Королевы. Починяя снасти, сказывали о богах

© Клим Полин, 2018

ISBN 978-5-4483-5405-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1 Бессонная ночь королевы

Птица заглядывает к Аже домой. Она сидит на подоконнике, заигрывая одним черным глазом, похожим на шляпку гвоздя, а цветной хвост ее прекрасен в первом солнечном луче. Ажа сидит в раздумьях в своем любимом кресле у окна, вид из которого открывается самый успокаивающий – гладь озера Шиф. Тело птички кажется немного смешным и словно говорит – «Ажа, поймай меня». Но королеве сейчас не до игр с птицами. Ажа смотрит на себя без зеркала. Без зеркала поправляет волосы, куски одежды. Она была не в себе еще полчаса назад. Рвала, метала, падала и вновь вставала. Ажа полновата, но весной так с ней бывает всегда. И хотя волосы ее все еще черны, Ажа уже давно немолода, ей почти пятьдесят. Такой возраст говорит о величии. Никто ее пальцем не тронет, никто косо не посмотрит. Целитель тут как тут: даже царапине не даст покраснеть больше положенного. Она богата, так как ее муж – вождь этой рыбацкой деревушки, наименование которой непривычно длинно для этого региона – Майахрамо. Не только вид из ее дома прекрасен, но и сам дом – лучший в деревне. Он большой, зиккуратный. Он самый прочный, самый светлый и чистый, самый безупречно украшенный. У Ажи есть три служанки. Сейчас они спят в пристройке. Но Ажа, как бы не хотела тоже лечь спать, не может последовать их примеру. Ее одолевают мысли. В ней их так много, что трудно собрать их воедино и понять, что делать. Для этого нужно не просто время, но внешний импульс, тональность, может быть – даже приятный запах. Еще на прошлой неделе они праздновали первые месячные единственной дочери Миры. Ее муж и отец Миры, Ага, собрал гостей, и все праздновали вместе с их семьей. Всем было весело и хорошо. Миру красиво одели, попросили петь и танцевать: девочка делала и то, и другое замечательно. Все гости были в восторге от Миры. Но отдать замуж свою дочь Аге не удалось, потому что сегодня утром все мужчины покинули Майахрамо. Все до единого. Таков был призыв верховного вождя. На призыв следовало откликнуться незамедлительно. Ослушаться значило обречь себя на смерть. Представить себе смерть Ажа не могла. На ее памяти всего два раза созывали всех мужчин разом. Однажды, когда она была еще совсем маленькой, даже меньше Миры, ее отец и все мужчины деревни, достигшие четырнадцати, отправились на всеобщий созыв, чтобы принять решение касательно выбора нового вождя. До того дня власть переходила от отца к сыну, но эпидемия чумы не пощадила всех мужчин царской семьи. И поскольку все весьма опасались бунтов или междоусобных войн, было принято решение выбрать нового вождя всем мужчинам Острова. Подразумевалось, впрочем, что в случае неудачи состоится битва, а потому наличие всех способных держать оружие также было оправдано. Второй раз всеобщий созыв произошел около десяти лет назад, когда на остров прибыли и даже высадились несколько сотен чужеземцев. Оказалось, в итоге, что они слабо вооружены и совсем не планируют развязывать войну. Едва получилось объясниться и понять, что они ищут путь куда-то на восток, туда, где, с их точки зрения, есть некая богатая земля. Купцы из чужеземной страны хотели покупать там какие-то богатства и потом везти продавать их у себя на родине. Поскольку такой земли, конечно же, к востоку нет, потому что там есть лишь Грань, за которой живут Боги, то вождь Острова указал им путь обратно на запад. Чужеземцы уплыли и больше никогда не возвращались.

И вот вчера снова в Майахрамо прибыл гонец с требованием явиться всем мужчинам в столицу. Причину он сообщил лишь Аге, поскольку Ага был вождем. Но тот, конечно, сразу рассказал обо всем жене. Ажа уже знала, что на севере острова появился некий странный культ, который все именуют культом Поднятой Руки. Этот культ уже подмял под себя семь крупных деревень и насчитывал, соответственно, уже более двадцати тысяч последователей, что являлось значительной угрозой для спокойного уклада жизни всего Острова. Говорили так же, что с севера идет странный туман. Так и распространяется культ. Приходит туман, и человек либо умирает в нем, задыхаясь, либо превращается в последователя культа. Все говорили о нем, все боялись его, все страшились прихода тумана.

