Тот Дом
- -
- 100%
- +
Но не знали любовники, что с великой горы наблюдала за ними другая часть силы – мать земли всей. Разгневанная коварством супруга, наслала она на тёлку безумие.
Одержимость гнала Ио по суше и по морю, не давая прОклятой царевне ни сна, ни отдыху. Лишь добравшись до алтаря, смогла она разрешиться от бремени. Два рожка украшали чело новорождённой, люди же место сие нарекли Керас 3 . Нимфа выходила из рощи, дабы вскормить молоком своим девочку. Заблистала та необычным обликом, и сравниться с ней не могла ни одна дева фракийская 4 . Кероэссой все звали её.
Прошли годы земные, янтарный день сменялся пурпуром ночи. Вскипели Кидар и Барбисий, и в месте том, где сливаются они, вышел змей из вод великих рек. Забрала великая сила к себе Кероэссу, приняв облик змея, скрывшись с ней в вод пучине. А после ступила дева на землю, лишь затем, дабы отдать младенца Визии – нимфе из лесов Фракии.
Византом стали звать мальчика – сына и внука, рождённого от силы великой. И избрал он место для дома своего. И позвал силу ту, людьми почитаемую: разверзлись воды, вышел из них великан, силой и мощью затмевающий всех атлетов земных. Раскололось солнце и вышел из расщелины другой, и свет его слепил даже незрячих.
Стены града воздвигли мужи, святилища и статуи, алтари для благодарности. Дабы не забывал люд града великого, кто дал им милость сию. Им же в награду, чтобы стерегли они стены свои, да радовались, поставили бани для омовения.
Не успела пучина рябью пойти, а солнце унять свой свет, появилось войско под стенами града.
И сражался Визант с войском доблестно, а царица же его, прокралась к алтарю под летящими стрелами, и своей рукой отрубила нос слуге своему, принеся миру жертву великую. Услышала её сила дремлющая, до людских бед безразличная, и согнала она змей всего града к царице Федалии 5 …
Картины из света и тени, в секунду сменявшие друг друга, ещё продолжались. Не отвлекаясь на вкус крови во рту, Геся видела, как змеи сами взлетали в руки Федалии, и та кидала их, как живые стрелы и копья. Не нужно было ни задумываться, ни пытаться понять – вместе с картинами Геся знала и кто есть кто, будто сама была невидимой вездесущей силой. Она знала, что Федалия не была обычной женщиной, как и знала то, что византийская царица из прошлого, сейчас только и думает, как подальше забросить змею, чтобы спасти свой город.
Геся чувствовала и разделяла её отчаяние, видя неприступные стены, воздвигнутые богами. Так и она стала бы защищать свой дом, своё место от чужого вторжения. И именно змеи их спасли.
Геся заставила себя отступить, показывая змее её верховенство, выказывая почтение, убеждая про себя животное, что теперь ни одна её товарка не пострадает от Гесиной руки.
Будто услышав её, змея спокойной прытью скользнула в кусты. Девушка, на негнущихся ногах, покачиваясь, поднялась на крыльцо, и, берясь за ручку двери, вспомнила панораму Константинополя, виденную с парохода. И пусть реальность плыла перед глазами, Геся точно знала, где именно стояли древние стены, где святилища, она даже знало то место, где обитала нимфа Визия – сейчас там брал своё начало древний акведук Валента6, что виден с её крыльца.
А ещё она помнила крепостную башню, из коричневого, почти красного камня, названную древними Геракловой башней7. При возведении стены, две силы синего и белого света встретились в этой точке, а когда разомкнулись, осталась башня, из которой можно было услышать каждое слово, промолвленное шёпотом, даже на другом конце крепостной стены. Именно в этой точке стоит сейчас “тихая змейка”.
Гесина “тихая змейка”.
Она не могла поверить, что и правда видела это.
В голове современной женщины двадцатого века такое не укладывается.
Но она видела! Чувствовала! Будто сама стала той силой, что становилась то Зевсом, то Герой, то Посейдоном, то Аполлоном. Менялись имена, варьируясь от территории, и её жителей, становясь тем, во что верили тамошние люди.
Такое не придумать! И, как бы ни была изобретательна кровь Гольфман – выдумать подобное не под силу даже ей.
