Гонщик

© Эрик Поладов, 2025

ISBN 978-5-0067-4840-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

В абсолютном ночном мраке рёв двигателя нарастал, загоняя стрелку спидометра как можно дальше от нуля. «Додж челленджер» рассекал воздух на скорости двести тридцать пять километров в час. В чёрном цвете его кузов терялся на трассе. Передние фары извлекали неестественное красноватое свечение. Они не освещали дорогу. Фары предназначались для другого. Это были глаза Гонщика, чьи руки, скрытые под чёрными кожаными перчатками, крепко обхватывали руль. В его власти была адская мощь, способная превратить «додж» в зверя, который гнался за душами. Этот зверь летал быстро, и не было автомобиля, способного скрыться от него.

Стояло жаркое лето две тысячи первого. Ночь дарила слабый глоток прохлады. Но в эту ночь Гонщик намеревался понизить градус до значений, при которых кровь перестаёт циркулировать, а перед этим разгоняется по телу после того, как сердце начинает работать на пределе. Скоро эту температуру почувствует весь Хартстоун, и знойная жара уже не будет казаться такой изматывающей. Провинциальный городок в двухстах километрах к северо-западу от Остина принимал незнакомца, разъезжавшего по улицам под тусклым светом уличных фонарей.

Закончив смену, двадцатидевятилетняя официантка местного ресторана Вивьен Хэм шла по тротуару в направлении перекрёстка. Сложив руки перед собой, она слегка съёжилась, потирая плечи. К накопившейся усталости добавился резко похолодевший воздух. Ей хотелось как можно скорее добраться до дома и укутаться в тёплый плед. Она уже подошла к зебре и начала переходить на другую сторону, но, сделав несколько шагов, Вивьен замерла прямо между полос посередине дороги и бросила пристальный взгляд влево от себя. По другую сторону перекрёстка горел красный, а под светофором стоял чёрный автомобиль с алыми фарами. Вивьен понимала, что нет ничего странного в том, что в такое позднее время по улицам Хартстоуна ещё кто-то передвигается. Но этот автомобиль внушал ей внутренний дискомфорт. До неё доносился слабый рокот двигателя. На светофоре к красному добавился жёлтый, а спустя секунду они погасли и загорелся зелёный. Тут же рокот двигателя стал громче и «додж» тронулся с места. Вивьен рефлекторно схватилась обеими руками за лямки своей сумочки, свисающей на плече, издав прерывистый крик. Веки девушки раздвинулись шире некуда, отчего казалось, что её глазные яблоки вот-вот выползут из орбит. «Додж» повернул налево, стремительно скрываясь из виду. До ушей Вивьен доносился стихающий звук удаляющегося автомобиля и звуки собственного дыхания, которое участилось вместе с сердцем, стучащим по рёбрам.

В отличие от Вивьен Хэм двадцатичетырёхлетняя Кончита Шугурмен уходить домой совсем не торопилась. Рабочий день уже давно закончился, но она не спешила закрывать аптеку. Она ждала, когда освободится и приедет её парень. Дома были родители, бабушка и младшая сестра. Здесь же ей никто не мешал. Кончита уже подготовила лучшие контрацептивы из имеющихся, которые не испортили бы остроту ощущений, но при этом дарили бы душевное спокойствие перед страхом получить сюрприз круче любого джекпота. Она стояла на улице недалеко от входа, докуривая сигарету и осматривая ночную улицу. Вдруг откуда-то стал доноситься гул работающего двигателя. Кончита знала эту манеру вождения, которая сводилась к пофигистическому отношению к разделительным полосам, светофорам и скоростным ограничениям. Да, это был Фредди Роджерс. Он был всего на два года старше, но по уровню умственной зрелости сильно уступал Кончите, и она это осознавала, хотя многого и не ждала от этих отношений. Как фармацевт, она понимала одно: есть химия в организме, которая требует обмена жидкостями и эту потребность надо удовлетворить. Фредди был более чем сносным вариантом для отношений без брачных обязательств. Кончита не рассчитывала на светлое будущее с ним. До него у неё уже были двое и каждый раз это был роман без планов на будущее. Фредди припарковался перед аптекой, совершив эффектный дрифт, который, как ему казалось, добавлял крутизны. Подобные понты Кончиту не впечатляли. Единственной её реакцией на дрифт зелёного «мустанга» семьдесят восьмого года выпуска было то, что она поспешила закрыть входную дверь, так как она только что вымыла пол. Облако пыли поднялось настолько сильное и густое, что Кончита даже не заметила, как Фредди чмокнул воздух, направив губы в её сторону.