Необходимо было решить, что делать с этим культом и его последователями. Особенно необходимо это было потому, что на севере племена всегда были весьма воинственны и более способны к войне, нежели жители центральной части Острова, или, тем более, южане, к которым относилось и племя Ажи. Ага поведал жене, что армия культа выдвинулась южнее своих границ. Поэтому он должен уйти и забрать с собой всех боеспособных мужчин, включая их сыновей: Тара, Мита, Сая, Гожа и Тога. Имена сыновей и дочерей всегда начинались с согласной, если имя отца начиналось с гласной. И наоборот.

Если внимательно присмотреться к комнате Ажи, то можно увидеть, что ее хозяйка, хоть и была привычна к удобствам и хорошим изделиям, все-таки не стремилась к роскоши. Нет-нет, не стремилась к роскоши совсем! Ажа не понимала, что такое роскошь. Отдельные вещи, которые ей нравятся, всегда оказывались в ее владении. Но не более того. Она не заботилась об интерьере так же, как никогда не заботилась о внешнем виде. Просто выбирала красивую одежду, которая ей нравилась. Просто надевала красивые серьги, которые ей нравились.

Ажа всегда считала, что лучше быть цветком, чем пчелой. Покидать улей, бросаться в путешествие, сулящее невозвращение – нет, это было Аже не по душе. Лучше быть цветком. Просто расти на месте, становиться краше, сильнее и выше. Да, думала Ажа, лучше быть целью и источником. Во-первых, так практически исчезает риск потерять что-либо, в том числе и себя самого, что часто происходит на пути к чему-то. Во-вторых, источник и цель нужна всем, а потому и уничтожить его до конца – в чьих это интересах? Конечно, никто не пожелает лишать себя цели и источника. Ажа была целиком и полностью на стороне надежности. К тому же, никто не запрещает вертеться на месте во все стороны. Тут опять-таки несколько плюсов. Во-первых, ты становишься более хорош в том, кто ты есть на самом деле, не растрачивая время попусту на туманные возможности, скрываемые дальними дорогами. Во-вторых, мир меняется вокруг нас достаточно часто и много, чтобы быть этим удовлетворенным, а значит счастливым. Ажа всегда хотела быть счастливой. Мужчины часто думают иначе. Ага, ее муж, как мужчина и как везучая пчела, прибыл в Майахрамо из далекого племени в центре Острова. Ему повезло. Он нашел свою цель, не потерявшись в путешествии. Но так везет далеко не каждому. И хотя она ожидала такого же поведения от своих сыновей, никогда не одобрила бы такого их выбора. Красивый цветок на крепкой ножке, вот чем она себя считала.

Ажа долго сидит в кресле, подперев голову руками, упираясь локтями в колени. Она долго сидит так, размышляя. Наконец приходит утро. Тогда она выходит из оцепенения и вскакивает. Колени ее – два красных пятна – вспыхивают, словно зардевшись. Ей срочно нужно что-то решить. Ей нужно идти в Зал Совета. Туда, куда каждое утро уходит ее муж Ага и другие мужчины. Ей нужно быть там, она это понимает. Теперь в Майахрамо нет мужчин, которые могли бы за нее решить, что делать.

2 Женщины в Зале Совета

Ажа долго одевается. Три служанки помогают ей и ее дочери Мире. Мира, в отличие от матери, принимает первое же протянутое платье, быстро справляется со всеми застежками и убегает играть на веранду, куда уже пролилось утреннее солнце. Одна служанка уходит вслед за девочкой, чтобы проследить за ней, а также приготовить еду. Все девушки покорно молчат, но Ажа чувствует, что они очень неспокойны. От них прямо-таки веет беспокойством. Она не только видит это в их глазах, она чувствует это в их движениях и прикосновениях, когда они одевают ее. Девушки впервые видят такое, чтобы все мужчины покинули племя. Они еще слишком молоды, все, кроме Бары.

Ажа долго одевается, потому что ей не нравится все, что ей подают. Ей кажется, что сегодня ей все не идет, все не подходит, будто ей принесли чужие одежды. По лицу ее сейчас можно изучать недовольство королевы. Что за женщина жила здесь ранее? Эти все одежды никуда не годятся! Но нет, Ажа понимает, что никто здесь раньше нее не жил, и что все эти платья – ее и ничьи больше. Но вот она сейчас – совсем-совсем другая. И никто не замечает этого, кроме нее. Или замечает? Так или иначе, в доме все молчат. Даже кошка Пуйа.

