Три дня. Никто не знает, как жить

© Дмитрий Помоз, 2017

ISBN 978-5-4485-0442-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я вам сейчас скажу одну вещь, но вы её поймете не сейчас, а через 20 лет.

Розанов где-то писал: Жизнь – это урок. Человек учится всю жизнь

и в конце урок усваивает. Но он сидит одиноким старичком в пустом

гимназическом классе, учитель собрал вещи и ушёл. Урок закончен,

школа опустела. А сам ученик, вместо пятёрки в дневнике, валится в могилу.

В будние дни по ночам мой Город разрешает услышать и увидеть себя.

Я сижу на холодных коленях его серой набережной, и он рассказывает мне свои истории. Вообще он открыт всем, кто умеет прислушиваться. Ночи в августе холодные, но мне тепло, как в объятьях родителей. Тепло спокойствия и заботы гораздо крепче морозов любой ночи.

В нескольких сантиметрах у меня под ногами мелкими волнами пытается выброситься на берег река, она тоже хочет рассказать, что узнала о сегодняшнем дне, неспешно проплывая из Озера в Залив. А заодно немного залечить и успокоить рассечения, что за весь день оставили на ней сотни или даже тысячи суетливых суденышек. Будьте уверены: у воды есть память, в том числе и телесная. Вся жизнь на Земле из нее вышла, и это она тоже помнит.

По левую руку от меня буквально в паре сотнях метров, сомкнул через всю ширину реки могучие – с арматурными бицепсами руки мост. Днем по нему туда-обратно переходят и переезжают гости и жители города. Они торопятся и сигналят, улыбаются и ругаются, оглушая Город надрывным ревом задыхающихся двигателей автомобилей и своих собственных эмоций. Они срываются друг на друга, проклинают этот мост, реку и весь Город. Им мешает все, что не помогает (деля все на черное, либо белое). Особенно когда они спешат к тому, кого возможно и не видели ни разу, туда, куда спустя пол часа, не захотят вернуться даже под страхом смерти.

Ближе к полуночи мост может немного перевести дух. На улице почти нет автомобилей и людей. В эти минуты мне кажется, что каждый раз он немного со страхом или напряжением готовиться через несколько часов до утра разжать свои варикозные от постоянного напряжения руки. Будто без него за это время берега Города разойдутся, и уже ничто не сможет их свести. Хотя, в глубине души он прекрасно понимает, что этого не случится. Ведь то, что создано быть вместе и рядом – итак всегда будет рядом. А то, что нет – ни одним мостом не удержишь и не сведешь. Но это его единственная слабость. Он, как и каждый из нас, хочет верить, что создан для чего-то большего, чем то, чем он занимается изо дня в день. Но понимая, что это не так, он ждет новый день и верит, что завтра хотя бы просто снова поможет перебраться с одного берега на другой кому-то, кто везет не цели или планы, но надежду и мечту. Настоящую мечту.

Прямо напротив меня, на дальнем берегу реки из-за деревьев возвышаются купола Собора. Величием своего строения, в освещении яркой иллюминации он тянется прямо к небу, словно пытаясь затмить его. Но в акварельном отражении воды он мелко разливается почти прямо к моим ногам лишь едва различимым в своих формах ярко-белым пятном, дрожащим в плеске хохочущих волн. Создавая издевательски-точную карикатуру образа тела и души.

Настоящей вере не нужна такая роскошь – она оглушает. А Богу (или во что Ты веришь) не нужен такой дом. Ему вообще не нужен дом, его дом везде, в каждом человеке, в каждом вдохе. Его нельзя позвать в воскресенье в церковь, как друга в бар, и ждать, что он расскажет тебе все, что ты хочешь или должен знать, и все простит. Есть вещи, которые нельзя запирать в четырех стенах и вспоминать о них лишь в минуты падений – они так погибают. Поэтому моя вера – это мост.

И сейчас, несмотря на то, что мне уже двадцать семь лет, лишь только недавно мне начали открываться самые важные вещи.

Теперь я – совсем маленький мальчик. Сижу ночью один на холодных коленях всеми забытой набережной, но мне совсем не страшно. Недавно я научился слушать хоть кого-то, кроме себя самого. И мне повезло, несказанно повезло. Ведь теперь со мной разговаривает целый Город. И он, как самый заботливый родитель, учит меня пониманию. Пониманию мира и людей вокруг, а главное – пониманию себя.

