На небесах ещё светло… Постскриптум
Издательство:
Автор
- -
- 100%
- +
Компьютерный набор и составление Андрей Васильев
Вёрстка и составление Юлия Архирий
Фотограф Юлия Архирий
наследники Владимир Попов
© Владимир Попов, 2023
© Юлия Архирий, фотографии, 2023
© Владимир Попов, наследники, 2023
ISBN 978-5-0060-7216-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я сквозь время прошёл…
«На небесах горит огонь …»
На небесах горит огонь —пылает небо в синей чаше.На небесах горит огонь,всепожирающий и страшный.Он облака окрасил червлью.И день погибнет без возврата…И птица линию прочертит,летя неслышно вдоль заката.«Я сквозь время прошёл, как игла через ткань…»
Я сквозь время прошёл, как игла через ткань.И туманом проплыл в предрассветную рань.В заповедную рощу тайком я проник.И уснул молодым, а проснулся – старик.Оглянулся вокруг – только нет никого.И закрыл я лицо золотым рукавом.Баллада о караване
Касаясь колючих растений,причудливо, страшно и страннокачались короткие тениполуденного каравана.На эту печальную пенувзирая глазами пустыми,шагали верблюды и пелипечальную песню пустыни.Вставали миражи невинно —сквозь пальцы просачивались.Качались в горбах бедуины.Качались – раскачивались.Идут никуда ниоткудане первую тысячу днейдвенадцать облезлых верблюдов,двенадцать угрюмых людей.А люди, темны и раскосы,мычали забытый мотив.И змеи, как знаки вопроса,вставали у них на пути.Верблюды шагали степенно,следя за рассветной игрой.И город всплывал постепенновысокою синей иглой.Сильней океанского валашумела людская молва.Под стенами выл зазывала.Стенал за стеною мулла.В тени бородатые людисмеялись и пили кумыс.И лёгкая музыка лютниспускалась по лестнице вниз.И красного золота глыбылежали на жёлтом песке.Рабыни, как чёрные рыбы,плескались в зелёной воде.Средь этого блеска и блуда,средь пляшущих этих теней,стояли двенадцать верблюдов,стояли двенадцать людей.Тряпицы с едой завернули,пустой отшвырнули кувшин,верблюдов за ноздри рванулии молча в пустыню ушли.Сверкали овальные башни.А воздух дурманом дурил.И город, прекрасный и страшный,в высокие трубы трубил.«Хоть собака залаяла б, что ли… …»
Хоть собака залаяла б, что ли… —я оглох в этой жуткой глуши.Смотрит месяц в широкое поле:ни живой и ни мёртвой души.И чего непогоде неймётся? —понеслась по снегам и по льдам.Воет ветери сзади крадётся,словно волк по горячим следам.Зреют в небе огни золотые,и сверкают колюче-остро.Млечный Путь, как дорога Батыя,полон ярких далёких костров.Над землёю стоит непокой…Чья-то тень на ветру замерзает,будто женщина машет рукой.Подхожу – а она исчезает.Лунные странники
Когда одинокомне было невмочь,я вышел из хижиныв лунную ночь.По ясной дорогепошёл через лес.И было светлоот земли до небес.И вижу: навстречу мнелунной тропоюпечальные людинесметной толпоюидут друг за другом,молчанье храняи смотрят как будтоони сквозь меня.Вот девы проходятв спокойствии жутком —синеют в рукахлепестки незабудки.И древние старцысидят на повозке,а лица возниц —как из света и воска.Стоял на тропе яс душой иноверца,но лунные конипрошли через сердце.И свет разливалсячудесным обманом.И лунные камнидымились туманом.Я руки раскинул —мольбой изошёл,шагнул в середину —сквозь камень прошёл.Я был среди нихи, боясь оступиться,пытался запомнитьбесплотные лица.…И вышли на берег.Всходили бесшумно,по зыбкому трапуна лунную шхуну.А я повернулсяи шёл до рассвета,в глуши укрываясьот лунного ветра.Вставала заря.Петухи прокричали…И встретил я утров любви и печали.«То ли сосны шумят…»
