Похабная эпитафия

– По мне же, Хендри не из тех был, кто действует сгоряча, – возразил я. – Дела у него шли хорошо – торговцем преуспевающим слыл недаром.

– Я размышлял об этом деле – здесь присутствует некая дисгармония. Ты действительно полагаешь, что он мог добровольно перерезать нить своей жизни?

– Не полагаю.

– И ни малейших предпосылок к такому деянию не наблюдалось. Гм… – Я выдержал паузу, подобную той, что делает жрец перед произнесением ключевого аргумента в диспуте:

– Руди, на какую глубину должен был войти мой кинжал в грудную клетку, чтобы достигнуть жизненно важных органов?

– На ширину ладони – тебе ли не знать…

– Именно так.

– И что же?

По интонации его голоса я понял – он начинает осознавать приближающуюся бурю.

– Между тем рана была шириной не более пальца – произнёс я с невозмутимостью.

Будь Руди женщиной – он непременно вскрикнул бы, но я услышал лишь глухое рычание и счёл благоразумным сохранить молчание.

Я усмехнулся, наблюдая его замешательство, и с улыбкой мудреца, постигшего истину, оставил старшего констебля. Выйдя на площадь, я взглянул на солнце – медленно скользящее к зубцам крепости – и заключил пари сам с собой, что Руди потребуется не больше времени, чем нужно светилу, чтобы скрыться за этим шпилем – дабы застать Его Милость врасплох, подобно охотничьей ищейке, настигающей испуганного зайца. Правда, Его Милость был зверем куда более крупным – но и Руди – муж не из робких. Он произнесёт несколько слов сему высокородному глупцу – и тому нечего будет возразить. Дело принимало интересный оборот.

Я же зашёл в кабачок – и запасы эля в этом заведении начали таять с тревожной скоростью.

Таверна постепенно наполнялась посетителями.

Задача оказалась не из лёгких – ибо и в ту роковую ночь я не придавал значения деталям – да и вино лилось рекой, подобно водам Леты, стирающим память.

Последняя ночь.

Последние слова – вот что важно.

В ту последнюю ночь мы словно перенеслись на пять лет назад – снова оказались на Верхней Логе. Мы снова стали друзьями – если под дружбой понимать не просто товарищество за трапезой. Мы были боевыми братьями – соратниками – двумя телами с единой душой – сражающимися как единое целое. Война свела нас – и мы оба рады были послужить праведному делу. Вернувшись в ту ночь в прошлое – мы пили как никогда там не пили – на войне не попьёшь – а затем пожали руки – поздравляя друг друга с окончанием похода. Какой смысл был в этом возвращении? Какая причуда судьбы вновь свела нас – чтобы затем вновь разлучить? Я встретил его в последнюю ночь – и пил с ним. Мы говорили – и пили – снова и снова.

Был ли он в добром расположении духа? Полагаю, да – по крайней мере, пока беседовал со мной. До этого он сидел у прилавка – уставившись в кружку – возможно, обдумывая что-то – или просто отдыхая. Но он несказанно обрадовался моему появлению. О чем бы он ни размышлял – он отправил свои мысли к Нергалу вместе с теми пятью годами – и мы вновь объединились в битве с хмельным змеем. Да – мы снова сражались – делая то, что сделал бы любой на нашем месте. Мы вспоминали ересь Тени, и Поход Королевств, и падение Небесной Скалы, смевшей господство нечеловеческих рас. Мы говорили о войне – и снова были там – снова носили одинаковые цвета – по которым узнавали своих на поле боя – и готовы были отдать жизнь за любого, кто носил те же знаки – знали мы его или нет.

Все войны когда-нибудь кончаются. Люди устают сражаться – и наступает мир. Да – наш разговор смолк – и тогда тень вновь легла на его лицо. Он не желал расставаться с воспоминаниями о прошлом – и не хотел говорить о настоящем. Сказал лишь – что прибыл седмицу назад по делам – и теперь собирается домой.

В походе мы были братьями – хоть и знал я его недолго – но дружба наша скреплена была кровью. Будь он сражён арбалетным болтом в лесах Логи каким-нибудь гнусным культистом – я бы вогнал копье в глотку убийцы. И будь на моем месте я – Хендри поступил бы так же. Но мы не в дикой чаще, а в Лондиниуме. Здесь давно нет сектантов – по крайней мере тех, что осмеливаются стрелять из арбалета открыто. И все же мужчина – которого я любил как брата – приехал в мой город седмицу назад за товарами для своего лабаза – и теперь мёртв. Увидев меня – Хендри искренне обрадовался. Мы праздновали встречу – а наутро он был мёртв. Седмица… Чем он занимался все это время? Свёл с кем-то опасное знакомство? Кто и почему лишил его жизни? И где искать убийцу – здесь или в родном его Бакене?

