На заре
(пролог)
– Замри, – прошептали её губы едва слышно. Пальцы женщины, чуть касаясь, двинулись вверх по его обнажённой груди. – Расслабь плоть… не двигайся.
Страж замер, ощущая, как чудное покалывание испещрённой шрамами кожи в один миг охватило всё его тело, которое немедленно забилось в конвульсиях наслаждения. Стремясь сохранить удовольствие как можно дольше, любовники закрыли глаза и слились в объятьях, когда дверь спальни бесшумно отворилась. Оглушённые любовью не заметили, как в освещённой сальной свечой комнате появился третий персонаж. Одетая в хитон мрачная фигура, будто в нерешительности, опиралась на короткое копьё.
Несколько мгновений низкорослый сухощавый мужчина простоял неподвижно, с ужасом наблюдая сцену на покрытом шкурами ложе. Всё было кончено. Его многомесячный труд погиб из-за низменной похоти. Он берёг её девственность ради нескольких капель крови, необходимых для зачарования, и вот – какой-то стражник, который должен был сберегать его от опасности, отправил все труды старому коту. Когда женщина застонала, он не смог больше сдерживать свой гнев – словно воин, ожидавший гудка фогхеда, колдун сжал холодной ладонью деревянную рукоять, надёжно скреплённую с металлическим наконечником заклёпками, и сорвался с места.
Со злорадным удовлетворением вонзил он широкое острие копья в её спину, пронзил насквозь узкую девичью плоть и пригвоздил рванувшегося навстречу смерти стража. С презрением сплюнув на пол, маг, не оглядываясь на распластанные на шкурах тела, прикрыл дверь и вернулся в неопрятный зал, где, вокруг погасшего очага были разбросаны вещи, его рукописи и книги. Он неожиданно обнаружил, что ни на чем не может остановить свой взгляд – все предметы потеряли чёткость контуров, расплылись в чёрно-красном мареве. И без того тонкие нити, которые кое-как до сих пор ещё поддерживали его связь с реальным миром, порвались, подобно лопнувшим струнам на лютне. Уже год они подвергались невыносимым нагрузкам, маг слишком часто обращался к демонам за советом, и вот неизбежное произошло. Но низкорослому мужчине внезапно стало легче. Предметы в зале вновь обрели чёткость очертаний. Он перестал думать об изменнице, застывшей в холодных объятьях в соседней комнате, и бесшумно выскользнул из зала.
Нечестивец
Барон Эрроганц спустился по лестнице постоялого двора «Лужитания» и протянул стоящему за стойкой слуге ключ от номера.
– Доброго вечера, месьор, – мужчина отвесил глубокий поклон, который предназначался лишь самым именитым и важным клиентам лучшего постоялого двора в городе Берлога. – Карета ожидает.
Барон Эрроганц кивнул. Он был похож на легендарных карликов из-под горы, которые, по общему мнению, выдумали деньги: маленького роста, с крючкообразным носом. Только глаза – светлые, но жёсткие, пронзительные, но при этом печальные – подчёркивали незаурядность его натуры. Видимо, достижение столь высокого положения при таком малом росте и незначительном первоначальном титуле не было случайностью, а послужило наградой за превозмогание большого числа трудностей. Так выглядел один из богатейших людей на континенте, чьи торговые авантюры опутывали все его королевства. Новый мир покорился новой магии золота.
Бароны Эрроганц не всегда были аристократами. Ещё дед нынешнего барона пиратствовал в Великом море, ссужал деньгами королей и выкупил себе за долги у них титул. Его отец был кондотьером и сам ходил в грабительские походы с тысячами наймитов. Клан Эрроганц, благоларя своей фамильной беспринципоности, быстро получил огромное влияние на политику, на торговых магнатов, на бритунийских и тартарских мореходов. Подобно гигантскому мохнатому пауку, сидел барон в центре своей торговой паутины и высасывал досуха любого попавшего в неё глупого «жука», преумножая своё, и без того несметное, богатство.
