- -
- 100%
- +
– Как что? – развел руками один из стражей. – Будет теперь вот так всю жизнь бегать… Или ты не знаешь, после ее взгляда мозги напрочь вышибает?
– Да так ему и надо, – равнодушно махнул рукой кто-то из вольных наемников. – А то он не знал, с кем связывается?! Герой хренов!.. Да и Черног с ним! Мы пьем, – обратился он к своим товарищам, – или вечер проходит зря?
– Да!
– Чертова баба! Что пил – все зря! Брюхоскуп! Брюхоску-у-уп! Неси браги!
– Да побольше-побольше! Надо восполнить утерянное!
Дальнейшая судьба несчастного забулдыги не слишком заботила посетителей. А после нескольких кружек медовухи, все и вовсе забыли о нем, предпочитая обсудждать куда более насущные проблемы. Постепенно веселье вернулось в привычное русло.
Один только Брюхоскуп никак не мог прийти в себя. Исподнее неприятно прилипало к ногам, но он не замечал. В голове у него по-прежнему звучал вкрадчивый голосок, не обещающий ничего хорошего. Отмахнувшись от радомиркиных расспросов, он скрылся у себя. Ему чудилось, что Лесная Госпожа наблюдает за ним. И виделась она ему в каждом темном углу. Так его до самого утра больше никто и не видел. Его жена и Радомирка сами управлялись с делами.
– Вот тебе и Мара-оборотница, – облегченно выдохнул Гура. Он вытер губы и принялся терзать запеченное мясо. – Пронесло! А могло быть и хуже… Поговаривают, будто совсем недавно в соседнем селенье с ней не по-хорошему поступили. Вылечила жену старшака, а он заерепенился. Дескать, не пристало ему, главе селенья, платить черноговой бабе. Можно подумать, что она деньгами берет! Уж собрать корзину с едой можно… Так потом всем селеньем мужиков в буйном помешательстве ловили, не знали, как спастись. Пришлось старшаку смирить свою гордыню, тащиться в наши леса да испрашивать прощения у нее.
– А расскажи-ка о ней побольше. Кто она? – попросил Странник, наблюдая, как тот быстро поглощает еду.
– О-о-о, брат! Это самая зловредная баба из всех, которые только встречаются.
– Я заметил. Не повезло тому бедолаге…
– Младеку? Сам виноват. Не самый хороший человек, хочу сказать. Постоянные пьянки да кутежи. Девица у него была. Поди, любила искренне, раз не замечала, что он из себя представляет. Все вокруг нее отирался, а заделав ей ребенка, этот скот исчез в неизвестном направлении. Долго от него не было ни слуху ни духу. Она родила. По городу поползли слухи о ней. Нехорошие. То ли слухи, от которых добрые люди не давали спокойно жить девице, то ли предательство – уж сам догадайся, кто свой язык развесил, – то ли еще какая причина, но слегла она в лихорадке, а через месяц и вовсе преставилась. Ребенка ее брат с женой приютили. Да только мальчонка в пять лет свалился в колодец. Спасти не успели – захлебнулся малец. А этому хоть бы хны. Как вел беспутную жизнь, так и продолжал… Скот еще тот, этот Младек. Не жалко его. Совсем не жалко.
– Гура…
– Что?
– Ты мне про Мару расскажи. Почему ее черноговой бабой называют?
Гура перестал жевать, вытер руки о скатерть и облокотился на стол.
– Ну, слушай. Печальная у нее история. Родилась она в семье местного кузнеца Гордыни. Родители погибли во время мора. Гордыня, ее дед, полностью посвятил себя воспитанию внучки. Других детей у него не было. А, стало быть, и внуков тоже. Жили они ни бедно ни богато на окраине города со стороны восточных ворот… Ну там, где сейчас заброшенная кузница стоит. Видел, небось. Так вот эта кузница некогда принадлежала ее деду. Он работников держал, да и сам не слабак был молотом помахать в свои-то года.
