- -
- 100%
- +
Сидел он напротив окна, и представлялся мне какой-то тенью, неясно было поначалу, чего хочет от нас этот человек? А он, как потом оказалось, ждал от нас поддержки и участия в восстановлении порядка в казачьем войске.
На выборный круг пригласили только меня и В. Ю. Погосова (атамана нашего ГКО «Читинское»), как наиболее благонадёжных и предсказуемых. Остальных черносотенцев за двери зала не пустили, как самозванцев. Да и слава «националистов», «русских фашистов» ещё ходила за нами по пятам долго, пугала многих и отталкивала. Связываться с нами мало кто хотел.
Бобров действует
Какое-то время наши черносотенные казаки не были вхожи в официальное войско, которое после Большого круга 2010 года возглавил Сергей Григорьевич Бобров. Но переговоры шли. Чтобы сделать нас легитимными, необходимо было, чтобы все 30 человек прошли процедуру вступления в реестровое Читинское ГКО, где атаманом был Шешуков. Все знали, что если нас принять туда, то мы быстро возьмём там власть на ближайшем же круге – большинство-то однозначно будет за нами. Поэтому нас сначала хотели принимать в индивидуальном порядке по прошениям. Стало понятно, что это лишь хитрый ход Шешукова. Примут человек пять-десять, а остальных как националистов-фашистов отсеют. И наш атаман Погосов выдвинул ультиматум: или мы входим в реестр все сразу, или мы продолжаем казаковать самостоятельно. Бобров поддержал первый вариант.
Круг проходил в конференц-зале Кафедрального собора. Присутствовал сам Бобров (как казак ЧГКО), бывший атаман Богданов, городской атаман Шешуков и реестровые городские казаки, сколько удалось собрать. Кругу предшествовала большая подготовительная работа. У фактически выродившегося реестрового ЧГКО не оставалось никаких шансов кроме одного – уступить место набравшему вес и авторитет ГКО «Читинское». Всё было устроено максимально честно и прозрачно. Перед кругом Шешуков и Погосов сложили с себя полномочия атаманов, и сразу после принятия казаков-черносотенцев в реестр, состоялись новые выборы. Так как большинство было у нас, то и вновь избранным атаманом стал войсковой старшина Погосов.
Конечно, в прекращении противостояния и объединении городского казачества была заслуга атамана войска Боброва. Прекращение склок, желание выслушать всех, предоставить возможность работать на благо общества любому казаку без оглядки на его бывшие промахи – такова была позиция Боброва.
Бывало, кто-то его костерит за глаза, пишет на него какие-нибудь пасквили в газету или на сайты, а он говорит:
– Ничего! У нас казачья демократия! Пусть пишет! И пусть приходит к нам, мы ему должность дадим – пусть покажет, как надо работать. А мы посмотрим, оценим! – и улыбается хитро, как тунгус.
Многие укоряли его за такую мягкотелость, говорили, что с врагами нужно расправляться раз и навсегда, а опираться только на преданных союзников. Но атаман не слушал, гнул свою линию. Раз и навсегда на одном из кругов он снял с повестки претензии к бывшему атаману войска А. В. Богданову, которые всегда сытно питали казачью оппозицию и добавляли ей политические очки.
К сожалению, он не стремился к живой работе на местах. Мало ездил по станицам, мало встречался с простыми казаками, мало вникал в их нужды. Свою работу он сосредоточил на бумагах. Отчасти это было правильно. В имеющихся документах надо было навести порядок, а так же выработать новые, по которым предстояло продолжать программную работу с администрацией края, добиваться от неё внимания, льгот, преференций и денег.
Какой бы вопрос не поднимался на утренней планёрке, Бобров всегда доставал толстую папку с файлами и, самодовольно усмехаясь, доставал из файла нужную бумагу и приговаривал:
– А вот… у меня есть такой документ… от такого-то числа… номер исходящего такой-то… А вот ответ…
И он, действительно, заваливал администрацию Губернатора своими предложениями, инициативами, расчётами… Все понимали, что чиновники только отписываются, что атаман их нервирует, заставляет изворачиваться, и что это долго не может продолжаться и когда-то они просто от него попытаются избавиться.
