Секреты Бессмертных

Глава 4. Завтрак и отсроченные ответы

Утро в Салеме оказалось другим, чем Настя ожидала. Город просыпался постепенно: ветер шевелил листья на клумбах, в витринах кафе загорался мягкий свет, и по булыжным улицам разносился запах свежеобжаренного кофе. Прямо по соседству с той улицей, где они остановились, было маленькое кафе с деревянными столиками на тротуаре и громоздким, слегка винтажным меню у входа. Марина, как и следовало ожидать, уже размечталась о завтраке с капучино и клубничным тортом, а Настя только пыталась уместить в голове образ Ноа, который всё ещё стоял за фасадом её памяти – призрачный, немного отрешённый, как будто пришедший из другого времени.

– Ты как? – спросила Марина, когда они уселись за стол у окна. – Ты такая… бледная. Может, это вино вчерашнее?

Настя улыбнулась. Неловкость и любопытство боролись внутри неё. Она была не одна в городе, но какое-то чувство приватности исчезло – как будто Ноа оставил след, который можно заметить в каждом отражении витрины.

– Всё нормально, – ответила она. – Просто многое иначе. Салем такой… особенный.

Марина захлопала в ладоши, как обычно, и заказала два капучино и блюдо с французскими тостами. Пока официант носил поднос, Настя глядела в окно. Во дворе напротив группа туристов фотографировалась у старого фонаря, и кто-то кричал о «ведьмах и колдовстве», что вызывало у Насти одновременно улыбку и тёплую тень тревоги.

– Ты так и не рассказала, – продолжила Марина, – откуда вообще ты? Я всегда думала, что ты из Москвы или Питера. А тут – провинция, книжный магазин… Это как по роману.

Настя отложила чашку в руках и позволила себе глубокий вдох. Ей было легче говорить о себе заранее, чем о людях, которых она едва знала. О Ноа – особенно. Но в тот момент она поняла, что нуждается в том, чтобы слова плавно выходили наружу, прежде чем они застрянут в горле.

– Я из небольшого городка, где все друг друга знают, – сказала она. – Там магазин на углу, маленькая квартира, родители… И книги. Я люблю книги. Они как окна в другие жизни.

Марина кивнула, потягивая кофе, и улыбнулась доброжелательно. В её взгляде не было осуждения – только искренний интерес и немного зависти к тому, что Настя могла быть спокойной и уютной.

– Ну и отлично, – сказала Марина. – Но откуда вдруг музыка Салема в твоём сердце? Кто-то убедил тебя махнуть в Америку?

– Ты убедила, – ответила Настя с лёгким уколом. – Ты и твои визы с безумными гугл-картами.

Они засмеялись. День начинался нежно и, казалось, ничто не предвещало того напряжения, которое могло подняться позже. Но внутри Насти что-то ворочалось иначе – словно тихая боль, которую можно было назвать ожиданием.

В кафе вошёл мужчина. Настя подняла глаза автоматически – она узнала его по профилю в тени: высокий, опрятный, в тёмном пальто, который смотрел прямо на неё. Это был Ноа. Он прошёл мимо, не задерживаясь, и сел за столик у окна напротив – так, чтобы его профиль был отчётлив. Его движения были спокойны, как будто каждый жест имел привычну мерность, а взгляд был мягко-напряжённый, изучающий.

Настя почувствовала, как что-то внутри напряглось. Она попыталась не выказывать признаков растерянности, но Марина заметила. Она наклонилась к ней:

– Ты в порядке? Он странно смотрит.

– Да ладно, – ответила Настя, хотя сердце начало биться быстрее. – Просто знакомое лицо.

Ноа поднял руку в полуприветии, не делая шагов навстречу. Его улыбка была тихой, без намёка на бурю, как зеркало в спокойной воде. Когда официант подошёл, он тихо попросил те же тосты и кофе, что и у них. Это было почти театрально – как если бы он подстраивался под ритм их разговора, но оставался в стороне.

Они провели за столиком больше часа, разговаривая о пустяках и памятных местах в Салеме. Марина постоянно добавляла комментарии, набрасывая планы на второй день, а Настя слушала и улыбалась, но в голове крутился один вопрос: почему Ноа снова оказался рядом, и почему это не казалось случайностью?