Мара росла сама по себе. Видать, оттого-то она и отличалась от других девочек. Добрая, смешливая. Хотя работать по дому она не особенно-то и любила. Ну, все эти бабские дела – пряжа там, харчи варить. Не ее это было. А вот с лошадьми возиться да в кузнице среди мужиков – это да. В общем, если бы она была юнцом, еще понятно. Но тут девка-то! Говорят, она даже упрашивала деда научить ее владеть оружием. Да Гордыня только отмахивался, дескать, не девичье это занятие мужицким делом заниматься. Ровесники ее не принимали – странная она для них была. В игры ее не брали, а при случае и подшучивали над ней. Иногда – зло. Бывало, поплачет-поплачет и бежит помогать, если о помощи просят. Никому не отказывала, открытая душа.
Время шло. Исполнилось ей тринадцать лет. Тем же летом повез ее Гордыня на праздник Мокалуши в соседние Вышняки. Упрямилась она, ни дать ни взять – перегруженный осел! Но слово Гордыни закон, и против него не попрешь. Там повстречался ей Митро, парень из Вышняков. Выходцем из работяг он был. Приглянулась она ему. Да и он ей не был особо противен. Согласилась стать его женой, другие-то не особо на нее обращали внимание. А вернуться одной обратно с праздника, значит, покрыть седую голову деда позором. Девку-то вырастил, да никому она не нужна.
Вот только спустя какое-то время Митро потерял к своей юной жене интерес. Стал из дому пропадать. По девахам непотребным шляться. В тавернах засиживаться. Иной раз мог на неделю пропасть, а то и вовсе на две. Долго она терпела, ссор из избы не выносила… Знаешь, это женское «А что люди скажут?» Пока однажды, совсем потеряв стыд, не заявился бедовый муженек домой ночью. Да не один. То была последняя капля… Пешком она шла от самых Вышняков. От обиды поклялась Мокалуше, что больше никогда не выйдет замуж.
По дороге встретился ей молодой красавец Загривко, сын аннича нашенского. Тот как раз после смерти отца своего только начинал городом править. В то время он в Вышняки ездил к брату своему, Младичу, договариваться о торгах или что-то в этом роде.
Он-то и привез ее обратно домой и передал в руки деду. Дед принял ее обратно. Не виновата же она, что муж оказался недостойным человеком. И вот что интересно, на следующий же день Митро в темницу отправили на полгодика – посидеть, подумать над своим поведением, а Мара оказалась разведенной. Благо, детей у них не было.
Тут уж и ежу понятно, что к этому руку приложил Загривко. Он стал захаживать в гости. Уж очень ему полюбилась Мара. На какие только ухищрения не шел юный аннич, чтобы привлечь ее внимание. А она – ни в какую.
Однако капля точит камень, а настойчивость и смекалка – девичье сердце. Влюбилась Мара и, забыв про свою клятву, вышла замуж за аннича… Но с богами шутки плохи. А на клятвы у них память хорошая. Разозлилась богиня, да и послала проклятие. Мара стала превращаться в лесную кошку. Каждый месяц в одну из недель она уходила в леса, где ночью принимала звериное обличье…
– А как же аннич не замечал этого? – перебил Гуру Странник.
– Заядлым охотником аннич оказался. Мог месяцами дома не появляться, выслеживая какого-нибудь кабана или оленя. И хотя жену он любил, но охоту он любил больше.
Вскоре по городу поползли слухи о том, что в лесах появилась кошка лесная небывалой красоты. Большая, как рысь, с золотой шерстью. Узнал об этом Загривко. Как-то на пиру, знатно перебрав вина, торжественно поклялся найти эту кошку и поймать ее. Сделать из нее ковер и принести жене. Испугалась Мара. Долго пыталась отговорить от этой затеи мужа. Только ничего не вышло. Аннич буквально помешался на идее поймать золотую кошку. Тем временем, у них родились двойнята – два золотоволосых мальчонка. Мара не отходила от них ни на шаг. Вилась над ними, как орлица над орлятами… И все бы хорошо, но проклятье есть проклятье. Оно не щадит никого.