Сгодня на бароне был высокий бархатный шаперон, который должен был, по замыслу коротышки, увеличить его рост, и широкий бархатный же плащ, отороченный белой шёлковой подкладкой, призванной скрыть тщедушность магната. Аметист, красовавшийся в центре орденской цепи, мог украшать самого короля Терсика, но тот наградил им барона. Это было само олицетворение власти нового мира – драгоценный камень, оправленный в золото. Тот, кому доводилось заглянуть в эти широко открытые холодные глаза, мгновенно понимал, насколько стоящий перед ним человек беспощаден и расчётлив.
Он важно подошёл к двойным дубовым дверям. Лакей, с напряжением ожидавший этого момента, тут же распахнул двери и, кланяясь, снял в знак почтения треугольную шляпу и подмёл её острым краем пол. Барон Эрроганц не обратил на него никакого внимания. Он вышел на улицу, глубоко вдохнув бодрящий холодный ветер, приблизился к черной карете, где его ожидал Акатль, домашний раб и кучер барона, купленный у пиратов в качестве диковинного краснокожего пленника из-за Великого моря.
– У меня встреча у Ворот Бера. У тебя мало времени, чтобы доставить меня туда, – сказал барон Эрроганц. – Я должен быть там вовремя, или ты снова отведаешь плетей.
Он сел в карету, Акатль захлопнул дверь, скользнул на козлы и стегнул коня вожжами. Экипаж тронулся.
Барон Эрроганц взял из кармашка в кожаной обивке кареты деревянную кружку и нацедил из бочонка вина. Эту карету смастерили по специальному заказу Эрроганца, и в ней были все возможные чудеса роскоши, недоступные в обычных дилижансах: кармашки со спичечницей, мыльницей, гребешками, щётками; большие ящички для провизии, а к потолку подвешивались разнообразные узелки и мешочки с печеньем и жарким. Отхлебнув из кружки, барон зажёг остеклённую масляную лампу, вытащил из-за пазухи свитки и принялся их изучать.
Скоро экипаж замедлил ход. Они достигли восточной стороны города Берлога. На огромном валуне тартарскими резами было высечено: «Здесь ты уходишь из Берлоги, да хранят тебя боги».
Ухмыляясь в бороду, стражник махнул рукой, показывая, что с его стороны проезд открыт. Обитая чёрной кожей карета барона со скоростью улитки подкатила к большим, посеревшим от времени деревянным надвратным башням, которые перегораживали дорогу. По ту сторону ворот была уже неведомая земля тартарская. Карета остановилась. Страж в меховом малахае и с мечом на боку заглянул в короб кареты. Барон Эрроганц подал свой ярлык сквозь оконце дверцы. Лицо его оставалось бесстрастным. Лишние неприятности ему ни к чему. Его дела по ту сторону Камня были слишком важными, чтобы напрасно терять время на какого-то сторожевого пса. Кожаный лоскут вернули, ворота были открыты, и карета барона выехала из Берлоги. Торчащие из стен башен железные прутья были расположены настолько хитроумно, что ни один экипаж не смог бы миновать эти препятствия на большой скорости.
Зато за вратами Акатль дал волю хлысту. «Такова наша подневольная жизнь», – думал он, мысленно прося прощения у коня – невиданного в его родном краю заеря – либо я сейчас нахлещу тебя, либо вечером нахлещут меня».
Набрав скорость, карета, громыхая, пролетела по пыльному тракту, свернула налево, под сень липового леса. Однако, скоро он резко закончился и показались залитые светом факелов Ворота Медведя – на большом пустынном поле, очищенном от деревьев, они производили сильное впечатление.
– Остановись здесь, – приказал Барон Эрроганц, постучав посохом по стене кареты.
Едва экипаж остановился, из ворот вышел высокий, широкоплечий человек. Смеркалось, но даже в неярком свете сложно было не заметить, что одет он убого. На нем были донельзя заношенные кожаные штаны, мятая выцветшая шапка с меховой оторочкой, мешковатый запылённый плащ тёмного цвета с пристёгнутыми назад рукавами. Он подошёл к карете, и барон Эрроганц сразу открыл дверцу экипажа. Мужчина, которого прозвали Чурым, сел рядом с бароном, сверкнув из-под плаща навершием кинжала. Эрроганц тут же приказал Акатлю отъехать в липовый лес.
