© Екатерина Порва, 2025
ISBN 978-5-0065-5601-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
Когда мы были маленькими
«Я так давно не просматривала фотографии в пропахшем старой бумагой альбоме… утекло не так много воды, но все же. И вот снимки: идут друг за другом, пронумерованные материнской рукой, перечеркнутые цветными карандашами в моих руках, и в руках моих младших. Даже наши старики тут остались запечатлены.
Бабушка и дедушка как с маминой, так и с папиной стороны, давали мне много любви. Но я ее совсем не помню – ни того, как меня учили бросать снежки, чтобы согреться в жгучий холод; ни того, как бросали в озеро, чтобы я научилась плавать, а я запуталась в ряске, и выплыла с целым хороводом лепестков на голове. И того, как мы сидели всей семьей после бани, рассказывали друг другу истории, а бабушка пыталась гадать на шивах. К сожалению, ей не выпала доля стать предсказательницей, да и всем моим родственникам – тоже. Одна я могу посмотреть то, что таится за тенью будущего.
Когда мне исполнилось четыре, родилась моя младшая сестра Инара.
Закрыв глаза, я прямо сейчас могу вспомнить то мгновенье, когда рядом со мной стояла Софита, ставшая мне новой бабушкой, когда настоящие уже покинули мир почти в один год; шел дождь, и мы стояли под крышей на крыльце. Она держала меня за руку, посматривая на дом акушерки: оттуда уже не раздавались мамины крики, она стихла, и в миг тишину заполонил детский плач. Я облегченно выдохнула, улыбнулась в лицо Софите, а она еще крепче сжала мои пальцы и предложила пройти сквозь тканевую завесу перед дверью.
– Будешь смотреть на братика или сестричку? – она пахла также, как и сейчас. Эта смесь старости, влаги от мокрой травы, какой-то сырости; ее голос тогда не был столь хриплым, она еще не кашляла, а говорила чуть басовито и с придыханием.
– Хочу поскорее увидеть ее! Или его! – улыбалась я тогда, но боялась подойти ближе и спугнуть какую-то неведомую мне магию. Софита подвела к двери, убрав завязанные в косички нити полотном. Прозвучал лишь шорох, никакого скрипа, и мы вошли внутрь – светлая комната, сквозь белёсые занавески слышался стук дождевых капель, но это было не самым важным – мама и отец расположились прямо посреди комнаты, и оба смотрели на свернутый в ткань непонятный комочек, прекративший плакать. Софита подтолкнула меня к родителям, и я неуверенно поздоровалась с акушеркой, кивнув ей после; медленными шагами, с нетерпением, восторгом, и одновременным страхом, я помню каждый из них. Когда по дереву эхом раздавался восьмой шаг, я стояла возле мамы, поцеловав ее в раскрасневшееся лицо.
– Жи ва1, мама, – прислонилась к ее щеке, – как ты?
– Жи ва, дочка, – улыбается она, поцелуем окропив мой висок, – все хорошо. Это твоя сестренка… ее наверняка благословили боги.
Растянув губы в каком-то блаженном счастье, она все смотрела на появившуюся в ее руках девочку – такую же красную, с закрытыми, сморщенными глазками.
– Жи ва, Нили, – положил мне на голову руку отец с таким же выражением, – знаешь, как ее зовут?
– Как? – мой взгляд тоже был прикован к новому члену семьи.
– Инара, – с облегченным выдохом сказал он, – как она тебе?
– Скользкая какая-то и слишком красная, – со всей серьезностью тогда ответила я, – она долго такой будет?
Папа рассмеялся, но ответил, что «нет, скоро это пройдет». А дальше я уже не помню – как мы праздновали, как жгли благовония в честь нового ребенка в поселении; как я трудилась, пытаясь помогать то в уборке, то в готовке – таскала нетяжелые вещи, бегала туда-сюда, потому что быть вовлеченной в празднование нового члена семьи, это как обязанность. Остальные дети легко могли бегать во дворе, или вообще остаться дома, но я ведь дочка главы племени. Это честь. И, на самом деле, я сама хотела чем-то помочь семье, хотя бы в мелочах.
