Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус

Когда подъехали, с тракта через лесочек свернув, Твердислав-староста ждал уже, топилась жарко баня. Как и договаривались, купец первым пошел, а уж Павел с Митохой, кости игральные приготовив, ждали в старостиной избе – хоть и просторной, да курной, людной.

Пока то, се… Первому надоело наемнику. Встав, вышел на двор, Ремезов, чуть погодя, за ним следом.

– А что мы тут-то сидим, господине? – тихо спросил рязанец. – Чай, пайцза-то у Тихона не одна. Эту прихватим, да…

– Нет, – мотнул головой Павел. – Не выйдет. Купец-то еще за охрану заплатить должен, а ты с пайцзой уйти предлагаешь.

Митоха согласно закивал:

– Ах да, да… Это я не подумал. Ладно! Не сомневайся, боярин, не украдем, так честно выиграем! Пошли, что ли? Верно, пора уж. А, ежели что, в предбаннике подойдем, он, грят, просторный.

Чья-то плохо различимая в сумерках тень отделилась от забора, и Ремезов на всякий случай вытащил меч.

– То я, господине – Окулко.

– Ох ты ж…

Лязгнул убираемый в ножны клинок, у ворот, словно бы в ответ на сей негромкий звук, взвился, зашелся лаем притихший было пес.

– Как людишки наши? – осведомился молодой человек.

– Половина спят уже, другая половина в стороже, – доложил палач. – А один и вовсе потерялся. Правда – нашим ли его считать?

Ремезов хлопнул глазами:

– Как потерялся? Кто?

– Охрятко, господине. Ну, рыжий тот, изгой, бывший Телятникова боярина челядин. Потихоньку-потихоньку – отстал.

– Может, просто потерялся?

– Нет, боярин-батюшко, – Окулко-кат отчаянно тряхнул черной своей бородищею, словно бы вдруг собрался подметать ею только что выпавший на дворе снег. – Потеряться-то тут негде было. Если б запнулся, упал – так бы на помощь кликнул, чай, не без языка. А раз не кликнул – значит, сноровку ушел, значит, то ему было надобно.

– А зачем надобно?

– Уж тут я, господине, не знаю.

– Та-ак…

И снова утихшие было подозрения набирали силу. Тот чернявый парень… все же Митохе не показалось, да и не могло показаться, раз уж сказал, что видел. И кто тогда чернявый? Связник? С кем тогда? С татарами, с разбойниками, с литвой?

– К купцу надо идти, господине, – оглянувшись, тихо промолвил наемник. – Он здешний, все тут стежки-дорожки знает – ему и первый совет. Тем более, что случись – кому тут из нас больше всех терять?

– То верно, – согласился Павел. – Идем.

– И язм с вами, боярин! – тут же запросился Окулко-кат. – Мало ли что там?

– Да в бане-то как раз опасаться нечего, – Ремезов рассмеялся, представив, как они все трое с мечами в руках вваливаются в парную – вот веселуха-то! – Впрочем, постой-ка…

Что-то шепнув палачу, молодой человек махнул рукою:

– Ну, вот теперь, Митоша – пора. Купчину-то обыграешь?

– Как малину с куста сорвать!

Банька располагалась за двором, на обрывистом бережку неширокой речки, выглядевшей сейчас, как заметенная зимняя дорога. Да они зимой и были дорогами, все эти реки – Днепр, Смядынь и прочие.

Приземистое, едва видневшееся из-под снега строение больше напоминало обычный сугроб или даже навозную кучу, создавалось такое впечатление, что об это баньку просто-напросто можно споткнуться, не заметив в темноте. Споткнуться и полететь вверх тормашками в реку, в сверкающую отраженной серебряной луной прорубь, видать, специально расширенную в честь гостей.

Предбанник, куда, обнаружив-таки дверь и пригнувшись, вошли Павел с Митохой, и в самом деле оказался довольно просторным – на стоявших у стен лавках свободно могло разместиться человек шесть, а, если чуток потесниться – то и все восемь. Все было сделано по уму, с удобством – и лавки, и невысокий стол, и специальные полочки на бревенчатых стенах – на полочках, скворча, жарко горели сальные коптистые свечки, а на столе… на столе стоял тот самый сундучок.