– Итак, – обратился он к Чурому, – надеюсь, нынешняя беседа положит конец сему томительному промедлению. Знай, что твой хан – не единственный властитель, чей взор обращён к Хельварану. И без того золотые песчинки времени утекают меж пальцев.
Чурый сложил мозолистые руки на коленях. Тепло внутри кареты после долгого ожидания на холоде расслабляло. Вдохнув запах дорогого вина и аромат благовоний, он ощутил болезненную неприязнь к собеседнику. Если этот кунарь, которого даже его правители считают лукавым плутом, надеется подъять его под свою длань, то скоро лихоимца ожидает нечаемое диво.
– Не крадутся ли чужие уши близ наших речей? – спросил Чурый.
– Не крадутся, не крадутся.
– А верен ли возница сей? Коню доверяй, а вознице – с оглядкой.
– Верен, – краткие ответы Барон Эрроганца показывали, насколько ему скучно.
Выдержав паузу, Чурый сказал:
– Я вечевал с моими людьми. Они мнят, что нет в твоей речи правды земной.
Барон Эрроганц сжал кружку.
– Ваши сомнения мне понятны – ибо и мою душу терзали подобные мысли, ныне канувшие в прошлое. Посему слушай: я согласен доверить твоему господину тайну Хельварана. Но предупреждаю – пусть он не медлит с ответом, ибо другие могущественные особы так же алчут его.
– Верю-то я верю, да вот беда…– недовольно сказал Чурый. – И без твоей подмоги добыли бы мы грамоту тайную! Да что толку? Написано незнаемо, прочесть – невмочь. Два года ученые люди ломают головы – да все тщетно!
– Сей секрет будет раскрыт, – спокойно сказал Барон Эрроганц. – Ибо нет преграды для мужа, чей ум остр как клинок, а кошель наполнен золотом. Я предлагаю твоему властелину разгадку тайны Хельварана, и клянусь честью: если решение не удовлетворит его, золото вернётся в его сундук нетронутым. – Барон Эрроганц некоторое время рассматривал тлеющий кончик фитиля в лампе. Он глянул через окно. Там совсем стемнело, и возница топлатся у кареты в замешательстве, не решаясь без приказа разжечь наружный фонарь кареты.
–– Сердцем ли речёшь, иль языком треплешь? – Голос Чурого дрогнул. – Волхвы премудрые, и те сдались, а ты – один – дерзаешь? Не лжёшь ли?
– Клянусь златом моих подвалов, не стал бы я маяться в этой богом забытой дыре, не имей я здесь интереса! – Скучным голосом промолвил барон Эрроганц. – Ты всерьёз полагаешь, что я пустился в этот опасный путь ради созерцания твоей морды, поросшей, как болото мхом, и этих жалких чахлых деревьев? – Барон Эрроганц махнул в сторону тёмной чащи. – Повторяю в последний раз – называй свою цену.
Чурый перевёл дыхание.
– Слово державное несу: за разгадку тайны тёмной положили злата гору – полсотни! – Он замолчал, потом добавил: – Иному на век хватит!
Барон Эрроганц рассматривал кончик фитиля. Нечто, вроде этого, он и предполагал. Его обуяла холодная ярость. С какими ничтожествами приходится иметь дело!
– Ты это серьёзно? Не лжёшь ли? – Он со злорадством спародировал Чурого.
Чурый глянул на барона. В неровном свете лампы лицо купца казалось белой головой хищной птицы.
– Быть тому. Да смотри, коли дело криво выйдет – несдобровать тебе!
– Это заклятье – не бродячая девка, чтобы переходить из рук в руки! Оно должно принадлежать лишь одной короне, – спокойно сказал Эрроганц. – Два дня даю вашим чернильным душам на проверку. Но если к третьему утру не увижу платы – пергамент будет в руках иного монарха. Ты внемлешь моим словам?
– А какова порука нам, что ты, злато взявши, не продашь ту грамоту иным царям? – Чурый восхитился собственной проницательностью.
– В делах, где замешано золото, я честен, как аргосская весталка, – отрезал барон.
Чурый кивнул.