Стоит признать, что-то здесь, если и не творится сейчас, то раньше было точно.
Вопрос на засыпку: и как её угораздило купить именно этот дом?! – Геся прижалась лбом к холодному камню камина в гостиной. – Неужели из всей константинопольской недвижимости ей не могло попасться любое другое объявление?!
Она ходила по дому, пытаясь занять руки. Её обычно красивый рот сейчас был сжат в тончайшую нитку. Казалось, ослабь она хоть на миг лицо – тут же потеряет над собой контроль.
Одолеваемая гневом, Геся и не подозревала, что на семи холмах двух континентов нечто древнее, всегда безразличное, завозилось, сбрасывая с себя оковы дрёмы. Лишь на миг привлёк его внимание витиеватый Босфор, потому как гораздо сильнее его сейчас заботил вкус.
Вкус жертвенной крови, пущенной с искренней мольбой. Той самой крови. Именно этот запах стоял сейчас над его городом.
Слушая гам ночного Константинополя, Геся попыталась внушить себе, что всё это игры фантазии и потерпела крах – коль сильно она помнила, как дрожала рука Федалии, поднимая нож над мальчишкой-слугой.
Что же, в конце концов, даже если и существовали когда-то Олимп и его постояльцы, сегодня, в Российской империи, стране православия, об этом не может быть и речи. Ну купила она дом в нехорошем месте, ну и что, что не перепродать его теперь, если только такой же приезжей, как и она. А посмотреть правде в глаза – здесь Гесе не просто хорошо. Это единственное место в мире, где отдыхает её душа. Стоит ли его кому-то уступать?
В трактире на Александрийской улице запели старый романс, и Геся подошла ближе к распахнутому окну спальни, хватая ртом тяжёлый, влажный воздух: этот прекрасный город никогда не спит. Это Геся отметила, ещё побывав здесь в детстве с отцом. С тех пор она всю жизнь мечтала сюда вернуться. Наконец, её мечта сбылась. Нет времени на хандру и аффектацию. Каким бы чудесным ни был её дом, печатать ассигнации он пока не научился. Завтра Геся должна превзойти себя.
Гудок парохода, выходящего из Константинопольской гавани, мог бы разбудить многих, но не крепко спящую владелицу того дома. Как и не мог он разбудить то, что уже проснулось, проспав свыше тысячи лет. Рассыпаясь искрами рассвета над своим городом, оно вдыхало его дыхание – дыхание двадцатого века. Глумилось тоскливому звуку азана и весёлому переливу церковных колоколов. Обретало силу, с каждым, человеком, вошедшим под свод купола своего бога, впитывало его молитву. Молитву людей не подозревающих о том, что пробудилось в доме, стоящем в Македонском переулке.
Византий, Константинополь, Стамбул…
Он проснулся.
Вместе с душой города, под который тысячи лет стекала дремлющая сила, проснулось и всё то, что копилось все эти годы. Спала только та, которая почти стала хозяйкой этого места.
Спала так же беспробудно, как и беспокойно. Вспотевшая Геся так металась на постели, что простынь под ней сбилась в гармошку. Столпы света вспыхивали в её снах, обретая тела. То становясь мужчиной с голубой кожей, под которой текли вены-реки и всходились океаны. Потом они переливались в прекрасную женщину, чьё тело было так совершенно, как может лишь слепиться глина. И снова мужчины, и снова женщины…
Всё было единым, как и не менялись нечеловеческие светящиеся глаза, изучающие Гесю, и тепло, от которого ей делалось жарко, какой бы облик оно ни принимало.
Она смотрела в эти глаза и в крепком сне не могла увидеть, как с первой молитвой почти от каждой гранитной крошки в пожелтевшем саду отделились тени, сотканные из людских болей. Люди и животные, рассекая холодный морской воздух, потянулись в дом и по двору, кто-то снова вернулся в своё пристанище камня.
Не видела Геся и женщину из своих снов. Та смотрела на спящую девушку из зеркала, бесшумно улыбаясь одними глазами. Она не скрывала, а будто бы гордилась своей наготой, и, наконец, признала эту земную деву.
С окрестных деревьев разом слетели все птицы. Только пыль и перья осели на тёмную воду пруда да холмик из каменных плит на берегу.