Наш народ называют «жиденцы», в честь острова, на котором мы живем – Жиден. В одном большом поселении живут самые большие по своему разнообразию падшие; мы отличаемся от людей, потому что у нас есть магические способности, и все мы разные. Я – дочь главы племени, поэтому являюсь живеной – той, кто является буквально всеми видами живых существ. И мои родители живены, и мои младшие – тоже.
Совсем недавно у меня родился еще младший братик! Его назвали Натаном, точнее, я назвала. Инара растет смышленной, но не так уж много общается. Я пытаюсь быть к ней ближе, и пока это имеет успех…»
– Нили! Покорми младших, мы с мамой уходим на дозор.
– Хорошо, пап, – кричу я из комнаты, – секунду.
Он стучится, прежде чем войти, и я быстро убираю исписанные бумаги под скатерть, делая вид, что занята уборкой; через пару мгновений папа заходит в комнату, обнимает меня напоследок и исчезает в темноте коридора. С мамой я уже попрощалась, но все равно выхожу на улицу с Инарой, чтобы проводить их взмахом руки. Она держит меня за руку, пока мы стоим на крыльце дома, вдыхая далекий аромат жареного цыпленка и духоту летнего зноя; деревянные половицы настила стонут под шагами, отчего Инара морщится и забегает в дом.
– Когда уже починят пол? – спрашивает она с порога.
– Тебя так раздражает этот звук? – приподнимаю бровь, а она кивает. Я вздыхаю, снова надавив на пол, чтобы понять место.
– Принеси краску, пожалуйста, – киваю сестре, – сходим сегодня к ремонтнику.
– Хорошо! – сразу озарилась улыбкой и убежала. Мы пометили нужные половицы и зашли домой, заперев дверь: не хочу, чтобы этот жар проникал в дом.
Инара снова держит меня за руку, когда я иду на кухню и поглядываю на сидящего возле книжной полки Натана; он глубоко погружен в какую-то детскую раскраску со счетами, и выводит там цифры после знака «равно».
– Что вы хотите покушать? – берусь за фартук, аккуратно опустив руку сестры. – Может, запечь овощи? Или сварить кашу с фруктами?
Подвязав волосы, закрепляю их коралловой заколкой и вытаскиваю с полки книгу с рецептами, дожидаясь ответа младших. Инара уже потеряла всякий интерес к разговору и во всю занимается растениями, убежав за задний двор, ничего не отвечая через окно; я с мольбой смотрю на брата, который отвлекся от своего важного дела почти сразу, как я задала вопрос.
– Я хочу кашу! И печенье! А еще… салатик.
– Салатик? – удивилась я. – Тот, с курицей?
Он кивает.
– Сделаешь?
– Конечно. Только спроси еще у Инары, хорошо? Ты поближе к саду.
Брат встал на кресло возле полок и тихо окликнул сестру, поливающую овощи; перекинулись парой неслышимых фраз, после чего он, довольный, вернулся на пол к своей раскраске и сказал, что сестра не против нашего меню.
Родители учили меня, что важно мнение каждого члена семьи; пусть Натан маленький, он чаще всего выступает инициатором – что в выборе еды, что в игрушках и совместных действиях. Я люблю озвучивать ему книжки, а он – их слушать. Инара же предпочитает читать сама, поэтому мы чаще всего сидим семьей так: она читает просто сидя рядом, пока мы тихими голосами произносим текст вслух. Я не знаю, нормально ли, что Инара так пассивна… в этом она пошла в маму. А я в кого? Даже и непонятно.
Засучив рукава платья, снимаю кольца, подаренные младшими; из шкафа достаю ингредиенты, в саду срываю овощи да яблоки с грушами и пару десятков ягод для каши. Ребята до сих пор занимаются своими делами, поэтому почти вся готовка проходит в молчании, не считая моего мычания под нос какой-то мелодии.
Инара, грязная после сада, пропадает в ванной комнате; пока варится каша, я проверяю ответы Натана на математические примеры.
– Ты уже хорошо вычитаешь и складываешь! – удивляюсь я. – Много тренировался с папой, да?
Он кивает.
– Папа мне многое объясняет.
– А мама?
– Мама просто меня любит, – хихикает он, – она тоже много рассказывает, но не про математику.
– Вот как, – будто бы удивляюсь я, – раз уж ты закончил с вычислениями, не хочешь помочь мне помыть овощи?