– Давай быстрее, пока домашние не начали звонить – поторапливала Кончита, потушив сигарету под подошвой своей босоножки.

– Уже бегу, мой персик.

Персик, клубничка, пупсик, вишенка, конфетка. Фредди так часто использовал эти слова, что у Кончиты несколько раз мелькали мысли о том, что Фредди просто забыл её имя.

Кончита закрыла дверь изнутри, после чего они набросились друг на друга. Губы Фредди прижались к шее Кончиты, а глаза Кончиты – к окну. Она смотрела куда-то в пустоту, в неизвестность, потому что её мысли занимали касания Фредди. Но потом её глаза рассмотрели нечто конкретное. Она думала, что кто-то приехал за какими-нибудь лекарствами и решила не отрываться от дела. Кончита была уверена, что он постоит ещё немного и развернётся обратно. Но «додж» продолжал стоять на парковке прямо рядом с «мустангом». Алые фары стали напрягать Кончиту и она начала отталкивать руками Фредди.

– Подожди.

– В чём дело?

Кончита кивнула в направлении окна.

– Какой-нибудь извращенец? – с некоторой дрожью в голосе спросила она, не отрывая глаза от алого свечения передних фар.

– Подожди здесь – сказал Фредди и направился к двери. Он дважды повернул замок и вышел на улицу, но через пару шагов замер, когда из-под капота «доджа» раздался неимоверной громкости рёв. Автомобиль тронулся с места и уехал. Фредди ещё какое-то время стоял, провожая взглядом сокращающиеся в размере задние габариты «доджа».

Кончита пока ещё была не против продолжить, но закончить начатое Фредди оказался уже не в силах, как бы не пытался, а на предложение Кончиты насчёт виагры он ответил решительным отказом.

Сорокасемилетний строитель Элмо Фишер, руководивший бригадой из пяти человек, задержался на объекте допоздна, чтобы подсчитать объёмы краски для каждого помещения после того, как они скорректировали планировку по просьбе хозяина. За целый день он проглотил один хот-дог и выпил одну чашку кофе, так что вид у Элмо был затраханный. Его не интересовало ничего кроме ужина и мягкой постели, чтобы отключиться до завтрашнего утра. Даже за руль своего рабочего и потасканного годами фургона Элмо садился с сомнением, что его глаза не закроются до самого дома. Веки будто были привязаны к стальным гирям. После недолгих размышлений он вышел и опустился перед открытой дверью, чтобы сделать столько отжиманий, на сколько хватит сил, после чего вернулся на водительское сидение и повернул ключ в зажигании.

Элмо тронулся с твёрдым ощущением, что нужно давить на газ, пока сонливость отпустила. Десяти минут ему должно было хватить, чтобы доехать до дома, а там машину можно оставить и за пределами гаража, лишь бы быстрее поужинать и лечь спать.

Но не успел Элмо съехать на асфальт, как по дороге промчался какой-то автомобиль. Он тут же поспешил к незнакомцу, который через полкилометра остановился перед красным сигналом светофора. Элмо проехал чуть вперёд, чтобы лишний раз убедиться, что ему не показалось. У незнакомца действительно были выключены фары. Он вышел из фургона, подошёл к «доджу» и постучал в наглухо тонированное окно. Стекло так и не опустилось. Тогда Элмо встал перед бампером напротив лобового стекла, указал жестом на фары и чуть сильнее прикрикнул:

– Дебил, вруби фары!

Тогда фары загорелись, но свет был как у красных прожекторов. На светофоре загорелся зелёный и «додж» начал ехать. Элмо отошёл в сторону, провожая взглядом незнакомый автомобиль. Стекло у водительского сидения было опущено. Элмо посмотрел внутрь и застрял на месте как вкопанный. Когда его отпустило из оцепенения, по пути домой Элмо понял, что спать он ляжет ещё не скоро. Сонливость пропала как будто её и не было.