Когда разговор перешёл к более личным вещам, Ноа вмешался не сразу. Он только слушал, следя за линией её лица, за тем, как она говорила. В какой-то момент, когда Марина ушла в туалет, он наклонился чуть ближе.

– Ты любишь истории, – сказал он тихо, с особенностью, от которой по коже пробежали мурашки. – Не просто книги, а истории, которые делают людей теми, кто они есть.

Настя задумалась. Было странно, как он мог так точно подметить что-то, что она воспринимала как личное. Она почувствовала себя открытой, как книга.

– Я думаю, истории – это зеркало, – ответила она. – Они помогают увидеть себя в других. Иногда – лучше, чем мы видим сами.

Он кивнул, и в его глазах на мгновение промелькнуло что-то, что Настя не сумела распознать. Это было быстрое, почти случайное движение, как тень на воде.

– А ты? Ты когда последний раз была в истории, – спросил он с лёгкой улыбкой, – не читая её, а проживая?

Её сердце вновь дернулось. Он говорил так, будто вопрос не требовал ответа или требовал того, что ей было страшно признать. В её жизни истории чаще всего протекали через страницы книг или рассказы бабушки, которые она слушала в детстве. Но проживать историю – значит становиться её частью, чувствовать её в каждой клетке.

– Не знаю, – сказала она честно. – Может быть, никогда. Но сюда я приехала как раз за тем, чтобы прожить чужие истории. Посмотреть их своими глазами.

Ноа улыбнулся, и в этом вздохе улыбки было столько доверия, что Настя почувствовала одновременно и тепло, и холод: тепло того, что кто-то принимает её такой, и холод – от понимания, что в его принятии есть границы, которые он сам устанавливает.

– Тогда Салем – хорошее место для начала, – сказал он. – Он умеет учить проживать.

Когда Марина вернулась, они ненадолго вернулись к светской беседе, но напряжение, созданное их коротким разговором, висело в воздухе. Настя чувствовала, что Ноа знает больше, чем говорит, и что в этой загадке есть что-то притягательное и опасное одновременно.

После завтрака они отправились бродить по узким улочкам. Салем в это утро казался особенно живым: местные жители готовили свои лавочки, выставляли антикварные книги, а у некоторых домов стояли маленькие композиции с тыквами и сухоцветами – напоминание о времени, когда город готовился к праздникам. Ноа не был с ними, однако его тень словно следовала за ними по городу – то появляясь в витрине, то мелькая за углом, как будто его присутствие было вплетено в ткань улицы.

Они вошли в маленький антикварный магазин с коврами и старинными лампами, и Настя вдруг почувствовала, как её ладонь касается чего-то холодного. Это был том переплетённых писем в кожаном переплёте. На корешке – безликая надпись, как у книг, которые были написаны не только словами, но и жизнью. Она открыла их и почувствовала резкий запах старой бумаги – смесь мыла, дыма и чего-то сладковатого, почти лекарственного.

– Это письмо из другого века, – прошептал кто-то за её спиной.

Она вздрогнула, обернулась, и там был он – Ноа. Его руки были в карманах пальто, и его глаза смотрели на неё так внимательно, будто он видел каждую строчку её лица, как читающий текст. Он не сделал никаких замечаний о том, что она взяла книгу; вместо этого он стоял спокойно, как если бы ожидал, что она сделает это.

– Ты любишь старые вещи, – сказал он тихо.

– Да, – ответила она. – Они хранят память.

Он улыбнулся, и в этом невысказанном согласии было что-то теплое и одновременно непостижимое. Он подошёл ближе, и их пальцы почти соприкоснулись, когда она передала книгу владельцу на кассе. Этот близкий контакт был коротким, но оставил в Насте лёгкое головокружение, как от слишком яркого лампового света.

– Я тебя вижу, – произнёс он вдруг, так тихо, что она сначала подумала, что это просто её воображение. – Не как туриста, не как гостя, а как человека, который ищет.

Её улыбка растаяла, но не ушла. Она не знала, как отвечать на такие слова, поэтому просто кивнула.

– Я ищу историю, – сказала она. – Или, может быть, своё место в истории.

Он кивнул, и в этом кивке было обещание рассказать что‑то, но потом он замолчал и отступил. Этот отказ был странно благородным – как будто он, зная слишком много, считал несправедливым внезапно вливаться в её поток жизни.

