверь распахнулась, и в покои вступили твёрдые, властные шаги. Воцарилась тишина, и лишь толстогубый страж продолжал стонать и причмокивать от боли. Такой чести у этих болванов могло заслужить лишь появление Руди Сеймура.

– Руди, друг мой старый … – пробормотал я. – Ты, как и встарь, являешься в час наивысшей нужды, дабы спасти трижды никому не нужную жизнь мою.

Но Руди не был расположен к дружелюбным излияниям.

– Вновь упился допьяна… И время выбрал подходящее… – проворчал он, обратив взор к стражникам. – Опять руки распускаете?

Те безмолвствовали. Толстяк же, плюхнувшись в кресло, застонал:

– Этот проклятый жеребец лягнул меня… вот сюда…

– Чистая правда, старший констебль, – подтвердил другой служитель закона блеющим голосом. – Боуи лишь вопрошал его, а он в ответ ударил.

Руди что-то буркнул под нос и склонился ко мне, окинув взором, полным суровой досады.

– Всё в порядке, Грир, поднимайся… да живее! – провозгласил он, обхватив меня крепкою рукою своей и усадив на постели.

– Мерзостное чувство, – изрёк я доверительно, содрогаясь.

– Боюсь, вскоре станет ещё хуже, – молвил Руди, подавая мне тряпицу. – Оботри лик свой, ибо являешь ты ныне вид пьяной обезьяны, позабытой бродячими скоморохами.

Я повёл тряпкой по лбу, и мгла перед очами стала рассеиваться. Едва лишь дрожь в теле унялась, Руди вручил мне кружку с отваром и принудил выпить его, невзирая на мой ропот. Я было попытался усмехнуться, но улыбка моя вышла кривой, да и в голосе Руди вовсе не звучало веселья.

– На сей раз ты влип в историю прескверную, Грир… – прорычал он, словно разгневанный медведь. – Гром и молния! Клянусь всеми богами, отчего всякий раз впутываешься ты в напасти, и всякий раз – из-за женщины?

– В этот раз была не женщина, Руди.

– Сути дела сие не меняет. – В ответ я изрёк проклятие столь витиеватое, что язык мой едва его выговорил, но Руди понял меня. Но, дабы не оставалось сомнений, я повторил свою замысловатую тираду дважды.

– Замолчи, – оборвал он. – Не ты первый, не ты последний. Ведаешь ли, что лежит там?

– Как не ведать… Труп.

– Верно, труп. Вот оно как… Вы делили одну комнату в трактире, а ныне сей муж мёртв. Рядом с ним – клинок твой, а ты блажишь, словно выпил эля на три ярмарочных дня. Что скажешь?

– Я убил его. Сомнамбула я, и зарезал его, спя… во сне.

Тут уж Руди не сдержал гнева и изрёк проклятие столь же крепкое, как и моё:

– Полно врать! Желаю знать, что случилось вправду!

– Откуда же взялись сии болваны? – указал я перстом в сторону соседней комнаты.

– Стражи они, Грир, и пытаются уразуметь то же, что и я. Далеко за полночь соседи услышали шум, но сочли его обычной перебранкой меж наёмников… Поутру же служанка, войдя, узрела тело на полу и в ужасе бежала. Кто-то призвал стражу… Вот и всё. Ну, так что скажешь?

– Нергал меня возьми, коли ведаю я хоть что-либо об этом.

– Заблуждаешься. Нергал тебя возьмёт, коли не ведаешь.

Я воззрился на Руди, старшего констебля Руди Сеймура, старого моего знакомца. Служил он в страже шерифа, и вид имел мрачнее грозовой тучи.

Меня вдруг охватила тошнота, и я едва успел добраться до деревянного ушата, дабы извергнуть в него остатки злосчастного пиршества. Руди, скрестив руки на груди, терпеливо ожидал, пока я прополощу рот, после чего сунул мне в руки одежду.

– Одевайся, – молвил он, кривя губы, и покачал головой с видом человека, вынужденного наблюдать за падением столь благородного мужа.