1. НЕ КРЁСТНЫЙ ОТЕЦ

Местную церковь в Хартстоуне возглавлял чистокровный итальянец Леонардо Бенетти. В пятьдесят два года у него не было ни единого седого волоса на голове, которые всегда были коротко подстрижены. Абсолютно чёрная шевелюра без чёлки и гладко выбритое лицо делали внешность отца Бенетти неизменчивой многие годы подряд. Частое занятие спортом в молодости всё ещё сказывалось на габаритах священника. При росте сто восемьдесят два сантиметра он имел широкие плечи, а вот руки, которые в обхвате были побольше, чем у многих бёдра, были не так заметны под одеждой. Особенно узнаваемой чертой во внешности отца Бенетти были глаза, которые сидели глубже обычного. С одной стороны, такая особенность делала его лицо внушающим страх, но после первого знакомства с ним этот эффект его физиогномики переставал сказываться на окружающих, потому что все вспоминали его манеру речи, которая была как бальзам для души.

С наступлением темноты к падре на исповедь пришли несколько жителей. Первой была помощница шерифа Дженна Крамер. Несколько месяцев её угнетали мысли о пережитом. Она рассказала отцу Бенетти о своём парне Пирсе Бренигане, которого загрыз насмерть чёрный медведь1 в лесу. Она с трудом переживала эту потерю. Едва придя в себя, Дженну стала раздирать дилемма, касающаяся плода в чреве. Она не хотела идти на это, но ещё меньше она хотела расти ребёнка без отца, но не потому, что это будет труднее, а потому что ребёнок просто не узнает того, кем был его отец. На это накладывалось ещё и то обстоятельство, что Дженна забеременела вне брака, и это её тоже задевало. Это обстоятельство можно было бы скрыть, по-быстрому вступив в брак. Но звёзды сошлись иначе. До последнего Дженна отталкивала от себя мысли об аборте, но в конце концов решилась пойти на это. Теперь на протяжении четырёх дней её мучала бессонница.

– Я думаю о нём – бормотала Дженна сквозь скатывающиеся по щекам слёзы с трясущимся подбородком. – Постоянно. Каким бы он был, если бы появился на свет. – Дрожь пробрала её голос. Слёзы продолжали просачиваться даже через опущенные веки. Скорбь в теле Дженны достигла такого состояния, что её губы растянулись до предела, обнажив оскаленные зубы. – Это была часть его. Его кровь… И моя…

Плачь Дженны был слышен даже за пределами исповедальни.

– Он оставил часть себя, а я избавилась… – Из-за плача слова Дженны обрывались на середине. – Я убила то последнее, что он оставил мне. Он мог продолжаться в этом ребёнке. Я могла…

По сравнению с другими католическими священниками отец Бенетти имел куда более прогрессивный взгляд на вещи. Он понимал одну простую истину – не стоит навязывать людям слово в слово то, что написано в Библии, а лучше проявить гибкость и дать возможность человеку обратиться к Богу так, чтобы при этом ему не пришлось радикальным образом ломать свою повседневную жизнь и отказываться от естественных благ современной цивилизации. Отец Бенетти никогда не осуждал прихожан. Он не видел смысла доносить до людей мысль о том, что они сильно провинились, поскольку что сделано, то сделано, а время вспять не повернёшь. Поэтому он считал, что вместо этого лучше помочь человеку пережить случившееся так, чтобы душевные муки не сказались губительным образом на психике. В конце концов, если человек пришёл за исповедью, это уже является признаком его раскаяния. Падре считал, что лучше помочь человеку жить с лёгким сердцем, чем валить на него груз, из-за чего потом круглые сутки человек будет испытывать такие муки, будто он кого-то убил или изнасиловал. И люди шли в церковь за тем, чтобы сбросить груз со своей души. По мере того как люди приходили в церковь всё чаще и чаще, со временем они проникались религией всё глубже, даже если раньше они были закоренелыми атеистами. Этим отец Бенетти завоевал сумасшедший авторитет среди жителей и прихожан с годами становилось всё больше, поэтому рост популярности религии в Хартстоуне был заслугой исключительно самого Леонардо Бенетти. Зная, что падре не станет осуждать их за содеянное, жители охотно шли на исповедь. Для прихожан он был и слугой божьим, и психотерапевтом, и другом.