Он кивает, поднимаясь с пола; пока я мою в одной стороне раковины куриное филе, он пытается отскрести от моркови грязь. Теперь уже почти все готовится, осталось только разобраться с сырыми овощами и хлебными сухариками.
Инара выходит из ванной, вытирая волосы; мокрое лицо, такое вроде бы круглое, миловидное, с такими же глазами и редкими бровями; у нас одинаковые уши, торчащие чуть в стороны, остроконечные. У Натана они более тонкие по строению, и смотрят совсем вниз. Но выражение у сестры необычайно серьезное, даже немного суровое, что усиляется разными по цвету глазами: правый – зеленый, а левый – карий.
– А когда родители вернутся в этот раз?
Я пожимаю плечами.
– Ты же знаешь, что дозор всегда по-разному проходит. Но думаю, что больше, чем пару дней, не пройдет.
Она кивает, расслабляясь.
– Тебе чем-нибудь помочь?
Я мотаю головой с улыбкой.
– Не переживай, можешь своими делами заниматься. Совсем скоро будем обедать.
Она кивает, уходя в свою комнату; наверняка засядет там за шитье новой юбки.
– Нили, – снова слышится ее голос в дверях, отчего я подскочила, – ой, извини… может, хочешь, чтобы я вышила тебе что-нибудь?
Я задумываюсь, все еще следя за тем, как Натан моет овощи, а нож в руках – стругает морковь.
– Да, на самом деле. Можешь взять мою тунику и сделать там какие-нибудь цветы.
Обернувшись, чтобы посмотреть на ее лицо, вижу улыбку. Комок в груди немного расслабляется, когда я вижу, что она может радоваться хотя бы с нами, раз ее не тянет на общение с другими детьми.
Кивнув, уходит снова в тень коридора. Брат заканчивает мытье, спускается со своей детской табуретки и убирает ее в шкаф; погружаясь в диван, включает свет лампы и берется за игрушки. Придумывает им какую-то историю, расставляет по всему дивану, полу, пока я готовлю; за окном все еще душный штиль. Мимо окна проходят жители, а я думаю все о своем.
Мне уже пятнадцать. Через три года придется приниматься за подготовку к месту главы племени… ходить с кем-то из родителей в дозор, заниматься работой с населением, решать их проблемы.
Вздохнув, мешаю кашу с кусочками сухофруктов; нарезанные кубиками яблоки отправляются в готовую массу, посыпанную сахаром и корицей. Отставив кастрюлю, накрываю ее крышкой, а сверху – полотенцем.
Еще совсем недавно Инара была такой маленькой! Все племя приходило чуть ли не каждый день, отдавали дары для нового члена семьи от кланов, и я впервые встретилась с Акимом, который теперь по праву считается моим лучшим другом. Хотя, он больше кто-то вроде старшего брата-соседа.
– Сестра? – дергает за фартук Натан. – Дай что-нибудь поесть.
– Уже скоро будет готов салат и каша. Подожди немного.
– И так уже долго жду! – начинает сердиться. Я присаживаюсь, говоря спокойно:
– Извини, что долго. Я не самый быстрый повар. Но сейчас уже и вправду совсем скоро будет все готово. Мне осталось сделать не так много, поэтому иди пока поиграй, а потом будем кушать.
Он разочарованно вздыхает, уходит, но уже через пару минут снова становится доброжелательным и веселым за счет своих выдуманных историй. Я высыпаю все ингредиенты в миску, перемешиваю, солю и заправляю; расставляю тарелки на столешнице, наливая кашу; в отдельную тарелку – по небольшой порции салата. Мамино печенье в жестяной банке отправляется в вазочку в центр стола; отцовский морс налит в стаканы.
– Натан, можешь идти кушать, – зову его, – а я пока зайду к Инаре.
– Ура!
Он радостно вскакивает, садясь за свой стул, и принимается за салат. Я оставляю ему несколько салфеток, чтобы он мог аккуратно поесть, и иду в недра коридора. Темный и длинный, он соединяет все жилые комнаты в доме – по обе стороны двери. Родительская, моя, Инары, дальше – Натана. А по правую сторону две ванные комнаты, две гостевые и кладовка; если пройти до конца, будет прихожая.