Руки мои тряслись настолько сильно, что я едва сумел застегнуть крючки на блио. Ремень, правда, удалось продеть в пряжку, но вот вдеть язычок в отверстие оказалось не под силу. Прокляв его всеми богами преисподней, я завязал ремень узлом. Руди накинул мне на плечи плащ, и в сей миг я возблагодарил судьбу, что даже в столь постыдном состоянии он оставался мне верным другом.

Толстобрюхий стражник всё ещё сидел на стуле, хоть стоны его уже умолкли. Не будь здесь Руди, он, без сомнения, раскроил бы мне череп древком своего копья, призвав на подмогу пару-тройку таких же молодцов. Двое из стражи были облачены в форменные плащи патрульных, а двое других – в гражданское платье, выдавшее в них местных вороловов. Никого из них я отроду не видывал, как и они меня, так что мы были квиты. Штатские и один из патрульных многозначительно переглянулись, бросив на Руди взгляд, полный немого укора: «Хорошенькое дельце ты нам подсунул!», – но старший констебль мигом осадил их суровым взглядом.

Он придвинул мне лавку и уселся напротив.

– Ну, излагай всё по порядку, Грир. И со всеми подобающими подробностями.

Я обернулся и взглянул на тело, распростёртое на полу. Кто-то догадался прикрыть его плащом.

– Это Хендри, – начал я. – Торговец из Бакена. Дело унаследовал от отца. Женат, трое детей. Прибыл в Лондиниум за товарами… – Я умолк, вопросительно глядя на Руди.

– Продолжай, Грир…

– Сошлись мы с ним во время похода против Тени и, по возвращении моём из госпиталя, встретились здесь. Тогда все трактиры ломились от ландскнехтов. В моём номере места – полно, а он ночевал в коридоре. Я предложил ему разделить со мной кров, и он согласился. Наутро мы выпили за знакомство, а затем он уехал, и более я его не видел – вплоть до прошлой ночи, когда случайно столкнулся с ним в кабаке. Обрадовались друг другу и устроили пир на весь мир. Сменили с десяток таверн, а после он предложил отправиться сюда. В номере мы допили бочонок его домашнего вина… Кажется, его немного развезло, но точно не помню. А потом я очнулся от того, что кто-то бил меня по лицу.

– И это всё?

– Да.

Руди внимательно окинул взором комнату и склонился над телом. Один из штатских, предвосхищая его вопрос, промолвил:

– Мы ничего не трогали, месьор старший констебль.

Мне тоже хотелось взглянуть, но я опасался, что желудок мой не выдержит сего зрелища. Наконец Руди изрёк, обращаясь более к воздуху, нежели к присутствующим:

– Он зарезался. – Затем резко повернулся ко мне:

– Ты, верно, догадываешься, Грир, что сия история может лишить тебя паспорта воролова?

– С чего бы? – проворчал я. – Ведь не я же его прикончил…

– Откуда тебе-то знать? – усмехнулся толстогубый.

– Я не тычу ножами в добрых людей, даже будучи пьян в стельку, – рявкнул я, – разве что они сами лезут в драку, а не Хендри не напал бы на меня. Слишком много мы с ним прошли вместе, чтоб пытаться убить друг дружку.

– Тоже мне – мудрец нашёлся.

– Да не глупей тебя.

– Прекратите, оба! – бросил Руди.

Скорчив гримасу, толстомордый стражник умолк, оставив меня наедине с моим похмельным бедствием. Я, пошатываясь, пересёк покои и рухнул в заскрипевшее кресло, стоявшее в углу. Руди же отошёл к двери и завёл тихую беседу с лекарем, присланным осмотреть тело. В голове моей маленькие гномики принялись стучать кузнечными молотами, и я зажмурил глаза, дабы облегчить муку.

Но моё отдохновение длилось недолго. Толстогубый внезапно изрёк:

– Убийство, как есть. Двое собутыльников, хмелем упившихся, в распре сошлись. Сей благочестивец своего же сотрапезника зарезал, а после в пучину хмельную нырнул. Так все и было.

– В этом есть зерно истины, – согласно изрёк его товарищ.