Отложив берет на лавку – дабы сохранить место – я направился к выходу. План действий был неясен – но ярость, заставлявшая сжиматься мои скулы, придавала решимости. Нужно кое с кем повидаться.

Частный воролов Эдвин – один из немногих, чьей честности я доверял безоговорочно. Недавно я оказал ему услугу – и теперь настал час воздаяния.

– Мир тебе, Эдвин… это Грир. Узнаешь меня?

– Мне не давали забыть. На каждом углу, – усмехнулся он. – Надеюсь – тебе не слишком досталось?

– Нет-нет. Скажи – ты сейчас занят?

– Средне. А почему спрашиваешь?

– Есть одно дело… Ты ведь сведущ в гильдейских страховых вопросах?

– Да – но клянусь – разбираюсь лишь в мирных делах. Ты же знаешь – драки и поножовщина не по мне. Имею дело с купцами – желающими без лишних хлопот застраховать свои товары. По крайней мере – они не встречают гостей клинками.

– Можешь оказать мне услугу?

Эдвин замешкался лишь на мгновение:

– Попробую, Грир, ибо в долгу перед тобой. Что тебе нужно?

– Речь о человеке, отправившемся в мир иной в моем присутствии – о купце Хендри. Мне нужны сведения о нём. Он приехал в Лондиниум за товарами для лавки в Бакене – и я должен знать – чем занимался он здесь всю седмицу. Вот и все. Возьмёшься?

Эдвин задумался – без сомнений – запоминая детали – затем произнёс:

– Потребуется время. Сначала разузнаю сам – потом подключу людей. Где тебя найти?

Я недолго колебался:

– Моя контора все в том же переулке Сарыни. Там не задают лишних вопросов.

– Договорились!

Вернувшись в таверну, я обнаружил, что место моё занято, берет мой лежит на столе – а сидящий спиной ко входу незнакомец потягивает мой эль.

Но я вовремя сдержал гнев. Это был Руди.

– Эй, мой дорогой соратник по пирам и беседам! Как поживает твой благородный желудок, неутомимый боец против постов и воздержаний? Как твои весёлые соки, не иссушила ли их тоскливая хандра? Поведай-ка, как пляшут твои духи, не одолели ли тебя зловредные ветры скуки? Да сгинет уныние, да здравствует радость и добрый аппетит!? – Спросил я, наблюдая, как Руди медленно разворачивается ко мне. Его лицо было отмечено печатью усталости и скрытого беспокойства.

– Не до шуток. Пройдём-ка на задний двор, Грир. Нам нужно обсудить кое-что важное вне кабацкой суеты.

Я допил кружку медового напитка единым глотком – подобно жрецу, спешащему к утреннему радению – и прихватил с собой новую порцию. Выйдя во двор, я вдохнул полной грудью прохладный воздух и окинул взглядом пространство. Старший констебль Сеймур выглядел человеком, обременённым тяжёлыми размышлениями.

– Как ты меня нашёл? – Поинтересовался я, зная, что Руди не из тех, кто действует без тщательного расчёта. Вместо ответа он задал свой вопрос – спокойно, но с той твёрдостью, с какой палач требует признания:

– Что тебе известно об этом деле?

– О каком именно деле?

– Не притворяйся простаком, – Руди оперся локтем о столб конюшни, не отрывая проницательного взгляда от моего лица. – Грир, на сей раз я не намерен поднимать весь город из-за твоих фантазий. Свои сны можешь рассказывать кому угодно. Но пока я остаюсь помощником шерифа. И хочу понять – есть ли в твоих словах хоть крупица истины. Так о чем речь?

Солнце било прямо в глаза, заставляя меня постоянно щуриться.

– Интересно, что бы ты сделал, если б я сказал, что Хендри не покончил с собой, а был убит?

– Первым делом спросил бы – как, зачем и кем?

– На это у меня нет ответа. Этого я не знаю.

– Тогда остаются другие вопросы. Например – почему ты решил, что это убийство?

– Потому что клинок моего кинжала значительно шире раны на груди Хендри.