Стучу в дверь к сестре.
– Можешь идти кушать.
– Хорошо! – слышится. И я ухожу обратно, садясь за стол; Инара с книжкой выходит к нам, и всю трапезу мы также проводим в молчании, я – задумываясь, Инара – читая, а Натан – разглядывая еду. Он быстро заканчивает, отправляется обратно играть.
– А на ужин что будет?
– Салат и мамина сырная запеканка. На завтрак доедим кашу, а потом уже будем думать.
Младшие кивают, и Инара отрывается от книжки:
– Ты сейчас пойдешь куда-то?
– Да, навещу Софиту. Она хотела, чтобы я пришла со дня на день, сдать экзамен по гаданию на шивах.
– Понятно, – грустно протягивает она, – то есть, мне тоже никуда нельзя?
Я мотаю головой.
– Почему? Если хочешь погулять, конечно, иди. Просто запри дверь, когда пойдешь – чтобы Натан не выскочил вслед за тобой.
– Я же не собачка!
Хихикнув, извиняюсь.
– Мы ведь уже оставляли его одного на несколько часов. Ты ведь не соскучишься?
– Я буду искать сокровища, – довольно улыбается он, – уходите, чтобы с вами их не делить.
Хмурюсь.
– Я шучу, – смеется он, – конечно, я поделюсь! Но хочу отыскать их сам.
– Хорошо-хорошо, – останавливает наш диалог Инара, – может, тогда вместе выйдем?
– Без проблем, – пожимаю плечами, – куда хочешь сходить?
– Прогуляться до кошек. У меня есть там подруга…
– Точно, Глен, кажется? – улыбаюсь я, а она кивает.
– Да.
Она словно о чем-то задумалась, прежде чем молча развернуться и отправиться в свою комнату; я несколько минут наблюдаю, как играет Натан, прежде чем погладить его по голове и тоже приняться за подготовку к выходу.
У нас у всех деревянные двери с одинаковыми ручками; несмотря на малый возраст, у брата тоже отдельная комната. И я рада, что родители больше не собираются рожать мне брата или сестру – я за двоими то не успеваю смотреть, как старшая сестра, да и комнат у нас не будет для гостей.
Скрипнув ручкой, захожу к себе; со стороны Инары слышится шепот проигрывателя, и я невольно прислушиваюсь, совсем не понимая слов, цепляюсь только за мелодию – спокойная и успокаивающая. Заперев дверь, звуки совсем пропадут, поэтому я оставляю ее приоткрытой и беру сумку, проверяя, все ли есть с собой.
Каждая комната в доме – как отдельный мир. У Инары безумно много собственных цветов, которые то благоухают, то чахнут, когда она надолго уезжает; на комоде – проигрыватель человеческих пластинок, который до этого жил с родителями, но переехал к сестре. У Натана множество наклеенных на стены бумаг с примерами, переводами слов, миниатюры разных животных и их искусственные скелеты; у меня же, если не считать стола, шкафа с вещами и кровати, почти все пространство заполнено книгами.
Мне нравится вечером сесть на пол, провести по короткому ворсу ладонью, упасть спиной на него и ощутить холодок; чтобы из окна дул ветер, ласкал голые голени, не прикрытые длинной юбкой, и я вдыхала аромат мокрой травы с улицы, или душной влаги, затем проводила кончиками пальцев по корешкам книг, отчего по воздуху разносился бы их пыльный запах бумаги.
Помотав головой, расчесываю волосы, рассматривая открытый шкаф: на домашний коричневый сарафан хочу надеть легкую тунику. Есть ли что-то, расшитое Инарой? Ох, точно! Мама положила их в отдельную стопку.
Заколкой цепляю пряди челки, закрепляя ее над ухом; поправляю у зеркала длинные цепочки с амулетами, расправляя подол зеленой туники с цветами гибискуса. Снова вернувшись к сумке, застегиваю ее на пуговицу и закрываю дверцу шкафа, со звонким хлопком которой сама уже выбегаю к выходу. Инара подошла через пару минут, резво надела туфли, пока я заканчивала мучиться с шнуровкой сапог.
– Пойдем? – спокойно смотрит на меня.
– Да, конечно, – вся раскрасневшаяся, поднимаюсь, – Натан! Мы скоро вернемся.