– Ладно. Пусть будет по-твоему…
– По-моему? Неушто? Как я понял, вы предлагаете пятьдесят монет золотом? Ты дерзко шутишь! – Барон Эрроганц чуть повысил голос. – Позволь кое-что сказать тебе, мой щедрый друг… – Эрроганц сделал паузу. Его полузакрытые глаза некоторое время изучали лицо Чурого, освещаемое светом лампы. – Мой гонец уже шепнул на ухо заокеанскому владыке о сём заклинании – и тот, не моргнув глазом, сразу назвал приемлемую цену. Без затей он предложил шесть сотен золотых. Ты расслышал? Шесть. Сотен.
Чурый застыл.
– Шесть сотен златниц?! – прошептал он. – Да за это целый град из дани навечно выкупить можно!
– Ты так думаешь? – холодным тоном спросил Барон Эрроганц. Его поза и голос подчёркивали презрение. – Но заморские правители так не думают. – Он замолчал, глядя на огонь лампы. – Что ж, прекрасно, будем считать, что сделка не состоялась. – Отодвинув занавеску на окне, он приказал Акатлю: – Домой!
Чурый вытер вспотевшие ладони о край плаща.
– Не сыскать столько злата у хана моего, хоть всю Орду перетряси! – хрипло сказал он.
– Не сыскать? Неужто вы так бедны? – Барон Эрроганц раздавил насекомое, пригревшееся на стекле лампы. – Жаль. Хотя слова какого-то гонца и не стоят моего внимания. И, пусть краснокожие мне противнее тартарской саранчи – дело есть дело, и тянуть его не стану. Семь сотен полновесным золотом – и через три луны ваши колдуны получат разгадку Хельварана.
– Ой, не гневись! Руки у меня коротки – как смею я казну без ханского слова растрясти? – Забормотал было Чурый, но барон Эрроганц перебил его.
– Излишне напоминать мне очевидное. Возвращайся к своему господину – и да свершится то, чему суждено свершиться. Я буду ожидать ответа в «Лужитании» … если твой повелитель согласится на мои условия.
– Не угодно ли тебе на местных дворах погостить? – спросил Чурый, тщетно пытаясь обрести былую уверенность. – Здесь и беседы вести будет сподручно, и вина испить… А в той харчевне – уши лишние!
– Чтоб я остался ночевать в этих пропахших луком стенах? – Пробурчал Барон Эрроганц, в то время как карета тронулась с места. – Извести меня, когда твои слова станут стоить моего времени, – он открыл дверцу экипажа.
Насмешливо сверкнули из-под меха шапки глаза Чурого, однако он ничего не сказал и выскочил из экипажа на ходу. Барон Эрроганц тут же постучал посохом по обивке.
– В дорогу – и чтобы к закату я уже не видел этих унылых стен!
Они прибыли к Камню скоро, но этого времени Чурому вполне хватило, чтобы отправить почтового голубя. Двое стражей в кольчугах уже поджидали их.
Ворота были открыты, и карета въехала на заставу. Вновь потребовался ярлык Эрроганца. Стражник не торопился. Барон ожидал вместе с ещё несколькими бритунийскими купцами, которые ехали в земли Тартарии для того, чтобы посетить Новеградскую ярмарку. Вскоре они уехали. Барон Эрроганц ждал. Наконец, уже после полуночи, страж с самодовольной ухмылкой вернул ярлык барону, жестом давая понять, что тот свободен.
Старик был взбешён, но молча вернулся к карете. Но там уже копошилось двое стражей. Открыв двери и сундуки, раскрыв все мешки и кармашки, они пядь за пядью осматривали внутренности экипажа. Барон ходил взад-вперёд, пытаясь хоть как-то согреться, и еле сдерживал клокотавшую его тщедушное тело ярость.
Акатль подошёл к нему, на его, словно высеченном из камня, лице было беспомощное выражение.
– Простите, господин… Они… они спрашивают про ремни короба. – сказал он.
Барон Эрроганц подошёл к карете.
– В чем дело? – спросил он.
Один из стражей осветил фонарём ремни под днищем экипажа.
– Что за диво?
– Ремни. На них висит короб этой кареты.
– Мы видим. Нам необходимо его снять.
– Снять? – полузакрытые глаза барона Эрроганца расширились. – К чему это? Эти ремни – простая гужевая сбруя. В них не спрятать даже мышиного хвоста.
