Снежная рапсодия. Особая операция контрразведки Добровольческой армии ВСЮР

© Владимир Положенцев, 2020

ISBN 978-5-0051-3576-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I Утренняя увертюра

Ранний, пушистый снег ложился крупными хлопьями на едва подернутые желтизной деревья. Его нещадно вмешивали в грязь сбитые солдатские сапоги, скрипучие колеса бричек и телег, растянувшейся на несколько верст колоны Добровольческой армии. Корниловцы, марковцы, дроздовцы, кадеты, ополченцы ловили снежинки, терли ими уставшие, серые лица, которые вмиг светлели.

Снежные заряды подсвечивали с востока острые лучи заходящего солнца, отчего создавалась атмосфера нереальности, неестественной торжественности. На сельской церквушке с зеленым облупленным куполом и покосившимся крестом, будто его кто-то ломал, да так и не доломал, осторожно ударил колокол. А потом сорвался на праздничный перезвон. Старался во всю – радуйтесь, православные, благой вести, светлые силы вернулись, антихрист проклятый отступил. Бум-бум-бум-там-бум-там…

Поручик караульного кавалерийского отряда 1-ой пехотной дивизии Корниловский ударной группы Александр Николаевич Обручев прикурил папиросу, тронул шпорой коня, приблизился к всаднику с погонами прапорщика, что ехал впереди за медицинской повозкой.

– Не желаете ли, Елена Николаевна, дукатку? – спросил Обручев, протягивая пачку «Царь пушка» фабрики «Дукат».

– Благодарю, поручик. – Девушка сняла красно-черную фуражку с приколотой к кокарде Георгиевской ленточкой, встряхнула пышной огненно-рыжей шевелюрой, непонятно как умещавшейся под корниловским головным убором. – Вы же знаете, я предпочитаю ароматные папироски, а у вас таких нет.

– Подождите до Орла, вот возьмем город…

– Вы в этом уверены?

– А вы нет?

– Я уверена в том, что давно пора вставать на ночёвку.

– Скоро Сергиевка, думаю, там остановимся.

– Не факт. У нашего полковника Скоблина энергии на троих. А уж у генерала Кутепова тем более.

Добровольцы прошли за сутки более 45 верст, почти не встретив сопротивления красных. С легким боем заняли Фатеж, где командующий армией генерал-лейтенант Май-Маевский устроил импровизированный митинг на центральной площади. «Вы видите, друзья мои, – пафосно говорил Владимир Зенонович, – что сопротивление жидо-большевиков с каждым днем ослабевает. Да, враг еще силен, в его рядах много обманутого красивыми посулами народа. Но большевики, как предали всю святую Русь, отдав кайзеру на поругание исконно русские земли, так и предадут своих нынешних сторонников. Их ждет жуткое похмелье!»

На эти слова раздались отдельные недвусмысленные смешки. Все прекрасно знали «спиртуозную» слабость командующего, особенно к крепленым крымским винам. На время Московского похода был объявлен жесточайший сухой закон. Двух прапорщиков, напившихся до изумления в первый же день после выступления, полевой суд приговорил к расстрелу. Но под Царицыным произошла стычка с сорокинцами, прапорщики геройски, видно с отчаяния, проявили себя и их помиловали, они отделались штрафами в сто рублей – в две месячные зарплаты. Злые языки поговаривали, что сам командующий взял в поход с десяток ящиков мадеры и в каждом занятом городе приказывает пополнять запасы «крымской амброзии».

Съехали на обочину, уступив дорогу трем английским танкам: Мк V и Mк A «Уиппет», нескольким 5-дюймовым тракторным пушкам.

– Большой театр в Москве сильно пострадал? – задал неожиданный вопрос поручик. Он знал, что Васнецова несколько лет училась в Московском Александровском военном училище, а потом принимала участие в боях на улицах города против большевиков.

Девушка недоуменно взглянула на Обручева, встряхнула огненной копной, рассмеялась:

– А почему вас теперь занимает Большой театр, поручик?

– Любил, знаете ли, смотреть в Большом балет. Неоднократно ходил на «Дон Кихота» Минкуса.

– Вы?! – изумилась Васнецова.

– Знаю, не мужественное это дело, уважать балет. Но я просто млею от «Шопенианы», «Египетских ночей», «Карнавала», а «Половецкие пляски» в «Князе Игоре»…? Это невероятная гармония музыки и изысканного языка танца. Ну что вы смеетесь?