Вечером, когда они с Мариной возвращались в B&B, Настя вновь увидела Ноа вдалеке, стоящего у одного из старых мостов, где собирались местные художники. Он смотрел на воду, и отражение его лица дрожало в лунном свете. Настя остановилась, не в силах пройти мимо, и Марина, заметив её растерянность, терпеливо ждала.

– Ты должна решиться, – сказала Марина, когда они подошли ближе. – Ты же сама начала всё это. Если он тебе интересен, надо дать шанс.

Настя посмотрела на Ноа. Он не смотрел в их сторону, казалось, что он был погружён в свои мысли. Её собственные мысли были хаотичны: страх, возбуждение, любопытство, нежность – всё это смешалось в тугой клубок. Она понимала, что этот человек – загадка, и что за разгадкой может стоять не только романтика, но и опасность.

Она сделала шаг – не решительный, а осторожный, как тот, кто впервые идёт по горной тропе, где каждый камень может быть скользким. И всё же шаг был сделан.

– Привет, – сказала она тихо.

Он обернулся. Его лицо в лунном свете выглядело ещё более бледным, чем днём, и в его глазах мелькнули оттенки, которые она не могла быстро распознать. Но на этот раз его улыбка была другой – более открытой, чуть теплее.

– Привет, – ответил он. – Я рад, что ты пришла.

Она заметила, что он говорил по‑английски без акцента, но в его речи были редкие слова, которые казались выбитыми из другой речи – староанглийские обороты, которых её образование не коснулось. Это делало его речь музыкальной, немного чуждой и притягательной одновременно.

– Можем прогуляться? – предложил он.

Она кивнула. Внутренне она была готова к ещё одной загадке. Но ей уже было не так важно, кто он есть на самом деле; ей было важно, как он заставлял её чувствовать – живую, пульсирующую, готовую принять то, что, может быть, изменит её навсегда.

Их шаги отозвались по булыжной мостовой. Ночь в Салеме становилась гуще, но вместе с тем – менее страшной. Было ощущение, что город будто приглашает их стать частью своей тайны.

Конец главы оставляет двери приоткрытыми: у Насти растёт желание знать больше, а у Ноа – желание не спешить открываться целиком. Между ними витает тёплая опасность: не та, что разит сразу, а та, которая медленно оттачивает эмоции, заставляя их переливаться и меняться.

Глава 5: Экскурсия по кладбищу и тёмным улицам Салема

Утро в Салеме началось с легкого тумана, который словно лёгкая вуаль прикрывал старые дома и вывески, делая город ещё более театральным. Настя проснулась раньше Марии, потому что в груди у неё сидело странное нетерпение – то ли от предстоящего дня, то ли от мысли о том, что человек с тёмной улыбкой может снова оказаться поблизости. Она медленно собиралась, перебирая в голове картинки вчерашнего вечера: его взгляд в свете фонаря, мягкая ровность голоса, непонятное ощущение, будто они уже встречались где‑то в другой жизни.

Завтракали они в маленьком кафе на углу, где стены были увешаны репродукциями старых газет и репертуаром викторианских рецептов. Марина заказывала всё подряд, жадно разговаривая о маршрутах и сувенирах, а Настя слушала и пыталась не думать слишком много. Но мысли сами плели узор: вот мы идём по булыжной мостовой, вот он появляется из тени, вот его пальцы касаются моего плеча – и всё вокруг меняется.

Экскурсия по кладбищу была в расписании на полдня. Настя понимала – кладбища бывают разными: одни вызывают тихую грусть, другие – восхищение архитектурой, третьи – странное шевеление в душе. Салемское кладбище оказалось и тем и другим. Мраморные надгробия стояли плотными рядами, ели свисали тёмными занавесами, а между ними тянулись узкие дорожки, по которым стелилась ранняя сырость. Экскурсовод, мужчина средних лет с приятной бархатистой речью, рассказывал истории о фамилиях, запекшихся в этом камне, о трагедиях XVII века и фамильных драмах XIX.

Настя шла рядом с группой, но больше смотрела на небо, на тонкие полоски тумана, пропускающие свет. Она думала, как и зачем люди оставляют на могилах мелкие предметы: заколки, письма в запечатанных пакетах, выцветшие фотографии. Всё это казалось одновременно непреходящим и хрупким – как человеческая память, которая пытается выковать из времени что‑то постоянное.