И лавочники, и торговцы на Александрийской улице, каждый помянул своего бога, видя грязную, кишащую птицами тучу, взлетающую над тем домом. Людские взгляды приковались к минарету Голубой мечети и куполу святой Софии. Из солнечных лучей на колокольне последней соткался призрачный мальчик, улыбаясь улыбкой старца.
Геся не слышала, как шкатулка в кабинете задрожала, заходила ходуном на её столе. А не успели правоверные и православные достать свои понюшки – горько перекурить то, что только увидели, как где-то на дне рукотворного моря взревел огромный бык. Земля задрожала под всеми семью холмами. Тонны воды поглотили тот рёв.
Сон Геси оборвался в мгновение, за миг до которого, лукавый порыв ветра в закрытой комнате стянул с неё розовое стёганое одеяло, пухлые губы красавицы в зеркале улыбнулись на прощанье, и зеркало отразило только резную кровать с севшей на постели Гесей.
По пруду пробежала последняя рябь.
Шкатулка замерла на другом конце стола.
Глава 5
“Душа рвала свои оковы,
Огонь по жилам пробегал,
И этот голос чудно-новый,
Ей мнилось, всё ещё звучал”.
Геся всё никак не могла сбросить с себя оковы сна. Ей всё казалось, что те глаза продолжают за ней наблюдать.
“Полно! Всё это чушь и дрянь – думалось ей. – Какое разгильдяйство, даже на секундочку представить себя какой-нибудь особенной”.
Вопрос на засыпку: неужто и прогрессивная женщина двадцатого века мечтает о сказке? Что именно она станет избранницей, или кем-нибудь ещё древних богов?
Мечтает любая, но не Геся.
Такой поворот не укладывается даже в её фантазии.
“Это всё нервы, – внушала она себе, не подпуская и близко аффектацию8. – Просто, как и любая достойная женщина, я превосходно знаю греческую мифологию, вот воображение и сыграло со мной злую шутку”.
И вместо того, чтобы холодно подумать дальше, Геся закрыла эту тему на внушительный засов.
Возможно, госпожа Гольфман интуитивно понимала, что разложи она всё по полочкам, результат будет один – из дома нужно съезжать. Признать такое она была не готова.
Вместо этого она уткнулась носом в подушку, вдыхая аромат чистого белья, аромат своего дома. Наслаждаясь уютом и красотой вокруг, Геся поймала своё отражение в зеркале – всклокоченной, но весьма счастливой барыни, и вдруг сделала и вовсе ей не свойственное: рывком сорвав с себя сорочку, она бегом побежала в уборную. И бежала ровно до тех пор, пока не оказалась за коричневой ширмой, расшитой сказочными цветами. Сердце Геси колотилось от гордости за свою неприличную выходку.
И да, пусть она и убедила себя в том, что вчерашнюю историю просто где-то когда-то читала, и в такой нервный момент, память ей просто выдала эту легенду настолько изощрённым способом. Но ощущение, будто кто-то смотрит за ней, никуда не делось.
И нельзя сказать, что Гесе не нравилось это чувство. Тем паче, что эти глаза из своего сна она уже приладила в своей фантазии к лицу человека, который скоро станет её законным супругом.
А стоя под прохладным душем, она и вовсе забыла о своих тревогах. Прокручивала в голове всё то, что успеет сделать сегодня, думала о свидании с Вехтенбергским. Геся перекрыла вентиль, потянулась за полотенцем, обтёрла лицо. Отняв от лица ткань, собираясь ступить на пол, замерла: из-под ширмы она увидела босые ноги.
Маленькие женские, или даже детские.
На несколько секунд Геся замерла с открытым ртом.
“Этого не может быть. Просто не может быть,” – кричала она про себя, оставаясь неподвижной. Всё, что она могла сделать, это с огромным трудом смежить веки.
Когда Геся открыла глаза, поняла, что посторонняя женщина в доме ей привиделась. Под ширмой был только паркет пола и виднелась кисточка ковра.
“Всё чушь и дрянь!”
Геся Эмильевна не позволит никакому мракобесию испортить себе такой восхитительный день.
Древний город жил своим обычным днём – рыбаки у причала тянули барабулю и скумбрию, тут же жаря и заворачивая последнюю в тонкие кусочки лаваша, за сущие копейки снабжая обедом местных и туристов. Жуя на ходу, под всеобщий смех, толпы гостей шли дальше: успеть осмотреть руины ипподрома, побывать в Топкапы, заглянуть в мечети, и обязательно успеть прокатиться на пароме на другую сторону: в Азию.