Наконец-то Ажа выбирает одежду. Пусть она и не подходит ей сегодня, пусть ей будет некомфортно. В конце концов, она осознает, что дело не в одежде: что бы она сейчас не выбрала, все будет ей не к лицу, во всем ей будет сегодня неловко. Ажа решает смириться с этим и просто начать день.

Завтрак, как всегда, очень аскетичен. Аже не нравится еда, которая ей всегда обычно нравится. Даже не так. Она обычно просто не думает о еде. Она не из тех, кто испытывает наслаждение от еды. Так же, как и с вещами и украшениями, она просто ест, не думая о том, как это выглядит и как это пахнет. Но сейчас, она чувствует, что еда не вкусная. Каждый кусок дается ей с трудом, и она решает прекратить трапезу, не доев. Такое с ней происходит редко, и служанки это сразу замечают. Они ютятся рядом, как летний пух, прибиваемый ветром к стене дома, пытаясь понять, что не устроило королеву, и чего она, возможно, желает вкусить вместо своего обычного ежедневного завтрака. Ведь порой, знают они, даже королеве становится как-то не по себе, нехорошо. Может быть самочувствие ее требует сегодня иной пищи? Но нет, Ажа просто не хочет есть. И служанки покорно отступают. Они все еще пытаются понять, чего ждать от Ажи; девушки стараются уловить ее настроение. Самая опытная из них, шестидесятилетняя Бара, замечает, конечно же, что Ажа не спала этой ночью. Это видно по глазам королевы: они покраснели, а под ним явственней обычного очерчены серые круги. Мира уже давно поела и играет с куклой на полу. Ей четырнадцать, но она еще ребенок. Ажа не была такой в ее возрасте. Ажа была женщиной в ее возрасте. Она уже была королевой, когда ей исполнилось четырнадцать.

Ажа смотрит на дочь, трогая длинными стареющими пальцами чашки и тарелки, переставляя их то туда, то сюда. Она пытается представить себе, как все было бы, если бы мужчины не ушли из деревни. Мире очень подходил в мужья Гажа. Гажа, которому недавно исполнилось тридцать два года, вернулся из столицы в прошлом году. Он участвовал там в Играх и занял второе место, что порадовало вождя Агу и всю деревню, которая так редко могла похвалиться перед остальными чем-то, кроме рыбы и умения ее ловить. Мира видела Гажу несколько раз, и Аже кажется, что он ей нравился. Впрочем, Мира этого ни разу не сказала, потому что ее ни разу не спросили.

Ажа простирает длинные постаревшие руки к дочери и та, уронив куклу, с радостным смехом бросается в объятия к матери. Все-таки, даже она, ребенок, чувствовала, что с Ажей что-то не так. И Мире сейчас – ощущает всем телом королева – хорошо от того, что мать проявила свое обычное чувство по отношению к ней: ласку и нежность. Но служанок не проведешь. Они наоборот чувствуют с нарастающей амплитудой нервозность, в которую так неловко пытается вплестись утренний свет, пролитый на веранде.

Посуда и недоеденная еда исчезают со стола. Вместо них появляется широкий таз, в котором стоит плотная и приятная, прохладная вода, украшенная лепестками цветов. Королева моет руки своей дочери, умывает ее лицо. Потом умывается сама.

Пора, думает Ажа и встает. Стул скрипит, и Ажа это замечает. Обычно она не обращает внимание на такие вещи, как звуки мебели. Сейчас она с удивлением понимает, что эти звуки были вокруг нее всегда. Да, ведь они не появились из ниоткуда именно сегодня. А значит дело не в стуле и не в звуках. Дело, опять-таки, только в ней. Вспомнив об этом еще раз, она неловко и брезгливо поправляет на полноватом теле неудачно выбранную одежду и выходит из дома, сопровождаемая Барой.

Далеко идти не приходится, потому что Зал Совета находится в доме напротив. Он низок и построен в форме круга. Рядом с дверями уже толпится кучка женщин. Ажа останавливается на полпути. Женщины замечают приближение королевы и оборачиваются в ее сторону, покорно склонив головы. Все они, все эти жены своих мужей, пришли сюда этим утром, понимая, что должны прийти. Поскольку исход мужчин являлся настолько редким, вопиюще необычным случаем, никто и никогда не удосужился принять никакого решения касательно того, как управлять деревней, когда в ней нет ни одного мужчины. Это просто не сочли чем-то необходимым. Тем более удивительно, подумала Ажа, что все эти жены своих мужей пришли сегодня сюда в Зал Совета, туда, куда каждое утро приходят всегда их мужья. Они пришли сюда по наитию, интуитивно почувствовав, что должны быть здесь, должны занять места мужчин, или хотя бы услышать от королевы, что им делать и как теперь нужно жить.

