Похабная эпитафия

– Да будет так, Марвина.

– Прошу, – проговорила она, и голос её звучал, как шёпот в полумраке храма. Она склонилась в плавном реверансе.

На пороге я обернулся, дабы проститься. Взгляд её, исполненный некоего сокровенного знания, пронзил меня, и я застыл, лишённый дара речи. В ней было нечто, от чего чело моё покрывалось испариной, а хребет сковывал холодный пот. Прекрасная, как лик богини, она пленяла взор, но за этой красотой таилось иное – нечто, что я знал, но не мог вспомнить, словно забытую строку из песнопения.

Подойдя к лестнице, я узрел, что меня поджидают. В дальнем конце коридора, прислонившись к колонне, словно нимфа, стояла та самая девица, что гнушается излишней одеждой. Правда, ныне её убранство было несколько сложнее – видимо, кто-то настоял на приличиях.

Едва заприметив меня, она двинулась навстречу, и намерения её столь явно читались во всём её естестве, что я вновь мысленно узрел её во всей первозданной красе.

– Возьми меня с собой, – молвила она, и глаза её сверкали, как два червонца на солнце.

– Не гоже так сразу, без прелюдий, – отвечал я. – Надобно сперва познакомиться ближе.

– Так давай скорее знакомиться ближе, – парировала она, и улыбка её расцвела, словно пион в майский полдень.

– Прямо здесь?! – Воскликнул я, озираясь на возможных свидетелей.

Рассмеявшись, я потащил её вниз по лестнице. На улице она взяла меня под руку, и мы молча зашагали. Лишь выбравшись из этого вертепа танцевального искусства, она обрела дар речи:

– Если ты и вправду жаждешь знакомства, зови меня Кен. А тебя как?

– Месьор Грир, в прошлом ловец воров, ныне – к твоим услугам. Небось наслушалась вчерашних пересудов?

По её губам проползла улыбка, хитрая, как лисий хвост… У Двух Пивоварен мы свернули на север. Кен не допытывалась о цели нашего путешествия, но, когда миновали третий кабак, она ткнула меня в ребро, и намёк был понят без слов. Заведя свою спутницу в укромный угол, я заказал эля – и оказалось, что вкусы у нас схожи.

– Чудесно! На тебя и тратиться особо не надо.

– Ты на мели или просто скряга?

– Деньги водятся, милая, но расточать их на тебя не намерен.

Кен залилась смехом, звонким, как колокольчики:

– Иные кавалеры готовы купить мне всё, чего пожелаю, а ты – нет?

– Только эль. Одна знакомая девица когда-то сказала мне, что с меня денег брать не стоит.

– И была права, – кивнула Кен.

Когда трактирщик, получив медяки, удалился, она, дождавшись, пока он скроется, спросила:

– Так что ты искал у Соломона?

Я повторил ей рассказ, уже изложенный мадам Натайр.

– Не верю я тебе, – покачала головой Кен.

– Отчего же?

– Не знаю. Что-то тут нечисто. С чего бы сплетникам раздувать историю самоубийцы?

Она попала в самую точку, но ответ у меня был готов:

– А потому, что он не оставил записки, при том, что дела шли в гору, денег хватало, и в семье всё было ладно.

– Ну ладно, – протянула она, но по глазам видно было – не убедил.

Я вкратце поведал ей о сей загадочной истории и о своих предположениях, а затем осведомился:

– Случайно, не ведаешь ли ты, какие из девиц участвовали в том празднике?

– Нет, – рассмеялась Кен, – с танцовщицами я не знакома. В нашей школе два разряда: те, что облачаются в наряды, и те, что их снимают. Я предпочитаю бельё и ночные сорочки. Любая танцовщица позавидует нашему жалованью, хоть и смотрит на нас свысока, будто мы последние уличные девки…

– Вздор! Хотя их можно понять. Кому приятно быть выставленной напоказ, словно породистая кобыла на ярмарке…

– Отлично сказано, Грир! Запомню. Это льстит моему самолюбию.