Пришло время, и Мара снова отправилась в лес менять обличье. Мужа-то, поди, неделю не было. Когда появится – неизвестно. Но не повезло ей в тот раз. Обнаружил ее Загривко вместе со своими подручными. Долго гоняли они ее по лесу. Аннич подстрелил-таки золотую кошку. Стрела угодила прямо в плечо. Только чудом ей удалось сбежать.
Раздосадованный неудачей, он вернулся домой на следующее же утро. Заметив, что у жены рука ранена, он смекнул, что она – та самая лесная кошка. Видать со страху, что его жена оборотницей оказалась, Загривко малость умом тронулся. Запер ее вместе с детьми малыми, да и поджег терем. Вопли такие стояли, что народ посбегался со всех сторон. Тушили как могли. Но, увы, дети погибли в пожаре, а Мару, еле живую и страшно изуродованную, забрала к себе в лес служительница Верховной богини Житявницы Веда.
Долго ее выхаживала ведунья, очень долго. Иные думали, Мара совсем не вернется. Она вернулась. Но уже другой. Не стало больше той Мары, которую знали все. Будто злыдень принял ее обличье. Веда как могла лечила ее, но половина лица, да и большая часть тела Мары остались покрыты жуткими шрамами. Она же обучила Мару всем целительным премудростям и волшбе. Вот такая история.
Странник молча обдумывал услышанное. Он разлил вино по кубкам, и жестом указал Радомирке, чтобы кувшин сменили.
– Вроде все складно, – наконец произнес он, пока служанка меняла кувшины. – Но весьма странное отношение у ваших к ней… Вроде как она помогает, а они ее ненавидят и боятся…
– Поговаривают, будто после ухода Веды к Великим Матерям к оборотнице стал захаживать не кто иной, как сам Черног. Он научил ее обращаться в лесную кошку по собственному желанию. Также наградил даром карающего взгляда. Человека, осмелившегося заглянуть ей в глаза, сжирают его собственные грехи. Столкнуться со своим собственным злом – это, знаешь ли, не от жриц Мокалуши голым по крышам убегать. Младека ты сегодня видел.
– Черног? А какая нужда Злому Богу с безродной оборотницей путаться?
Гура задумчиво почесал подбородок.
– Вот то-то и оно… Черт разберет этих богов и их прихоти. Но, возможно, что она его сама призвала.
– Весьма необдуманно с ее стороны. Черног за свою помощь втридорого берет.
– Я бы сказал, ее отчаяние на это подтолкнуло… Пока была жива Веда, ее никто из местых не трогал. Но стоило ведунье уйти, как на нее объявили самую настоящую охоту. Дескать, нечего в наших краях оборотням делать. Затравили ее совсем… До тех пор, пока кошка не показала когти. После этого народец попритих.
Странник покачал головой:
– А что случилось с анничем?
– Знамо дело. Свихнулся он. Надел конский хомут на шею, да и утоп. Его потом только аж через неделю нашли в Вышняках.
Странник наконец-то принялся за еду.