Международный конёк Боброва
В 2011 году Читу посетил молодой казак, потомок русских эмигрантов в Австралии Симеон Бойков. История эта уже обросла легендами.
Я не был свидетелем встречи атамана Забайкальского казачьего войска Боброва с Симеоном Бойковым, но сам Бойков рассказывает об этом так.
До поездки в Читу он уже побывал в Москве и в Иркутске, где разыскивал родственников своей семьи. В Забайкалье у него тоже остались корни по линии бабушки Софьи Михайловны, отец которой родился в селе Шоноктуй. Времени для поездки туда уже не оставалось. Семёну надо было возвращаться в Австралию. Чтобы хоть как-то запечатлеть своё пребывание в Забайкалье, на земле предков, и чтобы было о чем рассказать и показать многочисленным потомкам забайкальских казаков на Зелёном континенте, Семён обратился к казачьему генералу с такой просьбой:
– Сергей Григорьевич, а вы не могли бы выписать мне удостоверение забайкальского казака?
– Не вопрос! – отозвался на просьбу атаман.
Он открыл сейф, достал чистый бланк удостоверения и начал писать:
– Бойков… Симеон Михайлович… Год рождения… Место жительства – Сидней, Австралия…
Дошёл до следующей графы и задумался:
– Вот тут надо писать, к какой станице тебя приписать… Казак обязан состоять в каком-нибудь первичном казачьем обществе…
– Ну пусть будет Читинское… – подсказал кто-то рядом.
– Нельзя! – отрубил атаман. – Казака на круге принимают… Круга не было…
Подумал немного.
– А давай напишем «Австралийская станица»? А? Посольская Австралийская станица – звучит!
Так с лёгкой руки Боброва появилась неведомая никому далёкая казачья станица. На удостоверении поставили круглую гербовую войсковую печать и вручили вновь испечённому казаку – послу ЗКВ на далёком континенте.
Может быть, и остались бы эти корочки с печатью своеобразным сувениром на память о Забайкалье, но не таков оказался Симеон Бойков! Принятие своего посланника в Забайкальское войско послужило детонатором в русской диаспоре в Австралии. Там будто информационная бомба рванула. И через какое-то время в Сиднее было образовано настоящее казачье общество, а с появлением станиц в Брисбене, Мельбурне, Данденонге образовался целый отдел – филиал Забайкальского казачьего войска за рубежом.
Конечно, это вызвало растерянность в российском министерстве юстиции, в МИДе, но русские казаки опять, как 350 лет назад осваивали новые рубежи. Опыт создания посольской станицы в Австралии дал толчок к разработке методических рекомендаций МИДа для всех казачьих войск.
Бобров же продолжил международную деятельность. Через какое-то время Посольская станица ЗКВ была учреждена в Канаде. Появились планы учреждения станиц в Монголии и Китае.
Кстати, бурная деятельность Боброва на международной арене послужила одной из причин досрочного прекращения его атаманских полномочий.
Господин атаман!
Я при атамане Боброве занимал в войске сразу две должности: заместителя по взаимодействию с РПЦ и по взаимодействию со СМИ. Первая должность требовала составления скучных и ненужных отчётов, а вот вторая доставляла удовольствие! Кроме пресс-релизов я писал много своих мыслей в блог, который стал местом, откуда все черпали информацию о происходящем в войске.
Сам Бобров читал его редко, скандальные материалы доходили до него с большим опозданием. И, как правило, в искажённом виде. Он сразу же в порыве ярости звонил мне и после короткой преамбулы, сдобренной десятиэтажными матами, успокаивался и говорил:
– Пришли мне, Мефодич, ссылку на эту статью!
Я присылал, а потом при встрече Бобров с доброй улыбкой делился своим мнением о прочитанном:
– Великолепно пишешь, Мефодич!
Много раз я ездил с Бобровым на различные мероприятия, по районам края. В декабре 2013 года вместе с ним и австралийским атаманом Бойковым летали в Москву. Семён с Бобровым до сих пор настоящие друзья. Бойков постоянно подтрунивал над Бобровым, напоминая ему его прошлое в ГРУ, потому что Бобров постоянно в речи употреблял такие выражения как «спецоперация», «информационная разведка», «скрытое наблюдение»… Он также постоянно инструктировал Бойкова, как командир солдата перед увольнением в город, чтобы Семён чего-нибудь не сотворил скандального, находясь в России.