Мир давно перевернут наизнанку. Мы понимаем и принимаем то, что не должны и не принимаем то, на чем вместо трех китов должен мир стоять.

Мы прогуляли главные уроки жизни. Как в средней школе, с криком: «Я не буду это учить, мне это не пригодиться! Я не хочу быть человеком, хочу быть менеджером или телезвездой». Но на второй год нас тоже никто не оставил – просто некому было. Мой дядя всегда говорил: «Хороший человек – это не профессия». И в школе нас учили академическим знаниям, во дворе «реальной жизни», телевизор учил нас быть современным и модным, показывал, как надо жить на примере долбанных кумиров и новых свобод в то время как родители круглые сутки были на работе. Ради тебя. Ведь для ребенка и семьи главное – деньги. И вообще деньги – почти самое главное в жизни. Не правда ли они убедили тебя в этом? Только не лукавь.

Давным-давно, будучи школьниками – первоклашками, нас учили правописанию. Помнишь, как мы, изогнувшись подобно дождевому червю на крючке, с высунутым, как у голодного щенка языком часами тренировались выводить письменные буквы в красиво разлинованных косой линейкой тетрадях с красными полями? Мы тратили на это часы и даже дни, и вроде бы, сейчас вывести такие простые закорючки не составит ни для кого труда, но тогда это было для нас подобно написанию целой картины. В какой- то момент обучения я заболел, не помню, как долго просидел дома, но по выздоровлению, придя в школу, оказалось, что пока меня не было, все мои одноклассники выучились писать букву «К». «Е – ерунда!» – подумал я. С другими буквами как-то справлялся, справлюсь и с этой. В тот день на дом нам задали исписать этой злосчастной «КЭ» чуть ли не целую страницу тетради. Сначала несколько строчек одинокой заглавной, потом маленькой, затем заглавной в различном сочетании с другими буквами алфавита. Я взял тетрадку товарища и пошел на вторую лестницу, спрятался в ее темном укрытии и начал переписывать домашнее задание. У меня ничего не получалось, рука дрожала, я не успевал запоминать повороты ручки, будто учил маршрут гоночной трассы перед самой гонкой. Но все-таки, спустя две перемены, с горем пополам коряво переписал задание. А потом был урок. И нам начали диктовать эту ненавистную «К» сначала просто отдельно, потом в сочетании других букв, потом в целых словосочетаниях и коротких предложениях. Я сидел весь красный, сходу забыв, как выводится узор этой буквицы, чирикал что-то похожее, заглядывая в тетрадь соседки по парте. Мучился, пыхтел, кряхтел. Выл про себя: «Да почему нам не диктуют другие буквицы, вот „ЭЛ“, например, мне с самого начала больше всех понравилась! Домой хочу!». А тем временем нужно было уже писать букву «К», спрятанную и связанную другими буквами в целых словах. А как их связывать? – понятия не имею. К концу урока «КЭ» стала для меня самым душераздирающим и ненавистным впечатлением школы, я сидел над своим трудом и чуть не со слезами на глазах подводил итоги. Страшно боялся получить плохую оценку (помнишь, первое время в школе нам ставили не оценки от 1 до 5, а мелкие печати каких-то животных? – Я сегодня «мишку» по математике получил!). Ведь до урока я рассчитывал на твердого зайчика. «На зайчика-то я уж точно напишу!». Зайчик означал киндер-сюрприз от мамы; родители покупали у ребенка его желание быть нормальным учеником. А тут я сижу и понимаю, что мой максимум – это «удав» и винегрет на ужин. Но это еще лучшее, что могло со мной произойти! Мне не давал покоя другой страх: когда мы только пришли первый раз в первый класс, сели за парты, познакомились с учителем, одной из ее первых фраз была фраза о том, что мы будем все время писать в различных тетрадях, расчерченных по краям яркой красной полосой, которая называется «поля». И вот эти самые «поля» для нас, как линия границы с другим государством (А за границей я тогда ни разу и не был) и если ее пересечь, то обязательно попадешь в тюрьму. И я тогда в это поверил, причем сильно, со всей впечатлительностью детского воображения. И вот теперь сижу на этом проклятущем чистописании, смотрю в тетрадь, а оттуда на меня вместо аккуратно выведенной одиннадцатой буквы русского алфавита зыркают кривые удивленные бабочки шнурКов, предательски вылезающие за жирную красную линию, которая легко может превратить хорошего человека в плохого. И теперь мне после уроков придется ехать в тюрьму с «удавом» в кармане.