По полу стучат быстрые и мелкие шаги брата, который налетает на нас и крепко сжимает (насколько может) наши плечи. Когда я закрываю дверь, он машет из окна и видно, как уже придумал себе какое-то занятие.
Инара берет меня за руку, двигаясь вперед быстро. Ее привычка размахивать руками уже перестала меня раздражать, и я привыкла, что она иногда дергает меня.
– Ты уверена, что у него все будет хорошо?
– Уверена, Нари. Не переживай, – смотрю на нее успокаивающе, – знаешь, когда ты была маленькой, то тоже оставалась одна на пару часов.
– Правда? Я не помню, – хмурит блеклые брови.
– Думаю, Натан тоже не будет помнить свое детство. Он учится самостоятельности и привыкает сам себя развлекать; с нашими занятыми родителями с этим придется мириться.
– Он будет ладить с детьми, я думаю – легко заставляет время идти быстрее.
– Я тоже так думаю, – пожимаю плечами, – он активный и любознательный.
– А я какой была?
Задумываюсь, стараясь вспомнить: в шесть лет Инары уже началась новая материнская беременность, поэтому чаще всего именно я сидела с сестрой. Но она очень любит родителей, несмотря на то, что в какой-то момент жизни они наверняка не дали ей того объема любви, который нужен.
– Знаешь… ты любила сидеть одна во дворе и считать пролетающих птиц. Потом описывала мне каждую из них, спрашивала, какого они вида. А я не знала, поэтому сочиняла тебе сказки про каждую из них.
– Правда?
Я киваю, смеясь.
– Ты знала, что это лишь вымысел – прямо тебе говорила. Но, несмотря на это, всегда слушала с упоением. Мы часто ходили к Мадлен, когда она еще была замужем.
– Кажется, я помню его… мне он не нравился.
Вспомнив один из случаев, стараюсь не разразиться хохотом, но не могу сдержаться.
– Знаешь, ты это открыто выражала! Однажды бросила в него мячик и даже не извинилась самостоятельно. А когда Мадлен брала тебя на руки, и ее муж пытался сделать то же, прижималась к ней ближе и говорила, что он тебе не нужен.
Она смеется тихо и мелодично, как будто перешептываются соцветия колокольчиков – больше с придыханием, чем звонко и раскатисто, как Натан. Несмотря на это, он же просит ее говорить тише – и вправду, голос у сестрицы громогласный.
– А в остальном ты была обычным ребенком. Обычным, спокойным и сдержанным. Я учила тебя плакать и говорить о своих чувствах близким, когда тебе было пять. Ты пыхтела и будто тужилась, и я напугалась, что у тебя что-то болит. А ты сказала что-то вроде «мне надо сдержать то, что катится у меня из глаз, иначе я расстрою папу с мамой!», и когда я стала тебя переубеждать, ты так громко расплакалась, что сбежались родители, и начали веселить тебя. Тогда я впервые увидела, что твое лицо, покрытое слезами и раскрасневшееся, может так громко хохотать.
Вижу боковым зрением, как она незаметно улыбается. Мне нравится, что я могу дарить ей улыбку – из-за отсутствия друзей в ней нет той жизни и страсти жить, какая есть в Натане. Он-то весь в нашего папу.
– Мне кажется, я даже это помню, – скованно говорит она, – ну… спасибо, что рассказала.
Я киваю, обнимаясь с ней на прощание.
– Не засиживайся допоздна, хорошо? Можешь поужинать у подружки, я не обижусь.
Она уже с обычным серьезным и смущенным выражением кивает, уходя в нужную сторону, и издалека машет мне напоследок.
Мой путь в лес не занял так уж много времени; я снова пытаюсь вдыхать запахи, которые окружают, чтобы запомнить каждую мелочь. Почему-то сейчас кажется, что вот-вот случится необъяснимое горе, с которым нам придется справиться. Все эти разговоры, воспоминания и приготовление обедов уйдет в прошлое и перестанет быть таким естественным… и так я больше всего переживаю за Инару. На экзамен отчасти пошла из-за этого предчувствия, отчасти – из необходимости его сдать, ибо назначенная дата была совсем не сегодня, а минимум через неделю.