Я вскипел, словно вода в котле над пламенем.

– Ты, жирная, грязная харя! – Взревел я, вскакивая с кресла.

И непременно бы раскроил ему нос, если б Руди, прервав нашу куртуазную беседу, не встал меж нами. Все остальное время он говорил, крепко сжимая моё предплечье. Когда тело, уложенное на носилки, унесли, Руди расстегнул камзол и повелительным жестом указал мне на лавку. Я покорно сел. Тогда он заложил пальцы рук за пояс и изрёк медленно и внятно, обращаясь и к штатским, и ко мне:

– Я сего ожидал, Грир. Всегда ведал, что сей проклятый клинок доведёт тебя до беды.

– Полно, Руди. Ты же разумеешь, что не я сего мужа сразил.

– Да ну?

– Неужто ты полагаешь…

– Быть может, ты и сам того не помнишь, – пристально глянул на меня Руди.

– Дверь была заперта, а я был столь пьян, что и не заметил, как у меня клинок вытащили.

Руди покачал головой:

– Даже если сей муж праведный сам себя заколол, паспорт воролова ты все равно потеряешь. Его Милость шериф не терпит, когда люди, коим дозволено ношение оружия в его городе, валяются в хмельном угаре, словно свиньи в луже у крепости!

Возразить тут мне было нечего. Руди окинул покои взором, задержавшись на груде одежды, пустом бочонке из-под вина и остатках пиршества, валявшихся на полу. Клинок мой лежал на столе, и на лезвии его темнела кровь старины Хендри.

Руди прищурился и скривился:

– Пошли.

В сопровождении двух стражников я спустился по лестнице. Толстомордый явно надеялся, что я попытаюсь бежать или затею драку, дабы он мог отыграться, но я лишил его подобной радостии вёл себя примерно.

Руди меня выручит. В который раз я возблагодарил судьбу, что имел друга в службе шерифа. Но, словно прочтя мои мысли, Руди хмыкнул:

– Рано радуешься! – Он поднял брови. – С тобой жаждет беседы Его Милость шериф. Видно, для своих утех ты выбрал трактир неудачно: хозяин его поднял вой и пожаловался в крепость. Ну, пойдёшь?

Я последовал за Руди, проклиная тот роковой час, когда встретил в таверне старого знакомца. Какой демон принёс его в тот злополучный кабак? Лучше бы он сгинул в бездне или бросился с городской стены! Когда мы приблизились к дверям кабинета Его Милости, мне не хватало лишь погребальных песнопений жрецов – настроение моё соответствовало именно этому мрачному действу.

Задница Его Милость шериф принадлежал к числу тех людей, кто бережёт своё обаяние и вежливость, словно последний медяк – на черный день. Со мной он не стал церемониться. Ледяным тоном приказал мне сесть, сам же оперся о край стола, напоминая разъярённого быка перед атакой.

Пока Руди докладывал о происшествии, шериф сидел с каменным лицом, не сводя с меня пронзительного взгляда. Вероятно, он надеялся вселить в меня страх. Тщетно, конечно же. Я уже собрался заметить, что Его Милость напоминает того быка, как он наконец разжал уста:

– В нашем городе тебе более не на что рассчитывать, месьор Грир. – Он отступил от стола и занял позицию посреди помещения, словно давая мне возможность полюбоваться своей величавой осанкой, обрамлённой бархатным шапероном с плюмажем расшитым золотом камзолом. – В былые времена ты оказал городу некоторые услуги. Но слишком часто переступал черту, очерченную законом. Мне искренне жаль, но всем будет лучше, если впредь мы обойдёмся без твоего участия в жизни города.

Было видно, как эти слова доставляют ему почти сладострастное удовольствие. Руди бросил на него презрительный взгляд, но промолчал. Я же не видел причин сдерживаться.

– Значит, отныне я простой горожанин?

– Именно так! Мы вынуждены лишить тебя паспорта воролова и права носить оружие в черте города. И знай: ни того, ни другого ты в нашем городе более не обретёшь.

– А в темницу заточить меня не желаешь?