– Нет, я рада и приятно удивлена, что такой герой, отчаянный воин не чужд высокого искусства. У Большого театра красные с анархистами выставили пушки и били по Кремлю, где мы укрывались. Мы артиллерией не отвечали, ее у нас просто не было. Когда я его в последний раз видела, он был цел.

– Как же вам удалось уйти из окруженного Кремля?

– Как ляхам в свое время, ха-ха. Впрочем, не очень и смешно. По старому подземному лазу от Водовзводной башни через Москва-реку. Выбрались за Болотной площадью, у Софийской церкви. Там затерялись в бывших овощных рядах и ночью ушли из города по Волоцкой дороге.

– С вами была Белая бестия?

– Атаманша Белоглазова? Конечно. Наш октябрьский выпуск в училище состоял из 25 девчонок-прапорщиков. Все бились с восставшими большевиками. Почтив все… Моя близкая подруга, баронесса София де Боде отстреливалась до последнего патрона из нагана, когда ее отряд окружили на Солянке… Софу схватили пьяные солдаты, хотели повесть голышом за ноги, уже начали срывать одежду. Анархисты за нее вступились, между ними и большевиками даже завязалась потасовка. Тут мы с офицерами училища и кадетами подоспели. Красные убежали, а анархисты пробормотали что-то невнятное и тоже ушли. Они нас обманули, обещали предупредить, если большевики задумают бунт, а сами не только не предупредили, но и примкнули к ним. Надеюсь, теперь они поняли, с кем связались. Красные их еще отблагодарят, по-марксистски. А почему вы спросили про атаманшу?

Поручик пожал плечами:

– Не знаю. О ней ничего не слышно, а еще недавно её имя было у всех на слуху.

– Да уж, Анюта повеселила народ.

Все в Добровольческой армии знали историю Анны Владимировны Белоглазовой- командира отдельного партизанского отряда полка генерала Маркова. Влюбилась в пленного красного офицера, которого сама взяла на шпагу, уговорила вступить в Деникинскую армию. Когда тот попал в плен, пошла его спасать, а ненаглядный оказался красным шпиком.

– Невероятный, безумный поступок, – сказал Обручев, поглядывая на Елену.

– Зато, какая роковая любовь. Эх! Что и говорить, навела Бестия шороху. Ха-ха.

Васнецова закатила зеленые, миндалевидные глаза, втянула воздух несколько крючковатым носом, который ее не портил, но придавал некоторую птичью хищность.

И ты не промах, подумал Обручев. Он не мог понять, чем привлекает его Васнецова. Из столбовых дворянок, внешность необычная, огненная, однако, красавицей не назовешь. Главное, внутри у нее есть невероятный магнит, который однажды притянув, не отпускает. Выражением лица чем-то напоминает «Жницу» с картины художника однофамильца Васнецова. Так прапорщика в армии и прозвали – Жница. Александру не нравилось это прозвище, он и за глаза никогда её так не называл. Не разобравшись в себе, поручик не делал явных попыток сближения, не искал специально с ней встреч, но при случае заговаривал на самые разные темы, как теперь.

Рядом торопливо прогромыхала телега, крытая брезентом. На ухабах в ней позвякивали бутылки. Некоторое время двигались молча, потом Елена мрачно сказала:

– Плохо, когда командующий пьяница. Это до добра не доведет. Всех нас.

– Деникин считает, что сей порок Владимира Зеноновича не станет препятствием на пути к Москве. К тому же генерал, насколько знаю, остался Фатеже и собирается в Харьков. Это не то, о чем вы подумали – карболка для дезинфекции.

– А сам-то Деникин, почему не повел армию? Боится сесть в ледяную лужу, как когда-то с Екатеринодаром? Не уберегли генерала Корнилова. Вот был настоящий полководец.

– Тише, Елена Николаевна, – поручик вновь протянул прапорщику папиросу. – Услышат. Могут быть неприятности.

– Какие неприятности? Вот подтянут красные к Орлу чухонцев да китайцев с ляхами, тогда начнутся крупные неприятности. Еще и хохлы как кость в горле. Признал бы Деникин польскую да хохлацкую независимость, черт бы с ними, во всяком случае, меньше врагов бы у нас сейчас было. А так… Нас всего ничего, союзники одним железным хламом помогают, а их тьма тьмущая. Мы для толпы олицетворение старого, ей наплевать на наши лозунги про европейскую демократию, новое Учредительное собрание. Она хочет свежего, неизведанного, пусть и обмана, но яркого, завораживающего. Вот большевики и постарались, дали ей этот наркотический дурман. Победят, кровью зальют страну, нашествие Батыя пустяком покажется. Однако рано или поздно туман рассеется, красная империя рухнет.