В тюрьму в тот день я, ясное дело, не попал, но вот неприязнь к «КЭ» во мне тогда окрепла серьезно. И я решил скорее ее забыть, с мыслями похожими на те, из разряда: « Все равно мы ее уже прошли, и больше она мне не помешает и не понадобиться никогда». Но через пару дней оказалось, что я жестоко ошибался. В итоге мне пришлось сесть дома за самостоятельное правописание, сначала соединяя нужные точки линией синих чернил, выводил своего врага на тетрадном листе, а потом уже безо всяких подсказок совершенствовал свое мастерство, пока не закрепил его на достойном уровне.

Казалось бы, какая-то маленькая назойливая закарюка в одном ряду еще с тридцати двумя подобными. А приглядись, и начинаешь понимать ясно, как она важна. Не выучив ее и не приняв ее нужность, не сможешь написать слово, а без слова – нет правильного предложения. А у тебя таких предложений целая страница, а за ней еще и еще, в сумме может даже том или несколько. Только вот исписаны они черновиком, а значит впустую. Попробуй его теперь перечитать – ничего не поймешь, и никто не поймет.

Мир состоит из мелочей, на них и держится. Причем эти мелочи самые простые и одновременно самые важные. Их, вроде, даже ребенок должен понимать. А мы – взрослые, их не проходили, мы их прогуляли, проспали и проболели. И мир перевернулся, стал черновиком. И сейчас я его читаю и не понимаю. А он меня.

Каждый день я сталкиваюсь со взрослыми людьми. Такими, как твой сосед по парковке или коллега с работы. Занятые, знающие себе цену, идущие по верному пути, прирожденные охотники-всезнайки, вытесанные под свои цели и идеи, вооруженные всеми средствами, заточенными под движение вперед и развитие. А я смотрю на них и улыбаюсь, почти смеюсь. Разумеется по-доброму, я же ребенок. Просто они напоминают мне стаи дрессированных собак в специальных кульках на шее, которые одеваются, чтобы животное в определенных случаях не могло себя кусать. Из-за этого самого кулька угол их обзора крайне невелик. Еще они знают и умеют выполнять некий набор команд, среди которых есть и немало сложных, стоивших им огромных усилий и времени для запоминания. И этот заученный набор как бы делает их собачьей интеллигенцией. И вот они бегут каждый день по полосе препятствий в своем кульке, не замечая ничего вокруг, видят только что впереди, понимают, где надо забраться на мостик, где перепрыгнуть барьер или выполнить другой трюк, чтобы в конце пути добраться до заветной кости или кусочка сахара. И это почти все, что нужно чтобы считаться элитным, завидным питомцем.

Они считаются взрослыми, потому что они сами так решили. Взрослые, потому что у них есть образование, у кого-то даже высшее, может и с красным дипломом, есть машина, кредит, есть квартира и ипотека, есть работа, карьерный рост, небольшой, но все-таки есть, есть жена или нет ее уже, тогда есть опыт женитьбы, у них есть ребенок, а может и не один, и они даже о нем знают, возможно, кто-то из них даже героиня-мать или герой-отец одиночки. Взрослые, потому у них есть цели. Это новый телефон (каждый последующий новый телефон), новая машина, квартира, новый кредит для всего этого и новые жена/муж. Взрослые, потому что у них есть планы. Они записаны в разбухших от закладок ежедневниках, звенят сотнями напоминалок в телефоне, распечатаны числами рабочего табеля в графе – отпуск. Их придумывает босс. Они горят на табло в метро секундами ожидания поезда. Их пересылают в смс и выкладывают репостами чужих картинок в соцсетях. Люди выполняют план пять через два дня или другим графиком, оставляя несколько дней в неделю на выполнение вполне животных потребностей. Почти все цели и планы можно перевести в числа и цифры. Зачем стремиться к тому, что нельзя потрогать руками? Есть, конечно, и немного другие взрослые люди – они называют себя творческими или людьми искусства, но все-таки они тоже любят планы, ведут активную оценочную политику, а их цели несут первично-материальные надежды.