Выпить Бобров мог крепко, но никогда не терял над собой контроля. За богатым столом с обилием спиртного у него всегда разгорался страшный аппетит.
Бобров никогда не кичился своим казачьим генеральским чином, в общении с казаками всегда был на равных, шутил, иногда переругивался. Но никогда не обижался на тех, кто отпускал шутки или критику в его адрес.
Спорил он горячо и своеобразно. Он мог бесконечно выслушивать аргументы оппонента, но резко менял тему спора или продолжал свою линию после короткой фразы: «Вопрос не в этом!» Порою он просто сбивал с толку собеседника этими словами. «А в чем же тогда вопрос?» – недоумевал человек после того, как долго что-то доказывал.
Ещё из любимых слов Боброва – «чётко» и «конкретно». Главное для него было всегда чётко и конкретно высказать свою позицию, а там – будь что будет. Он и до сих пор рассылает по электронным адресам свои «мысли», с такой припиской: «Многое идёт не так, как нужно было бы правильно. Направляю свои ответные мысли в мировое информационное пространство… Почитайте, тут все чётко и конкретно…»
Как атаман Бобров писал Президенту Путину письмо с анализом провальной деятельности Губернатора Гениатулина, как давал наказ новому Губернатору Ильковскому, как потом уходил со своего поста – об этом можно много бы написать…
Просто в этой главе я хотел запечатлеть и часть своей биографии. Что судьба свела меня и с таким неординарным начальником по линии казачества. И которого я с большим уважением называл «господин атаман».
Владыка Евстафий
Вспоминаю о своих встречах с владыкой Евстафием, который управлял Читинской и Забайкальской епархией с 2000 по 2014 годы. Не скажу, что я с ним был близко знаком. Но всё-таки несколько раз сталкивался с ним по долгу службы в Управлении Федеральной службы исполнения наказаний по Забайкальскому краю, во время моего участия в деятельности Читинского отделения «Союза Русского Народа» и лично, когда у меня возникли сложности во втором браке.
Но сначала я расскажу о себе. О моей, если можно так выразиться, православной биографии.
Моя генеральная исповедь
После падения в СССР коммунистической власти долгое время единственной действующей религиозной организацией в Чите и Читинской области оставался кафедральный храм Воскресения Господня на улице 9-го января (кстати, бывший польский костёл). Там я и крестился. Произошло это 10 февраля 1990 года. Но после совершённого таинства я заходил в церковь крайне редко. Бывало, поставлю свечку, постою минут 10—15 в тесной толпе прихожан, ничего не понимая, что происходит, и ухожу.
Впервые в жизни я исповедовался и причащался только в 2003 году. Тогда у меня появился приятель Саша Сандрогайлов, с которым меня познакомила Таня Бурдуковская. Таня работала вместе со мной корреспондентом газеты, где я был редактором. Саша был очень набожным, мама его была заведующей епархиальным складом. Саша знал всех священников, был хорошо осведомлён о внутренней жизни церкви и говорил о вере всегда просто, где-то даже с юмором. Мне это нравилось. Саша тоже, как и я, писал стихи, интересовался нашей «тюремной» газетой и стал частым гостем в редакции.
Однажды, узнав, что я ни разу не причащался, Саша предложил мне помочь преодолеть внутренний барьер, а точнее, элементарную религиозную неграмотность. Я согласился.
Саша принёс мне на работу молитвослов, рассказал, какие молитвы я должен вычитывать, что нужно обязательно прочитать перед первой исповедью.
– У тебя будет генеральная исповедь! – торжественно объявил он.
– А что это такое? – спросил я.
– Это значит, что ты будешь каяться во всех своих грехах с самого детства!
– Как же я буду всё это рассказывать? Да и всех грехов-то не вспомню!
– Ну, вот тут в конце молитвослова есть списочек, – Саша нашёл в книжке нужные страницы. – Возьмёшь листок бумаги, и все грехи будешь выписывать. Понял?
– Понял…
Список у меня получился очень длинным.