– Вы считаете, что большевики не способны построить крепкое государство?

– Почему же. На насилии, на фактическом возвращении рабовладельческого строя, с диктатурой их партии. На создании концентрационных лагерей, на подобие австрийских, под эгидой мира, равенства, братства, то, что они рисуют на плакатах. А на самом деле, на основе человеконенавистнического жидо-марксизма, проповедующего классовую борьбу. То есть ненависть человека к человеку. А как только мертвая большевистская хватка ослабнет, их квазигосударство перестанет существовать. Надеюсь, до этого не дойдет, мы победим.

– Вы хорошо знаете тему.

– Я внимательно слушала в Александровском училище курс политической философии. У нас были хорошие преподаватели. Один из них, кстати, красный комфронта Егоров.

– Это заметно.

– К сожалению, большевики действуют более продумано, чем наше командование. Барон Врангель пытался убедить генерала Деникина в том, что его московская затея – смертный приговор для армии Юга России. Я слышала, как он это говорил генералу Юзефовичу. Но тщетно, Деникин остался на своем. По мнению Врангеля, нужно было до зимы оставаться под Царицыным.

– И после этого вы уверены в нашей победе?

– Конечно. Но из-за ошибок она нам дорого обойдется.

Елена подставила ладонь, на которые легли снежинки, подхватила их розовым язычком, по-детски засмеялась:

– Хорошо! Прямо снежная рапсодия, неожиданная импровизация природы. Главное, чтобы она не обернулась для нас реквиемом.

– Вы сплошной оптимизм, Елена Николаевна, – покачал головой поручик, закуривая очередную «дукатку». – Зачем же тогда напросились в поход?

Вопрос был неслучаен. После того как Елена вместе с подругами по училищу пробралась на Дон, их дороги с некоторыми из них разошлись. Сначала Васнецова оказалась в Донском войске генерала Краснова. Его адъютант Гусельщиков округлил глаза: «Васнецова? Уж не дочь ли начальника контрразведки Деникина полковника Васнецова?» «Нет», – соврала она. Елена не хотела быть в одной армии с отцом. Мало того, что в младенчестве он бросил их с матерью, уйдя к молодой девице, так еще теперь наверняка будет изображать из себя перед окружающими заботливого отца. Поэтому, когда поняла, что с Красновым ей не по пути – тот наладил с немцами деловые контакты – с помощью тех же подружек, обосновавшихся в штабе ВСЮР, решила перейти в Кавказскую армию Врангеля. Но без отца все равно не обошлось. Он встретился с ней в Таганроге и долго не мог найти темы для разговора, молчал. Елена тоже чувствовала себя неловко. «Прости», – наконец сказал полковник, стоя у окна к ней спиной. «Попробую», – ответила она. Тот резко обернулся, схватил ее за плечи: «Я бросил не тебя. С Екатериной я не мог больше оставаться, она…» «Не надо, – перебила его Елена. – Ничего не хочу слушать. Помоги, если сможешь». «Зачем тебе это война? Союзные транспорты регулярно ходят в Марсель. Я дам тебе денег. Хочешь, бери с собой своих подруг. Генерал Дюмениль поможет вам устроиться во Франции. Ницца, Антиб, Мантона…» «Кавказской армией командует твой старый друг Петр Николаевич Врангель». «Хорошо, – вздохнул полковник. – Я поговорю, чтобы тебя определи в его штаб». «Спасибо». Однако в штабе Васнецова не задержалась. Когда заговорили о Московской директиве, она попросилась у командира 1-го армейского корпуса генерала Кутепова зачислить ее в один из Корниловских полков, под начало полковника Скоблина. Тот был против: «Зачем мне эта прапорщица, отвечай потом перед контрразведкой», но потом махнул рукой – «нам теперь каждый человек дорог». Ее зачислили в караульный кавалерийский отряд 2-го Корниловского полка. В задачи Васнецовой и еще полсотни дам, входила охрана полевых лазаретов и продовольственных обозов. Но это, что касалось прямых обязанностей. Все женщины отряда, которым руководил поручик Обручев, принимали участие в сражениях. Елена проявила себя неоднократно. На днях взяла в плен заместителя начальника штаба 13-ой армии Ударной группы красных, бывшего подполковника артиллерии, героя – брусиловца Антона Петровича Вербера. Тот клялся, что оказался у большевиков по принуждению, всегда мечтал вернуться к своим. Рассказал, что в районе Карачёва красные накапливают резервы для контрудара встык между Корниловской группой и Дроздовской дивизией. Генерал Кутепов сначала хотел повесить перевертыша, но передумал – может, на что еще и сгодится. Сведения Вербера были важными, их передали генералу Май-Маевскому. Предложили остановить на время продвижение к Орлу и всей мощью обрушиться на Ударную группу красных. Но Владимир Зенонович приказал продолжать двигаться вперед на Кромы, которые являются «орловским» ключом. Кутепов в сердцах говорил Скоблину: «Этот алкоголик завалит всё дело. Я Орёл возьму, но мой фронт выдвинется как сахарная голова. Когда Ударная группа противника перейдёт в наступление и будет бить по моим флангам, я не смогу маневрировать». «У нас нет выбора, – ответил Скоблин. – Во всяком случае, мы теперь хотя бы знаем намерения большевиков». Приняли решение укрепить дроздовцев полком марковцев и несколькими отрядами корниловцев. Генерал Кутепов тогда расцеловал Елену, подарил ей огромный букет полевых цветов, которые набрал сам.

