ПРОЛОГ
Романтика? А без нее и нельзя быть моряком. И вообще, я считаю, если ты не романтик, то свихнуться можно на раз-два. Вот был у нас третий механик. Тот, как и большинство здесь, приехал заколачивать бабла, как он сам тогда говорил. В итоге, на одиннадцатом месяце плавания собрал чемоданы и отправился на полубак. В тот момент третий помощник с капитаном на вахте были. И вот смотрел третий на главную палубу с моста, и глазам своим не верил. Иван Петрович собрал все свои манатки и стоял под шкафутом… час он там простоял, может и два. Позвонили деду в машину, телефон взял вахтенный моторист, его и послали на разведку. Моторист этот, Сашка, сам мне уже лично всё рассказывал. Подходит он, мол, на полубак, Ванек стоит уже в чистеньком, надухарился, прилизался… ну чисто на блядки собрался. Сашка у него и спрашивает: ты чего тут, Ванёк? Свидание что ли с кем? – А тот и отвечает: да надоело всё, деньги деньгами, а только устал я от вас и туши этой металлической… автобус вот жду, домой поеду. Не подскажешь, сколько время?
Вот о чем я и говорю – романтика. Трудно без неё.
Ну хорошо, этот хотя бы мирным оказался. Я тогда только на первом контракте в море был. Многое мне еще предстояло увидеть. Многое я должен был понять.
В тот день я задумался: а ради чего мы тут? Ради денег? Или ради жажды романтики и приключений?
Мне мало кто верит, что я просто люблю море… может быть, я тоже по-своему псих?
Тут у всех планы на лучшую жизнь после моря – вот вернутся они, и тогда… Но они все тут, каждый по 20 лет отсидел, по несколько квартир, вилл, машин имеет, и все ждут лучшей жизни.
Я бы им всем предложил пойти на остановку… Иван Петрович никого с собой не позвал. Ну, оно и понятно, не компанейский он был.
Куда страшнее, когда эти психи добираются до власти. Становятся капитанами, старшими помощниками или механиками…
Вот тогда-то уже нормальные люди вынуждены бежать на автобус. Но самое страшное, что автобуса здесь нет!
Эх… если бы я только знал, чем всё это для меня обернётся, когда строил планы. Тогда казалось: контракт – это просто работа. Очередной рейс, немного романтики, немного денег, немного моря.
А оказалось – это испытание. Это пытка. Это ад.
Но я буду писать. Даже если ты никогда этого не прочтёшь.
Любовь – мой спасательный круг, единственное, за что я держусь. Пока еще… держусь.
Пока жива любовь – я буду бороться. Я буду помнить. Я буду плыть.
Пока не кончится строка.
Ч. I – ЯМАЙКА. БУНТ. Собачья вахта. Глава 1
Разговор в каюте капитана
Максим – второй помощник капитана, пухлое облачко добра и наивности, снова ввалился в свою каюту во время ночной вахты. Он любил расслабиться и выпустить пар, пока старшего помощника и капитана не было на вахте. «Да всё нормально будет…», – успокаивал сам себя этот балбес. А если честно, то он просто не смел отказать матросам. Макс помнил, как буквально год назад сам был простым моряком. Проклятье белого воротничка ещё не отравило его душу. Моряки – суеверный народ. Матросы верят: чем белее воротник офицера, тем чернее душа человека.
Молодой штурман с натянутой улыбкой нежился в койке, когда громкие крики доносились из соседней каюты. Кто-то сильно ругался.
– Оп-па… а что это за кипишь? – спросил он сам себя, из последних сил приподнимая голову. Растаяла улыбка, вздулась венка на лбу, нахмурились бровки, встревоженный взгляд зацепился за точку.
– Кэп, шмэп… – дразнился не́кто с грузинским акцентом, как вдруг закричал угрожающе: – Мы же одна команда?! Как можно так поступать? Как? – Громко хлопнула дверь. Пробежала мелкая дрожь по переборке. И тишина.
В каюте капитана остались трое: старший механик – дед, как по должности, так и по возрасту; старший помощник – чиф, его звали Сега; и сам капитан – Палыч. Они заседали за круглым столом из красного массива. Стул, на котором сидел боцман, был пуст. И между офицерами закрался холодок, но никто не смел признать это вслух. Темень притаилась в углах каюты и наблюдала, едва дыша. В такт волне раскачивался теплый приглушенный свет, в плену которого бился дым сигареты. Палыч гулким эхо поставил свой бокал на стол, смочив почти не видные губы, и тяжело вздыхая повалился на спинку деревянного стула. Скрестил было руки на груди, но выглядело это так, что он просто сложил свои медвежьи лапы на пивное брюхо. По короткостриженным вискам блеснули капельки пота.
Венесуэльский ром «Большой резерв» мерно разливался по бокалам. Когда дверь распахнулась, в каюту снова ворвался боцман. По всему лицу читалась огромная отметина ярости и злобы. Кто-то мог бы подумать, что корона из жирных волос придавала ему сил или, может быть, отравляла разум. А глаза красные – вовсе не потому, что они с матросами курили травку уже несколько месяцев, практически каждый день…
– Ты не настоящий капитан! А вы… вы не понимаете, что вы творите… Нет, я это так не оставлю. Вы за всё ответите! За всё…
Голоса едва доносились через переборку, и разобрать что-либо было невозможно. Рация постоянно шипела, ловила посторонние сигналы и вмешивалась в разговоры без спросу.