В назначенный день рано-рано утром я пришёл в Свято-Воскресенский храм. Ещё было темно на улице, и в храме тоже стоял полумрак. Висела таинственная тишина. Людей ещё было немного. Но справа к аналою, на котором лежали Крест и Евангелие выстроилась уже длиннющая очередь. Я с радостью увидел Сашу и его маму. Саша отличался богатырской полнотой, медлительностью, а ещё он очень выразительно накладывал на себя крестное знамение – тяжёлой рукой он будто с силой вбивал гвозди: в лоб, круглый выдающийся живот, плечи.
Я, понятно, волновался, теребил в кармане листок, мелко исписанный грехами, прокручивал в уме, как я буду подходить к священнику, что делать и говорить… Саша тоже готовился к причащению, но в очередь становиться не спешил, хотя исповедь уже началась. Позже я понял, почему. Через какое-то время слева алтарник быстро принёс и установил ещё один аналой, и скоро из алтаря вышел невысокий, кругленький священник, в очках, с белыми гладкими щеками, яркими пухлыми губами. Это был отец Симеон (Зимняков). Я догадался, что мама Саши попросила его по знакомству исповедать отдельно сына, а заодно и меня. Саша прошёл к аналою первым. Тоже со списком. Я внимательно наблюдал за его действиями. Мне предстояло делать то же самое.
Наконец я подошёл нетвёрдой походкой к аналою, возле которого стоял отец Симеон. Позже я хорошо узнаю этого священника, любителя вкусно покушать, немного ленивого и шутливого. Это он потом, когда я соберусь в крестный ход на озеро Иргень и подойду к нему за благословением скажет: «Ещё один ненормальный!» А тогда, в первый раз, я очень его стеснялся.
– Как зовут? – спросил он.
– Александр.
– Ну, рассказывай…
Я достал свой листок, густо исписанный, услышал тяжкий вздох отца Симеона и стал с чувством, с толком читать: «Аз, грешный Александр, исповедую тебе, честный отче…» Я не отступал от методички, которую дал мне Саша Сандрогайлов и считал своим долгом выдерживать высокий стиль трудного для меня в ту пору церковнославянского языка. Я зачитывал свои грехи более получаса, иногда останавливаясь и поясняя содеянное. Мне показалось, что отец Симеон даже пару раз зевнул. Среди грехов были и такие, за которые, как я тогда уже знал, отлучали от причастия. Но всё обошлось. Когда я закончил, отец Симеон накинул мне на голову епитрахиль и скороговоркой прочитал разрешительную молитву.
К отцу Симеону выстроилась уже новая очередь, но он, выслушав следом за мной какую-то бабулю, быстро забрал с аналоя Евангелие и Крест и скрылся в алтаре. А помощник вскоре убрал и сам аналой. Так что моя первая исповедь была организована для меня по знакомству.
Но и после этого я редко ходил в храм. И только с 2005 года, примерно с ноября, я стал участвовать в литургии каждое воскресенье. На то были причины, но о них как-нибудь в другой раз.
Евстафий Строитель
Епископа Читинского и Забайкальского Евстафия не зря называли Строителем. До него новые храмы в Читинской области и Бурятии (его епископство распространялось и на Республику Бурятия) не строились. Времена были тяжёлые и еле-еле восстанавливались даже старые, возвращённые государством культовые здания. Например, здание бывшего миссионерского училища, что рядом с администрацией (бывшим обкомом КПСС) стало Спасо-Преображенской церковью.
А тут пришёл новый епископ и сразу принялся возводить Кафедральный собор. Я тогда мало интересовался жизнью епархии и только из газет, из теленовостей узнавал о том, что собираются возводить новый собор. Было много дискуссий на этот счёт. Особенно ожесточённая борьба шла за место строительства. Наконец с большими трудностями епископ Евстафий и верующие при поддержке некоторых чиновников убедили общественность, что собор нужно строить у железнодорожного вокзала на месте разваливающегося стадиона «Труд». Уже тогда я чувствовал, что новый епископ обладает твёрдым характером, пользуется большим уважением читинцев, и поддержкой власть предержащих.
Решение о строительстве нового собора, который назвали в честь Казанской иконы Божьей Матери, было подписано в сентябре 2001 года, а освятили новый храм 26 сентября 2004 года. Всего три года ушло на строительство самого крупного в Сибири и на Дальнем Востоке храма.