Второй на очереди была Мэнди Трой, которая созналась в том, что она нарушила заповедь, которая предписывает не прелюбодействовать. Она искренне раскаивалась в измене, но её беспокоил другой вопрос. Она хотела получить совет по поводу того, стоит ли признаться во всём мужу. Отец Бенетти сказал, что она должна сама решить, как ей следует поступить, при этом сделал предположение, что этот груз на её душе вполне может расти из года в год и с каждым разом носить его будет всё труднее. В действительности же отец Бенетти знал, что Кастор Трой – муж Мэнди – имел частые половые связи с другой женщиной, в чём сознавался во время такой же исповеди и вряд ли станет рушить семью, если узнает о том, что жена последовала его примеру.

Двадцатичетырёхлетний Ригган Брукс, работавший кассиром на автозаправке, рассказал, как нашёл кошелёк без документов владельца, потерянный кем-то из клиентов, а когда тот явился и спросил, не видел ли он кошелёк, Ригган ответил отрицательно, поскольку в зале присутствовал начальник, который был закоренелым аферистом и не простил бы ему то, что он вернул кому-то такое добро. Времени на оценку последствий от того или иного решения у Риггана не было, поэтому он ответил как можно быстрее, лишь бы не вызвать подозрения.

– Святой отец, мне ведь вообще ни к чему чужое. Я правда не хочу держать это у себя. Просто что мне было делать, когда… когда…

Отец Бенетти посоветовал отнести кошелёк шерифу в участок, при этом сказал, что в поведении Риггана нет ничего постыдного, поскольку он солгал ради того, чтобы сберечь чужую собственность и избежать конфликта с начальством и в этом нет ничего зазорного.

Далее перед падре исповедовалась сорокачетырёхлетняя Эмма Купер. Её отношения с приёмным сыном пятнадцати лет слишком усложнились, она перестала находить с ним общий язык и каждый разговор доходит до криков, тем самым затягивая длящуюся ссору. Эмма призналась, что на этой почве в последнее время она невольно всё чаще стала напоминать себе о том, что для неё это неродная кровь и такие мысли лишь раззадоривают её гнев в отношении сына. Но от того, что в голову приходят подобные мысли об отсутствии общей крови с мальчиком, которого Эмма растит со дня, когда ему было семь месяцев отроду, она начинает сама себя презирать.

– Я верила, что стану ему мамой, что он примет меня как родную. Как мне спать после таких мыслей? Вчера я едва не произнесла это вслух. Понимаете? Я была в полушаге от того, чтобы крикнуть ему в лицо о том, как же хорошо, что не мне выпало рожать его на этот свет. И главное, я не могу ничего поделать. Я не в состоянии контролировать свои эмоции. Не знаю, что будет дальше, но я чувствую, что это выше моих сил.

Отец Бенетти тактично убедил её в том, что любой подросток в этом возрасте проявляет обиды и недовольства ко многим требованиям родителей и всё, что требуется Эмме, это всего лишь проявить немного терпения и скоро она заметит, что вспышки гнева у её сына исчезли так же быстро, как и появились. Он объяснил ей и то, что не стоит ненавидеть себя за одни только мысли; он сказал, что это глупо, поскольку она взяла к себе чужого ребёнка и подарила ему любовь и материнское тепло, что уже говорит о её истинной природе, и поэтому не стоит воспринимать всерьёз мимолётные мысли.

Так каждый день к отцу Бенетти приходили жители Хартстоуна всех возрастов и профессий, чтобы излить душу и сбросить груз с плеч. В каком-то смысле им крупно повезло, поскольку отец Бенетти, помимо своих обязанностей священника, выполнял ещё и работу психоаналитика, только с той лишь разницей, что не брал за это ни цента. В остальных городах люди отваливают кучу денег за подобные услуги, отчего на душе не только не становится легче, а напротив – появляется ещё одна рана при мысли о том, в какую копеечку влетела болтовня с незнакомым человеком.