То ли сосны шумят,то ли ель ворохнулась.То ли путник далёкойдорогой идёт.Одинокая матьсреди ночи проснуласьи тихонько-тихонькоребёнка зовёт.То ли мальчик, черпнувосторожною горсткой,по колено в воде,воду тёмную пьёт…Чудо-песня слышна:то ли вепс вологодский,то ли чудь белоглазаяпод землёю поёт.Свержение Перуна
Всходило солнце, грозное и злое,и отгоняло полчища врагов.И освещало капище – земноепристанище уродливых богов.Жрецы держали цепкими рукамикровавых безголовых петухов.И жертвенник – огромный плоский камень —дымился смрадом жжёных потрохов.Сюда спешили всадники и лодки,ползли калеки ради утешений.А ночью псы друг другу рвали глоткииз-за остатков жертвоприношений.Секирой вырубленный, деревоогромный,тот истукан, кого боялись русы,стоял Перун – бог молнии и грома,сереброглавый и золотоусый.Ногою твёрдой попирая каменьи выпучив невидящий зрачок,держал, зажатый грубыми руками,небесных молний скомканный пучок.То не шумят деревья вешней веткой,то не звенят весёлые ручьи:то палками о медные тарелкибьют, возглашая новость, бирючи.Они сзывали на реку Почайну…И неизвестность предвещала страх.Мужчины хмурились.И женщины молчали.И плакали младенцы на руках.И в ужасе застыли…Словно режутбрат брата на предательском пиру:с горы катился бог и громовержец —огромный и чудовищный Перун.И люди плакали, закрыв лицо руками.Стояли в страхе, белые как мел…Но молнии над ними не сверкали.Небесный гром над ними не гремел.«В поле сыч сычет…»
В поле сыч сычет.Мать дитя кличет.Древо лист ронит.А старик стонет.Да воды просит.На земле осень.На земле вечер.В небесах вечность.Мать дитя кличет.В поле сыч сычет.«Я накликаю беду …»
Я накликаю беду —упаду на север:головою в лебеду,а ногами в клевер.Кровью землю орошу,диким зверем взвою,сердце в небо отпущу,а любовь зарою.Поднимусь средь бела дняцветом иван-чая…Что-то здорово меняот ветров качает.«Поклонюсь до земли…»
Поклонюсь до земли.Помолюсь на восход.Вы на запад пошли —я пошёл на восток.Будет речь простодушней,и кровь горячей.Будет сумка пастушьяна костлявом плече.От села до селане достану рукой.И сухая стрелапропоёт надо мной.«Обжигаясь торопливо…»
Обжигаясь торопливо,слёзы чёрные лила:из кладбищенской крапивыты рубахи мне плела.Из реки тянула тину.Созывала вороньё.На трёх водах кипятилаприворотное питьё.Поднялась заря-полымя.Разыгрался ветер-вой…Проросла судьба полынью —самой горькою травой.«Зашумит под окном обнажённая ветвь …»
Зашумит под окном обнажённая ветвь —стукнет в раму средь полночи чёрной.Керосиновой лампы рассеянный светеле виден в окне закопчённом.Эта ночь запрягла вороного коняи впотьмах с улюлюканьем гонит.И поэтому так под окном у меняветка гнётся под ветром и стонет.И трава нашептала грозу ввечеружёлтой липе и красному клёну.И свободные силы на воле ревутнад пространством пустым и бездонным.Мёрзлый ветер потянет с другой сторонынебывалых дождей паутину.То ли крики совы, то ли свист Сатаныпо ночам осыпает рябину.«Слышу птицы долгий голос…»
Слышу птицы долгий голос.На простор раскрыта дверь.Паутины вдовий волоссобирается в кудель.И медлительные сказыпроисходят наяву…И старик совиным глазомдолго смотрит в синеву.В старинном парке