– Пойдём, дитя моё, – отодвинул я пустую кружку. – Провожу тебя, куда пожелаешь, а затем займусь своими делами.

– Пойдём ко мне, и займёшься своими делами там, – игриво предложила она.

– Если не заткнёшься – получишь по заднице, – оборвал я её.

Кен откинула голову и вновь рассмеялась:

– Ох, мальчик, десятки юношей мечтали бы услышать от меня такие слова.

– И ты говорила это десяткам?

– Нет, Грир, – прозвучал её голос томно и нежно.

Так как свободного экипажа не нашлось, мы прогулялись пешком, пока не наткнулись на повозку, чей возница дремал, выпустив вожжи, предоставив кобыле волю ощипывать траву по обочинам мостовой. Кен назвала свой адрес, прижалась ко мне и взяла за руку.

– Тебе так важно найти ту девушку, Грир?

– Да, дитя моё, для меня это дело чести.

– Я бы хотела помочь. Искренне. – Взглянув в её лицо, я увидел в нём неподдельное сочувствие.

– Помощь твоя мне и вправду нужна, Кен. Ибо я даже не ведаю, ушёл ли мой друг с той танцовщицей. А если и ушёл – признается ли она в этом? Я блуждаю впотьмах.

– А что сказала тебе Марвина?

– Она просила зайти завтра – к тому времени она что-нибудь разузнает.

– Но ведь Марвина… она сводит с ума любого мужчину. Рядом с ней такая, как я, не имеет ни единого шанса. – Кен сжала мою руку. – Скажи же сейчас: «Это неправда», Грир.

– Это неправда, Грир.

– Ты бесстыдно лжёшь, – рассмеялась она – но это не важно. Допустим, твой друг ушёл с той незнакомкой. Значит ли это, что он имел на неё виды? Каким он был человеком?

Я сдвинул берет на затылок, пытаясь воскресить в памяти образ Хендри. На мой взгляд, он был примерным семьянином и вряд ли чувствовал себя уверенно в роли соблазнителя. Сие мнение я высказал Кен, добавив, однако, что никто не знает, на что способен человек в чужом городе, когда никто не видит его поступков.

– В таком случае, – промолвила Кен, играя кружевами своего платья, – весьма вероятно, что сия девица просто забавы ради водила его за нос. Наверняка завлекла в какой-нибудь фешенебельный кабачок. Все они так поступают.

Мысль сия, несомненно, заслуживала внимания.

– В последнее время танцовщицы облюбовали несколько дешёвых ночных притонов. Сама я там, правда, не бывала, но можно попытать счастья, не так ли?

Я взял её за подбородок, заставив встретиться с моим взором.

– А ты, оказывается, не лишена сообразительности, дитя моё.

Её алые, как спелая вишня, уста слегка приоткрылись, когда она провела по ним язычком, явно пытаясь смутить меня. И, возможно, преуспела бы в этом незатейливом предприятии, если бы в сей миг экипаж наш не остановился столь внезапно, что Кен врезалась носом мне в грудь. Скривив прелестный лик в негодующей гримасе, она ещё крепче вцепилась в мою руку. Я расплатился с возницей.

– Мне кажется, самое время пропустить по кубку вина, Грир. Зайдём ко мне.

– Ненадолго.

– Клянусь богами, – вздохнула она, – ещё ни один мужчина не заставлял меня прилагать такие усилия, дабы завлечь его в опочивальню. Неужели во мне нет ничего привлекательного?

– Есть. Даже две прелести.

– Хвала Юноне! Это уже что-то.

Жилище Кен не отличалось изысканностью. Взобравшись по скрипучей лестнице на второй этаж, она, порывшись в поясной сумочке, извлекла ключ и распахнула дверь. Я швырнул берет на лавку и уселся с видом завсегдатая.

– Чем угостить? – осведомилась она. – Вина? Мятного отвара?