И вот эти взрослые дяденьки и тетеньки собираются в компании, коллективы, команды, общества, товарищества, группы, студии и кружки. Они вместе и по отдельности переживают свою взрослую жизнь полную как успехов, так и невзгод, побед и разочарований, предательств, войны, счастья и радости. И пусть даже их жизненная модель не очень похожа на описанный выше пример, главное остается неизменным: они ощущают себя взрослыми только потому, что уверены, они понимают все то, что должен понимать взрослый человек. И они это принимают, как взрослые. И живут по-взрослому. А тех, кто выпадает из всей этой модели – они не понимают и не принимают. Придумали им разные названия, например «ребенок» или «идиот».

«Ты чего как ребенок себя ведешь?»

«Ты что идиот? Совсем ничего не понимаешь?»

– Ах-ха-ха-х! Прости! Ты, верно, не понял?! Сейчас тебе объясню!

Я знаю компании и людей, которые не жалеют ни усилий, ни времени, чтобы следить за собой. Они прилежно ухожены, вкусно пахнут, модно или стильно одеваются, стараются жить в ритме, в тренде, держат марку, они манерны и надменны. Показательно аккуратны и вежливы в общении, выдержанны, вроде даже воспитаны и образованны. Присутствие в компании таких людей начинает страшно давить. Потому что есть одно немаловажное «но»: чаще всего такой тип людей слишком озабочен внешними проявлениями своей личности, в то время как все внутреннее уходит на вторые планы. Поэтому в такой компании нельзя сказать, например, слово «дерьмо» – это невежливо, недостойно, некультурно и неуважительно. Ты сразу падаешь на шесть ступеней вниз. Но в тоже время внутри себя ты можешь быть наполнен этим самым дерьмом до отказа – это не воспрещается. Не важно, какая ты личность. Важно, как ты себя подаешь. Поэтому мой «лайфхак» – проверка крепким словцом, чтобы меня сразу отсеяли те, кому важно только, что снаружи, антураж. Люди любят только то, что им сразу понятно. То, что может заставить задуматься – отталкивает. Ведь это отвлекает. И так во всем: в людях, в отношениях, в интересах, в музыке, в книгах. Можно перечислять бесконечно. И я сейчас не про сюжет, а про смысл, про множество тайных смыслов по-настоящему глубоких содержаний.

Люди одевают костюмы поверх пустоты. Но мышцы не могут держаться без скелета. А дальше, не осознавая, какими слабыми и бесполезными они себя сделали, они еще пытаются заглянуть за горизонт и в других людей. И неизбежно путаются во всем.

Эй! Взрослый человек! Ты знаешь значения слов: маркетинг, супервайзер, промоушен, ребрендинг, стартап, фриланс, просадка, откат, корпоративный дух, бизнес план и еще чертово множество слов и словосочетаний, придуманных для описания искусственных феноменов жизни человека. Ты гордишься, что знаешь их, гордишься, что они нужны тебе в повседневной жизни, они заставляют тебя чувствовать себя взрослым и независимым. Ты искренне удивляешься и не понимаешь, как можно не знать такие важные и нужные понятия. Но я тебя тоже не понимаю. Не понимаю когда и зачем все эти слова встали во главу твоей жизни. Каждый день ты распыляешься над этими суррогатами, изучаешь их феномены, ищешь новые. Но уже давно забыл о значении простых и естественных словах: слово, честь, отношения, обещание, семья. Для тебя в них нет секрета, ты ведь с детства их знаешь. А значит, нет ни рассуждения, ни понимания, ни осознания их важности.

Ты знаешь, как ловко сплести корпоративную интригу, чтобы опередив всех и почти без конфликта, залезть в новое кресло, но не знаешь, как вечером вести себя, чтобы твоя девушка снова перестала тебя пилить и плакать. И кастомизация тут тебе не помощник. У тебя нет ни времени, ни желания выяснить, что происходит. И ваши берега расходятся.

Ты знаешь наизусть весь необходимый пакет документов и список соглашений, которые нужно принести и подписать для получения нового кредита, но не помнишь наизусть ни одного стихотворения, чтобы рассказать его на ночь своему ребенку. И ни за что не вспомнишь, почему небо синее. И твой малыш в немой тишине будет ждать ответа, пока ты «прогугливаешь» его со скоростью 218-G в своем новехоньком кредитованном гаджете.