– О, с величайшим удовольствием, но, увы, это мне не дозволено.

Он верно истолковал мою кривую усмешку и покраснел, словно рак в кипятке.

– Ты точил на меня зуб с самого дня своего назначения, Твоя Милость. Но мне хватило ума и сноровки вывести на чистую воду нескольких убийц. Об этом трубили на всех перекрёстках, тогда как твоё имечко даже не упоминалось. Немного здравого смысла не помешало бы службе шерифа. Быть может, прежде ты и смыслил в законах, но потом возжелал возглавить стражу, и разум твой помутился.

– Вон отсюда!..

По дрожи в его голосе я понял, что он вот-вот взорвётся. Я поднялся и надвинул берет на глаза. Руди распахнул передо мной дверь.

– Лишь один малейший проступок… – прошипел мне вслед Его Милость. – Уж я позабочусь, чтобы тебя штрафовали за каждый неверный шаг.

Придерживая дверь, я обернулся и нагло оскалился ему в лицо. Руди дёрнул меня за рукав.

Пока мы шли по коридору, он хранил молчание, но у лестницы не выдержал:

–Ну и глупец же ты, Грир!

– Брось, Руди. Просто на сей раз фортуна улыбнулась ему.

– Но неужели нельзя было прикусить язык?

– Нет. – Я облизал пересохшие губы. – Он давно точил на меня зуб. Этот негодяй ликовал, прижав меня к стене.

– А теперь ты без дела…

– Стану мещанином, торговцем в лавке.

– Не шути, Грир. Ты мог бы стать отличным помощником шерифа. Не раз ты оказывал мне услуги, но теперь всему конец. Пойдём в мой кабинет. Думаю, нам не повредит добрая кружка доброго винца.

Он привёл меня в своё убежище и указал на лавку. В тёмном углу, среди доспехов и вещественных доказательств, скромно притаились кувшин с вином и глиняные кружки. Руди наполнил две из них и одну протянул мне. Мы выпили молча, погруженный каждый в свои думы.

– Добрые были деньки, – промолвил Руди, глядя в пустую кружку.

– Добрые, – согласился я. – А что ныне?

– Ныне, – отвечал Руди, убирая кувшин, – ты впутан в дело тёмное. Коли начнётся дознание, притянут тебя как свидетеля, и будь уверен – Его Милость шериф вынет из тебя всю душу. Впрочем, поступай как знаешь.

Я полез в кошель и, достав оттуда паспорт, швырнул его на стол:

– Отныне он мне ни к чему…

Руди поднял бумагу и мрачно на неё уставился. На столе лежал мой клинок. – Не желаешь ли проститься с верным «почечником»? – спросил он, но, не дождавшись ответа, нахмурил чело: – О чем мыслишь?

– Ни о чем… так, пустое. – Я усмехнулся и подмигнул.

Руди бросил на меня испытующий взор, затем убрал все со стола и свалил в угол, где грудами лежали прочие вещи. Ухмылка моя стала ещё наглее, что его разозлило.

– Что за потеха? Знаю я этот твой взгляд. Видал его не раз. Какая бесовщина тебя осенила?

– Да так, безделица. Не приставай к бедному безработному.

– Говори!

– Размышляю лишь, как бы вернуть паспорт.

Кажется, это его успокоило. Он сел и расстегнул пару крючков на горловине камзола.

– Любо-дорого было бы глянуть, – протянул он.

– И увидишь.

– Да, конечно… Получишь его прямиком от шерифа с подобающими извинениями.

– Что ж, быть может.

Руди заёрзал в кресле, обитом свиной кожей, и уставился на меня.

– Нет у тебя более клинка, чтобы тыкнуть им под нос Его Милости.

– Зато могу его шантажировать. Предложить выбор: либо возвращает мне паспорт, либо станет посмешищем.

Руди хлопнул ладонью по столу, и вмиг вновь стал помощником шерифа.

– Ты, верно, не все мне поведал, Грир?