– Сперва травяного сбора. К слову, сегодня мне так и не довелось прервать пост, потому было бы весьма любезно с твоей стороны предложить мне яичницу, – изрёк я, и добавил: – С беконом.

Аромат целебного отвара вскоре выманил меня на кухню. Кен уже разожгла очаг и как раз перекладывала со сковороды на блюдо яичницу поистине королевских размеров. Не заставляя себя упрашивать, я набросился на яство. Собрав последние крошки, я с довольным видом похлопал себя по чреву.

– Насытился? – осведомилась она.

– Угу.

– Из меня выйдет хорошая жена?

– Это смотря для кого.

– Негодник! – Рассмеялась она.

Я усмехнулся и сделал вид, будто намерен шлёпнуть её по округлостям. Кен, вместо того чтобы уклониться, сама подставилась под мою длань, отчего шлепок вышел звонким, а она вскрикнула.

Вино мы вкушали в комнате. Откинувшись с кубком в руке, я полуприкрыл очи, погрузившись в раздумья.

Погиб добрый малый.

И самоубийство исключено.

Я разверз очи и узрел Кен, восседающую на краешке ложа, подобно хищной птице, замершей в ожидании добычи. Взгляд её, острый, как клинок катары, пронзал меня насквозь.

– Итак, дитя моё, что ныне предстоит нам? – изрёк я, и голос мой звучал устало, словно перелистывание древнего фолианта.

– Мы облечёмся в пышные одежды, и отправимся в путь. Если Фортуна не отвернёт лица своего, быть может, отыщем ту, что в ту ночь скрылась с товарищем твоим, – ответила она.

Я же был измождён, и дым очага, проникший в комнату, терзал мои очи, а в чреве тлел жар от выпитого, словно угли под пеплом.

– Сей муж – мёртв, – возвестил я. – По всем градам и весям трубят, будто он сам прервал нить жизни своей, и даже шериф, наш светоч правосудия, в том уверен. Но моё знание глубже – его убили.

Кен дрогнула, будто тронутая ледяным ветром.

– Я жажду ведать, за что пресекли дни его, – продолжал я медленно. – И в поисках истины я узнал, что в сем богами забытом Лондиниуме он сошёлся с некоей девой. Я пришёл туда, где она служит, и начал вопрошать. И вот – о диво! – Некая юница, прелестная, как грех, коей несть числа поклонников, вдруг приникает ко мне, словно пиявка, и клянётся помочь в моих изысканиях. Почему, спросишь ты? Почему из всех мужей, кои готовы осыпать её златом, она избрала того, кто сам лишился хлеба насущного, кто лишь эль пьёт да яства её вкушает, словно демон чревоугодия?

Кен зашипела, как разъярённая кошка перед прыжком. Я же не дрогнул. Она вскочила, ноги её расставились в горделивой позе, будто перед схваткой.

Удар её был стремителен, как молния. Не пощёчина, нет – кулак, обрушившийся на меня с силой, достойной мужчины. Я ощутил на языке медь крови и усмехнулся.

– Я росла меж пяти братьев, – прошипела она, и зубы её сверкнули, как кинжалы. – Все – наглецы, но все – мужи. А из десятка напыщенных юнцов, что вьются вокруг меня сейчас, и одного настоящего не сыскать. И вот явился ты. О, как же жаждет душа моя отсечь голову твою телячью! Но ты не слепец. Смотри же!

И тогда она, словно сбрасывая покровы тайны, разорвала узы корсета, и одежды её пали на пол, как опавшие листья. Она же стояла предо мной, гордая и нагая, как богиня, руки на бёдрах, грудь воздета, и ни тени стыда в очах.

Чрево её трепетало от ярости, но она дозволила мне взирать, сколько пожелаю.

Я впился пальцами в колени. Ворот рубахи внезапно сдавил горло, а по хребту побежали мурашки, словно прикосновение незримого духа. Кровь струилась по подбородку, напоминая о цене дерзости.

Я поднялся и приник устами к её устам. Она же откинула голову, и взор её, полуприкрытый, сиял.