- -
- 100%
- +
Когда они подошли к развилке, Марина остановилась. Её лицо изменилось: мышцы шеи натянулись, губы сжались в тонкую линию. Нельзя было не заметить, как она приняла позу, будто готовясь броситься. Настя инстинктивно шагнула ближе.
– Марина? – её голос был мягким. – Всё в порядке?
– Всё нормально, – ответила Марина, но в её глазах мелькнуло что‑то звериное, и Настя поняла, что «нормально» – это не то, что она думала.
Она заметила следы – когти на коре старого дерева, глубокие, как будто не человеческие. И запах: острый, тёплый, пахнувший шерстью и железом. Настя вдруг вспомнила отблески в глазах Марины накануне, её ночные странности, необъяснимую усталость и желанное одиночество. Всё это сложилось в один холодный пазл.
– Ты… ты не говорила мне, – проговорила Настя, потому что слова сами рвались наружу. – Что с тобой?
Марина опустила взгляд. На её губах играла горькая улыбка, и в ней было и что‑то гордое, и что‑то уязвлённое.
– Я боялась, Настя, – сказала она тихо. – Я не знала, как ты отреагируешь. Но это часть меня теперь. Я не прошу тебя понять. Просто – будь рядом. Пожалуйста.
Настя чувствовала, как внутри неё что‑то дрожит. Но не от страха. От решимости. Она думала о той книге, о словах Эллы, о древнем шёпоте, что открылся накануне. Она думала об обещаниях, которые произносила себе всю жизнь: быть честной, быть смелой, не прятаться за чужими решениями.
– Я буду, – ответила она. – Но ты должна обещать, что не пойдёшь одна ночью в лес. И что скажешь мне, когда почувствуешь, что теряешь контроль.
Марина вздохнула и кивнула. Её губы дрогнули, и оттуда вышел звук, почти не человеческий – оборонительный рык или плач, Настя не знала. Она взяла руку Марины, и в эту секунду прикосновение было горячим и реальным, и Настя ощутила, как её собственные ладони наполнились светом, тёплым и мягким, словно первый отблеск весеннего солнца.
Этим светом было нечто иное, чем страх. Это было желанием защитить. Она не знала, откуда оно пришло; она лишь знала, что его нужно направить. Она закрыла глаза и подумала о словах из книги – «слова – ключ». Она не знала ни одного старого заклинания, но в её голове всплыл простой ритм фраз, старых слов, которые, казалось, текли у неё в крови.
– Я не знаю, что это, – прошептала она, – но я могу попробовать.
Марина посмотрела на неё с надеждой и страхом одновременно. Они располагались под старым кленом, и тишина вокруг была абсолютной. Настя вынула из сумки платок Эллы и подержала его перед собой, словно это было необходимым атрибутом. Она не знала, то ли это символическое действие, то ли попытка удержать себя от паники.
Она произнесла вслух первые слова – простые, почти детские. Их смысл был не в словах, а в намерении: быть опорой, удержать, направить. Когда она говорила, воздух вокруг стал гуще, как будто нить паутины, которую можно было натянуть. Память земли откликнулась, и один шепот превратился в другой – более ясный, более властный. Свет в ладонях Насти усилился, образуя тонкую нить, которая сплелась вокруг запястья Марины.
Потом произошло то, что можно назвать только началом трансформации. Марина вскрикнула – не от боли, а от странного освобождения. Её плечи выгнулись, глаза засияли, и на миг её черты стали иначе острыми, чем прежде. Шерсть – или то, что напоминало её – выступила у висков; пальцы сжались в кулаки и затем расслабились, и в ладони появилась сила, которой Марина никогда прежде не знала.
– Это – я, – сказала Марина, и её голос был низким, как эхо в пещере. – Она – часть меня. И она хочет жить.
Настя держала нить света и чувствовала, как она пульсирует. Это было как держать ожившую нить судьбы; если ослабить хватку – можно было потерять нить навсегда. Она понимала: Марина не просто превратилась в животное. Она обрела форму, которая была защитой и проклятием одновременно. Теперь рядом с ними возник другой вопрос: что делать с этим даром и как его направить.
– Мы не можем прятать тебя, – сказала Настя, тихо, но твёрдо. – Ты – моя подруга. Мы вместе прорвёмся через это. Я постараюсь помочь.
Марина посмотрела на неё с благодарностью, и в её взгляде светилось что‑то, что Настя не могла назвать иначе как семейной преданностью. Они двинулись дальше к кладбищу, но по дороге их остановил издалека звук – не приближающийся шаг, а длинный, медленный шелест, как будто кто‑то перемещался по небу.