– Знаешь, – прервал молчание Гура, задумчиво заглянув в пустой кубок, – она, конечно, отъявленная пакостница. Но в душе ее доброта по-прежнему теплится. Ее дети любят. Радуются, когда она приходит. Женщин оберегает. Если скотина заболела, то все к ней на поклон бегут, помощи просить. Ребенок захворал – снова к ней за помощью спешат. Муж бесноваться начинает – опять все к Маре. Уж она-то мастерица мозги вправлять. Слышал же, как ее Брюхоскуп называет – Матушка Лесная Госпожа. Или Лесной Кошкой. Или Марой-оборотницей. Многие здесь ей здоровьем, а то и вовсе жизнью обязаны. Она мою жену три дня спасти пыталась. Я сам видел. Своими глазами наблюдал, как она возле нее практически трое суток не спала… Но, увы… Сколько отмеряно нитью Арны, столько и живет человек. Больше ему не выпросить у богини… Ты своди к ней коня своего, она поможет. Только ты это… В глаза ей не смотри. Если вдруг петь начнет, уходи подальше, чтобы голоса ее не слышать. Иначе заснешь, и проснуться можешь в такой чащобе, что месяц плутать будешь, а дороги обратно не найдешь.
– Как мне ее найти?
– А выйдешь в лес с восточной стороны города, дойдешь до ручья, пересечешь его, а там ее владения начинаются. По красным ягодам найдешь дорогу к ее дому. И да, последнее предостережение – ты особо не рассматривай ее. Это в городе она только так закутывается. А дома-то, поди, без плаща ходит. Неприятно ей это – когда шрамы ее рассматривают. Зачем ей лишнее напоминание о том, что с ней сделали?.. Кстати, – перевел тему наемник, – ты говорил о гардианцах. Думаешь, они решат напасть? И это во время Тысячелетнего Мира?
– Гардиания всегда была неспокойной. Для них Тысячелетний Мир – просто бумажка, замаранная чернилами. Молох давно присматривается к араканским землям. Но пока Аракана имеет такого сильного союзника, как Шумор, он вряд ли отважится нападать в открытую.
– Тогда Старый Лис зря питает надежды напасть на наши земли. Всем известно, что ваш володарь охраняет Аракану, как свои собственные земли. Иначе, прости за ерничество, где ж ему баб себе брать?
Странник рассмеялся.
– Уруш может взять себе бабу откуда угодно. Дело в другом, не каждая из них может стать его женой. Ты же ведь предание знаешь? И Молох его знает. И что с завтрашнего дня начинается последняя неделя Уруш-Мая – тоже. Понимаешь, к чему я клоню?
– Думаешь, он попытается разрушить договор между Араканой и Шумором, помешав выбору Нареченной?
– Помешать выбору самого Уруша? Это невозможно. Великий Володарь не станет слушать правителя паучьих людей. Да и тот не дурак, чтобы вызывать на себя гнев бога. Но он явно что-то затевает.
Глава 2. Мара
В южных землях, где удивительным образом пустыни смешивались с неповторимыми лесами из огромных раскидистых пальм, благоухающих мандариновых деревьев и цветущих кустарников, коим нет названия в обычном языке, раскинулось Влакийское володарство. С севера оно граничило с Араканой. С восточной стороны Влакия разделялась пустыней Семерых Смертников с Западной Ралией. Она напоминала собой пояс из песка и раскаленных под солнцем камней, протянутого от южной границы Араканы до Южного моря. Никто не помнил, почему так была названа пустыня. Одни считали, что в ее сердце скрыты врата к Великим Матерям. Другие – что там некогда стоял Маар-Шатеб, город Перевернутой Луны, где жили канувшие в забвение народ ма-аров, который поклонялся богине смерти Моране. Однако ни ралийцы, ни влакийцы не преодолевали этой пустыни, опасаясь злых духов. Суеверные жители поговаривали, будто духи сдирали кожу и утаскивали под пески любого смельчака, потревожившего их покой.
Влакия была страной вольных торговцев и музыкантов, прославленная своими пряностями, вином и тканями. Местный володарь Альдуральбек поддерживал добрососедские отношения с Грознославом. И эта дружба весьма положительно сказывалось на казне обоих володарств: в Аракану поставлялись самые изысканные вина, пряности и шелка во всем Светлоземьем, а Влакия пополнялась золотом. А чтобы укрепить союз еще больше, араканский правитель выдал замуж одну из своих внучек за Альдуральбека. Подобные династические браки претили Грознославу, но ведение политики требует определенных жертв.