Слово «ответственность» в твоем словаре – это вовремя сдать отчет, а не вовремя забрать ребенка из детского садика. Ребенок все может понять, а начальство нет.

Ты молча глотаешь любые замечания своего сумасшедшего начальника. Даже стараешься улыбаться. Куда пошлет – туда и пойдешь, и будешь делать все, что скажут. И ты не понимаешь, как можно иначе. Все так и должно быть, все в порядке вещей. И его сумасшествие и твое постыдное «терпильство». Если надо, ты будешь работать двадцать пять часов в сутки восемь дней в неделю. Для кого-то. Но для тебя это – для себя. Все это – твоя сила, все это приближает тебя к какой-то цели. Ты что-то зарабатываешь и куда-то идешь чего-то достигать. И каким-нибудь свежим вечером, уйдя с работы даже чуть пораньше положенного, ты услышишь звонок от меня. Будешь долго улыбаться, слушая в трубке мои слова, а потом недоуменно засмеешься и пошлешь меня подальше, назвав идиотом, когда я предложу тебе вечером велопрогулку по вдохновляющей набережной. Тебе не до всякой фигни, и завтра рано вставать. Нужно прийти пораньше, тебя ждет столько взрослых бумажек. Ты хочешь порадовать Петра Петровича. Или может, я попрошу тебя о помощи. Мне нужно срочно перевести маме кота или кухонный комбайн. Но ты устал, у тебя нет времени и желания, ты легко мне отказываешь. И я должен тебя понять. Ведь из-за меня ты потеряешь силы и время, а выгоды никакой. Скинь мне смской телефон «Газеличкова».

Ты помнишь дни рождения всех людей, с которыми тебе нужно и выгодно общаться, готовишься к ним, придумывая приятные сувениры и поздравительные тексты, забыв поздравить того, кто с детства рядом с тобой шагает. Он все поймет.

С утра ты орешь на жену за то, что она пересластила чай или пересолила сосиски, а позже пол фиолетовой ветки будешь ехать и терпеть, скрепя зубами, какого-то мужика, который каждые пол минуты чихает тебе прямо в ухо, даже не прикрывая рта. И так всю жизнь будь тебе восемнадцать или восемьдесят, ты живешь наоборот. Сдерживая себя везде, где только можно и не сдерживая там, где нельзя. Ты называешь это воспитанием, тактом или правилами, не знаю. Ты боишься показаться черт знает кем, черт знает кому. И внутри себя бесишься от этого. А потом приносишь свою гнойную слабость и выливаешь ее на тех, кто тебя любит. И называешь это «пойми меня» и правом близости. Меня тошнит от тебя.

Только близкие тебя и любят, но для тебя понятие этого слова тоже недоступно, для тебя это не твоя ответственность, а их обязанность. Обязанность твоих людей терпеть тебя, раз они тебя любят.

Мы не знаем значения вообще ни одного понятия, на которых должно держаться все бытие, уже слишком взрослые для них. Потому что их нужно было приходить в детстве, а мы сразу взрослыми родились.

Мы научились ревновать, но не научились любить. Научились брать, но не отдавать.

Все наши мечты мы строим через прицелы планов. И это всегда означает что-то взять или на что-то заработать, но никак не что-то отдать или оставить.

Мы настолько сильны, что не видим своей слабости. Каждый день мы совершаем слабые поступки ради каких-то призрачных высот и думаем, насколько сильны, раз готовы переступить через себя или других ради своей выгоды. И мало того, мы ненавидим тех, перед кем оказываемся виноваты, кого в этот момент перешагиваем, предаем, подводим и подставляем.

Мы пытаемся стать успешным человеком, не успев стать просто человеком. Слово «успешный» и другие его сородичи стали жить отдельно, как мышцы без скелета.