Целый день в старинном парке,На скамейке у реки,Три мегеры, словно Парки,Крутят серые клубки.Золотое солнце светит.Берег влагой напоён.И у ног играют детиС незапамятных времён.Облака проходят чинно,Так же, словно в век иной, —Чьи-то лица различимыЗа воздушной пеленой.Годы призрачно-иныеНе рассыплются во прах:Чьи-то шёпоты ночныеЗаблудились в камышах.В доме том пустопорожнем,Между сумрачных окон,Дверь открылась осторожно:Кто-то вышел на балкон.Кто-то видит, кто-то слышит,Кто-то что-то говорит…То ли это ветер дышит,То ль душа моя болит.«Прилетает зяблик-птица…»
Прилетает зяблик-птица…Окликают неба ширьсиним посвистом синица,красным посвистом снегирь.Обод солнечной коронымарт повесил на гвоздок…Строят строгие вороныхворостиное гнездо.Обнажилась у подворьяпрошлогодняя трава…Как дорога в Лукоморье,тает зимняя тропа.Призрачная деревня
Подошёл к деревне…В полночья подошёл к деревне…Ни в одном окнене было света,и избытёмными громадамиобступили меня.Ни людей, ни животныхне было слышно,только на пустыреведьма косила крапивуи охала: – Ох! Ох! —то ли пела,то ли стенала.Огромная лунапылала пожароми поджигалапроходящие облака.Постучался в избу…Постучался в крайнюю избу, —двери не заперты, —и наощупь прошёл в переднюю.Зажёг свет и окликнул хозяев, —Никто не отозвался.Сел на лавку возле печкии стал ждать.Пахло хлебоми разварной картошкой.Замигала, погасла лампада…Замигала, погасла лампада,подошёл тихонько к иконе,взглянул на лик Спасителя:Он смотрел на меня с укоризнойстрогими глазами.Я вышел из избы,и ночь обняла меняпрохладными руками.Тяжело поднялась одинокая птица:словно в ладоши, хлопала крыльями.На берёзе встревожились листья…Возле калитки,возле калиткия поднял детскую варежкуи повесил на изгородь…Громко падали яблоки.Шёл по деревне,смотрел на дома,а всюду было пусто:живые душиисчезли из этого мира.Над колодцем ветер…Над колодцем ветерраскачивал пустое ведро,и тихонечко звякала цепь.Я пошёл было дальше,но пришлосьворотиться обратно:через дорогу ползли змеи,извиваясь серебристыми телами.Шёл среди безмолвияи представлял себепетушиный крикили мычание коровы,или хотя бы скрип двери:без этого было жутко.– Шушушу! Шушушу! —словно любопытные старухи,за спиноюшушукались листья.На пустыреведьма косила крапиву.Я хотел было подойти,но она оглянуласьи махнула рукой:проходи, мол, проходи!И я в последний разпосмотрел на деревню:она молча плылав предрассветном тумане…Я вышел за околицу…Я вышел за околицуи побрёл по просёлочной дороге,спотыкаясь о верстовые камнии падая в задубелую колею,а дорога зарастала следомподорожником и иван-чаем,подорожником и иван-чаем.«Лешачиха – глаза с поволокой …»
А. Ремизову
Лешачиха – глаза с поволокой —ненароком прошла вдоль села.Видел я из зашторенных окон:парня в лес за собой увела.Так измучила душу и тело,что он ходит теперь сам не свой,но сияет в глазах его серыхсвет зелёный да свет голубой.«Лешева дудка. Лешева дудка …»
Лешева дудка. Лешева дудка —старых времён золотая погудка.Снова накрыло вечернею теньюсорок колен соловьиного пенья.Лешева дудка… Лешева дудка —жизни жестокой хмельная минутка.Как от восторга душа замирает:леший плешивый на дудке играет!Вновь соловей о любви говорит:пламенем пышет и огнем горит…Лешева дудка… Лешева дудка —щёлкает, свищетпрекрасно и жутко.Северная мелодия