– Черт бы тебя побрал, Грир! – Руди ударил кулаком по столбу с силой, от которой зазвенела висящая под навесом упряжь. – Доколе это будет продолжаться? Мы старые друзья, но почему ты вечно лезешь не в своё дело? Тебе повсюду мерещатся убийства, а потом ты каким-то образом умудряешься доказать свою правоту. Говори прямо.

– Разве я когда-либо играл нечестно?

– Ну, допустим, с определенными… оговорками.

– Разница между шириной кинжала и раны, – мрачно усмехнулся я, – разве этого недостаточно?

– Для меня – да! И это все, что у тебя есть?

Я кивнул и снова глубоко вдохнул. Выражение лица Руди уже не было столь озабоченным. Теперь в уголках его губ играла лёгкая улыбка.

– Так я и думал, Грир. Никогда не стоит торопиться с выводами.

Я ответил усмешкой и, зеркально повторив его позу, тоже оперся о столб:

– Теперь моя очередь задавать вопросы. О чем идёт речь?

– Все дело в моем опыте, Грир.

– И что же говорит твой опыт?

– Мне доводилось видеть самоубийц, которые перед тем, как перерезать себе горло, принимали яд. Так сказать, для верности. Ведь многим не хватает духу закончить начатое. Твой приятель мог не до конца вонзить клинок просто потому, что уже умер в ходе этого дела.

– Так-так… Выходит, ты считаешь Хендри обычным самоубийцей?

– Не обязательно, – ответил Руди, и моя гримаса, кажется, даже позабавила его. – Но как только я узнал, что рана уже кинжала, то сразу распорядился выяснить, чем занимался Хендри в последние дни. И мы нашли человека – его делового партнёра, который видел его накануне смерти. Он утверждает, что Хендри был подавлен и не раз заговаривал о самоубийстве. Похоже, дела его шли плохо.

– Как зовут этого человека, Руди?

– Этельред, владелец кожевенного цеха. Если тебе что-то ещё понадобится – приходи ко мне, но без лишнего шума.

С этими словами он развернулся и ушёл.

***

Конь мой остановился перед изысканной виллой. На дубовых дверях золотом была выгравирована древняя руна «эваз». У входа висела резная колотушка, но, прежде чем воспользоваться ею, я бросил взгляд в окно.

Если высокий мужчина, которого я там увидел, и вправду был Этельредом, то он явно принадлежал к числу весьма состоятельных граждан. Его фибула, украшенная бриллиантами, и массивные перстни говорили об этом красноречивее любых слов. Он оживлённо беседовал с кем-то, кого я не мог разглядеть, и при этом нервно облизывал губы. По его лицу было видно – он смертельно боялся своего невидимого мне собеседника.

Я осторожно опустил колотушку и бесшумно растворился в тени кустов. Из укрытия окно просматривалось отлично. Этельред ещё долго стоял на месте, будто ожидая чего-то. Я ждал вместе с ним.

Через несколько мгновений дверь приоткрылась, и из неё выскользнула тень. Когда фигура поравнялась со мной, я узнал её – и едва сдержал неприличный жест, который мысленно адресовал Руди.

Сигурд. Один из самых жестоких головорезов, чьи преступления – раскрытые и нет – исчислялись десятками. Он не гнушался ничем, если платили хорошо.

Я оставался в засаде, пока он не скрылся за поворотом, и только тогда выбрался к своему коню. Визит к достопочтенному месье Этельреду теперь можно было отложить.

Он никуда от меня не денется.

Я свернул на дорогу, ведущую в Сарынь, и вскоре достиг своей конторы, где без сил рухнул на постель.

Мне снилось, будто я снова томлюсь в подземелье замка Фрогхамок. Заключённый из соседней камеры окликает меня, повторяя моё имя снова и снова. Я открыл глаза и потянулся к цепи, чтобы подползти ближе.

Цепи не было, но голос не умолкал – он доносился из коридора. Я сорвался с кровати и, пошатываясь, двинулся к двери.

Эдвин проскользнул в комнату и тихо прикрыл дверь.

– Вот это да! – проворчал он. – А я уж думал, тебя отправили к праотцам.

– Не болтай глупостей, этой ночью я был один. Ты что-нибудь выяснил?

Эдвин швырнул шаперон на лавку и тяжело опустился на неё.

– Да, – проговорил он, – в целом – да. На постоялом дворе после визита шерифских слуг со мной обошлись не слишком любезно. Что ты там натворил?