Время до назначенной встречи Геся решила попробовать провести в саду. Она впервые дошла до виноградника и, оценив масштаб урожая, сбор его запланировала на завтрашний день. Помахала рукой в тёмно-зелёной, прохладной воде прудика. Даже присела на минутку в кованой беседке, просто радуясь, что может вот так, сидеть здесь спокойно, на холодной скамье, никого не опасаясь.
Только однажды ей послышался едва уловимый шорох в опавшей листве, но в ту минуту она уже знала, что если это и была змея, то опасности для Геси она не несёт.
Полдня она перетаскивала в саду камни и плиты. Где-то делая насыпи из обломков статуй, где-то просто складывая их у забора. Порой выходили странные кучки с невпопад вытянутой рукой очередного греческого героя, что ужасно забавляло Гесю. На последней плите пришлось повозиться – та никак не хотела сдвигаться, и Геся оставила её на потом. Жизнь многотысячного города будто была где-то далеко, напоминая о себе только запахом жаренного на костре мяса, откуда-то из соседних дворов.
В контору поверенного она входила за полчаса до её закрытия – ровно этот срок Геся отсчитала от полудня, именно столько Вехтенбергский заставил её ждать себя в прошлый раз.
Френсин что-то быстро писала, то и дело мелко кивая и заискивающе поддакивая трубке телефонного аппарата, которую держала плечом. Геся не стала дожидаться докладов – чай не к императору пожаловала.
И, к её скрытому ото всех разочарованию, Илья Альбертович никак не отреагировал на её визит. Даже с кресла не встал.
На этот раз он снова был без пиджака. Как ни странно, но Гесю такое пренебрежение социальным протоколом уже и не разозлило, если бы не сама рубашка. Измятая, очевидно, не первой свежести, с закатанными рукавами и расстёгнутая так сильно, что бычья шея и медвежья грудь поверенного выставлены на всеобщее обозрение. И ни намёка на галстук или шейный платок.
Неслыханная расхлябанность и непристойность!
Господин присяжный-поверенный, не отягощённый думами о приличиях, отметил и яростно-прелестный взгляд посетительницы, и то, как ещё тоньше выпрямилась её гимназическая осанка, стоило ей зацепиться взглядом за брошенный в кресле сюртук.
Илью Альбертовича Вехтенбергского можно было упрекнуть за многое, но только не за транжирство. С деньгами этот константинопольский поверенный не любил расставаться примерно так же… собственно, как любил расставаться с закрытыми делами. И если Геся Эмильевна Кантимир, Гольфман в девичестве, могла предположить, что по её первому требованию, он выложит ей кругленькую сумму – ей крупно не повезло с поверенным.
– Я уж полагал, вы передумали, – он не откашлялся, и фраза вышла хрипловатой от долгого молчания.
– Не в моих правилах отступать, – ответила Геся, не сводя взгляда с пухлого белого конверта, что он положил перед собой.
– Ну что ж, тогда приступим…
Илья Альбертович встал, и снова в кабинете сделалось тесно. И невыносимо душно. Геся слухом ухватилась за тиканье часов, на нём и сосредоточилась.
Взяв папку с бумагами, Вехтенбергский подошёл к Гесе со спины. Замер, а по ней и внутри прокатилась волна покалывания. Приятного, ноющего покалывания.
Не прикасаясь, но нависая прямо над ней, медведь принялся медленно раскладывать перед Гесей бумаги. У неё так билось сердце, что она не слышала ничего из того, что он ей говорит.
“Стыд и срам! Позор! Возьми себя в руки немедленно!” – мысленно кричала она себе, но такое воздействие не помогало. Запах мужского одеколона ощущается во рту, а довлеющая сила этого мужчины, понимание, что он за ней, на таком неприличном расстоянии – все эти мысли заставляли дрожать. Доводы рассудка, что как бы ни было волнительно, но такая желанная сейчас близость, после не принесёт ей ничего, кроме отвращения, не помогали.
Ничего не помогало.