– Складывай да докладывай, – деревянным голосом сказал страж. – Всё досмотрим!
Барон Эрроганц глянул на Акатля.
– Ты сможешь их снять?
– Да, месьор, но это займёт много времени.
– Сделай это, – Барон Эрроганц уселся на один из ларей, налил себе вина, пытаясь сдержать в узде свои чувства. Он понимал, что находится на чужой земле, и эти безголовые дуболомы в малахаях в данном случае обладают большей властью, чем он.
Двое стражей с интересом наблюдали, как Акатль с подоспевшими работниками заставы разбирают короб кареты. Посередине действа ворота открылись, и на заставу въехал всадник. Из седла выпрыгнул Чурый и быстро направился к карете. Кивнув стражам, он присел рядом с Эрроганцем. Стражи разрешили Акатлю прекратить разбор и отошли.
– Прости, мил человек… да иного пути не было, – сказал Чурый. – Ну да ладно – семьсот монет звонких – твои, если заклятье то, как есть, откроешь!
Барон Эрроганц отставил в сторону вино и глянул на Чурого, после чего жестом показал Акатлю, что пора ехать.
– В «Лужитанию», – распорядился он.
Когда обитая чёрной кожей карета барона остановилась у ворот, никаких осложнений уже не возникло. Створки ворот раскрылись, и карета въехала на землю Готии. По дороге на постоялый двор барон Эрроганц сидел недвижно. Мрачное выражение на его морщинистом сменила улыбка триумфа.
Посте долгих напряженных месяцев, потраченных на интриги, выслеживание и подкуп, цель достигнута, и несметная мзда вскоре будет в его руках.
* * *
Постоялый двор «Лужитания» в Берлоге содержался тем же кланом, что и постоялый двор с таким же названием в Лондиниуме, и считался, и не без оснований, самым дорогим и роскошным в Берлоге. Расположенный почти рядом с рекой Хавола, он был излюбленным местом остановки крупных торговцев, феодалов и родовой знати. Именно здесь заключались торговые сделки и мало чем от них отличающиеся династические браки.
Барон Эрроганц из года в год снимал там верхний этаж. Когда барон планировал очередную крупную сделку, он всегда поднимался на галерею на крыше. Здесь он свысока смотрел на город и копошащееся внизу отребье. Здесь ему хорошо думалось.
Вот и сегодня, глядя на реку и переполненный судёнышками порт, одетый в красный бархатный блио и голубые полотняные шоссы, прохаживаясь по террасе с кубком вина «Чёрная сосна», он напряженно размышлял. Одхан, пройдя по песчаным блокам галереи, подошёл к нему и встал рядом.
Глянув на гостя холодными, словно сонными, глазами, барон Эрроганц коротко спросил:
– Оно… доставлено?
Одхан протянул ему большой свиток.
– Не наследили? – спросил барон, раскатывая пергамент.
Зная Одхана, Эрроганц не вдавался в детали. Он некоторое время рассматривал непонятные символы, затем свернул свиток.
– Не понять мне, как за это можно выложить семьсот золотых, – задумчиво сказал он. – Однако, пока что эта колдовская грамота не стоит и пенни.
Одхан промолчал. В обществе барона он вообще говорил мало, позволяя себе только отвечать на прямые вопросы. Он питал к этому коротышке огромное почтение, высоко ценя его разум и могущество, благодаря которым тот смог совместить величие титула с законами нового мира, не гнушаясь, при этом, любыми средствами, ведущими к достижению цели. Барон Эрроганц обладал мощнейшим наитием, позволявшим идти к цели кратчайшей дорогой.
– Но это – не моя забота… – Барон Эрроганц отхлебнул вина. Игра оттенков тёмно-вишнёвого вина создавала ароматы леса, вкуса ягод и восточных специй – таких же разнообразных и несовместимых в естественной природе, как принципы самого барона.
– Чтоб верно решать, что к чему, смотри в оба – ибо последнее слово будет за тобой. Я отправлюсь в Бойхем. Там кое-что требует моего внимания… Так что жди меня не раньше, чем через два месяца. – Он холодно посмотрел на Одхана. – К тому времени, полагаю, заклятье будет разгадано. – Одхан уставился на носки тщательно начищеных остроносых кожаных пуленов. Его породистое лицо осталось бесстрастным.