– Перевернул все с ног на голову. Теперь славный старший констебль, грозный ищейка, мой друг, считает, что я дурачу его. Он даже подозревает, будто я припрятал улики.

– И это правда?

– А кто его знает?! Откуда мне ведать, что считать уликой, а что – нет. Да и какая разница, если это было самоубийство.

Эдвин тихо рыгнул и произнёс:

– Ну да.

Мне пришлось ждать, пока он не извлёк из-за пазухи пачку исписанных листов.

– Полюбуйся. – Он постучал по ним измазанным чернилами ногтем. – Шестеро лишились товаров из-за любовниц, трое – домов из-за подружек, а одного надула жена. Она требует, чтобы он послал меня к Нергалу. При чем тут я?

– И правда, при чем? – Согласился я.

– Крючкотворство когда-нибудь доведёт людей до упадка, и написанное пером будет значить дороже совести, – уверенно заявил Эдвин, усаживаясь поудобнее. Достав из пачки клочок бумаги, он долго изучал его, прежде чем, кашлянув, начать доклад:

– Твой Хендри, похоже, был человеком на удивление добропорядочным. Мы восстановили его передвижения. Прибыв восемь дней назад, он сразу отправился на постоялый двор. В последующие дни посещал гильдии, где обычно закупал товары для лавки. Ничего примечательного. Вечера он проводил в трактирах, иногда возвращался навеселе. Однажды провожал до дома какую-то танцовщицу. После той ночи стал уходить все чаще и возвращался все более мрачным. Потом встретился с тобой… а наутро был мёртв. Трактир теперь в дурной славе. Вот и все. – Выдержав паузу, Эдвин повторил:

– Вот и все.

– Я слышал, – отозвался я. – Эдвин, ты никудышный воролов.

Эдвин уставился на меня с растерянным изумлением: – Я – негодный воролов?! Да ты сам ныне без паспорта, и смеешь называть меня негодным! Вот она, благодарность! Я отыскал больше пропавших, чем волос на твоей…

– Тебя когда-нибудь били, Эдвин? – прервал я его.

Он побледнел, как полотно, и неловко отодвинулся.

– Однажды… – пробормотал он, потупив взор.

– Понравилось?

– Нет, – прошептал он, облизнув пересохшие губы. – Скажи, Грир… Этот Хендри… Ты же был там. Неужели он и вправду сам наложил на себя руки?

– Нет. Его убил кто-то другой.

Эдвин заёрзал на месте, словно ужаленный. – Так… значит… тебе больше не потребуются мои услуги в этом деле? – И, не дожидаясь ответа, шмыгнул к двери, как испуганный заяц.

– Не потребуются, Эдвин. Благодарю. Оставь записи на лавке.

Листки, шурша, упали на кушетку, дверь тихо захлопнулась. Я опустился на подлокотник кресла, погрузившись в тяжкие раздумья.

Я блуждал во тьме, а где-то в этой тьме скрывался убийца – хитрый волчара, что сумел провести стражу и представить злодейское убийство как самоубийство. И у него были веские причины не только убить, но и замести следы. Тем заманчивее было вытащить сего злодея на свет.

Я один знал правду. Один мог раскрыть это дело. Где-то рядом скрывался убийца, мнящий себя хитрее всех нас. Неужели он полагал, что никто не заметит несоответствия между раной и шириной моего клинка?

Чем глубже я размышлял, тем яростнее кипела во мне кровь. Сей злодей явно считал меня круглым дураком – молокососом, что носит оружие для щегольства, или простофилей, неспособным сложить два и два.

Но более всего бесило меня, что убит был мой друг – мой боевой товарищ, с которым мы плечом к плечу сражались пять лет назад. Парень, что искренне обрадовался нашей встрече. Тот самый, с кем мы проливали кровь, спасая жизнь неблагодарному негодяю, который теперь лишил жизни его.

Мне следовало напомнить Руди о походе – обратить его внимание на важную деталь, которую он упустил: в армии культистов использовались узколезвийные кинжалы, и каждый, кто носил военные цвета герцога Фрогхамок, умел обращаться с этим оружием.

Раскинувшись на кровати, я твёрдо решил: прежде всего мне нужно хорошенько выспаться. Завтра предстоял долгий день, полный опасностей и открытий. А пока – пусть сон укрепит мои силы для предстоящей битвы за правду.