Тропинка в гору становится круче, прежде чем вывернуть на опушку и показать дальнейший всход, а также небольшой домик. Сейчас из его трубы не валит дым, но над крышей висит небольшой туман. У Софиты роскошный двор, обзаведенный разными цветами и кустами то малины, то земляники большого размера, которой она хвастается перед поселением; больше всего мне нравится ее поле чуть дальше, на котором я каждый год стою и копаю грядки, затем – овощи, потом срываю ближе к осени самые сладкие фрукты.
Окна открыты, и красные занавески чуть трепещут под тихим блеянием ветра; аромат влажных трав проникает в ноздри. Ступаю на порог с раскрытой дверью и раздвигаю руками сплетенные нити, подвешенные за потолок.
– Жи ва, Софита, – кричу из коридора, – где ты?
Войдя в комнату, сразу чувствую, как пар оседает на коже лица.
– Жи ва, Нили, – звучит хриплый голос старушки, который затем погружается в кашель, – что, тоже переживаешь, малышка?
Присаживаясь за обеденный стол, киваю. Что-то варит: запах трав, цветов, какой-то чудно՛й.
– Пришла сдать экзамен.
– Без причины уже не заходишь? А жаль, – она тянет каждое слово. И, вроде бы, это должно меня раздражать, но я также привыкла к этому, как и к повадкам сестры.
– Извини, бабуля, – грустно улыбаюсь, – буду исправляться.
– Ладно уж, – махнула рукой, – вытаскивай шивы.
Кивнув, открываю сумку; пока копаюсь, она все говорит:
– … ходишь до сих пор с отцовской? Большая она больно.
– Да и я не маленькая, бабушка, – надеюсь, не промелькнула грусть, – она мне нравится. Много карманов.
– Носишь тяжести свои, еще и физически.
Решаю промолчать, и наконец-то нахожу карты.
– На что сначала гадать? На… на личность ведь, верно?
Она кивает, продолжая перемешивать жидкость в кастрюле. Я киваю в ответ, вытаскиваю все три сословия и четыре карты богов, отложив их в отдельную стопку. Перемешивая, сосредотачиваюсь: кто мне сейчас нужен? Инара? Мадлен? Может, Аким? Кто больше всего волнует…
– На Инару, конечно. Что тут думать.
Я сглатываю, пытаясь не брать во внимание ее способность угадывать мысли, и вытаскиваю по две карты с каждого сословия, вспоминая наш разговор, ее вопросы, образ жизни, истории из детства…
– Кхм… тут… чугун копий…
– Что означает?
– Кхм, – снова прокашливаюсь, роясь в голове, – семейность. Может найти решение в любой ситуации… еще сорняки сердец.
– Что дают вместе? – продолжает мешать чуть ли не взглядом варево, даже не поглядывая на меня.
– Семейный падший, который найдет решение… и… наверное, что даже в семье будут конфликты, но личность все равно верная своим принципам. Потом… по среднему сословию, – всматриваюсь в карты, – главное для нее сейчас – семья, крона тополя, и друзья – тоже крона, эвкалипта.
– То есть?
– То есть крепкая связь между родственниками, и, вероятнее, те, с кем она общается сейчас, останутся с ней надолго… и их будет хватать.
– Хорошо, – довольная ухмылка, – остались младшие и боги. Как она социализируется?
– Корни и сорняки черепахи. Запертая в своих мыслях, будут препятствия, с которыми не факт, что справится. Сейчас, надо… надо открыть божественную карту.
Мои пальцы дрожат, но стараюсь сглотнуть и увидеть окончательное решение. Неужели я ничего не могу сделать для нее? Чтобы она была более открытой, живой, активной?
– Зеневье, – бросает взгляд Софита, – не трогай ее. Судьба есть судьба. Она такой и останется, Нили, и это ее путь, который будет меняться по её желанию.
Не замечаю, как напряженное выражение меняется, и я опускаю брови, сжимаю губы; почему-то хочется искусать их до крови, чтобы наказать себя.
Женщина за плитой выключает газ, закрывает кастрюлю крышкой, но прежде – наливает в низкие стаканы жидкость и ставит рядом, подложив тканевые кружки под дно. Я растираю виски, прикрыв глаза; пар уходит через раскрытое окно на улицу, и вечерний ветер дует по полу, охлаждая.