Опадает осень. Опадает.Вкусно тает жёлтая морошка.Птица от земли не улетает.Тролль играет на губной гармошке.Я лицом в окошко припадаю.Восхожу на хриплые порожки.Там, в избе, тихонечко играют —тролль играет на губной гармошке.«Горели звёзды невысоко…»
Горели звёзды невысоко.Шуршала палая листва.Я ночевал в глуши глубокойу одинокого костра.Я замирал и чутко слушал,дыханье долго затая:вокруг бродили чьи-то души,совсем бездомные, как я.И ветер жаловался-плакал.Остановилася река…И подошла душа собакии ткнулась мордою в рукав.А где-то выше, где-то выше —гул самолёта вдалеке…Душа коня совсем неслышноспускалась медленно к реке.Листвою палою шурша,из темноты, совсем несмело,тихонько женщины душапришла к костру, напротив села.И чтобы листья прогорели,я шевелил огонь прутом,и становился на коленипред женщиною и костром.«Я зарос бородою. В кармане дыра…»
Я зарос бородою. В кармане дыра.Нож в сапог. А глаза – как потёмки.И в безумную ночь целовал до утрадиковатые груди цыганской девчонки.Наши грешные души висят на крестах.Еле слышная музыка где-то играет.Только чёрная степь да звезда в головаходинокой свечою горит-догорает.В вековой высоте, высоко-высоконамечается ясно огня полыханье…И дыханье земли так тепло и легко,и сливается – чуткое – с нашим дыханьем.Опускаюсь к ногам, отдаю свою жизнь.Об одном и единственном чуде прошу я:уходя навсегда, невзначай обернись —прикоснись неземным и земным поцелуем.«По старинному реченью…»
По старинному реченью,вот уже который годпосле праздника Крещеньяцыган шубу продаёт.Птица чёрная летаетнад кудрявой головой,но никто не покупаетшубу драную его.Вот стоит он утром раннимна подтаявшем снегу.А цыганочка цыганитзолотишко на серьгу.И глаза посмотрят в душу,и монеты зазвенят.Зазвенит свирель пастушья —чистый голос цыганят.…На дворе морозец слабыйэтой позднею порой.Чутко спит цыганский таборна ступенечках метро.У Казанского вокзаланад судьбою ворожу…Девка узел завязала —всё никак не развяжу.Ночная степь
То не гром гремит далёкий,то не рыщет дикий вепрь —скачет всадник одинокийчерез сумрачную степь.И ни зверя и ни птицы,ни старухи-молодицы —ни одной живой душине слыхать в ночной глуши.Конь торопливо несётсяи по ветру грива вьётся —раздаётся конский топ,как вбивают гвозди в гроб.Одичалый конь несётся.Темнота стоит стеной.Только хохот раздаётсяза испуганной спиной.«Ветер подул из гнилого угла…»
Ветер подул из гнилого угла:с запада тучи нагрянули.Небо закрыла тяжёлая мгла.Молнии о землю грянули.И захлебнулся слепой небосводгрохотом мощного грома.И вертикальные линии водпадали долго и ровно.В твердь ударяясь, цветами цвели! —таяли и увядали.И превращали неровность землив плоскость и горизонтали.То, непонятно о чём сожалеючи,мелкою дрожью дрожали.То неподвижно лежали в ночи,дальний огонь отражая.«Луна над вечернею хатой…»
Луна над вечернею хатойглядит с невысоких небес…Мёд ведает лапой косматойБог Леса – строптивый Велес.Заблеяли овцы во мраке.Вздохнул старый дуб на горе.Опять задохнулись собакиот брёха на дальнем дворе.Я ночью проснулся и слушал:под крышею стонут птенцы…И долго в колхозной конюшнекопытами бьют жеребцы.У камина
(романс)
Побудь со мной ещё минутку,В печальный час побудь со мной…Как саламандры пляшут жуткотам, за решёткою сквозной!Что будет там, за тем пределом:за той прибрежною косой,за тем туманом белым-белым,за этой чёрной полосой?А вьюга дикая хохочет…И, разгребая спелый жар,опять грустишь ты зимней ночью,следя за пляской саламандр.«И день высок, и полночь глубока…»