– Глянем? – показал глазами наемник.

Павел дернул головой:

– Нет! Как-то уж он просто тут стоит. Словно кого-то ждет.

– Нас!

Поняв боярина с полуслова, наемник выхватил меч, то же самое едва успел сделать и Ремезов – ведущая в парную дверь неожиданно распахнулась, выпустив вовсе не пар, а вооруженных и окольчуженных воинов, за которыми угадывалась вислоусая физиономия купца.

– Эй, эй, Тихон-гость, – махнул клинком Митоха. – Ты что это балуешь?

– Еще посмотрим, кто из нас балует… да как, – недобро сощурился купец. – Вы оружие-то уберите, соколики, чай, снаружи-то – приказчики мои да Твердислава-старосты челядь. Посейчас и…

Не дослушав, Митоха враз схватил стол и, не обращая внимания на свалившийся на пол сундучок, сноровисто подпер дверь.

И вовремя – тотчас же снаружи послышались крики. Дверь затряслась.

– Скажи-ко своим, чтоб унялись, – рязанец зло ощерился. – Мы с боярином – люди привычные, воинские – приказчиков твоих живо в капусту покрошим. Покрошили бы… однако, видишь, пока – ждем.

– Охолоньте! – Тихон Полочанин живо просчитал ситуацию, складывающуюся явно не в пользу угодивших в ловушку игроков… но и не в его пользу.

В шахматах такое положение вещей называется коротким словом «пат». В предбаннике явно запахло жареным, что же касаемо того, что снаружи… судя по вдруг раздавшимся крикам, там все складывалось непонятно.

– То мои люди, – поглядев на нервно прислушивающегося купца, с усмешкой промолвил Павел. – Позволь, Тихон-гость, я им слово молвлю – чтоб зря не буйствовали.

– Ну, молви, – торговец бросил косой взгляд на своих вооруженных приказчиков, готовых ко всему… только, похоже, не к смерти.

– Не думал, что вы оружные явитесь, – зло прошептал Тихон.

Не слушая его, молодой человек закричал в дверь:

– Эй, парни! Окулко, Гаврила, Неждан! Там вы, что ли?

Возня прекратилась.

– Мы, господине, – послышался чей-то громкий голос, Гаврилы или Неждана. – Видим, заперли тебя. Велишь всех изрубить?

– Погодьте, – Ремезов снова посмотрел на купца. – Как видишь, я еще и воинов призвал. Так, на всякий случай.

– Смотрю, хорошо ты к игре подготовился, – обиженно протянул Тихон.

Павел улыбнулся:

– Я-то – хорошо, а вот ты – плохо. Нешто думал, приказчики твои со мной да с Митохой справятся?

– Да уж, – с досадой признался купец. – Не рассчитал. Так и вы тоже не рассчитали, соколики!

Эту фразу торговец неожиданно произнес с таким торжеством, что Павел с Митохой удивленно переглянулись.

– Думали, пайцза здесь, в сундучке? – Тихон довольно рассмеялся и потер руки. – Ан нет! Небось, посмотрели уже?

– Даже не открывали, – Ремезов посмотрел на валявшийся в углу сундучок с распахнутой крышкой.

В этот момент снаружи вновь послышались крики. Павел повел глазами… убрав стол, рязанец проворно распахнул дверь:

– Ну, что там у вас?

Дрожащее пламя факелов выхватывало из темноты широкоплечие – в кольчугах да кожаных доспехах – фигуры, отражаясь, играло на обнаженных клинках мечей, тусклым рыжим золотом светилось в наконечниках копий.

– Эка вы! – выглянув, покачал головою Ремезов. – Вот так в баньку собрались!

– Беда, господине, – перекинув с плеча на плечо увесистую дубину, глухо доложил Неждан. – Мои посейчас с дозора сменились – слышали в лесу ржание… мно-ого коней. Вражины то – так мыслю.