И мы бегаем со всем эти мусором взрослой жизни, взрослых понятий, принятий, целей и хлопот изо дня в день, пока не разведут мосты. Не замечаем ничего вокруг. И лишь изредка, в мыльной пене перелетая по мосту с одного берега на другой, краешком глаза заметив в воде переливающиеся отсветы заходящих солнечных лучей, будто бы на миг вспоминаем, что вроде были созданы для чего-то большего, чем занимаемся сейчас. Но, через несколько секунд слетая с набережной на деловой проспект, тут же отряхиваемся от этих детских мыслей. И снова хватаем свой огромный мусорный пакет взрослой жизни и, как навозные жуки, катим навозные шары своих целей туда, откуда через пол часа захотим сбежать. И с каждым шагом эти шарики будут становиться больше и больше, на них будет налипать все подряд. Но нам будет казаться, что тем тяжелей эта ноша, тем она ценнее и тем мы сильнее и взрослее становимся пока ее катим. Да и пахнет он так не потому, что это навоз, а потому что – это плодородная почва.

Но в один прекрасный момент может оказаться так, что ты будешь в очередной раз катить свой навозный шар по мосту на другой берег, снова совершенно забыв обо всем, в том числе и о времени. И вдруг мост под твоим ногами начнет разводиться, ты постараешься успеть преодолеть его, но с каждым шагом тебе будет все труднее и труднее толкать свой шар вперед. Руки моста разжимаются, поднимаясь вверх, раскрывая перед тобой лишь многометровую пропасть, а ты как Сизиф1 уперся спиной в свой шар, не в силах больше двинуться ни в одну из сторон. И вот движение моста приходит в пик своей высоты, тебе больше не устоять под тяжестью своего груза и ты летишь вниз, больно ударяясь об асфальт, ломаешь себе половину костей. Тут же, через мгновение на тебя налетает твой плодородный шар, накрыв всей своей массой твою тушу, разрывается, облив и обсыпав тебя с ног до головы твоими же планами и целями. И именно в этот момент ты, может, почуешь их вкус и запах. И не останется никаких сомнений – ты тратил свою взрослую жизнь на какое-то говно. А в итоге загадился весь, как грудной ребенок. Но некому уже подтереть твою задницу. Кому это не выгодно? На это нужно тратить время и силы.

И я чертовски боюсь всего этого, поэтому сижу тут – на краешке набережной и учусь. И только одна вещь меня пугает: в конце своего урока я протягиваю руку, словно мост, к противоположного берегу реки и жду утра. Ведь утром все мосты моего Города сводятся. А мне страшно, что мой мост опять не сведется. Никто не протянет руку с той стороны, чтобы возвести мост Понимания между берегами жизни, по которому ко всем живым смогут добраться не цели и планы, но надежды и мечты. Настоящие мечты.

У меня пока что совсем ничего не получается, ведь я маленький мальчик, а взрослые совсем не хотят слышать детей.

Ведь Вы сейчас итак «все понимаете». А я не хочу так, хочу ничего не понимать и не принимать, хочу бороться со всем и вся.

Я обязательно сдамся, когда вырасту, а сейчас дайте мне еще немного побороться.

И пока я сам еще ничего не знаю, то буду сидеть с тетрадкой и записывать то, что мне рассказывает ветер в колодцах дворов, шепчет течение реки и мост, о чем гудят паутины проводов и рисует мерцанием бесконечности звезд чистое небо цвета индиго феноменами глухих вечеров, после того как Вы освобождаете улицы Города от суеты, которую называете – «жизнь». Бесследно исчезая под крышами громадин своих домов, отчаянно тянущихся к небу в попытке затмить его.

PS. В моих записях очень много «Я», не пойми меня превратно. Ведь единственное настоящее «Я» здесь – это мое желание, чтобы вместо этого личного местоимения Ты ставил свое имя.

Я спешу

Как же здесь темно. Бабушка живет в деревне. Только не говорите никому, что я так сказал. Здешние называют ее маленьким городом или поселком городского типа. Тут и правда есть каменные пяти- и трехэтажные дома, а еще красивые деревянные. Я их иногда очень боюсь. В темноте, такой как сейчас, некоторые из них превращаются в «лающие дома». И никогда не угадаешь какой. Бабушка говорит, чтобы я их не боялся, и что это не дом лает, а сторожевые собачки за забором чувствуют незнакомца и лают, предупреждая тебя, что на этот участок лучше не приходить, тем более вечером и без угощения. В собачьем мире так не принято. А вот днем они чаще всего будут рады знакомству! Я всегда верю бабушке, но все равно боюсь, иногда даже плачу, если сразу несколько домов со всех сторон вокруг начинают на меня лаять. Я ведь тоже их не знаю, но не лаю на них. Хотя нет, один раз лаял. Не помню уже, как давно это было, но помню как.