Надо сказать, что в собор я тоже не ходил. Не был и на его освящении, которое совершал будущий Патриарх, а тогда митрополит Кирилл. Постепенно через газеты, телевидение я составил для себя образ нашего епископа как очень духовно сильного, уважаемого в обществе, авторитетного и пробивного среди руководства города и области человека.
Скоро жизнь познакомила меня с епископом Евстафием ближе.
«По единой и неоднократно!»
Как уже говорилось, я служил в УФСИН по Забайкальскому краю, возглавлял там редакцию газеты для осуждённых «Резонанс». В пору демократизации (или ещё говорили либерализации) условий отбывания наказаний большое место отводилось религиозному воспитанию. Даже сама наша уголовно-исполнительная система по-другому называется трудно выговариваемым словом «пенитенциарная», что с латинского переводится как «покаянная».
Когда советская власть приказала долго жить, в страну хлынули зарубежные проповедники из различных протестантских церквей. Руководство нашего управления поначалу не понимало, что церковь церкви рознь, и пускало проповедовать Евангелие всех, кто просился «за решётку». Тогда, в начале 90-х и позже, это было модно и прогрессивно. Да и количественно новоявленных пасторов в цивильных костюмах с галстуками было несравнимо больше, чем наших православных священников. Но со временем в исправительных колониях стали строить даже православные часовни и храмы, священники стали частыми и желанными гостями в колониях, а вот иностранным гостям (сейчас их даже называют иноагентами) мягко давали от тюремных ворот поворот, находя для запрета различные формальные поводы.
Как-то я отправился в командировку в исправительную колонию №1 в город Нерчинск. Там устанавливался крест на месте, где намечалось строительство православного храма. Молебен на месте будущего храма надлежало совершить епископу Читинскому и Забайкальскому Евстафию.
Я добирался до Нерчинска на служебной «Волге» вместе с начальником управления полковником внутренней службы Петром Андреевичем Филипповым, человеком спокойным, простым в общении, хорошим хозяйственником. А епископ прибыл на место на чёрном джипе, который, как я знаю, подарил епархии какой-то крупный предприниматель (кстати, этот джип действительно потом останется за епархией, когда владыку Евстафия перевели на новое место службы во вновь учреждённую Александровскую епархию).
К приезду архиерея в ИК-1 тщательно готовились. Небольшую группу осуждённых (как правило, в колониях не так много верующих или желающих показывать свою религиозность на людях) и сотрудников колонии построили на отведённой под строительство площадке. Быстрым шагом – владыка Евстафий худощавый, очень энергичный – епископ подошёл к собравшимся, сказал небольшую речь и приступил к молебну, в ходе которого установили деревянный крест и вкопали в землю капсулу со святыми мощами, что всегда делается при закладке нового храма. Я хорошо запомнил, что в основание храма (а он посвящался Новомученикам и исповедникам российским) были положены мощи новомученика Константина Богородского. Позже я узнал, что Константин Богородский возглавлял отделение Союза Русского Народа.
Начальник колонии Герман Валерий Яковлевич, человек верующий, сам присутствовал на богослужении, даже держал чашу со святой водой, когда владыка ходил и специальной кистью кропил собравшихся осуждённых и сотрудников.
После этого владыка Евстафий обошёл всю колонию, окропляя все помещения и встретившихся осуждённых. Он никого не останавливал, кто-то спешил уйти с дороги в дальний угол, другие, напротив, пробирались ближе к священнослужителю, чтобы на них попали капли святой воды, здоровались, улыбались, кто-то крестился, как умел.
Потом, как это всегда водится, епископ Евстафий, дьякон, полковник Филиппов и руководители колонии прошли в кабинет начальника колонии. Здесь гостей ждал накрытый стол: салаты, мясные нарезки. сыр, зелень, бутерброды с красной икрой, жареная рыба и запечённые куриные ножки, сладкие угощения. В центре стола стояла бутылка водки. После молитвы хрустальные рюмочки наполнили. Епископ произнёс небольшой тост, поблагодарил начальника за нужное дело, которое он затеял со строительством храма, а потом поднял рюмку и сказал:
– Ну, по единой! – а потом добавил с улыбкой: – и неоднократно!
Не будет молитвы – развалитесь!