Тень вышла из темноты: фигура Виктора, одетая в старую, поношенную куртку, лицо освещённое жесткой луной. Его глаза были холодны, как лед; улыбка его была жестокой, как всегда. Он ступил к ним легко, как хищник, который ничего не боится.
– Так, – сказал он, – вы наконец добрались до места, где можно раскрыть тайны. Но тайна должна остаться тайной, – и его голос разрезал воздух, как нож.
Настя почувствовала, как свет в её руках усилился – не её воля, а собственная природа в ответ на угрозу. Она сжала платок крепче, и тонкий круг света расширился, обволакивая их обеих. Марина выпрямилась, и сила в ней стала явной: она стояла как щит, её тело натянуто, как тетива лука.
– Мы не ищем войны, Виктор, – сказала Настя. – Мы хотим понять и исцелиться.
Он рассмеялся – низко и неприятно.
– Исцеляться? – переспросил он. – Вы, дети, слишком романтичны. Знаешь, Настя, я научился, что истина – это власть. И кто держит истину – тот управляет властью.
Его рука медленно потянулась к сумке, где ещё лежала часть её жизни – книга Эллы. Виктор не скрывал, что пришёл забрать всё, что мог. Он хотел стереть любые следы, которые могли бы привести к его обличению.
– Нет, – сказала Марина, и это слово было не громким, но в нём было больше силы, чем в любой угрозе Виктора. Она шагнула вперед, и из её движения вырвалось нечто, что показало всем – она уже не та, что раньше. Её плечи задрожали, и густая тень опоясала землю у её ног.
Виктор нахмурился. Он сделал шаг назад, но не убежал – он рассчитал. Он знал, что Марина опасна, но не настолько, чтобы её бояться. Он знал, что есть ещё третья сила – та, что носит Настя в себе – и он боялся её по‑своему: боялся, что она может разрушить то, к чему он привык.
– Ты не понимаешь, – сказал он, приближаясь снова. – Ты думаешь, что свет этот спасёт тебя? Ты думаешь, что тьма не отомстит? История – это цепь, девочка. И вы только звенья. Я – крючок.
Настя слышала в его словах угрозу, но также видела в них и слабость. Он говорил громко, чтобы скрыть дрожь. Секунды тянулись. И тогда она сделала то, чего раньше не делала: она встретила его взгляд прямо, и не отступила.
– Может быть, – сказала она, – но цепь расшатанна. И то, что мы делаем, чтобы исцелить её, – тоже часть истории. Мы не отнимем у тебя силу, Виктор. Мы просто изменим терпеть твои правила.
Она не знала, что произойдёт. Но внутри неё была уверенность, которая не требовала доказательств. Её голос не дрожал. Свет в её ладонях взметнулся как факел, и нить света, которой она держала Марину, расползлась в узор вокруг них, словно руны, вырезанные на земле. Руна ожила, и воздух стал плотнее; Виктор нахмурился, как человек, которому неожиданно стало плохо.
Он шагнул вперёд в попытке разрушить круг, но Марина обрушила на него свой гнев – не животную ярость, а нечто древнее, защитное. В её взгляде было мало жестокости; в нём было решимостью остановить несправедливость, которой она была жертвой. Виктор отошел назад, закашлялся, тяжело опёрся на палку, за которую всегда держался, как на символе своего контроля.
– Ты думаешь, что победишь меня светом? – прокашлял он. – Свет – это иллюзия. Истина – в крови. А кровь у меня, и мои друзья услышали этот зов.
С этим он сказал слово – не просто слово, магическое, но ритуальное, и земля под ногами дрогнула. В ночном воздухе запахло сыростью и старыми могильными плитами. Тени за их спинами вздрогнули, и из них вышли силуэты – его сторонники: люди, похожие на него, бледные, с глазами, как угли под пеплом.
Марина рывком бросилась вперёд. Её движения – быстрые и точные – смяли одного из приближающихся, и Настя почувствовала, как чувство контроля, которое они оба пытались удержать, начинает рваться. Ей было нужно выбрать – либо бежать, либо встать и сражаться за то, что они уже начали.
Она вспомнила слова из книги и простую истину: магия не в словах, а в намерении. Её намерение в этот момент было одно – защитить Марину, её дом, своих новых друзей и свою жизнь, которую она теперь чувствовала по‑новому. Она подняла руки, и свет, прежде мягкий, стал кинжалом, прорезающим тьму. Руны засияли ярче, будто откликнулись на её решимость.
Бой начался не мгновенно, а как волна, которая сначала шепчет, а потом разбивается о берег. Марина в ярости и защите, Виктор с его прихвостнями, и Настя с её только что рождённой магией – все они были участниками одной сцены, где ставки были высоки, и исход – не ясен.