Молох задумчиво теребил пальцами жидкую, с проседью бороду. Он восседал на маленьком раскладном кресле и внимательно следил за тем, что происходило на противоположном берегу реки. Серое, изъеденное оспой лицо с кривым, точно разодранным ртом и уцелевшим в многочисленных боях раскосым черным глазом, зло смотрящим из-под кустистой брови, одновременно внушали и страх, и отвращение. Его многочисленные войска расположились в небольшом безымянном извилистом ущелье, которое едва заметным пятном разделяло Шамские горы. Оно было настолько незаметным, что многие просто не догадывались о его существовании. Этой прорехой Старый Лис решил воспользоваться. Гардианские воины во главе со своим володарем заняли отвесные склоны гор, надежно скрытый тенью гор. Точно пауки, они готовились к ночной атаке.
Старый Лис презрительно усмехнулся, наблюдая, как жизнерадостные влакийцы ныряют в реку. Во Влакии начинались праздненства, посвященные их покровителю – легкокрылому Влаку, богу веселья и торговли. Лучшего момента для нападения и не придумаешь.
– Я знал, что ты придешь, – вдруг произнес Молох. В его скрипучем голосе слышалась усмешка. – Это он послал тебя?
Тень отделилась от скалы и медленно проплыла над землей, не касаясь ее. Она замерла в нескольких шагах за его спиной.
– Воистину Арна наградила тебя паучьим чутьем, володарь, – прошелестела фигура. И в голосе том нельзя было разобрать кто говорит: мужчина или женщина. – Ты прав. Он послал меня.
– И что же надо Темному Богу от детей Арны?
– Он просил передать тебе это, – темная рука протянула ему свиток.
Гардианец нехотя повернулся. Он долго всматривался в темное пятно под капюшоном, а потом медленно взял свиток. Кривой рот перекосился в отвратительной улыбке. Молох пробежал глазами по письму и снова устремил свой взор на противоположный берег. Рука скомкала бумагу. Наконец он задумчиво произнес:
– Как думаешь, что делают эти люди?
Тень усмехнулась.
– Известное дело – они моются, володарь. Сегодня для них священный день. И в этот день полагается мыться. Считается, что так они продлят себе жизнь…
– Глупцы! – Молох презрительно рассмеялся и, почесывая искусанную вшами ногу, продолжил: – Всю удачу смывают! Неужто эти жалкие любители вина и прянностей думают, что водой способны продлить свои дни? Великая Паучиха Арна каждому из нас отмерила свою нить жизни. И завтра на рассвете станет ясно, чья нить подошла к концу… Передай своему Богу, Безликий, что дети Арны согласны.
Странник проснулся раньше, чем пропели первые петухи. Прохладный воздух сочился сквозь открытое окно и приятно холодил кожу. На темно-синем, почти черном предрассветном небе не было видно ни единой звезды. «Самое темное время перед рассветом, – промелькнуло в голове. – Н-да… Пожалуй, это правда…»
Он бесшумно встал, осторожно высвободив руку из-под головы Радомирки. Служанка сонно приподняла голову и, что-то бормоча, перевернулась на другой бок. Он накинул на ее обнаженное тело одеяло и принялся быстро одеваться.
Из соседней комнаты доносился утробный храп. Изрядно перебравший Гура спал поперек узкой кровати, почти касаясь коленками пола, и храпел, как настоящий берендей. После вчерашней попойки наемник смог разве что повиснуть на старом друге, пока тот тащил его до комнаты.
Застегнув плащ, Странник кинул взгляд на девушку. Она мирно посапывала, свернувшись калачиком под одеялом. Разметавшиеся волосы казались черным пятном на белой подушке. Он сунул под нее рубиновое ожерелье и вышел из комнаты.