Они подошли к старому мавзолею, изрезанному резными орнаментами. Экскурсовод прочитал несколько строк из дневника одной женщины – смешалась в голосе печаль, и кто‑то в группе вытер глаза. Настя неожиданно ощутила прилив нежности: за каждой гравировкой – чья‑то жизнь, взгляды, рутинная радость и печаль. Её собственные маленькие проблемы тут казались бесполезными и похожими на детский лепет.

Когда экскурсия подошла к концу, группа расходилась. Марина быстренько купила магнит с изображением старой ведьминской свечи и предложила пройтись по соседним улицам. Настя согласилась, потому что странно было бы отказываться от ещё одного часа атмосферы, но в глубине души ей хотелось остаться в тишине мавзолея ещё хотя бы минуту.

Они шли уже в сторону исторического центра, когда Марина заметила вывеску с объявлением о вечерней реконструкции «салемских событий». «Хочешь?» – спросила она, и в её голосе проскользнуло любопытство. Настя кивнула, но в этот момент она снова увидела его.

Он стоял у края парка, опёршись о холодную ограду, и глядел на окрестности так, будто следил не за музеями, а за чем‑то более глубоким. Он был одет просто: тёмное пальто, шарф, который аккуратно свисал на одно плечо. Но даже скромная одежда на нём была отшлифована таким образом, как будто её выбирали века – неброская, но элегантная.

Настя остановилась, не желая, чтобы Марина заметила её внезапное замершие. Сердце начало биться тише, но глубоким голосом напомнило о себе: настороженно и требовательно.

– Смотри, – прошептала она. – Он снова здесь.

Марина оглянулась и усмехнулась: «Где? Ага, этот мрачный мистер? Он красиво смотрится на фоне старых домов. Думаю, это типаж – просто типаж». Она сделала глоток кофе из бумажного стаканчика и нацепила солнечные очки, будто пыталась заявить миру, что никакой мистики она не боится.

Но Настя знала, что это не просто типаж. Как и в прошлый раз, его взгляд прошил её насквозь; в нём не было обычной любопытности – он был внимательным, почти проникающим. Казалось, он пытался прочитать что‑то спрятанное внутри неё.

Они пересекли парк, и человек в пальто, словно заметив их движение, начал идти в том же направлении. Настя ощущала, как воздух вокруг сгустился. Это была не та физическая тяжесть, что бывает перед дождём; это было ощущение присутствия – холодного и вневременного.

– Может, просто подарим ему шанс познакомиться? – пошутила Марина, но шутка звучала неуверенно.

Когда они оказались ближе, он уже стоял на самой дороге, и его профиль был чётким: правильный нос, губы, которые не торопились улыбаться, и глаза – глубокие и темные, как старое озеро. Он кивнул им, едва касаясь губы выражением вежливой приветливости.

– Добрый день, – сказал он, и его голос звучал так, будто был создан для тех историй, которые читаются под пледом в дождливую ночь. – Вы туристы?

– Да, – ответила Марина, прежде чем Настя успела. – Мы из России. Это её первый визит в Салем.

Он улыбнулся снова – теперь полностью: мягкой, чуть горькой улыбкой. – Приятно. Меня зовут Ноа.

Имя прозвучало просто и одновременно странно знакомо – как будто она слышала его в снах. Настя представилась и почувствовала, как внутри что‑то застучало – и это было не просто волнение от новой встречи. Она слушала, как Ноа говорил о своих любимых местах в городе, о скрытых дворах и уютных кафе, которые бывают только у тех, кто знает Салем не по путеводителям, а по памяти.

– Ты знаешь самые хорошие уголки, – сказала Настя. – Наверное, это должно быть приятно – знать город так, как знаешь дом.

– Знать город – это значит помнить его истории, – ответил он. – А истории любят тех, кто их слушает.

Разговор как будто сам по себе набирал форму: лёгкие вопросы, непринужденные ответы, смешки. Марина между тем засматривалась на витрины и обозревала рынок, как будто тащила Настю в обычную программу дня. Но Настя теперь уже совсем не могла думать о витринах. Она слушала Ноа и ощущала, что каждый его жест – выверенный, каждая пауза – наполнена смыслом.