– На свете есть лишь один человек, которому по силам раскрыть секрет Хельварана, – продолжил барон после короткой паузы. – Тот, чьё имя Тауриндир. Он не только разгадал тайну Хельварана, но и сам, с помощью колдовской мудрости, скрыл её в загадочных знаках, недоступных непосвящённым. Послушай, я вкратце расскажу тебе об этих чарах: новый металл – настоящее чудо металлургии, которому позавидуют даже подгорные гномы. По слухам, он в десять раз легче стали и в три раза прочнее; чары делают его неуязвимым. Из этой материи можно создать лёгкое, но смертоносное оружие и латы, которые не пробьёт ни меч, ни стрела! Истинно говорю: тот, кто владеет Хельвараном, станет невредимым на поле боя.
Как тебе, верно, известно, колдун Тауриндир ныне пребывает в приюте для душевнобольных, где томится под стражей уже два года. Король Терсик поместил его туда в надежде, что в здравом уме он вернёт ключ к тайне. Но время и стены не властны над ним: целыми днями он сидит неподвижно, словно истукан, и в глазах его – бездна, в которой тонет суета мира. – Барон Эрроганц умолк, чтобы сделать ещё один глоток пряного вина. – Не стану пересказывать всё его прошлое бренное житие, но он пришёл в Бойхем, город, где расцвела колдовская наука, и основал там собственную лабораторию, где творил деяния, известные лишь тьме. Даже простым смертным было ясно, что разум его помутился. Он стал гневлив, подозрителен, и сон покинул его, словно демоны денно и нощно шептали ему в уши. Прежде чем обрести Хельваран, он женился на девушке, ибо нуждался в её девственной крови для ритуала. Но измена этой женщины стала последним ударом, сокрушившим его рассудок… Вернёмся к делу: у его супруги была служанка по имени Зельда. Она – ключ ко всем тайнам, ибо она имела доступ в лабораторию мага. Но о ней речь впереди.
Итак, однажды колдун застал свою жену в объятиях стражника. Он убил его, как зверя, и хотел лишить жизни и распутницу, но её спасло чудо, посланное её бестелесными хранителями. Его схватили, когда он бродил по улицам, подобно нищему безумцу, и заточили в дом для таких же, как он, где томится и поныне, неподвижный, как деревянный истукан, в тишине, где не слышно ни отголоска его былой мощи.
Одхан поменял положение ног и просил с заметным напряжением:
– Разве безумец сможет раскрыть заклятие Хельварана?
– Да, ибо установлено, что ключ к тайне прост, как солнечный свет, но без него она – загадка, делающая зрячих слепцами. Скорее всего, Тауриндир заменил слова и числа, опираясь на свиток какого-то древнего манускрипта.
– А где же дева Зельда? Где она? – Спросил Одхан, переводя взгляд с загнутых носков своих башмаков на Эрроганца.
– Она служит в каменном чреве богадельни, где стены шепчут о скорби, а на окнах – тюремные решётки. Именно от неё до нас дошли слухи о могущественном металле. Маг смотрел на Зельду с благосклонностью, дарованной лишь избранным, и доверял ей, как самому себе: часто рассказывал о своих опытах, словно купался в её внимании. Но вот что поразительно: он с яростной страстью провозгласил, что никто – ни король, ни хан-император, не достойны унаследовать плоды его разума. Говорил он это, дрожа, как лист на ветру, и глаза его горели адским огнём. Тогда его речи сочли бредом безумца, но дева Зельда поклялась, что видела сам металл – сияющий, как луна, и лёгкий, как ветер. В лаборатории маг колдовал над ним, вливая в него силы тьмы и света. Однако, когда начались поиски, все закоулки были обысканы, но след был утерян, словно сокровище в море. – Он испытующе глянул на Одхана. – Остались ли у тебя вопросы?
– Множество, – ответил Одхан. – Но ответить на них сможет только Зельда.
Жестом руки барон отпустил Одхана, поудобнее уселся в резное кресло и принялся любоваться рекой, сверкавшей в солнечных лучах.