– Нет, я не лгал и ничего не утаил. Дело ясно как день, и сам ты это подтвердил. Хендри наложил на себя руки. Бросился на клинок, но почему – не ведаю. Доволен ли теперь?

– Нет в том ни капли довольства.

Я надел берет и направился к двери. На пороге услышал, как Руди помянул Нергала. Затем вышел на улицу, старательно насвистывая мелодию песенки, остановил наёмную повозку и назвал вознице адрес своей конторы.

Всю дорогу думал я о Хендри. Он заколол себя моим клинком. Так полагает Его Милость шериф. А что думает частное лицо – Грир? Частное лицо – вот кто я теперь. Ни клинка, ни права носить даже кортик, ни паспорта. Даже похмелье куда-то испарилось.

Повозка доставила меня к месту. Я вошёл в здание. Блоди, уютно устроившись в моем кожаном кресле, вышивала. Услышав мой шаг, она подняла голову. На прекрасном лице её виднелись следы слез, глаза покраснели и опухли. Увидев меня, она хотела что-то сказать, но лишь всхлипнула.

– Не тревожься, милая. – Я скинул плащ и поднял Блоди с кресла.

– Грир, ради богов… скажи, что случилось? – Давно я не видел, чтобы Блоди вела себя столь по-женски. Соратница моя была прежде всего человеком честным… и ценил я её именно за это.

Обняв Блоудэдду, я запустил пальцы в её тёмные волосы. Она нежно прижалась ко мне, касаясь щекой моей щетины.

– Все хорошо, сокровище моё. Лишь паспорт воролова отняли. Его Милость шериф наконец добился своего.

– Этот напыщенный невежда? Надеюсь, ты не оставил его дерзость без ответа.

– Высказал ему всё, что о нём думал. Что ещё оставалось?

– Ты его проучишь, в том я не сомневаюсь!

Блоди откинула назад роскошные свои кудри, извлекла из рукава платок и утёрла слёзы.

– Прости, Грир, – молвила она. – Рыдала, как последняя дурочка.

– Налей-ка нам медового напитка, Блоди. С Руди мы пили за конец карьеры Грира, воролова частного. А с тобой выпьем за начинание новое – гильдию по охране интересов вороловов.

– Дело нешуточное, Грир.

– Твердят мне о том с самого утра. А шутка в том, что и вправду – нешуточное.

Мы осушили по кружке, затем ещё по одной.

– Поведай мне всё, – попросила Блоди. Слёзы её уже высохли, а в очах светились живой интерес и тревога. Пришлось мне вновь рассказать о событиях минувшей ночи. Выслушав, Блоди изрекла несколько слов, каких не услышишь в пансионе благородных девиц, и сжала кулачки.

– Подлый карьерист! Сия мерзость пойдёт по трупам, лишь бы на ступень выше взойти. Жаль, что могу лишь письма писать, а то б я разорвала Его идиотскую Милость на куски!

Она плюхнулась в кресло, прижав колени к подбородку. У иных ноги лишь для ходьбы созданы, у Блоди же они и иное предназначение исполняют. Одна из них – отвлекать меня от посторонних печалей.

– Более не придётся тебе письма мои писать, дорогая.

Очи её вновь наполнились слезами, но она попыталась улыбнуться:

– Придётся искать другое место. А ты что теперь предпримешь?

– Подумай сама, Блоди. Умница же ты.

Я налил себе ещё эля и потягивал его, наблюдая за Блоди. Она кусала ногти, думая напряжённо.

– Что ты затеваешь, Грир?

Я взял со стола её широкий пояс и швырнул на стол – раздался знакомый металлический звон.

– У тебя ведь есть разрешение на оружие, не так ли? А на двери висит паспорт воролова. Отныне вороловом будешь ты, а я работу чёрную, сиротскую, исполнять стану.

Блоди поняла меня. Уста её тронула лёгкая улыбка. – Тебе сие понравится.

– Что?

– Работа чёрная.

Я поднялся и подошёл к Блоди. Можно было бы с неё писать праздничную картину. Улыбка делала её несказанно прекрасной.