Софита кладет руку мне на плечо, поцеловав в макушку; садится напротив, распуская длинные седые волосы из слабого пучка, поправляет тканевую накидку на плечах, больше похожую на шарф. Она оборачивала в него почти всех детей, рожденных в племени; так они благословлялись ею и богиней.
– Что мне делать?
– Поддерживай ее. Будь опорой. Не раскисай, надо еще узнать ваше будущее, чтобы закончить экзамен. Ты ведь для этого и пришла?
Киваю, прикасаясь к стакану оледеневшими пальцами, но меня останавливают ладонью.
– После выпьешь, силы восстановишь. Раскладывай карты и уже потом поговорим.
Махнула рукой, как бы говоря: «начинай», и я почти инстинктивно подчиняюсь этому спокойному, но твердому взгляду.
– Какие сословия использовать? – снова начинает опрос.
– Старшие, младшие, боги.
– Молодец, – снова кивок, – задумайся. Вслушайся в звуки, представь, что тебя может ждать: через месяц, год, два, десять. Какая тебе нужна цифра? Или события, которые произойдут? Задай вопрос шивам, и они ответят.
Снова сглотнув от волнения, прикрываю глаза, касаясь кончиками пальцев карт; голова гудит, но я продолжаю тревожно размышлять, прежде чем с тряской опустить ответы на стол.
– Сорняки и рубцы перьев, сталь копий. Для каждого из этих трех… для первого – ветвь капибары, ростки черепахи, и снова капибара, только крона.
Кивнув, последний раз задает вопрос:
– Бог?
– Шивин. В далеком будущем будет то, что решится только магией. Трое, кто претерпит самые масштабные изменения. Кто копирует – скоро найдет свою причину верить в мир; падший с низкой самооценкой пока не знает, что из себя представляет, но вырастет в лучшую сторону. И…
Только понимаю: передо мной материнское обозначение, начинаю задыхаться; но надо договорить, сдержать лицо.
– Умная и расчетливая, является причиной верить в мир. Обычно это… это же означает…
– Это ведь карта твоей матери? – хмурится Софита. – Видимо, стоит ждать худшего.
– Мама умрет?
Она отводит взгляд, пододвинув стакан.
– Выпей.
– Скажи… карты врут ведь, верно?
Отведя взгляд, оставляет ладони на своей кружке; кажется, что в ее голове происходит наводнение из мыслей, как и у меня сейчас, но разве так сложно ответить на один-единственный вопрос?
– Тебе они никогда не лгали.
Выпив залпом все содержимое стакана, суматошно собрала карты и сбежала домой. Пока по лицу били случайные ветви, запутываясь в волосах, могла лишь глотать собирающийся в горле комок и цепляться кончиками пальцев за подол платья; не может такого быть, чтобы мама нас покинула. Вот так внезапно, без причин, объявлений и проблем… ведь жизнь только начинается у нас всех.
И отец пойдет за ней. Пары-живены не могут друг без друга больше двух лет, и будет хорошо, если он проживет до моего совершеннолетия… что делать Натану? Как будет разбита Инара! И на мои плечи упадут заботы о них двоих, когда я сама еще не успела пожить. Зачем, Зеневье, ты подал для нас такую судьбу? Неужели наши жизни ошиблись, и ты оканчиваешь их жизнь именно так?
Да не существует судьбы и богов, если мои младшие останутся без родителей. Нет ни веры, ни покаяния; ни действующих молитв, ни идолов. Они не слышат нас, если мы обращаемся, а водят нами по нитям судьбы – сами соткали, глядя, как мы справляемся с препятствиями.
А так ли справедлива судьба… ведь не мы одни погружены в жизнь, которая когда-нибудь закончится, и никто не дает гарантий, что она пройдет спокойно и размеренно. Мы ничего не знаем о богах, но поклоняемся им и доверяем жизни…
Но если я не верю в бога, то может, карты мне будут врать? Да, они солгали, потому что боги слышали мой голос из будущего и понимали, что сыграют обычную злую шутку над нами!