Алтари плоти

О том, как Грир посетил школу плясуний, был ослеплён красотою начальницы Марвины и обрёл неожиданную союзницу в лице девицы Кен, коей несть числа прелестям

Вот стоял я, добрый молодец, на перекрёстке у Двух Пивоварен, где воздух густ от хмельных испарений, а брюхо урчит в предвкушении доброго густого эля, и разглядывал клочок бумаги, вручённый мне хитроумным Эдвином. Пройти надлежало не более полуквартала, но ноги мои, ведомые желудочным любопытством, сами понесли меня к трактиру «Пастбище ягнят» – заведению, скажу я вам, не из тех, где золотом вымазаны стены, а вина льются рекой. Нет-нет! Вывески над входом, зажатым меж вонючей кожевней и сверкающей ювелирной лавкой, и в помине не было, а название сей обители праведников, начертанное прямо на стене чёрной краской, столь витиевато и истёрто, что иной и не обратил бы на него внимания и прошёл мимо. Но не я.

Пока я размышлял, не зайти ли пропустить кружечку-другую, мимо промчалась ватага юных плясуний – стройных, как тростинки, но с животиками, судя по щебету девиц, готовыми взбунтоваться от голода. О, сколь жалка участь этих граций, чьи бёдра утонули в нынешних модных тяжёлых и пышных юбках, а груди и спины столь плоски, что не разберёшь, где фронт, а где тыл! Хоть личики у них и смазливые, но ночь с одной из них – увольте, лучше я проведу её в объятиях доброго бочонка, ибо бока его куда круглее!

И всё же я поплёлся за ними. Девицы, колыхаясь, будто лодки на волнах, проследовали к двери с надписью: «Школа танцев Соломона Кляра», и последняя, одарив меня взглядом, придержала дверь. Внутри же – о диво! – царила роскошь: стены, словно сливки, нежные, потолок лазурный, и повсюду – изображения танцующих красоток в позах, от которых у меня дрожь пробежала по спине!

Тут я узрел матрону – тучную, величавую, как галеон под парусами – и она, возглавляя сей храм Терпсихоры, изрекла:

– Чем могу услужить?

И взглянула на меня так, будто я блоха в её кружевном платочке. Ошиблась, глупая! А я такого не терплю.

– На празднике урожая гильдии Бирнея, – молвил я, – плясали ваши девицы. Желал бы побеседовать с одной из них. К кому обратиться? Она постучала ногтями по корсету – не впервой, видать, такие визиты.

– Интерес твой деловой… или, быть может, телесный? Я склонился к её лицу и осклабился так мерзко, что даже самому стало противно.

– И так, и эдак, милая, но тебя он не коснётся.

– О-о… – простонала она и скрылась за портьерой, озираясь, будто я змею за пазухой держу. Вскоре вернулась и объявила, что месьор Кляр меня примет.

Я ухмыльнулся уже от души.

– Да пошутил я, душенька! – Крикнул ей вслед, но старую лису не проведёшь.

Кабинет Соломона Кляра блистал золотыми буквами его имени. Сам же муж искусств увлечённо вертел перед собой юную плясунью – создание, щедро одарённое природой, но обделённое тканью одежд. Он старательно выставлял её у станка так, чтобы зритель мог насладиться всеми прелестями.

– Недурно! – Одобрил я.

– Слишком много целомудрия, – буркнул Кляр, не оборачиваясь.

Девица, ослеплённая светом из окна, косилась в мою сторону, а Соломон, холодный, как рыбий пузырь, крутил её, как кусок мяса на вертеле, выискивая самые соблазнительные изгибы.

Учитель танцев возвестил перерыв, и плясунья, потягиваясь, взметнула руки так высоко, что бедный бюстгальтер её едва не лопнул от натуги, и я тут же вознамерился: коли предложат мне здесь место – хоть подметальщика, хоть натурщика для их похабных картинок – не откажусь!

Кляр тоже одобрительно крякнул, следя за её движениями, и обернулся ко мне:

– Чем обязан?

Он был мал ростом, этот учитель танцев, но крепок, будто дубовый бочонок, с бровями домиком и острой бородкой, которая дёргалась, словно хвост кота, когда он говорил.

– Ищу одну из ваших танцовщиц, – заявил я.

Его брови взлетели, как занавес в театре перед похабным фарсом. – Увы, подобные просьбы – наш тяжёлый, ежедневный хлеб. Увы и ах!

– Да плевал я на танцовщиц! – Отрезал я. – Мне подавай девиц с грудями, как винные мехи, чтобы дух захватывало!