– Теперь глава – ты. А посему не станешь тратить время на проклятые письма. Усилия наши направим на иное – должен я вернуть паспорт свой да клинок Рори. Его Милость шериф припёр меня к стене. Но придётся ему взять слова свои назад, не то весь город сделает из него посмешище.

Я не стану указывать, как тебе поступать. Решай сама. Оставляю за собой лишь право вмешательства в дела практические. Но советую тебе начать с самого Хендри. Добрый был малый. Все подробности узнаешь от торговок на рынке. Тем временем и я кое-какие нити распутаю. В столе найдёшь кошель кожаный с серебром – дар волчьего клана из похода заморского. Денежки шальные, потому на расходы не скупись.

Налив себе ещё хмельного, осушил кружку единым глотком. Жизнь вновь казалась прекрасной, и я благосклонно улыбнулся.

– Дело нешуточное, Грир, – повторила Блоди.

–Ты и не ведаешь, сколь близка к истине, персик мой, – молвил я, сдвинув берет на затылок. – Дело в том, что Хендри сражён был ударом клинка узколезвийного. Мой же почечник столь узок лишь у самого острия – для такого вепря то была бы лишь царапина. А окровавлен клинок по самый эфес!

Блоди уставилась на меня, слегка приоткрыв уста и закусив кончик языка. Исчезла обычная её кошачья грация, очи пылали, как у дикой фурии. Застыла она в напряжении, словно каменное изваяние древней богини, но я все равно не мог отвести взора от дивных линий её стана.

Блоди тоже впилась в меня взором. Так и не поправила она задравшийся подол, и я уже не ручался за своё хладнокровие. Быть может, моя сладкая напарница когда-нибудь и утратит долю прелести своей, но пока того не случилось, считал я святым долгом воздать ей должное внимание.

Тенёта безумия

По всему городу разнеслись вести о происшествии уже к обеду – обрастая, конечно же, невероятными подробностями. Рыночные кумушки с усердием перемывали мои кости. Те самые оборванцы, что прежде клянчили у меня медяки, ныне языками своими не оставили на моей репутации живого места. А один и вовсе оказал мне милость, сочинив эпитафию в стихах. Уж потешился же Его Милость шериф! Но, как говорится, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

Отужинав, я сложил грязную посуду в ушат, совершил омовение и сбрил щетину. Облачившись в чистый камзол, достал из ларца несколько серебряных и опустил в кошель. Взглянув же в медное зеркало, узрел я лицо измятое и ощутил непривычную лёгкость у пояса – там, где обычно его оттягивал верный клинок.

Минувшая ночь осталась в памяти моей смутным пятном, среди коего мерцали лишь отдельные искры. Чуял я приближение грозы – едва лишь Его Милость смекнёт, что смерть Хендри самоубийством не была, но являлась делом рук искусного убийцы – грянут громы, сверкнут молнии, и беды придут ко мне.

Было уже поздно, но Руди не из тех, кто бросает дело на полпути. Фортуна мне улыбнулась – я застал его на месте.

– Здравствуй! Я – Грир, бакалейщик.

Руди фыркнул:

– Как торговля твоя?

– Процветает, Руди, воистину процветает. Получил я ныне крупный заказ на свежую свинину.

– Что-что?

– Шучу, конечно.

– Гм…

– К слову, насколько чист я в деле Хендри?

Спросив это, я увидел, как брови Руди нахмурились в раздумье.

– Если верно сужу, предъявить тебе нечего, – промолвил он. – А что?

– Любопытство одолевает. Стражи в синих плащах шарили в той горнице целую вечность – прежде чем я в чувство пришёл. Хотелось бы знать, много ли нарыли?

– По мне – ничего. Дело ясное, как день.

– Унесли они что-либо с собою?

– Тело, клинок твой и пожитки Хендри.

– И всё?

– Угу.

Помолчав, я спросил:

– Разве грамотные самоубийцы записок не оставляют?

– Обычно оставляют. Когда в здравом уме и свидетелей нет. Коли готовится человек к такому шагу – старается объяснить его. Но в порыве страсти да в пьяном дурмане редко кто о письменных объяснениях помышляет.