Он был прав, конечно же – в это неспокойное время каждый незнакомец мог оказаться врагом… или врагами, ежели таких незнакомцев много.

Покусав губу, Павел обернулся к купцу:

– Ну, что, Тихон-гость – будем мириться? Мы тебе ничего плохого не сделали, ты нам тоже не успел. Чего делить-то? Или устроим тут баньку… кровавую?

– Согласен, – коротко отозвался купец и, повернувшись к приказчикам, приказал: – Уберите ножи, парни.

Они вышли наружу один за другим – сначала Тихон, сразу за ним – Ремезов, затем – приказчики, а уж самым последним выбрался наружу наемник.

– Ну, что? – торговец посмотрел на боярина с затаенной усмешкою, так родители смотрят на нашкодивших детей, которые еще не знают, что родители знают. – Дальше что делать будем? Я вам не доверяю, вы – мне. Расплатимся да расстанемся?

– Точно так, – хмуро кивнул молодой человек.

– А вот, пожалуй, так-то не выйдет! – осмелев, подал голос Митоха. – Про лошадей-то вы и забыли. Кто его знает – кто там, в лесу?

Павел скривился:

– Скорее – за лесом, конным-то в лесу несподручно. Тихон, сколько тут дорожек из лесу к деревне?

– Одна – по реке, другая – пожней, – задумчиво отозвался купец. – Но пожней – кругом, далече.

– Все ж и там надо сторожу выставить, – Ремезов посмотрел на Митоху. – Чтоб предупредили хотя бы.

– Выставим, – согласно кивнул наемник.

– Ну-ну, – поглядев на звезды, подбодрил рязанца боярин. – Ты у нас человек в воинских делах самый опытный – так предлагай.

– Перво-наперво, местных надо предупредить – Ага, вот он ты – Твердислав. Тут, на усадьбишке твоей, и засядем. – Либо – бежать со всех ног.

– Вот-вот, – тихо произнес Тихон. – Бежать.

Он вовсе не выглядел взволнованным, этот ушлый торговец, хотя по всему – должен был бы хоть немного поволноваться, за товары свои, за людей. Шутка ли – всадники чужие за лесом, в близости.

– А, может, это купцы просто? – вслух предположил Твердислав. – До утра выждем.

– Выждем, – согласно кивнул Митоха. – В темноте-то все одно никого не видать – никто и нападать не будет. Рассвета выждут, а уж опосля…

Ремезов снова посмотрел в небо, словно бы именно там хотел подсмотреть ответ на волновавший всех вопрос – кто прятался там, за лесом? Зачем?

– Так, говорите, по реке из-за леса к деревне – ближе? – опустив глаза, неожиданно уточнил молодой человек.

– Ближе, – утвердительно кивнул староста. – То так.

– Тогда, думаю, мы вот как сделаем…

На востоке, за крутыми холмами, едва еще только начинала загораться заря, а почти все воины Павла – Гаврила, Неждан, Окулко и прочие – уже затаились в зарослях бредины и краснотала на крутом бережку и, поглядывая вниз, на блестевший в свете предутренней бледнолицей луны санный путь, ждали, приготовив стрелы и короткие метательные копья – сулицы.

– Если свернут к деревне, нападем первыми, – поглядывая на светлеющее небо, тревожным шепотом инструктировал молодой человек. – Коли оружны. Коли не купцы. Ну… и если Митоха из деревни гонца пришлет – мол, на них уже напали.

Ремезов оглянулся, словно силился разглядеть укрывшуюся за синим холмом деревню, пока еще мирно спящую… на первый взгляд! Все там были готовы: и люди старосты Твердислава, и Митоха с пятью оставшимися с ним воинами.

– Этот староста – очень подозрителен, – прошептал таившийся рядом с боярином кат. – И Тихон-гость… Ох, пытать бы их, угостить бы плеточкой!

Павел нервно дернулся:

– Все б тебе пытать. Чем они тебе не нравятся-то?