О планах красных Васнецова знала, поэтому и высказал свои опасения поручику Обручеву.

– Напросилась в поход, потому что не люблю неопределенности, предпочитаю, чтобы история творилась с моим участием, Александр Николаевич.

– Можно просто – Александр.

– Не «можно», поручик, в походе не до фамильярностей. И вообще, пора делать объезд колонны.

Она натянула поводья серой в яблоках лошади, собираясь двинуться вперед. Ее остановил зычный голос адъютанта командира 2-го Корниловского полка Левитова. Лицо его было строгим, будто он искал Васнецову целый день и почему-то не мог найти.

– Госпожа прапорщик, потрудитесь незамедлительно прибыть к полковнику Скоблину. Они вас ожидают в доме купца Потапова, это у речки, за церковью.

Оказалось, что авангард колоны уже вошел в Сергиевку, началось размещение на ночь. За речушкой Свапой выставили посты, дозорные разъезды направились на север к Тросне и на запад в сторону Городного.

Начальник Корниловской дивизии полковник Николай Владимирович Скоблин встретил Васнецову радушно, будто у себя дома. Хозяев не было – или сбежали от красных, или сгинули в круговерти лихолетья. Дом предоставил под ночлег командирам староста села – одноногий длинный старик с Георгиевскими крестами на выцветшем синем пиджаке по имени Амос. Он подгонял баб, которые ставили на стол хлеб, овощи, медный, мятый самовар, самогон. Одна принесла в чугунке вареную курицу, видно, сваренную для себя. Она поставила чугунок на стол и вдруг упала на колени перед сидевшим на скрипучем стуле полковником. Схватила его руку, прижала к щеке, по которой ручьями потекли слезы.

– Миленькие, родненькие, мы вас так ждали! Столько натерпелись от красных нелюдей, кто бы знал…

Женщина начала целовать руку Скоблена, тот высвободился, поднял её с колен. Николай Владимирович явно растерялся.

– Полно, не надо. Мы еще не одолели врага.

– Только одолейте, – всхлипнула женщина, вытерла по-детски кулаками слезы. – Я одного не пойму, как же так, ведь большевики такие же русские люди, мы недавно одному богу молились, как же они вмиг превратились в люциферово племя? Батюшку Онуфрия в Городищах живьем закопали.

Скоблин сам не раз задавал себе этот вопрос, но найти ответа на него за несколько лет Гражданской войны так и не смог. И вдруг теперь ответ появился в его голове.

– В нас всех теперь черт. Мы слишком долго были рабами. Раб, получивший право убивать, страшнее самого страшного зверя. Простите нас.

– Вас-то за что? – Баба тяжело вздохнула.

– За то, что не отговорили царя Николая от войны. Если б не она, не повылезали бы эти демоны из нас.

– Молодой совсем, неужто к царю имел доступ?

– Нет, конечно, я в 1914-ом только военное училище прапорщиком закончил. За всех русских военных извиняюсь.

– Молодой еще, – повторила тетка, а уже вон какой командир. – Ладно, кушайте, отдыхайте. Одна нижайшая просьба – не покидайте больше нас, не оставляйте более на растерзание этим нехристям. Церквы в округе обобрали, батюшек заставляли, каких не поубивали, им портянки и исподнее стирать.