Кляр округлил глаза, но тут к нам подкатила та самая девица, с которой он только что упражнялся. К своему скудному наряду она добавила белые туфельки – видимо, для приличия.

– Вы про меня? – спросила она, сложив губки бантиком, а потом расплывшись в улыбке, от которой у меня заныло в груди.

Кляр крякнул, напоминая о своём существовании:

– Так кто же та, кого ты ищешь? Имя её известно?

– Знаю лишь, что плясала на мистерии гильдии Бирнея.

– О-о, тогда это дело мадам Натайр. Она отправляла наших девиц. Не хочешь ли побеседовать с ней?

– Ещё как хочу!

Девица вновь одарила меня улыбкой и подмигнула так игриво, что организм мой отреагировал подобающим образом, о коем не следует упоминать в приличном обществе.

– А ты, я смотрю, не любишь одеваться? – поинтересовался я.

– Не люблю. Но если очень настаивают…

– Совсем распустились! – проворчал Кляр. – Порой так и подмывает…

– Меня подмывает постоянно, – перебил я.

Он снова уставился на меня, словно на говорящего осла, и распахнул дверь.

А там…

О, боги! За письменным столом восседала женщина – нет, не женщина, а сама Афродита, сошедшая с пьедестала! Бывают красавицы, бывают соблазнительные формы, но эта… эта была шедевром, над которым природа и какой-нибудь горецкий бог трудились в четыре руки! Золотые волосы, уложенные с королевской пышностью, лицо – чистейшей работы алмаз, шея – лебединый изгиб, а грудь… о, эта грудь! – юная, упругая, вздымалась под бархатом платья, как паруса на ветру.

Она привстала в реверансе, назвалась… но имя её пролетело мимо моих ушей, ибо разум мой был повержен, как зазевавшийся рыцарь на турнире. Голос у неё был низкий, сочный, словно спелый персик. И когда она села, я мысленно отрёкся от всех своих хулений на длинные платья: ибо под этой тканью, насколько хватало моей фантазии, должны были скрываться ножки – точение, как у нимфы, и бёдра – мягкие, округлые, от которых слюнки текли пуще, чем от жареного каплуна.

Юная Иштар, царица небожителей, чьё имя звучало как сокровенная мантра. Иного имени ей носить не подобало.

Она поднесла мне кубок, и я, не колеблясь, приник к нему, ибо гостеприимством богинь негоже пренебрегать. Напиток был сладок, как грех, и благоухал, словно сады Шираза.

Беседа наша текла неторопливо, но голос мой, против воли, обрёл приторную учтивость, будто я читал заученные строки из трактата о придворных манерах. Мы говорили о пустяках, меж тем, как Марвина Натайр, подобно сирене, меняла позы, и каждая из них была исполнена такого коварного изящества, что ум мой всё более помрачался, а слова терялись в этом тёмном лабиринте мыслей. Она отпила из кубка и поставила его на стол: розовые персты её, полупрозрачные, словно мраморный узор, пронизанный утренним светом, резко оттенялись тёмной глазурью глиняного сосуда.

– Итак, дева, что ты ищешь… покинула пиршество в обществе твоего друга, месьор Грир? – Голос её вырвал меня из пучины рассеянности.

– Я сказал – быть может. Сие и надлежит мне удостоверить. Увы, лицезреть её мне не довелось.

– Но к чему тогда…

– Я желаю ведать, что приключилось в ту ночь, госпожа Натайр.

– Зови меня Марвина.

Я склонил голову в подобии улыбки.

– Стало быть, – продолжала она, – ты полагаешь, будто они… преступили границы дозволенного?

– Не ведаю, что там свершилось. Именно сие и жажду я разузнать. Дело в том, что друг мой… ныне пребывает во прахе.

– О, скорбная весть! Что же с ним приключилось?

– Стражи уверяют, будто он наложил на себя руки.

Марвина задумчиво прикусила губу, и в глазах её мелькнуло нечто, сокрытое от моего непосвящённого разума.

– Тогда, месьор Грир…

– Зови меня Грир.

– Тогда, Грир, к чему впутывать в сие девицу? В конце концов…

– У друга моего остались родные. Если кто-либо начнёт рыться в сём деле и отроет нечто срамное, скорбь их усугубится. Потому, коли там есть нечто нечистое, я должен о том ведать.

Она кивнула, и в этом движении была мудрость, достойная сивиллы.

– Ты прав, Грир. Я сама побеседую с девами, едва они явятся. Тебе же надлежит навестить нас завтра.