– А спокойные больно, – стряхнув с бороды снег, уверенно пояснил Окулко. – А тако не должны бы!

– Спокойные – да, – согласился Ремезов. – Так просто ко всему уж привычны.

– Митоха тоже привычен – одначе суетится, бегает. Эти же… Не-ет, явно они что-то замыслили. И что-то такое знают, чего мы не ведаем пока. Потому и спокойны, как лед.

– Может, ты и прав, Окулко… Тсс!!! Что это? – встрепенувшись, молодой человек взволнованно посмотрел вниз, на реку. – Вот этот звук! Вот… снова. Слышишь?

– Копыта по льду бьют, – тихо промолвил палач. – Снег-то тонок еще, вот и слышно. И – ого, боярин! – сзади… Бежит кто-то!

И в самом деле, слышно было, как скрипит снег под ногами бегущего… а вот и сам он выбрался из рощицы, встал над обрывом, позвал тихонечко:

– Эй, эй, боярин, где вы?

Павел выбрался из кустов:

– Что случилось-то?

– Случилось, господине! Неведомы люди на деревню напали… человек с полсорока! Уже бьются.

– Сейчас поможем… ты что так тихо-то?

– Орать не велено.

– Это правильно… сейчас… С полсорока, говоришь?

– Тако.

Стало уже заметно светлее, хоть зимнее тусклое солнышко еще и не показалось, а все ж видно было и юркого мальчишку-гонца в драном армячке, и белую ленту реки под обрывом…

И всадников, неожиданно показавшихся из-за излучины! Хоть и ждали их уже, а все ж… Словно бы вынырнули вдруг из тающей ночной тьмы. Ехали уверенно, быстро – впереди, на сильных, укрытых длинными белыми попонами, конях – трое уверенных в себе воинов, в таких же белых – с черными крестами! – плащах поверх тускло блестевших кольчужных доспехов.

– Лыцари! – ахнул гонец. – Тевтонцы! Они же и на деревню… только там незнатные – пешие, кнехты…

У поворота к деревне рыцари остановились, дожидаясь чуть поотставших воинов. Кто-то что-то негромко сказал. Кто-то хохотнул. Ага! Вот подъехали воины попроще – оруженосцы. Рыцари тут же вооружились, точнее – довооружились – надели на головы глухие, как ведра, шлемы, приготовили копья, щиты – треугольные, с черно-желтым крестом, с черным орлом на желтом фоне.

Точно – тевтонцы! И в намерениях их никаких сомнений уже не оставалось.

Павел махнул рукой:

– Пли!

– Что делать, боярин? – недоуменно оглянулся Гаврила.

– Мечи стрелы, сулицы! Давай!

Тут же раздался свист. И первая же стрела угодила в шею неловко пригнувшемуся кнехту. Некоторые попали и в лошадей, послышались хрипы и ржание.

Тевтонцы, впрочем, сориентировались довольно быстро – привычные к засадам и воинским действиям, сразу сообразили про обрыв, пришпорили коней, взметнулись на берег…

Им навстречу полетели тяжелые сулицы, кто-то из крестоносцев на полном скаку повалился в снег, кое-кто – даже вместе с лошадью. И все же пара десятков кнехтов – слава богу, не так уж их оказалось и много – во главе с двумя рыцарями прорвались к кустам.

Вздыбив на дыбы крупного боевого коня, один из рыцарей – в глухом шлеме с рогами, украшенным красными перьями – ударил копьем, насквозь пронзив бросившегося на него с мечом воина – совсем еще молодого парня, закупа с выселок.

Оросила снег алая кровь, несчастный так и упал с копьем – словно насаженный на иголку жук. И рыцарь с красными перьями, выхватив меч, бросил коня прямо на Павла.

Вокруг уже вовсю шла рукопашная битва: звеня секирой, лихо отбивался от наседавших кнехтов Окулко-кат, орудовал короткой рогатиной Гаврила, а «детинушко» Неждан, залихватски ухая, гвоздил вражин тяжелой, больше напоминавшей оглоблю, дубиной:

– А вот вам! Уу-у-х! У-у-ух! Нате!