Ажа преодолевает последние несколько шагов, плавно входит в расступившуюся толпу женщин и открывает двери Зала Совета. Это дается ей легко, хоть она и не прикасалась к ним никогда в своей жизни. Она почему-то не чувствует никакого сакрального трепета, не чувствует она также ни страха, ни волнения, а только жалость к себе и к этим несчастным, окружившим ее. Все эти цветы на твёрдых ножках, такие разные, но всегда такие уверенные и прямые, сейчас казались потерянными и даже слегка увядшими, склоненными к земле не столько в почтительном поклоне в сторону королевы, сколько от страха перед неизвестностью. И двери Зала Совета в этом смысле были не просто проходом в дом, где они должны были обсудить, что им делать, нет-нет: это был проход в новый мир, новую жизнь женщин, которых на неизвестное время лишили опоры. Кто знает, сколько это продлится? Может быть их отцы, мужья, братья и сыновья вернутся через неделю, – ровно семь дней занимает путь до столицы и обратно. А может быть, они вернутся через две недели? Через месяц? А вдруг их не будет дома еще дольше? Столкнувшись с тем, чего не бывало никогда, человек приписывает случившемуся преувеличенные характеристики. Так, увидев на глади озера невероятной силы всплеск, невиданный ранее, рыбак думает о том, что там не просто большая рыба, но, может быть, некое подводное чудище, которое при иных обстоятельствах не прочь утянуть рыбака на дно и полакомиться им. И, хотя этот рыбак понимает, что, скорее всего, там всего лишь рыба, пусть и большая, но правит лодкой уже менее уверенно.

Так и сейчас, женщины входили в Зал Совета вслед за своей королевой, не зная, что их ждет, успокаивая себя, что мужчины скоро вернутся, но думая о худшем. Следует также принимать как данность и то, что думать о худшем, как и бояться вообще, это тоже в характере женщин. Ажа это понимала. Хотя, нужно повториться, она не испытывала страха. Пока что она испытывала только жалость к себе. Ей не хотелось проживать этот день, не хотелось быть здесь сейчас в такой ситуации и, уж конечно, ей было противно думать о дне завтрашнем.

Ажа сразу узнала место мужа. Вдоль стен стояли одинаковые стулья: ровно пятнадцать. Но один, прямо напротив входа, отличался от остальных. У него была высокая спинка, на которой была высечена умелой рукой плотника красивая рыба, словно бы вынырнувшая из сидения и готовящаяся вот-вот упасть обратно. Королева полюбовалась какое-то время рыбой и заняла свое место. Практически в полной тишине пятнадцать женщин стали занимать оставшиеся стулья: слышался только шорох платьев и звон длинных сережек. Никто из них, как и Ажа, никогда не бывал в Зале Совета, а потому никто не знал, где именно сидят их мужья. Интересно, подумала Ажа, наблюдая за тем, как женщины немного неловко занимают места, как именно они выбирают сейчас где сесть? Наверняка кто-то садится к ней поближе потому что считает своего мужа более важным членом племени, чем остальные: с выбором некоторых таких женщин она, безусловно, была согласна. Некоторые же, похоже, выбрали свой стул, исходя из соображений удобства и личного предпочтения. Кто-то стремился сесть подальше, кто-то поближе к выходу. Ажа улыбнулась впервые с прошлого вечера, подумав о том, как, наверное, странно это выглядело бы со стороны мужчин. Наверняка эти напуганные, но стремящиеся этого не показать, женщины сели не на свои места, в том смысле, что мужья их сидят, скорее всего, на других стульях.

Наконец шорох платьев стих и в Зале остался лишь звон сережек: женщины оглядывали друг друга и посматривали на королеву, ожидая, что она им сообщит. Ажа не стала тянуть время.

[Ажа рассказывает женщинам о том, что ей поведал ее муж и вождь племени Ага]

3 Женщины решают, что им делать

В Зале Совета снова тихо. Ажа закончила свою речь. В самом начале она была совсем не уверена в том, что всем этим женщинам говорить, а главное – как. Они не были ее подругами. У нее никогда не было подруг, по крайне мере, с тех пор, как она стала королевой – а это вся жизнь. Да, когда-то в детстве она играла с другими девочками, но никого из них уже не помнила. Она, кажется, даже не была уверена в том, сможет ли она вспомнить, кто это был, если постарается уделить этому свое время и внимание. Наверняка, она не узнает никого из тех детских подруг среди окружающих ее в жизни женщин. Может быть, даже сейчас, среди этих пятнадцати, тоже были ее детские друзья? Но нет, она даже не пытается присмотреться и угадать, – это ее не волнует, как и никогда не волновало.