Баба опять всплакнул и, прикрыв мокрые глаза рукой, вышла из дома.

Полковник пригласил Елену к столу, положил свою именную Георгиевскую шашку на низкую, аккуратно застеленную девичью кровать, словно хозяева все еще здесь жили.

Васнецова села на скамью, попыталась найти глазами икону, но угол, где обычно в светлице размещаются образа, был пуст.

– Кушайте, Елена Николаевна, – предложил Скоблин, но ее и не надо было упрашивать. Она, ничуть не стесняясь, уже отрывала курице ногу.

Полковник про себя ухмыльнулся – вот что значит дочь контрразведчика, никаких комплексов. Правда, говорят, он их с матерью бросил, когда Елена была с ноготок, но какая разница – кровь-то одна.

– Может, винца? – Скоблин взялся за бутыль с самогоном.

– А как же сухой закон? – ухмыльнулась Васнецова.

– Сухой закон, как пост. Тем, кто в пути, дозволяется его нарушать. Или желаете крымской мадеры? Владимир Зенонович распорядился выделить пару ящиков. Вы же знаете его слабость к мадере.

– Знаю, – кивнула прапорщик. – Вы что же, господин полковник, распивать меня на брудершафт пригласили или, может, соблазнить решили, по пути, так сказать, к победе? Так я…

– Что вы, Елена Николаевна, как вы могли подумать. Никогда бы на вас не польстился… Господи, что я говорю. Я хотел сказать, вы очень привлекательная и соблазнительная девушка, но теперь, когда…

Договорить он не успел. Дверь распахнулась и в светлицу, пригибаясь, вошел командующий 1-ым корпусом генерал-майор Кутепов. Александр Павлович тоже собрался перекреститься на образа, но не найдя их, кинул фуражку в угол, вытер рукой гладкую, как шар, лысину.

– О, вы уже вечерите? Славно. Здравствуйте, госпожа Васнецова, рад вас видеть.

На этот раз Елена застеснялась. Как-то некрасиво – она «вечерит» вместе со своим непосредственным командиром, да еще с самогоном на столе.

Но Кутепова это явно не смутило. Он приобнял Васнецову за плечи, сел рядом со Скоблиным.

– Как здоровье батюшки, уважаемого Петра Николаевича? Ах, да, что я спрашиваю, полковник Васнецов при командующем в Таганроге. Хм. У нас к вам серьезное дело, Елена Николаевна, – сказал он. Его черные усы и бородка торчали торчком.

Фуражку генерала подхватил староста Амос, застыл рядом, опираясь на костыль и сверля офицеров готовыми на всё, острыми как шипы, глазами.

– Оставь нас, старик, – велел Кутепов, кликнул своего адъютанта подпоручика Скворцова. – Следите, чтоб никто лишний сюда нос не сунул. Когда дам команду, приведёте этого… ну, вы поняли. И еще. Кто будет в селе мародерствовать, лично вздену на первом столбе. Ясно? Исполняйте.

Генерал налил из самовара кипятку в глиняную чашку, добавил травяного отвара из чайничка, поставил перед Еленой. Другую чашку предложил полковнику, но тот отказался. Перелил отвар в блюдце, Кутепов пить его не стал, поставил на стол. Пар, поднимавшийся из блюдца, терялся в его черной, плотной будто театральной, бородке. Васнецова внимательно на него смотрела, вытирая «куриные» губы рушником.

– Ситуация сложная, – наконец перешел к делу генерал. – Большевики в спешном порядке перебрасывают на Южный фронт латышей. Это несколько стрелковых полков о четырех десятках пушек. Готовятся ударить нам во фланг и «червонцы».

Елена кивнула. Она только что говорила об этой опасности Обручеву. «Червонцами» добровольцы называли советское украинское «червонное» казачество.

– А это, по нашим данным, почти полторы тысячи сабель, 50 пулеметов, с десяток орудий. Подходят и эстонцы. С северо-запада Егоров, назначенный на днях, как вы знаете, командующим войсками Южного фронта, подтягивает 13-ую армию Геккера, 14-ую Уборевича, которой раньше и руководил.

– Вы должны знать Егорова, – вставил Скоблин.

Васнецова снова кивнула:

– Да, Александр Ильич некоторое время преподавал у нас в училище военные науки. Потом его перевели, кажется, в Тифлис.

– Ну вот, видите как хорошо! – воскликнул Кутепов.