Макс взял с собой судовую рацию – это был максимум, на который он позволял себе пойти. Он искренне верил, что им ничего не угрожает. Легкомысленный простачок – за это его нельзя было судить. Просто он… такой человек. Всегда жил будто блаженный за закрытой дверью и не верил в неприятности как в факт – пока те не стучались к нему в дверь и не переубеждали лично. Но в этот раз внутренний голос шептал – ой и не к добру же это… ой не к добру. Издавая натужные вздохи паровоза, бегущего по рельсам, щупал руками стены и плелся вдоль коридора на место несения вахты. Не дай бог чиф его застукает…
Макс всегда сравнивал Сегу с попугаем, и не только за внешность (да, в профиль он – та ещё ара), но в первую очередь за его привычки. У Сеги была любимая фраза «я тоже». Он использовал её на все случаи жизни. Макс попросит подменить его на обед, тот ответит: «А ты меня тоже». Матрос попросит отдых, два дня скажет не спал, а чиф в ответ: «Я тоже». Боцман доложит: «Человек за бортом!», тот, долго не думая: «Я тоже!». Капитан скажет: «Постоишь за меня вахту, я на берег», Сега ответит: «Да, шеф! Конечно…».
Тем же временем старпом прикуривал сигарету от сигареты, одну за одной. Острыми пальчиками, заточенными под карандаш, он задушил окурок. Тот испустил дух тонкой серой струйкой. Потерянный взгляд помощника блуждал в поиске поддержки. Чифа по спине ободряюще похлопывал дедушка: «Да не суетись ты так, Сега! От этих грузинов больше шума, чем дела. Он передумает, вот увидишь». Лицо старшего механика напоминало изюм, если бы, конечно, изюм отсидел 20 лет в плавучей тюрьме строгого режима. Какое-то существо, очень хитрое, само себе на уме, глядело из глаз старшего механика. Сега же сложил руки на столе, как обиженный первоклассник, и активно кивал, мол – да, да, я тоже…
Судно медленно кренилось с борта на борт; подвешенный над столом светильник покачивался, бросая яркие пятна на лица офицеров. Тени, казалось, танцевали по кругу.
– Да, серьёзно. И бросай курить, ты уже бледный, – равнодушно добавил Палыч, ополоснув горло. Снова поставил пустой стакан, и опять раздалось гулкое эхо: «Налей лучше».
Сега очень медленно протянул руку, взялся за запотевшее горлышко бутылки и с той же медлительностью потянулся к бокалу кэпа. Нервирующее зрелище. Палыч, глядя на это, вздохнул, положил правую пятерню на стол, задумался на мгновение, отстучал пальцами простой ритм «та да да да-м, та да да да-м» и перевалил тяжелый взгляд на деда.
– Вот как мы поступим. Завтра утром найдёшь Кока. Дашь ему из наших запасов самую дорогую бутылку. Понимаешь? Самую!
– Как… самую дорогую? Ты рехнулся? – Неловкая пауза. – Да я тебя!… – И с выпученными глазами бывалый дед потянулся душить капитана своими мозолистыми культяпками. Его крик – «Это святое!…» – был между кряканьем, кряхтением и шипением. Но Чиф вовремя вмешался в конфликт слона и моськи и буквально вклинился между грудью капитана и рёбрами старшего механика – Брейк… Брейк, мужики!
Иной раз казалось, что Чиф выполняет волю капитана как молчаливая невольница, угадывает его мысли и готов броситься и в огонь, и в воду, и на корявые ветки, не моргнув глазом, – на эти царапающие лицо и выкалывающие глаза ветки старого пня механика… которыми он почему-то размахивает. Это было не в характере Сеги, абсолютно не в его характере, и тем больше это подтверждало власть Палыча над остальными офицерами. Он был хозяином на этом судне.
Повалив стулья, буянил старший командный состав нефтеналивного танкера «Ямайка».
– Палыч прав. Нужно, чтобы кок успокоил босю. Если хорошо посидят, он нашепчет на ушко, мол, тебе это всё кажется, и вообще, лучше синица в руке, чем журавль в небе… может, он передумает?
– Ну да, да, ты прав, – поднял руки дед, как знак: сдаюсь – да, прав! Чёрт… извини, – изогнул рот в недовольную подкову, рогами вниз, блуждающим взглядом искал оправдание своему поступку. Но кругом был только бардак: перевёрнутая мебель, разлитый по столу виски, и пустые бутылки перекатывались по качающейся палубе из угла в угол – перекати-поле… искали своё место в жизни.
– Только он не передумает! – говорил дед, будто сам с собой. – Во-первых, на его стороне будет бóльшая часть экипажа. А во-вторых, кока он себе в личные повара запряг.
– Ну, а это может и не плохо даже, сталевар наш хоть готовить научится наконец-то, если шкура ему дорога, – и от собственной шутки непроницаемый взгляд капитана смягчился.
– Но как боцман их переманивает на свою сторону? Неужели всё травка? – чиф развёл руками.
– Он им, видите ли, обещает решить вопрос с провизией, – скорчил смешную рожицу и рассмеялся дед. – Хотел бы я на это посмотреть…
– Ну а кто не за него – окажутся под ним, и они… – специально сделал акцент на Сеге взглядом – будут помалкивать.
– Ты имеешь в виду Максима?
– И его тоже. За своих ребят я, конечно, не сомневаюсь, в машине мужики держат оборону, я их стимулирую.
– Чем это? – вскрикнул испуганно Палыч.
– Да за свой счёт, за свой, побереги нервишки, капитан. На днях второй механик жаловался мне, что вайпер отказался чистить масляный фильтр на ДГ-шке. Как мне Женя сказал тогда, этот маслопуп втащил ему ключом на 46 прямо по каске.