Степень доверия к отцу Бенетти – а учитывая то, какие скелеты из своих шкафов достают прихожане во время исповеди, она была впечатляющей – создала ему репутацию самого уважаемого человека в городе. Иногда окружающим казалось, что он лично поимённо и в лицо знает больше половины местного населения. Каждый прихожанин смотрел на падре как на самого большого авторитета в Хартстоуне. Шериф, судья, крупнейшие комерсы в городе по своему влиянию на жителей не шли ни в какое сравнение с человеком, который круглый год ходит в чёрном пиджаке, брюках, туфлях, рубашке и с белой колораткой.

2. ОН ЗДЕСЬ ЗАКОН

Дженна Крамер вернулась в офис шерифа, который по своему размеру вполне соответствовал масштабу городка. В штате помимо шерифа числились три помощника шерифа, уборщик и судмедэксперт на полставки, который работал патологоанатомом в местной больнице. Дженна была одним из трёх помощников. Все вокруг считали, что она была рождена для того, чтобы на ней оказалась форма блюстителя закона, но не в смысле её призвания, а потому что форма ей просто шла. Свои тёмно-коричневые волосы она всегда старалась держать собранными на затылке, но как правило ближе к концу рабочего дня от усталости она расправляла волосы, которые имели слегка волнистую форму, опускаясь сильно ниже плеч. Однако свою компетентность в работе блюстителя закона ей доказывать изо дня в день не приходилось. Она уже давно заработала себе свою репутацию. Шериф ценил в ней сочетание таких качеств, как поразительное умение находить общий язык с людьми и хладнокровие в экстремальных ситуациях. Возможно хладнокровием назвать это можно было с натяжкой, но здравый рассудок Дженна сохраняла намного лучше, чем двое её коллег. По поводу её умения общаться с людьми самого разного склада характера шериф всегда подшучивал, говоря о том, что, если бы не её крупные карие глаза, которые действуют как гипноз, то коммуникативные навыки были бы не настолько выдающимися. На самом же деле в этом была огромная доля правды, потому что помимо глаз Дженна имела идеальной формы брови, аккуратный нос и слегка выпуклые губы. Ко всему прочему в ней не было ни грамма лишнего веса, ведь помимо того, что это добавляло ей женской красоты, это обстоятельство значительно упрощало погоню за преступником. Поэтому шериф и назначил Дженну старшим помощником по прошествии двух лет службы.

Кончина Пирса всё ещё терзала ей душу и чувство скорби пока ещё было далеко от того, чтобы идти на спад. Лишь работа помогала Дженне хотя бы немного отвлечься от мыслей о Пирсе и прерванной беременности.

На месте дежурного тем вечером сидел Гарри Девон. Худощавый, тридцати лет, сто семьдесят девять сантиметров в росте. В детстве он всегда мечтал о густой щетине, так как считал это признаком брутальности. Но когда время подошло, Гарри обратил внимание, что щетина на его лице не просто редкая, но ещё и растёт лишь на небольшом участке кожи под нижней челюстью, едва затрагивая щеки. Из-за этого у Гарри вошло в привычку бриться под ноль, не давая щетине вообще отрастать до такой длины, когда её кто-нибудь смог бы заметить. Так он маскировал ущербность щетины, выдавая её отсутствие за склонность к личной гигиене и ухаживанию за внешним видом. Гарри прекрасно выполнял приказы, был абсолютно управляемым, педантично заполнял все бумаги, приезжал в офис за полчаса до начала рабочего дня – он верил, что лучше прийти раньше на полчаса, чем опоздать на две секунды – и никогда не ставил под сомнение авторитет шерифа в своих глазах. С первого дня на службе Гарри даже обзавёлся точно такой же шляпой как у шерифа, которые всегда носили киношные шерифы в провинциальных городках, чтобы соответствовать образу настоящего правоохранителя. По мнению же самого шерифа Гарри не хватало стержня, что было необходимо в тех случаях, когда нужно проявить жёсткость в отношениях с некоторыми людьми. Для местных жителей Гарри был самым дружелюбным блюстителем закона. Если на вызов приезжал он, то этому радовались провинившиеся и разочаровывались пострадавшие. Однако такие черты как пунктуальность, аккуратность и полное послушание становились для шерифа достаточным основанием для того, чтобы высоко ценить Гарри как помощника. Если шериф был для Гарри как отец или наставник, чьё мнение никогда не вызывало сомнений, то Дженну он воспринимал почти как старшую сестру. Несмотря на то, что Гарри начал работать помощником шерифа на полтора года раньше Дженны, он не допускал даже мысли о том, чтобы оспаривать её старшинство над собой, тем более что он прекрасно понимал, что не сможет осуществлять функции руководителя. По крайне мере не сейчас.