Вскинув на генерала зеленые глаза, Елена заморгала, давая понять, что не поняла чего же тут хорошего.

– А Марию Вербер вы знали? – продолжал удивлять генерал.

– Разумеется. Она училась курсом старше. Ее убили в первый день боев.

– Жаль, очень жаль, хотя как на это посмотреть. Скворцов, давай!

В светлицу, наполненную вечерним сумраком, вошел высокий седой военный без погон и ремней. Его высокий лоб был наморщен, будто он испытывал зубную боль. Это был тот самый подполковник Вербер, штабной начальник 13-ой армии, которого она взяла под селом Удалым в плен. Мария Вербер и этот красный… Надо же, кто бы мог подумать.

Пленного сопровождал капитан контрразведки 1-го армейского корпуса Подоленцев. Елена знала, что его недолюбливают офицеры, за глаза переиначивают его фамилию на «Подлецов». Почему? Возможно, потому что военные вообще не любят «шпиков», а, может, и потому, что он был скор на расправу: расстреливал сходу не только пленных большевиков, но и проштрафившихся солдат. И внешность у него не очень приятная – острый нос, маленькие, пороховые глаза, которые моментально вспыхивают, если его что-то не устраивает или не раздражает. Елена с ним виделась несколько раз, в частности, при зачислении во 2-ой Корниловский полк.

Капитан тогда взял ее за руку, слегка нагнулся, поцеловал, оставив на пальцах, словно специально, липкую, паучью слюну. «Рад знакомству с дочерью самого господина Васнецова – столпа, можно сказать без преувеличения, отечественной контрразведки».

Как его имя-отчество Елена не помнила. Этот пробел сразу восполнил генерал Кутепов:

– Садитесь, господа. А вы, Аполлинарий Матвеевич, ужинали?

– Благодарю, господин генерал, я сыт, – ответил капитан. – Позвольте задать госпоже Васнецовой пару вопросов?

– Разумеется, – кивнул Кутепов. – Но прежде хотел бы сам представить сего господина. Это Антон Петрович Вербер, плененный вами, Елена Николаевна, и одновременно отец вашей бывшей сокурсницы Марии Вербер.

– Я уже догадалась, – ухмыльнулась Елена, вскинув густые брови, – хотя вначале посчитала просто однофамильцем Марии. Мало ли в России немцев?

– Вы знали мою дочь? – спросил Вербер.

– Были знакомы.

– И когда она… как это произошло?

– Точно не знаю. 27 октября в Александровском училище собрались сотни офицеров, юнкеров, кадетов, студентов, что были возмущены «красным» восстанием. Решили бороться с большевиками. Они имели подавляющее превосходство в Советах, но это ведь не повод узурпировать власть. Петроград не пример для подражания. Студенты поставили баррикады на Большой Никитской, Солянке, Моховой, с ними была, насколько знаю, и Мария. Они помечали баррикады белыми флажками, называли себя «белой гвардией».

– Вот откуда началось великое «Белое дело»! – воскликнул Кутепов. – Героические ребята, жаль многие погибли.

– В тот же день, вечером, завязались перестрелки, – продолжала Елена. – Мы с пятью девчонками прикрывали подступы к училищу со стороны Смоленского рынка. Нам выдали винтовки. У меня был еще и револьвер. Но большевики нахлынули лавиной.

По ее словам, из Питера красным на помощь приехали тысячи матросов. Кадеты училища, юнкера и офицеры округа, укрылись в Кремле. Большевики побили из пушек кремлевские стены со стороны университета, хотели сделать пролом у Троицкой башни. Потом красные газеты писали, что после однодневного перемирия «кадеты» хитростью проникли в Кремль и «подло перестреляли» кремлевскую охрану.

– Не было этого, – говорила эмоционально Елена, – мы пришли, чтобы укрыться от бесчинствующих в городе матросов, а красная охрана Кремля исподтишка напала на нас. Завязался бой. Тогда мы взяли верх, но положение сложилось для нас отчаянное. 2-го ноября мы ушли через подземный ход. О том, что Мария погибла на Моховой, у здания университета, мне рассказала ее подруга Нина Бирюкова, она была с ней. Большевики били из пушек картечью. Одним выстрелом положили, по ее словам, сразу десять человек. Бирюковой удалось пробраться дворами к Большому каменному мосту, а там, через Боровицкие ворота, в Кремль. Они были почему-то не заперты – заходи не хочу, но об этом никто не знал.