В начале ее речь могла показаться сбивчивой и неподготовленной. Впрочем, Ажа действительно не готовилась. А вот сбивчивость она быстро преодолела и стала говорить громче, уверенней и с расстановкой. Так говорил ее муж Ага, когда хотел наказать ей или служанкам сделать что-то. Женский совет молчал и слушал ее. Женщины ловили каждое ее слово, скорее всего, надеясь услышать не только новости, сообщенные королеве вождем племени, но и что-то обнадеживающее. Ажа смотрела на них и понимала, что эти пятнадцать женщин ждут от нее вполне определенных слов, чего-то вроде: «они скоро вернутся» и «такое уже бывало, и все было хорошо». И королева действительно скала второе, впрочем, так и не сказав первое: разве она была вправе говорить такое? Врать им, разве она могла себе такое позволить? Она действительно не знала, скоро ли вернутся мужчины, и как бы сильно она не хотела сейчас оказаться на месте любой из этих пятнадцати, чтобы скинуть с себя бремя правды и реалистичного взгляда на будущее и погрузиться в мир надежды, окружающий людей, лишенных ответственности за жизни других: как бы сильно ей этого не хотелось, она все так же основательно чувствовала свое место. Ажа ощущала спиной резьбу в форме рыбы на спинке своего стула и власть с этим сопряженную.

Потом, после паузы, она спросила, готовы ли они принять на себя обязанности своих мужей на время их отсутствия, и все единогласно выразили готовность. Кто-то, впрочем, с неохотой, а кто-то даже с неприкрытым страхом. Но Аже этого хватило. С неохотой и страхом можно было справиться потом, постепенно. Сейчас нужно было установить новый, пусть и временный, порядок. И каким-бы неестественным он ни был, он все-таки был необходим. Всем им без исключения нужно было его принять. В этом Ажа была уверена.

Королева поблагодарила всех и попросила снова вернуться в Зал Совета после обеда, а до этого – всем стоило разобраться в том, чего именно от них требовала деревня. Каждому из этих цветов следовало взвалить на себя ношу своих мужей. Кто не справится, строго сообщила королева, будет заменен немедленно. Потому что жизнь продолжается, и деревня должна жить и процветать до прихода мужчин, чтобы, когда они вернулись, им не пришлось краснеть, рыдать и прятать глаза от стыда. Ажа особенно подчеркнула это в своей речи, потому что на самом деле, говорила она не о стыде, но о выживании. Если принять худшее будущее за данность, медлить нельзя. Порядок есть порядок. Многие – она видела – поняли ее.

Королева встала и вышла из Зала Совета, который тут же снова наполнился шорохом платьев и звоном длинных сережек. Все почтительно молчали до тех пор, пока не покинули дом. Ажа стояла рядом со своей старой служанкой у выхода и провожала взглядом разбегавшихся женщин. Сейчас, думала она, их головы будут на некоторое время заняты делом. По крайне мере, у многих из них. Всем им сейчас нужно как можно больше делать, и как можно меньше думать. Королева кивнула самой себе, опираясь на эту мысль, повернулась и пошла домой.

4 Ажа узнает пророчество о Королеве, которая должна родиться, чтобы спасти Остров от культа Поднятой руки

Дома Ажу ждет дочь, но королева холодна и не проявляет к дочери ласки. Сейчас ей не до нежности: девочка вполне может справиться сейчас и без нее, все-таки ей уже четырнадцать. Ажа садится за стол на веранде. Ей не хочется идти в комнату, не хочется садиться в то кресло, в котором она провела прошлую бессонную ночь, одну из худших ночей в своей уже долгой, но очень спокойной жизни.