Но в этой буре Настя ощутила и другое: внутри неё росло понимание, что её дар – не только оружие. Это была нить, что могла связывать, исцелять и менять. Пока руны пулемётным огнём посылали свет, она пробовала не разрушать всё, а воссоздавать. Она направляла поток так, чтобы не убить, а вывести наперёд тех, кто мог измениться. Она чувствовала, как сила в Марине отвечала ей взаимностью: не «зверь», а защитник.
Когда первые лучи рассвета начали смягчать края ночи, Виктор понял, что ночь уходит не на его сторону. Он отступил, не без горечи, и отступил не потому, что потерял силу полностью, а потому что понял: его власть трещит по швам. Его люди разбежались, как крысы, и он остался стоять один, окружённый тем, что когда‑то было его миром.
– Это ещё не конец, – прошептал он, уходя в тень. – История помнит меня.
Но он ушёл. И когда последние его шаги стихли, Настя опустила руки. Свет потух, оставив только следы – еле заметные руны на земле и запах старой пыли, перемешанной с свежей зеленью.
Марина упала на колени, тяжело дыша. Она снова была Мариной, хотя глазами время от времени проскакивал отблеск звериного. Она посмотрела на Настю и улыбнулась, дрожа от усталости и облегчения.
– Ты… – начала она, но не смогла закончить.
Настя подошла и села рядом. Её пальцы запутались в волосах подруги. В её ладонях не было больше огня, только тёплая пустота и облегчение. Они сидели так, пока не показалось бледное розовое утро, и пока город не начал просыпаться к новому дню, где уже не было прежнего страха.
Они знали – это только начало пути исцеления. Виктор скрывается, история будет мстить, и мир вокруг ещё долго будет помнить ночь. Но теперь вместе у них был дар и оборона: магия Насти и сила Марины. Они были не просто друзьями. Они стали родственными душами, связанными не кровью, а выбором.
Настя подняла голову и, глядя на просыпающийся город, впервые ощутила, что её жизнь изменилась навсегда. И это было не страшно. Это было как новое дыхание – неожиданное, но настоящее.
Глава 24 – Дневник, который не должен был быть найден
Библиотека в Салеме ночью жила своей собственной, тихой жизнью: шуршание страниц казалось ей шёпотом прошлого, а лампы бросали тёплые круги света на столы, как будто охраняли бумажные тайны от взглядов дня. Элла любила это место – её пальцы знали каждую пыльную полку, каждый корешок старой легенды. В ту ночь она пришла одна, в надежде отыскать что‑то, что помогло бы Насте понять, что происходит вокруг неё в эти недели.
Её находка была почти случайной. В дальнем углу, за полкой с краеведческими томами, лежала узкая кожаная тетрадь без титула; корка покрывалась трещинами, на ней едва угадывался тиснёный знак – знак, который Элла видела раньше только в одной старой гравюре: круг, пробитый тремя линиями, словно стрелы. Она сняла книгу, ощутила запах времени – сухой кожи, потертых страниц, слабого аромата воска.
"Это… должно быть XVI век", – прошептала она сама себе и аккуратно открыла первую страницу.
Почерк был узкий, плотный, с резкими завитками, строчки сжаты почти вплотную. Язык – старый, но знакомый: смесь английского, заимствованый и слова, которые читались как заклинание. Элла сразу поняла: это дневник, возможно – дневник женщины. Она перевела первые строки и почувствовала, как внутри что‑то сжалось.
"Я помню холод камня и запах крови, – гласила запись. – Помню, как моё имя исчезало, как лицо – одно и то же – возвращалось, как лезвие возвращалось ко мне снова и снова. Я не помню, как звали тех, кто меня любил, но я помню, как я умирала. И каждый раз я начинала заново, неся в себе только ощущение пустоты и забытые голоса. Они приходят, те, кто жаждут моей плоти; они видят во мне знак повторения и желают мой конец. Я молю – если есть кто‑то, кто прочитает это, знайте: я – не одна. Меня преследуют века."
Строки стекали, и чем дальше читала Элла, тем тяжелее становилось вокруг неё. В дневнике были даты – тысячи лет, пометки о лунных циклах, штриховые рисунки лица, помеченные одним и тем же знаком. Каждая запись заканчивалась короткой фразой, почти одним и тем же жалобным возгласом: "Она возвращается. Она всегда возвращается."
"Она?" – вслух спросила Элла, и в голове всплыла Настина фотография вчерашнего дня: глаза, улыбка, то невинное удивление, с которым Настя наблюдала карусель старых домов. Не могло быть. Это же какая‑то легенда, аллегория. Однако следующая запись заставила её всё бросить и сесть прямо за стол.