Услышав шаги хозяина, Сивер встрепенулся. Странник внимательно оглядел коня и присел на корточки. Грива и хвост были заплетены в косы. Правая передняя нога обмотана ветошью, от которой исходил пряный травяной аромат. «Никак конюшенный постарался?» – отметил он про себя. Но в конюшне было тихо. Ни возни из яслей, ни шороха из кучи соломы. Точно и нет здесь старичка. Домовой дух предпочитал прятаться. И очень злился, если его кто-то видел.
Но Странник чувствовал, что тот затаился где-то и наблюдает за ним. Он оставил конюшенному несколько ломтей ржаного хлеба с солью, налил воды в пустую деревянную чеплашку и со словами благодарности поставил за кучу соломы. Ибо есть непреложный закон: не поблагодаришь домового духа за заботу – в другой раз замучает животину.
Странник потихоньку вывел коня из конюшни и погладил по широкой конской морде. Сивер захрапел и отвернулся.
– Ничего, друг, потерпи еще немного. Скоро легче будет.
Он взял его под уздцы и направился в сторону восточных ворот. Конь дернул ушами и, прихрамывая, поплелся за хозяином. В ночной тиши спящего города цокот копыт на мощеной дороге казался особенно громким.
За восточными воротами с правой стороны чернела заброшенная кузница, о которой накануне говорил Гура. А за ней – покосившаяся небольшая избушка. От времени крыша провалилась, и сквозь пустые разбитые окна виднелось светлеющее утреннее небо. Видно, не год и не два стояли дома без хозяев, и их жуткий вид пугал суеверных жителей Вышней Живницы. Те старались стороной обходить это место. Неудивительно, если оно стало пристанищем злыдней или какой-то другой нечисти.
Солнце практически поднялось из-за горизонта, когда путник и его конь дошли до границы, где начинался лес. Туман, окуташий поля, таял под солнечными лучами. Послышалось переливчатое пение соловьев. Сивер тяжело храпел и с трудом ставил ногу. Страннику пришлось замедлить шаг. Ветошь с травами, которую намотал на больную ногу конюшенный, помогла, но ненадолго.
Вскоре они вышли к ручью и остановились. Путник отпустил коня, а сам наклонился над водой. Сложив руки лодочкой, он несколько раз плеснул водой в лицо и смахнул капли с подбородка. В груди шевельнулось неприятное чувство, будто кто-то следит за ним. Он разогнулся и, вытащив меч, огляделся.
Из густых кустов орешника на него пристально смотрели кошачьи глаза необычного голубого цвета. Странник сделал вид, что ничего не заметил, но убрал в ножны меч, а потом резко обернулся. Кусты едва заметно зашевелились. В листве промелькнула золотистая тень. «Хм… Похоже, люди не лгут, – подумал он. – Действительно, золотая шерсть».
Значит, Мара уже знает, что к ней идут. В том, что это была оборотница, Странник не сомневался.
Конь нетерпеливо зафыркал.
– Да будет тебе, Сивер, – ласково потрепал его за ухо путник. – Потерпи еще немного. Чуть-чуть осталось.
За ручьем начиналась тропа, вдоль которой теснились кусты красной смородины. Их в свое время посадила Веда, чтобы люди, нуждающиеся в помощи, могли найти дорогу к ее дому.
Тропа оказалась недлинной, и вскоре Странник вышел на поляну. Посреди стояла самая обычная бревенчатая изба. Дерево потемнело от времени и дождей, но дом выглядел крепким и ладным. Резные ставни были отворены настежь. На плетеном заборе висели горшки, пучки полыни и серые мешочки с солью. Под окном – завалинка, а из-под навеса крошечного крыльца вылетали юркие ласточки. Слева от избы стоял низенький, грубо сколоченный сарай с покатой крышей.
Странник привязал Сивера к тоненькой березке рядом с крыльцом и постучался в дверь.
– Что тебе надобно, путник?