Она подхватилась с кресла, не думая, что делает. Спиной врезалась в талдычащего что-то медведя. Застигнутый врасплох таким пассажем, он, вместо того, чтобы отпустить, или лучше оттолкнуть от себя Гесю, сцепил горячие медвежьи руки где-то между женской грудью и животом, прижимая ту к себе. Не в силах пошевелиться, она глядела на эти руки – редкие золотистые волоски на них блестели на солнечном свете.
Прикосновение мужских губ к завитку волос у виска, обожгло, и, вызвало в Гесе никогда доселе неиспытанный приступ желания.
Чувствуя её трепет, Илья Альбертович только крепче сжал её стан. Аккуратно, чтобы не спугнуть, он снова коснулся её волос, на этот раз не спеша отрывать губы, наслаждался едва ощутимым женским ароматом.
Сердце Геси громко колотилось в горле, голова кружилась, хотелось разжать зубы, чтобы выпустить стон, и вдохнуть, наконец, полной грудью, вытянуть шею, закинуть голову на мужское плечо, открыться для поцелуев…
Громкий бой напольных часов разбудил её ото сна.
“И это я? Эта жалкая, похотливая девица, забывшая обо всём – Геся Кантимир? Это я? Это подобие светской, уважаемой женщины?!” – спрашивала она сама себя, сквозь эту лихорадку. – “Что ж, давай! Пусть он разложит тебя прямо здесь, на этом столе! Так же как и ту, вчерашнюю, как и десятки других! Нечего сказать! Добилась благородной фамилии, а сама так и осталась купчихой!”.
Пользуясь тем, что Вехтенбергский сейчас никак не может увидеть её лица, Геся выдавила:
– Прекратите немедленно!
Как только медвежьи руки расцепились, она отскочила к стене.
– Не смейте! Я приличная женщина! Я…
– Лгунья, – Илья Альбертович скрестил руки на груди, отчего стал казаться ещё массивнее, ещё угрожающе. – Такая же неоднозначная, как и наши законы…
– Да как вы…
– Смею? Узнал? Хочу?
На последнем слове он усмехнулся. Опытный мужчина уже прекрасно понял всё то, что говорило Гесино тело в те несколько мгновений. Он уже распознал, что за крепость перед ним, знал и то, что именно последует дальше.
– Вы, господин поверенный, не просто плут и мошенник! Вы ещё и донжуан! Из той породы, кому ничего не стоит приволокнуться за замужней женщиной, наплевав на её репутацию, на её судьбу…
– Довольно ломать комедию, Геся Эмильевна! Вы не Анна Каренина, а я вам не Вронский! Я прекрасно знаю, что вы два месяца как в разводе!
С улицы, сквозь приоткрытое окно, раздался громкий женский смех.
“Именно так смеются низкопробные девицы, чьё число я только что пополнила” – Геся свела тонкие брови.
– И вы… вы… решили воспользоваться…
Не обращая внимания на её негодования, Вехтенбергский уселся в кресло, ещё хранящее её тепло.
– Оставьте! Мне нет нужды бегать за юбками. Закончим дело, и можете дальше отыгрывать неприступность, – от недавнего томленья у него не осталось и следа.
Если и было в женщинах что-то, что не любил Илья Альбертович сильнее ума, так это хитрость. Бабёнок, мнивших себя хитрее всех, он просто на дух не переваривал. Именно такая сейчас и стоит перед ним, по его уверению: застегнулась на все пуговки, как монашка – строит из себя неприступность, а на деле, просто хочет попользовать его кошель.
– Итак, как я уже сказал вам ранее, – пока вы чуть не млели подо мной – подумал про себя, но смолчал, – вот документы на ваше имя на право собственности домом, – теперь Геся слушала со всем присущим ей прилежанием, не сводя взгляда с набитого конверта. Шестое чувство ей подсказывало – так просто его не получить. – Остальные ваши претензии я, как правоприменитель, отклоняю. Сперва, признаться, вы даже сумели меня убедить – ни газетчики, ни столичные адвокаты мне здесь не с руки. И, возможно, я удовлетворил бы ваши требования, если бы не… – здесь Илья Альбертович мог признаться, но только себе, что заинтересовался Гесей Эмильевной как женщиной, и просто решил навести справки, понять цену адюльтера этой барыньки. В какую цену это могло ему встать, узнай муж об интрижке, – в общем: я привык иметь дело с фактами, а не наоборот. Поэтому и позвонил в Москву, навёл справки. Нет у вас никакого мужа. Хуже того: вы не вдова, и даже не старая дева. Вы отважились на развод. Отец же ваш, которым вы так рьяно мне грозились, слишком занят своей новой балериной и байстрюком, которого с ней прижил.