Что она на самом деле сейчас чувствует? Она прожила так много лет. Она всегда была королевой. Но ощущала ли она это по-настоящему? Ощущала ли она свою власть? Да и была ли она у Ажи, эта власть? Пожалуй, что да, была. Но она была скорее женой вождя, чем королевой. Всегда – жена вождя, всегда при нем. Всегда – его. И никогда, так она сейчас понимала, никогда она не чувствовала себя по-настоящему королевой. Потому что она не принимала решений. Ага всегда принимал их, не она. Бывало, что он говорил с ней. Иногда он спрашивал ее о чем-то, просил совета. Но не более того. Никогда она не воспринимала это как инструмент влияния, как нечто, чем она обличена свыше, а не просто на что-то способна. Проще говоря, у нее всегда было право, но она никогда им не пользовалась, потому что в этом не было никакой необходимости. Она сама не желала этого права. Вскормить и воспитать детей, позаботится о муже – вот, что ее занимало и что приносило ей удовольствие. Принимать решения – какое в этом удовольствие? Поэтому-то она и не чувствовала себя королевой. Каждый день десятки раз ее так называли люди, но она никогда не задумывалась о значении этого слова. Что это значит – быть королевой? Видимо, стоило больше уделять внимание делам мужа, чаще слушать то, о чем он говорит, чаще спрашивать самой о том, почему он нахмурен, чем расстроен, а когда он отмахивается от нее рукой (никогда со злостью, но как от мелкого зверька), – не отворачиваться покорно, а настойчиво добиваться ответа. Кто знает, может быть Ага и хотел бы, чтобы она не отвернулась, чтобы она все-таки добилась своего, и чтобы он ей рассказал о том или ином деле. Вдруг ему этого всегда хотелось, с ужасом подумала Ажа! Она начала судорожно вспоминать конкретные случаи, но, как всегда бывает в таких ситуациях, они либо ускользали от нее, как дым, либо толпились в виде шумных неопределенных образов, никак не похожих на то, что она сейчас так истово искала. Выходит, ужасалась она, может выйти, что она была плохой королевой?

В дверь постучали, и Ажа с благодарностью посмотрела в сторону входа. Бара быстро оказывается там и выглядывает наружу. Потом много раз кланяется и отступает в сторону, пропуская внутрь согбенную старуху в изодранных лохмотьях. Ажа встает и тоже кланяется колдунье Еве. Никто не знает, сколько Ева уже прожила на свете, но Ажа помнила ее всегда. Казалось, даже тогда, когда королева еще не стала королевой, колдунья уже выглядела так. Впрочем, может быть, Аже это просто казалось.

Ева села за стол напротив и знаком попросила воды. Бара мигом принесла полную чашку и, взглянув мельком на королеву, убежала в комнату. Колдунья долго смотрела на Ажу, а потом долго и жадно пила: капли стекали по ее подбородку и падали на сухой, гладкий, чистый стол. Ева никогда не приходила просто так. Если Ева пришла, значит она что-то видела и готова сообщить пророчество. Пророчества Евы сбывались. Поэтому королева покорно ждала, почти не рассматривая колдунью. Ажа не была уверена в том, что именно она сейчас чувствует. Ей хотелось, наверное, верить, что Ева расскажет ей что-то обнадеживающее. Но в глубине души она понимала, что колдунья, которая никогда до этого не приходила с хорошими новостями, вряд ли пришла с ними сейчас.

Допив свою воду, колдунья поставила чашку на стол и смахнула черной рукой пролитую воду со стола. Потом она заговорила.

[Колдунья Ева сообщает королеве пророчество о новой королеве]

Ажа молчала. Она молчала все время пока говорила колдунья. Молчала, провожая ту взглядом, когда она уходила прочь. Договорив, Ева ничего не попросила и не потребовала ответа. Она просто ушла. Бара выглянула на мгновение на веранду и даже попыталась жестом руки спросить по поводу обеда, но почувствовав состояние королевы, тут же снова скрылась из виду. А королева смотрела сейчас внутрь себя. Она снова попыталась представить себе, как воспринял бы это пророчество Ага, но не смогла. И если утром она пребывала в израненном состоянии, абсолютно лишенная опоры и знаний о том, как и что теперь делать, то сейчас, когда Ева ушла, королева почти физически ощущала, как тело ее обрастает новой кожей. Это еще не была плотная кожа, способная защитить хозяйку от укусов врагов и нападений извне, но все-таки это уже было что-то: она словно отступила на шаг назад, отклонилась и исподлобья рассматривала то, что ей предстояло. Такая новая, словно из ниоткуда явившаяся защитная способность обрадовала Ажу. Значит, она может меняться. Значит, для нее не все потеряно, и, хорошенько поразмыслив, она сможет сделать что-то стоящее, а, возможно, и что-то правильное, чтобы удержать мир, окружавший ее и ее людей, хотя бы в относительной целостности.