В 2005 году в Москве по инициативе известного скульптора и патриота-монархиста Вячеслава Клыкова прошёл Восстановительный съезд «Союза Русского Народа». На съезд из Читы ездил студент исторического факультета ЗабГГПУ Дмитрий Саввин.
Саввин был приближенным к епископу Евстафию, сослужил вместе с ним в соборе алтарником и, как я после узнал, был ещё и его «духовным чадом».
Я к 2005 году совершенно разочаровался в партии Жириновского, в которой состоял с 1995 года, и к этому времени познакомился с людьми, которые горели желанием создать в Чите монархическую организацию. Ею и стал «Союз Русского Народа», который был учреждён по приезду из Москвы Саввина. Понятно, что информация о деятельности СРН в Чите дошла и до епископа Евстафия. Более того, он создание и деятельность СРН в Чите поддержал и благословил. Как было этого не сделать, если 100 лет назад СРН поддерживал сам Император Николай Александрович Романов, а святой праведный Иоан Крондштадский был членом Союза и освящал его хоругвь.
Председателем нашей монархической организации стал доцент ЗабГГПУ С. М. Авдеев. В неё также вошли многие известные люди в Чите: доцент кафедры русского языка и литературы ЗабГГПУ Л. В. Камедина, некоторые преподаватели этого же вуза, профессор ЗабГУ В. Н. Костромин, несколько предпринимателей, среди которых В. Ю. Погосов, нотариус Ю. В. Минаков, казаки, студенты, врачи. Одобряли нашу деятельность и священнослужители: о. Димитрий (Елисеев), ныне он митрополит, о. Симеон (Зимняков), о. Павел (Матвеев), о. Виктор Ковалёв, который даже написал заявление о приёме в СРН, как и почти вся его паства прихода храма Рождества Пресвятой Богородицы в посёлке Атамановка. Понятно, что без разрешения архиерея никто из священства с нами бы сотрудничать не стал.
Чем мы занимались? Пикеты, собрания, марши, распространение литературы. Сами мы стали выпускать газету «Русское Забайкалье», редактором которой назначили А. С. Яременко, меня – корреспондентом. Мне было приятно однажды увидеть нашу газету на столе владыки Евстафия в его епархиальном кабинете.
Владыка Евстафий наблюдал за деятельностью СРН, Саввин постоянно держал его в курсе наших дел. Даже когда СРН стала привлекать внимание правоохранительных органов, епископ не снимал своего благословения, будучи уверенным, что всё, что мы делаем – во благо России и её будущего.
На богослужения мы ходили в кафедральный собор, чтобы быть на виду у владыки Евстафия. Сначала нас ходило много, что его радовало, потом всё меньше и меньше. Кто-то из-за занятости своей не находил время посещать храм, а кто-то отошёл и от самого Союза, так как постепенно гнёт ФСБ и созданного в системе МВД отдела по борьбе с экстремизмом усиливался. Соратников просто запугивали, что уволят из вуза, что отберут бизнес и т. д. И они прекращали участвовать в наших акциях.
Однажды после службы мы подошли к владыке Евстафию – С. М. Авдеев, я и А. С. Яременко. Он посмотрел на нас с доброй улыбкой и сказал:
– Молиться надо. Не будете молиться, развалитесь…
Союз Русского Народа всегда основывался на крепкой вере. А владыка Евстафий придавал огромное значение молитве. Когда возводился собор, молитвы на стройке совершались ежедневно – и это помогало. Времена были сложные, но всегда чудесным образом находились нужные помощники, спонсоры, решались, казалось бы, нерешаемые вопросы… И я нисколько не сомневался, глядя на худое, белое, как маска, лицо владыки, на его заострённый восковый нос, на его глубоко впалые, но живые, светлые и прозорливые глаза, что он усердный молитвенник и постник…
Вышло по слову владыки. Сначала из-за каких-то внутренних разногласий наш Союз Русского Народа разделился на два отделения: Читинское и Забайкальское, потом закрыли по приговору суда газету «Русское Забайкалье», запретили «Русский марш», и вся наша деятельность сошла на нет. Впрочем, наша ситуация отражала общероссийские тенденции. Снова подтвердились слова анархиста Петра Кропоткина: «История маленькой Читы была историей всей России».