И день высок, и полночь глубока.Я умер и воскрес. И жизнь течёт другая.И женщина у чёрного окнаголубоватый свет не зажигает.Прошло столетье или минул год? —теперь всё так мучительно и странно:девятая луна обходит небосвод,как одинокий и печальный странник.И я всё больше думаю о том,пока всё дальше время отлетает:на чёрный день оставлю старый дом,где женщина огня не зажигает.На закате
Я на закате шёл домой,в глухие думы погружённый…Открылся город надо мной,на небесах сооружённый.Перемещались тьмы и светы.И были красны и чернымосты сквозные, минареты,зло изнутри освещены.Продлилось долгое мгновенье…И всё смешалось в стон и вой:упали башни на коленипред перевёрнутой арбой.И разлетелись далекообломки красных облаков.«Вечерний август…»
Вечерний август…На синий лесстоглазый Аргусглядел с небес.Опять природамолчит веками.Круг небосводатяжёл, как камень.Стояла осеньуж на пороге.Толпились соснылицом к дороге.И веток струныв ночи звучали.И были думыполны печали.«В багровом зареве дымился дальний лес…»
В багровом зареве дымился дальний лес.Горящий свет лежал на тучах рваных,Высоко, головою до небес,огняный столб стоял, прямой и странный.Я слышал зов, но был неясен крик.И чья-то тень качалась против света:там горбоносый и худой старикшагал навстречу мне в одежде ветхой.Он шёл в лучах закатного огня,под тяжестью немыслимого горя.Тогда я ужаснулся: это яиду через распаханное поле.И я заплакал горько и нестыдно.А он прошёл, рукой не поманя,как будто он совсем меня не видел,а, может быть, не видел он меня.«Полночь. Лунные поляны…»
Полночь. Лунные поляны,Крик совиный вдалеке.Свет таинственный и странныйПроплывает по реке.Ткёт кузнечик монотонноЗвук серебряный во мгле.Звёздный ветер от ПлутонаПриближается к Земле.И виденья, как живые,Предо мной – за рядом ряд.Только псы сторожевыеТайну вечную хранят.Ночью легче оболочкаМежду Космосом и мной…И душа горящей точкойУлетает в мир иной.«Над землёю проносится ветер…»
Над землёю проносится ветер,и звезда на небесном кругушевелится и дёргает цепи,словно лодка на том берегу.И миры проступают иные.И свечение дальних часов.И кричат голоса неземные,словно птицы на пять голосов.Будто я был, единственный, избранпонимать, ощущать, говорить,что уходят вечерние избыв темноту, за пределы земли.И влечёт временное теченьезолотые огни вдалеке.И лежу на земле без движенья.И плыву я по звёздной реке.Старый город
Прекращается к вечеру гомон,тишина, как в столетье ином.Пахнет в улице хлебным фургоном,конским потом и кислым вином.Снова слышится тихое пенье.Снова громко стрекочет сверчок.И уходят двенадцать ступенекв полутёмный подвал-кабачок.В очаге, за решёткой чугунной,догорают слепые огни.Лица женщин, как юные луны,проступают у дальней стены.Поднимая бокалы и роги,вспоминая о светлом былом,там сидят вместе люди и богиза одним деревянным столом.Снова Зевс похищает Европу
Волн прибрежных встревоженный ропот…Необузданной страстью влеком,снова Зевс похищает Европу,притворившись влюблённым быком.Нет от Зевса ни сна, ни покоя —он блуждает по белому свету,обернувшись морскою звездоюиль упавшею с неба кометой.Он мотает седой бородою.Затуманенным взглядом глядит…И на тысячи вёрст над водоюкрик безумный по ветру летит.«Как только солнца погруженье…»