Все это Ремезов видел лишь краем глаза, ну, и слышал, конечно же – крики, звоны мечей, стоны и громкое уханье дубинщика Неждана.

И крики – кличи – немцев.

Что они там орали, Павел не понимал – немецким, увы, не владел – а так, разбирал лишь отдельные выкрики. Что-то про Бога и святую Марию Тевтонскую.

Да и некогда было сейчас разбирать – вражина-то наседал. Вот опять взвил коня на дыбы, не надо и меча, сейчас ка-ак шмякнет копытами – привет.

Видя такое дело, Ремезов проворно отпрыгнул в кусты, да тевтонец, ни дна ему, ни покрышки, погнал коня и туда. И, конечно, настиг бы боярина, коли б не вовремя прилетевшая сулица, угодившая рыцарской лошади в глаз… скорее всего – чисто случайно. Но этот случай спас молодому человеку жизнь. Конь осел, завалился на бок, однако красноперый рыцарь – ловок, гад! – вовремя выпрыгнул из седла, с мечом в руках подскочив к Павлу.

Удар!!!

Ремезов, подставив меч, отбил. Полетели искры. Снова удар… И еще – целая серия, Павел только успевал уворачиваться-отбиваться.

Да-а… Хоть и учил его старый Даргомысл оружному бою, и Ремезов оказался хорошим учеником, да вот здесь, перед тевтонским рыцарем – профессионалом, понял всю правоту ленинских слов – учиться, учиться и учиться!

Своим внешним видом – кольчужка подлинней да почище, сверкающий – куполом – шлем с широким наносником, алый, с белым подбоем, плащик, меч опять же – молодой человек пусть не очень сильно, но все ж выделялся из всех своих воинов. Опытному взгляду сразу было ясно – боярин, пусть даже и не богатый, но…

Именно поэтому тевтонец и не убил его сразу, хотя и мог бы – запросто. Просто играл, как кошка с мышкой, и, улучив момент, неожиданно ударил щитом – прямо орлом едва ль не в висок припечатал!

Ох, и силен же был удар и – главное – еще не слишком-то опытный в боях Павел никак не ожидал подобного. Просто кружил, отбивая удары и срываясь изредка в контратаки… Вот тут вроде как можно было бы нанести удар… Вот и открылся… Нанес, блин.

Шмякнули щитом в башку, оглушили – чтоб сподручнее было взять в плен. А как же – пленный боярин – это ж живые деньги, выкуп! И рыцари тевтонские – люди живые, а не аскеты-монахи, коим ничего земного не надобно. Конечно, и такие иногда случались, но погоды не делали. Хоть и запрещал устав ордена и рукояти мечей с самоцветами, и золоченые шлемы, и перья – а все ж носили, вроде и ни устав, ни магистр не указ. Вон, как этот черт… красноперый.

Красные перья на сверкающем в лучах показавшегося, наконец, солнца, рыцарском шлеме – это было последнее, что видел боярич. Сковырнулся, потеряв сознание, упал лицом в снег, да так, что и меч, скользнув по ледку, улетел вниз с обрыва.

Упал, провалился в темноту Павел и не видел, как неожиданно споро выскочили из-за холма раскосые всадники, стремительные степные лучники на мохнатых конях, в лисьих шапках. Впереди, в золоченом шлеме и кожаном, отполированном до блеска панцире, несся совсем еще молодой человек, хан или бек… или просто оглан – богатырь.

Вспыхнул в руке клинок… Тучею застили небо стрелы.

Павел мчался куда-то в открытом авто – смешном, светло-зеленом, круглом… кажется, машина именовалась «Фольксваген-жук», и за рулем сидела Полина. Нет, все же не Полина – Полетт. Но, черт побери… Одно лицо! Одна фигура!

Развевались на ветру черные, стриженные в каре, волосы, сверкали глаза – жемчужно-серые, бездонные, родные… Ах, какое платье было на девушке! Коротенькое, темно-голубое, на узких бретельках, открывавшее худенькие загорелые плечи и шею с тонкой серебряной цепочкой.