Странник резко обернулся.
Яркие синие со стальным отливом глаза внимательно изучали гостя. Их насмешливый взгляд не казался ни добрым, ни теплым. Скорее, острым и очень усталым. Неповрежденный глаз под темной дугой брови был большим и красивой миндалевидной формы. Левая половина лица была обезображена темно-коричневыми морщинистыми шрамами. Уголок губы, оттянутый вниз, и изуродованное веко, наполовину закрывшее безбровый глаз, застыли в вечной гримасе боли и горя. Правая же половина была бледновата. Черты, не тронутые огнем, показались ему приятными. Червонного цвета волосы словно плащом укрывали ее от постороннего взгляда, ниспадая почти до самых пят. Солнечные лучи играли бликами, и казалось, будто они светились изнутри. Оборотница оказалась высокой и тонкой, как осинка.
Мара представлялась ему совершенно не такой. По рассказам она казалась старухой с недобрым взглядом черных глаз, чье лицо горе избороздило морщинами, а волосы убелило сединами. По голосу, который он слышал в таверне, – женщиной с жесткими и отталкивающими чертами, больше похожими на мужские.
– Свет дому твоему, хозяюшка, – обратился он к ней, спустившись с крыльца навстречу оборотнице. – Говорят, ты помочь можешь. Поможешь – никакого золота не пожалею.
– И тебе благодати, – мягко и тихо отозвалась она. – Твое золото мне не нужно. Говори, что надо. Если смогу, помогу. Если нет, то не обессудь.
– Конь мой прихрамывает. И с каждым днем ему все хуже.
Целительница покачала головой и, неслышно ступая босыми ногами по влажной траве, обошла Странника. Из-под длинной белой рубахи виднелись стопы: одна – белесая, вторая – коричневая и бугристая.
Вороной поджимал под себя переднюю левую ногу и тяжело дышал. Она подошла к нему, и тонкие пальцы ласково коснулись жесткой шерсти морды.
– Что с тобой случилось, красавец? – обратилась она к нему. Тот доверчиво ткнулся носом ей в ладонь и шумно выдохнул. – Где ж тебя так, а?
Конь тонко заржал, словно жалуясь, и положил свою тяжелую черную голову на хрупкое плечо.
– Как тебя зовут? – шепотом спросила Мара, проводя ладонью по заплетенной гриве.
– Сивер, – ответил Странник, удивленный поведению своего четвероногого друга. Конь обладал редким норовом и никого не подпускал к себе, кроме хозяина.
– Хозяин ветров, значит, – ведунья наклонилась и принялась рассматривать повязку на ноге. Хмыкнула себе под нос, разматывая испачканную ветошь. – Хорошо постарался конюшенный. Не изменяет своим привычкам, старик. Пойдем со мной, Сивер. Я тебя накормлю да напою.
Она отвязала вороного от березы и повернулась к Страннику.
– Хворост собери, – нежно произнесла она. – Огонь разведи да воду поставь. Отпаивать твоего друга придется.
Взяв коня под уздцы, повела она его к сараю и скрылась за тяжелой дверью. Мгновение спустя оттуда послышалось пение.
Странник прислушался. Он не мог разобрать ни слова, но голос казался ему самым чарующим, из всех, что он когда-либо слышал. Голос проникал под кожу и разливался бархатистым ласковым океаном. Он успокаивал, укачивал на своих легких волнах. Пение окутывало его нежным шелком. Ему непреодолимо захотелось лечь на траву и закрыть глаза. Чтобы весь этот суетный мир исчез, чтобы подольше насладиться этим волшебным сладостным спокойствием, которое обещал этот голос…
Воистину Гура оказался прав насчет ее способностей. Странник с трудом подавил в себе желание заснуть. На непослушных, одеревенелых ногах он направился в глубь чащи. И только когда вокруг воцарилась тишина, его мысли устремились к последнему разговору с Ольхом.