"Виктор – я записываю его имя, чтобы не забыть – он прибыл с северными ветрами, холодный как смола. Его сила была не просто знанием трав или слов; его руки были похожи на железо. Он сказал, что видит в моём теле иносказание какой‑то старой игры. Он пробил мне грудь ножом и плевал на прах моего имени. Он произнёс проклятие: 'Будет она падать, и будет падать след её – зверь будет служить мне, привязан к крови её, и пусть они будут связаны в смерти'. Марина связала себя со мной тогда. Она предпочла связать душу и плоть; она сказала, что будет со мной сквозь печаль. И когда я умерла, умерла и она. И так повторялось."
Сердце Эллы билось так часто, что казалось, она услышит его в каждой строчке. Марина – имя, которое сейчас звучало у неё в голове не как чужое, а как предупреждение. Она знала, что Марина – лучшая подруга Насти, и это смутило её до глубины. Дневник продолжал: рассказы о дуэлях средь ночи, о поджогах, о петлях судеб, которые плёл Виктор. О безмолвных криках тех, кто видел то же лицо снова и снова.
Она читала до тех пор, пока комок в горле не превратился в лед. На одной из страниц был аккуратный список: годы, имена, места – и рядом с каждым местом – одно и то же примечание: "Она вернулась в том же облике." Элла не удержалась и прочитала вслух: "Она возрождается в одном и том же облике, но с новыми воспоминаниями. Она не знает себя. И каждый раз нас ждут охотники."
Её руки дрожали. Она закрыла дневник и положила ладонь на холодную обложку, словно через неё можно передать предупреждение обратно в прошлое. Она знала, что должна сказать Ноа. Он был тем человеком, который, возможно, и должен был знать всё – хотя всё это звучало невероятно.
Она взяла дневник и поспешила к дому, где Ноа и Настя жили в последние дни. Ночь была суровой: ветер бился в окна, и в этом шорохе казалось, что прошлое шепчет прямо в ухо. Элла почти бежала, не думая о взглядах, которые она может вызвать, о разумности своих действий. Внутри неё теперь был заряд – смесь страха и обязанности.
Ноа сидел в гостиной, тусклый свет от камина отражался в его глазах. Он поднял голову, не удивлённый её появлению; у него и без того было выражение того, кто знает слишком многое, кто видел слишком много. Элла положила журнал на стол между ними и открыла на той же странице.
– Прочитай, – сказала она коротко. – Я не хотела верить, пока не увидела.
Ноа взял тетрадь, его пальцы почти не дрогнули. Он прочитал всего пару абзацев и зажмурился. Когда он заговорил, его голос был ровным, но в нём звучало бесконечное сожаление.
– Это правда, – сказал он. – Я боялся, что эти записи существуют. Ты понимаешь, что это значит?
Элла слушала, но не получала ответа, пока не задала прямой вопрос:
– Ей действительно… больше тысячи лет?
Ноа тяжело вздохнул и опустил взгляд. В его темных глазах мелькнуло то, что напоминало о тысячах ночей без сна.
– Да. Она – старше, чем могут поместиться слова. Каждая её жизнь – как вспышка свечи. Я видел это. Я… видел её в других эпохах. Я помню лица – одно и то же, и всегда она была молода. Это невозможно объяснить логикой, Элла. Но это правда.
Элла почувствовала, как земля уходит из‑под ног. Она знала Настю как девушку из провинции: добрую, трогательную, простую. Как могла за ней стоять тысяче-летняя тайна?
– Почему она не знает? – прошептала она. – Почему она не помнит?
– Более жёсткий вопрос, – ответил Ноа, и в его голосе появилась стальная уверенность. – Потому что так устроен её цикл. Память-душа стерты или слиты в туман. Каждый раз, когда она появляется заново, внутри остаются только отголоски: эмоции, ощущения, иногда фрагменты снов. Но не реальная память. Это как если бы ей давали шанс заново выбрать.
Он поднял голову и посмотрел прямо на Эллу, затем на дневник.
– И есть ещё одно, что ты должна знать, – добавил он. – Я должен это сказать ей сам.
Ночь свинцом лёгла на комнату. Элла молча наблюдала, как Ноа встал и повёл её по узкой лестнице туда, где хранились его личные вещи – туда, куда Настя ещё не заглядывала. Они вошли в комнату, где на стене висели картины, потертые временем, и один большой ключ, похожий на символ из дневника, было видно в чеканке дверей. Ноа взял третий ключ, который висел на цепочке у него на шее, и открыл небольшую дверь, скрытую за высоким шкафом – дверь, которую он обычно держал закрытой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.