Цепочку эту только что подарил Павел… тьфу ты, какой Павел – Марсель, по уши влюбленный в красавицу Полетт студент-филолог.

Свернув на площади Согласия у обелиска, они только что промчались по Елисейским полям, миновали Триумфальную арку, и дальше – по авеню Фош, к Порт Дофин, к Булонскому лесу…

Там уже, напротив парка Багатель, и припарковались под сенью высоченных платанов. И тут же, едва заглушив мотор, прижались другу к другу губами, слились в поцелуе… Павел – Марсель! – зубами стащил бретельку, обнажив левую грудь с коричневой родинкой чуть пониже соска… Точно такой же, как и у Полины! Павел протянул руку – погладить…

…и наткнулся на что-то холодное.

Молодой человек непонимающе распахнул глаза, увидев стоявшую рядом с собой крынку, обычную глиняную крынку. К ней он, собственно говоря, и тянулся, а вокруг…

Вокруг, в дымной, жарко натопленной горнице сидела за столом довольно-таки разношерстная компания в лице ушлого купчины Тихона, Митохи с Окулкой-катом и какого-то странного типа – молодого, слегка скуластого, с длинными рыжевато-черными волосами, на удивление чистыми и пушистыми. Вытянутые к вискам глаза цвета степных трав посматривали вокруг довольно-таки дружелюбно и весело, тонкие губы змеились в улыбке, а на шее, на золотой цепи, поблескивал такой же золотой, усыпанный мелкими драгоценными камнями крестик довольно изящной работы.

Степняк! – сразу догадался Ремезов. Монгол… татарин… Но что он тут делает, откуда взялся?

Впрочем, едва только Павел повернул голову, как внимание его сразу же привлек другой столовник – этакий нестриженый, самого что ни на есть фашистского вида блондин – настоящая белокурая бестия. Между прочим – с большим черно-желтым крестом, нашитым поверх белой куртки! И степняк, и фашистяга были чем-то схожи: оба мускулистые, сильные, молодые, правда, монгол – или татарин – несколько ниже ростом…

Скрипнула дверь, и в горницу с большим кувшином в руках ввалился с улицы староста Тверлислав. Захохотал гулко:

– А вот вам еще брага, гостюшки!

Пьянствуют – во как!

Тоже сон? Да нет, что-то не похоже.

– Ничего себе! – покривившись, Павел уселся на широкой, застеленной волчьими шкурами лавке, едва не свалив на пол стоявший рядом кувшин.

– О! – весело оглянулся Окулко-кат. – Вот и боярин наш оклемался! Вовремя ты, Твердиславе, бражки принес.

– Вовремя Тихон-друже служку к татарам послал! – поставив корчагу на стол, ухмыльнулся староста. – Не то бы эти-то нас бражкой не напоили.

Нехорошо скривившись, староста кивнул на «фашиста», и тот, похоже, воспринял его слова как само собой разумеющееся. Если вообще понимал, о чем идет речь. Да нет, понимал, наверное…

– Садись к столу, боярин, – повернувшись, пригласил купец. – Гляжу, полегчало тебе. Бражку пить будешь?

– Буду, – молодой человек уселся за стол, хмуро обозревая собравшихся.

Немного посидев, хватанул кружку, и уж опосля, почувствовав, как разливается по жилам благотворное тело, спросил:

– С чего пьянствуете?

– Так после баньки, – уселся на скамью Твердислав. – Знатная банька вышла, скажи. Оглан?

Монгол… или татарин… важно кивнул и ухмыльнулся.

– А вообще то мы тут выкуп за Конрада, тевтонского брата, ждем, – кивнув на «фашиста», пояснил Митоха. – К вечеру должны привезти. Вот и поделим, всем по доле, а оглану-сотнику – три, не он бы, так…

– Да уж, господине, не явись вовремя оглана-сотника воинство – всем бы нам в снегу лежати, – охотно поддакнув, Окулко-кат проворно наполнил кружки. – Ну, за выкуп! И за знакомство же!