Вдруг входная дверь открылась и в офис вошли двое. Шериф Дезмонд По вёл внутрь закованного в наручники правонарушителя. Резким движением, надавив на плечо, он заставил задержанного сесть на стул перед рабочим столом.

– Гарри, оформляй – сказал шериф, снимая наручники.

Перед Гарри сидел Спенсер Фокс шестидесяти четырёх лет. Ему не понравилось то, как в кафе буянили трое туристов, которые были проездом. Посчитав, что он проявляет заботу о спокойствии местных жителей, Спенсер подошёл к туристам и, сначала в грубой форме, попросил заткнуться и жрать молча, а услышав в ответ отказ, он достал свой короткоствольный револьвер и сделал предупредительный выстрелил. Спенсер почти попал, потому что до люстры не хватило каких-то считанных миллиметров. Хозяин заведения и повар по совместительству проклял Спенсера трижды, но Спенсер потребовал, чтобы и он тоже заткнулся.

Всю свою жизнь Спенсер Фокс проработал охранником в банке, где ему довелось ликвидировать угрозу целых четыре раза. Однажды ему пришлось иметь дело даже с грабителем, обезвредив которого он получил орден мужества и письменную благодарность из рук самого губернатора за предотвращённое ограбление. Каждый раз, как только в банке возникал какой-нибудь кипиш, для Спенсера это было как глоток свежего воздуха. После таких эксцессов он чувствовал, как по его жилам течёт кровь и он начинает жить. Разрулив очередную ситуацию, Спенсер осознавал свою значимость для офиса и на следующий день начинал обыскивать каждого посетителя прямо с порога, причём делал это так, что позавидовал бы любой сотрудник таможенной службы. Даже если порог офиса банка переступал его сосед или кузен, он требовал выворачивать карманы, потому что в противном случае Спенсер доставал дубинку и начинал укладывать мордой в пол, причём рост ниже среднего и наличие неслабого живота ему не были помехой. На этой почве начальству регулярно поступали жалобы на охранника и директору банка всякий раз приходилось опускать Спенсера на землю, выписывая штрафы и делая выговоры. Но Спенсера это не останавливало. Он мог сбавить обороты на какое-то время, но как только кто-нибудь давал ему повод, он тут же напоминал, кто здесь главный и начинал строить всех по стойке смирно. И вот уже больше года как Спенсер вышел на пенсию и жизнь для него утратила краски.

Пока Гарри стучал по клавишам, оформляя Спенсера, шериф, облокотившись о край стола, осматривал револьвер, изъятый у Спенсера, и сказал:

– Скажи спасибо, потому что в следующий раз я отправлю тебя отбывать административный арест. Усёк?

Откинувшись на спинку стула и широко раздвинув ноги, Спенсер произнёс:

– Типа ты здесь закон? – На этом месте Спенсер начал припоминать шерифу, как пятнадцать лет назад сам губернатор наградил его орденом мужества и что в этом городе все твари неблагодарные, после чего громко и уверенно подытожил: – Так что не гони туфту, Дезмонд!

Гарри протянул распечатанный листок для подписи. Шериф выхватил его и смял пальцами одной руки, после чего резко взял Спенсера за руку и оторвал от стула.

– Ну всё, хватит! Ты у меня здесь вечность просидишь, Рэмбо недоделанный! – С этими словами Дезмонд отвёл Спенсера в камеру временного содержания.

Гарри проводил их тревожным взглядом. Его реакцию заметила Дженна и сказала, не отрываясь от спинки стула:

– Забей. У Спенсера уже давно голова чешется.

Затем руки Дженны потянулись к затылку, чтобы размотать резинку. Её волосы распустились, после чего она ещё слегка расправила их пальцами.

Дезмонд закрыл дверь камеры после того, как Спенсер оказался внутри и, не колеблясь ни секунды, ушёл обратно в офис.