Остановившись возле дома Глен, заглянула в окна кухни: девочки беседую и едят кекс, я вижу, как на губах сестры мелькает тихая улыбка. Осев на сухую землю, впиваюсь пальцами в почву и пытаюсь почувствовать кончиками пальцев правду. Говорят, что живены – сосредоточие всего живого. Так может, и незачем мне карты? Я прислушаюсь к песне ветра, впитаю аромат мокрой земли после дождя, почувствую на коже лица морской бриз и узнаю все то, что скоро наступит… и это не солжет?
Крохи покрывают пальцы, и первые капли с неба покрывают макушку. Смотря на то, как по ладони разносится пятно грязи, будто вижу причудливый образ… Стальное копье, пронзающее землю. Или просто рука, поданная незнакомцем? Я уже ничего не понимаю.
По плечу ударяет дверь.
– Ой! Кто здесь?
Звонкий и громкий голос.
– Здравствуй, Глен, – пытаюсь улыбаться и скрыть наступающие слезы, – я за Инарой. Собирается дождь, ей лучше быть дома.
– Да, конечно, Нили, – кивает бодро, подав мне руку, – зайдешь? У тебя руки грязные.
Она на два года старше сестры, и в ней уже чувствуется какая-то сила. Я гадала на то, что ее ждет, и не могу сказать, что присутствие в жизни моей малышки чем-то навредит. И знаю, что она тоже будет читать шивы – этот маленький и бойкий котенок возьмется за карты через год и играючи расскажет чужую судьбу и ответит на самые интересные в их возрасте вопросы. Вздохнув, встаю самостоятельно и говорю «спасибо» на приглашение.
Инара все еще сидит за столом и радостно улыбается, когда видит меня; я машу ей рукой, но, осекшись, поворачиваю в ванну и смываю грязь, оттряхиваю полы юбки, вытаскиваю из прядок волос застывшие листья. Удивительно, что Глен не рассмеялась, увидев меня – чуткая, наверное. Сразу видно, что случилось что-то ужасное. Хорошо, что Инара этого пока не замечает.
Заперев дверь, прошу стакан воды и беру сестру за руку.
– Спасибо, что дружишь с сестренкой, – вымученно улыбаюсь девочке, – заходи в гости.
– Зайду! Можно завтра, я хочу помочь Инаре с садом.
Удивительно, что она пустит ее туда. Видимо, близкие подруги.
– Да, конечно, – киваю, – тогда будем ждать.
Сестра покрепче сжимает ладонь и все еще улыбается счастливо. Я стараюсь ласково болтать с ней, пока мы идем, не скрываясь от капель дождя – они ведь дают земле почувствовать себя живой и дать новые ростки, плоды. У нас никогда не бывает сильных ливней, которые смывали бы посевы или топили дома. За нами приглядывают боги… все же я не могу отречься от веры в них. Надо держать себя в руках, не раскидываться такими словами… ведь они любят нас, верно? Защищают… предупреждают.
Погруженный в сумерки дом, где весело копошится в глубине комнат Натан; мы обе слышим, как он жужжит невидимыми планерами, продолжая рассказывать какую-то историю; переглянувшись с сестрой, не могу сдержать грустную улыбку.
– Что-то случилось? – сразу же хмурится она, шепотом говоря, пока снимает с ног туфли в брызгах капель.
– Ничего, просто… устала на экзамене.
– Сложно было?
– Да, вымотала меня бабушка Софита.
– Она разговаривает туманно, кого угодно вымотает. Ты будешь сейчас готовить?
Кивнув, ставлю нашу обувь на полку.
– Можешь испечь печенье? Самое лучшее время, чтобы их покушать вместе с вами. И почитать, да?
Чувствую, как к глазам прикатывают слезы, улыбаюсь. Хорошо, что сейчас в коридоре темно. С выдохом и выстроенным спокойным голосом отвечаю, что, конечно, сделаю. Она целует меня в щеку и обнимает, прежде чем ускакать в сторону сада и подвязать цветы. Утерев слезы, включаю свет в коридоре, чтобы Натану было не страшно выйти из комнаты; из его двери пахнет теплом и таким непонятным ароматом ребенка, наивного, искреннего и доброго – иногда я обнимаю его так, что он цепляется за плечи и виснет на мне, а я глубоко вдыхаю трепет его чистых, тонких волос, и не сдерживаю слезинок на глазах, когда чувствую весь тот вес выросшего братца, которого я пеленала много лет назад.