Сначала выпили, а познакомились уж потом – татарин на поверку оказался натуральным монголом из племени найман, кстати – христианином, правда, несторианином, еретиком, церкви и божественности Троицы не признававший… Пусть еретик, да, но все же – христианин, для монгола уже неплохо! Потому и баньку любил, потому и чистый – вера дозволяла, а вообще-то, насколько Ремезов помнил, монголы в большинстве своем исповедовали магическую веру Бон, и никогда не мылись, опасаясь оскорбить воду.

Немец же – Конрад фон Остенвенде – ордена Святой Марии Тевтонской брат, угодил нынче, как кур в ощип: собрался прибарахлиться немного, разграбив купеческий караван, ан не вышло – сотню благородного Ирчембе-оглана – так звали «татарина», в расчет не принял. А сотня-то как раз оказалась поблизости, зимовала в ожидании задуманного ханом Бату (точнее, Чингисханом еще) великого западного похода.

– Вот я к сотнику-то служку своего, Терентия и послал, – смеялся купец. – С пайцзой. Помощи попросил супротив немцев, ибо тебя, боярин, за соглядатая немецкого принял. Мол, не зря ты крыж орденский нацепил – чтоб, как нападут, не убили впопыхах, чтоб своего разглядели.

– Что ж, логично, – закусив квашеною капустою, покивал Ремезов. – А я-то думал…

– Мы все думали, господине, – подал голос Митоха. – С чего это торговый гость да староста не чешутся, врагов опасаясь. А они давно уже призвали мунгальскую рать.

– Ирчембе-оглан – человеце добрый, не отказал, – похвалил купец. – Я его давно знаю, с год уже. Не отказал, инда за помощь запросил изрядно… Хорошо хоть лыцарь орденский в полон угодил – теперь ужо расплатимся, да и сами в прибытке будем!

– А дадут хоть что-то за рыцаря-то? – осторожно поинтересовался Павел.

«Фашистяга» горделиво приосанился, видать, понял, о чем зашла речь:

– Дадут достаточно! Я – комтур, а выкуп за рыцаря – честь.

– Во как! Он и русский знает! – боярич удивленно хлопнул ладонью по столу.

– Куда хуже, чем оглан, – хохотнул Митоха. – Извиняй, господине – ничего, что мы с тобой за одним столом?

– Ничего, – чуть подумав, серьезно ответил Ремезов, понимал, насколько это для средневековых людей важно – кто, где и с кем сидит. – Вы не холопы, не челядь – люди, можно сказать, почти что вольные – закупы. Долги отрабатывать – в том зазору для чести нет, с каждым может статься.

– Я, я, – неожиданно закивав, рыцарь продолжил по-немецки.

– Он говорит – долги всегда отдавать надо, – перевел до того молчавший монгол. – Правильно, хорошо сказал. Посмотрим, как сам отдаст – когда привезут выкуп.

– Хо! – удивился Павел. – Это ты, господин сотник, еще и немецкий знаешь?

Ирчембе-оглан улыбнулся:

– Как в ордене говорят – знаю, осенью выучил, а так у каждого немца – свой говор. Иногда и друг друга не поймут, хуже, чем у нас в степи.

– Одначе русскую-то речь ты добре ведаешь!

– Ее давно знаю. В Булгаре-граде учил у торговых гостей.

В ожидании выкупа просидели до вечера, павших же договорились похоронить завтра, как и положено – ну, не на ночь же глядя?

Странно, но к пленному немцу, похоже, никто личной вражды не испытывал, наоборот, относились со всем уважением, даже перевязали ушибленную руку. С купцом-то все было понятно – коммерция, а вот староста Твердислав… Не так уж и мало его людей в утренней схватке погибло.

– А мы ему всех пленных кнехтов оставили, – пояснил по ходу дела Митоха. – В холопи, или продаст. В Новгороде Великом людской торг знатный, выручить можно изрядно!