Как только солнца погруженьеначнётся в западном окне,на небесах богослуженьезвучит в торжественном огне.И в это зыбкое мгновенье,неразличимое уже,услышим мы молитвопеньеноворождённое в душе.И за последними лучами,не удивляясь чудесам,апостол Пётр, звеня ключами,пройдёт по тихим небесам.Капернаум
Христос любил тот тихий городок,где рыбаки, отвязывая лодки,кричали – прочищали глотки, —вина пригубив маленький глоток.Он так любил сидеть на берегу,задумавшись и грустно созерцая…Он знал, что всё исчезнет-отмерцаети превратится в отдалённый гул.И этот мальчик с раковиной бледной,и тот мужчина, от заката медный,и эта девочка, и этот господинуйдут с земли в такой же тихий вечер.Что в этом мире ничего не вечно…Лишь Он в веках останется один.Бедный поэт
(Из цикла "Сказки Лаврентия")
В середине августа было тепло…На Старой Площади, в городе Э,возле памятника Франсуа Вийону,в субботу после полуднясобралось много народа.(Было много детей и воздушных шариков).Мэр произнёс торжественную речь.Бедный Поэт прочитал стихотворение:«Прощай, моя любовь!»и пошёл по площади.Толпа расступилась,и ему под ноги посыпались цветы.Поэт подошёлк конопатому внуку кондитера Любкеи попросил одолжить воздушный шарик.Бедный Поэт шёл через площадьс воздушным шариком в рукеи улыбался.На самом краю он поднялся в воздухи полетел.(Все поэты улетают на воздушных шарах).Он поднимался всё выше и выше,пока не превратился в светящуюся точкуи исчез.На площади стояла тишина.Внук кондитера Любке закрыл лицообеими ладошками и заплакал…«В старой башне полночь бьют…»
В старой башне полночь бьют.Мне в дорогу собираться…В узкой комнате стоюпод картиною голландца.Знать, пришёл сюда недаром,если так заведено,что с двенадцатым удароможивает полотно.Слышу пенье, слышу крики.Вижу милое лицо.Ах, с каким знакомым скрипомповернулось колесо!У моста костёр горит…И с корзиною в рукахпо мосту идёт Марияв деревянных башмаках.Тёплый хлеб лежит в корзине…А на этом берегуя участвую в картине,как охотник на снегу.Впереди бежит борзая:обернётся и замрёт.Я стою и замерзаю:на картине снег идёт.Я сбегаю по пригорку:обжигает руки ветер…Пахнет дымом горько-горькотам, в семнадцатом столетье.Церковь Святого Лаврентия
Войти по морю в Роттердами, чтоб увидеть мир окольный,пешком, по дантовым кругам,как тень, взойти на колокольню.Внизу деревья, как камыш,и фонари железной спицей,между рядами острых крыш,покрытых красной черепицей.Там пароход ревёт, как вол…И женщины спешат на молв который раз. В который раз…Туман уходит понемногу.И в башмаках на босу ногубредёт по городу Эразм.Готическая осень
(из музыкальной поэмы)
Когда приехал я сюда,ледок был хрупок, как слюда.И часто среди ночисова сидела у плеча,и освещала стол свеча,и на столе – подстрочник.Здесь, как столетия назад,был старый дом и старый сад– недалеко от Риги.Хозяин дома – добрый Ян:поэт, художник, меломан —картины, звуки, книги.За узким стрельчатым окноммне открывался окоём —среди деревьев просинь.То падал снег, то дождик лил,а я сидел – переводил«Готическую осень».А время близилось к зиме,и ветры шли из Курземе,а мне хотелось солнца.И, давней мукой сожжена,поэта тайная жена звала:– Пойдём, напьёмся!И перед домом, на беду,метался, как больной в бреду,сад голый и бескровный.Была свинцовою река.Брели лениво облака,как пёстрые коровы.Здесь вечерами, как во сне,бродили тени по стене,без звука и без слова.