Дезмонду По было пятьдесят девять. На висках немного проявилась седина. В отличие от Спенсера шериф не имел выпирающего живота всю жизнь. Он появился только после пятидесяти пяти. Всю жизнь Дезмонд потратил на обеспечение порядка в Хартстоуне. Его железобетонная вера в себя стала формироваться, когда ему было двадцать восемь и он был помощником предыдущего шерифа. В тот день Дезмонд сидел в своём патрульном автомобиле на обочине шоссе, где вёл патрулирование. День как день, если бы мимо не пронёсся красный «мерседес», который был в розыске, о чём перед этим упомянули по рации. Трое грабителей вынесли банк в Далласе и теперь куда-то спешили. Приметы автомобиля разослали во все полицейские участки штата в надежде, что где-нибудь «мерседес» попадётся на глаза правоохранителей. Он попался на глаза Дезмонда По. Ещё до того, как Дезмонд надавил на педаль газа, он помнил, что грабители вооружены и вряд ли они остановятся по его просьбе, но в тот момент он посчитал, что раз в сто лет и палка стреляет и потребовал в громкоговоритель припарковаться у обочины. Предположения Дезмонда оправдались. Вместо того, чтобы подчиниться его требованиям, «мерседес» только увеличил скорость, а из окна заднего пассажирского сидения показалась какая-то рожа с дробовиком. Остановить разыскиваемый по всему штату красный «мерседес» стоило Дезмонду переднего бампера, лобового стекла, правого бокового зеркала, правого переднего крыла, правой передней двери, радиатора, четырёх патронов и одного трупа из трёх потенциальных. После случившегося никто не сомневался, что у этого парня большое будущее. Погоня продолжалась всего четырнадцать секунд перед тем, как Дезмонд достал револьвер и сделал первый выстрел, а через сорок две секунды погоня была окончена. Он не просто поверил в себя, а поверил в то, что нет такого человека, который сумел бы заставить его дрогнуть. После того как один из грабителей показался из окна «мерседеса» и сделал первый выстрел, Дезмонд начал погружаться в состояние такого стресса, что едва ли помнил большую часть того, что происходило дальше. Но когда погоня закончилась и он скрутил двоих, обнаружив труп третьего, к нему пришло осознание, что нечего тут бояться. Дезмонд был убеждён, что сделал нечто такое, что не в состоянии показать ни один голливудский боевик. Это был первый и единственный случай, когда Дезмонд кого-то убил. Он не испытывал сожаления или вины за то, что не взял живьём всех троих. Водитель откинулся, прижавшись к рулю с отверстием затылке, но Дезмонд воспринимал такой оборот событий, как издержки борьбы с преступностью. Бывает, что без убийства не обойтись и вопрос только в том, кого убьют: преступника или полицейского. С того дня каждый раз, как только возникали какие-либо трудности на работе, Дезмонд напоминал себе о том, что это именно он в одиночку взял банду на красном «мерседесе». Например, когда на него повышал голос начальник, Дезмонд тут же вспоминал банду на красном «мерседесе», тем самым напоминая самому себе об уровне своего профессионализма, а вместе с этими мыслями к нему приходило осознание того, каким же ничтожеством является его начальник, который за всю свою жалкую жизнь ничего подобного и близко не совершил. Подобные мысли о прошлом были самым эффективным средством борьбы со стрессом. В день, когда банда на красном «мерседесе» была повержена от рук Дезмонда По, будущий шериф узнал, на что он способен. Репутация хоть и бежала впереди него, но спустя пару лет ему всё же пришлось напомнить окружающим о том, кто он такой, когда поступил вызов об ограблении бензозаправки. В тот момент Дезмонд закончил обедать в кафе, которое находилось в трёх кварталах от заправки и уже подходил к автомобилю, когда поступало сообщение по радиосвязи. Через семь с половиной минут Дезмонд протаранил жёлтый «шевроле шевилл» и приволок в офис двух горе-грабителей. Шериф нашёл повод вылить на него недовольство, мол, разбомбил всю переднюю часть кузова служебного автомобиля. Но Дезмонд… Нет, он не вспоминал про банду на красном «мерседесе». Он спрашивал про себя о том, какого беса этот лысый боров, который пытается быть его начальником, отсиживал жопу вместо того, чтобы дело делать и ловить грабителей. Такие мысли заставляли Дезмонда поверить в собственное превосходство над начальником.