И я приветствовал рассвет,приняв почти что в сорок летпечать глухонемого.А утром пили крепкий чай.И Ян устроил невзначайнам пешую прогулку.Закрыв поспешно старый дом,мы проскользнули за угломв кривые переулки.Нам мокрый снег летел в лицо.Кружился ветер, как кольцо,горланил дикой песней.Но мы свободу обрелии, взявшись за руки, брелипо тихому предместью.Шаги отчётливо и гулкозвучат по рижским закоулкам,когда всё выше, выше,вечерним таинством полны,восходят белые дымынад островерхой крышей.Фонарщик, сухонький старик,зажёг слепые фонарив глуши средневековой.Пролётки мчались на меня,и высекали сноп огнябулатные подковы.Вдруг лист последний на скамьюупал в бульваре Падомью.Темнели зданий горы.И с Даугавы ветер дул,и доносился дальний гулиз Домского собора.Верша блистательный парад,созвездья выстроились в ряд.Держали мир колоссы.Вращались Космоса валы.И звуки были тяжелы,как спелые колосья.Заполонил хор и оркестрпространство чуткое окрестпечалью, мукой, страстью.И скрипку поднял сам Господь,и превратился звук во плотьв конце четвёртой части.Через года, через векапроходит нотная строкав глуши людского леса…Когда природе голос дан,звучит, как дальний океан,«Торжественная месса».И причиняет столько мук,и заполняет чистый звукоткрытое пространство.Поют ночные голоса —уходит эхо в небеса,в покой и постоянство.Туда, туда, моя любовь,где, повторяясь вновь и вновь,прощальные мимозылежат на крышке гробовой,и нарушается покойпечальной Лакримозой!«Не знаю сам, как это получалось…»
Не знаю сам, как это получалось,но я сначала рисовал картины,потом в бумагу всё переливалось.Рябой мужик, дорога у плотины.Обломанные сучья. Снежный двор.Куст бузины и дерево рябины.И солнечного леса певчий хор.Знакомая избушка с русской печкой.Сарай и снег. Поленница. Топор.Всё оживало вдруг и шло навстречу,приобретя характер и судьбу.Я помнил ночь и утро, день и вечер.И крик, и свист, и шёпот, и мольбу.Я помнил чью-то смерть. И жизнь вначале,под стоны сосен и ветров гульбу.И всё жилó, светилось и дышало,как тонкое осеннее крыло.И от земли неслышно отделялось.И долго в мироздании плыло.У болота, у оврага
«Я пристану к берегам…»
Я пристану к берегамгде-то недалече,где пристанище-дугана изгибе речки.А потом пойду оттуда,где вольготней и видней:на речном мысу огрудаиз светящихся камней.Или лучше на угорезаночую до утра:вижу – счастье, вижу – гореходят ночью по дворам.А потом пойду к воротам,тихо сяду на крыльцотам, где месяц косоротыйусмехается в лицо.Перед снегом
Ветер ходит вдоль земли.Каркают вороны.Расшатались вереив разные стороны.На воротах сена клок.Прясла шиты лыком.На дворе мычит телок:мыкается мыком.Осень. Долго длятся сутки.Ветер ходит вдоль земли.И повизгивают суки.И вздыхают кобели.Злыдни
Засыпают боги, слава Богу,В это время, в этот самый разВылезают злыдни на дорогу,В одинокий сумеречный час.То в селе собак перекусают,Стянут от телеги колесо,То кого-то насмерть напугают,Перегаром выдохнут в лицо.А народу больно и обидно,Что гуляют, пока боги спят,Папа-злыдень, и мамаша-злыдня,И тринадцать вшивых злыденят.Берегись! Едва наступит вечерЗлыдни, только задом наперёд,Принимают облик человечий —И тогда сам чёрт не разберёт.Даже днём, не то что тёмной ночью,В наш жестокий и прекрасный векОчень трудно разобрать наощупь,То ли злыдень, то ли человек.