Это было как пощёчина, только ещё хуже. Битьё по щекам Геся научилась сносить ещё в гимназии – так девочек учили отделяться от тела, принимая, что боль и унижение от взрослой жизни не должны трогать душу.
– Не кручиньтесь так. В том нет вашей вины, элементарная теория доказательств: нельзя доказать отсутствие чего-то, можно доказать только наличие чего бы то ни было. Я никогда не смог бы узнать о фактическом отсутствии у вас супруга, если бы не наличие развода.
Никакой надежды. Ни единого шанса на успех. Только ужасный стыд человека, пойманного с поличным, горит на щеках, не даёт Гесе впасть в уныние. Совершенно неподвижная, словно каждое едкое слово медведя высасывает из неё силы, Геся попыталась выпрямить спину.
Просто назло.
– Кстати сказать, вот с ним я бы поработал, – только Геся думала, что всё кончилось, как Вехтенбергский добил её окончательно: – передайте своему отцу: я с радостью и энтузиазмом возьмусь за его дело, когда он решит признать своего единственного сына. Не бесплатно, конечно…
Несколько шагов к столу… она всё же не удержалась и споткнулась, но упрямо, пусть безвольными руками, стала собирать со стола бумаги.
“Что же… это изначально была шаткая авантюра. Я была готова к тому, что ничего не выйдет” – успокаивала она себя. – “Ничто не вечно под луной. Когда-нибудь настанут времена, когда женщина станет вровень с мужчиной. Когда не нужно будет лгать и пресмыкаться, вечно угождать самодуру-отцу – чтобы отпустил хотя бы в гимназию, ничтожеству-мужу – чтобы не лишил денег на булавки, слепому суду – чтобы не отобрали последнюю рубашку”.
Только уходя Геся позволила себе последний взгляд на Вехтенбергского. Не глянув в ответ, он потёр лицо. Геся перевела взгляд на конверт и снова на мужчину. Расстроенная, кроме того, растоптанная, она и не заметила, как Илья Альбертович промахнулся мимо карандашного стакана, уронив перо.
Да, сейчас она проиграла.
Да, она понятия не имеет, что ей делать дальше.
Да, скорее всего, она уже никогда не встретит этого одного из многих константинопольских поверенных, но Геся намерена прожить долгую жизнь в своём прекрасном доме, пусть пока и не знает как. Авось и встретятся.
Тогда она ему и отплатит за сегодняшнее унижение.
Только закрыв тяжёлую дверь, она, наконец, смогла вдохнуть впалой грудью.
Труднее всего было признаться себе, что всё напрасно. Что столько жертв ради брака с представителем знатного рода, столько горестей, пережитых в замужестве, столько лишений в ходе развода, а она так и осталась купчихой. Дочкой ялтинского выкреста. Благородная женщина, настоящая дворянка по крови никогда бы опустилась до такой похабщины с каким-то мужланом.
О том, что предок этого мужлана когда-то женился на дочери русского царя, Геся старалась не думать.
Вопрос на засыпку: как знал, куда бить? Попал же по самому больному!
Прислонившись к двери, она оставалась стоять в приёмной – нужно прийти в себя. Френсин продолжала свои церемонии с телефонной трубкой. На Гесю она внимания не обратила.
Как же ей здесь плохо, неуютно. Адвокатская контора, хоть и с претензией на роскошь, по сути своей, всё равно оставалась местом казённым. Сухим, индифферентным, бездушным. Пора домой! Бежать со всех ног, запереть калитку, скинуть эти тряпки, пропахшие мужиком, оказаться в живых стенах, и, навести, наконец, порядок в саду!
Внезапно прозвучал дзиньк трубки, брошенной на рычаг аппарата. Френсин неслась прямо на Гесю, натурально бегом – Геся посторонилась.
– Илья Альбертович! – влетела секретарь в кабинет к шефу. – Илья Альбертович, только что звонили из порта! – секретарь задыхалась. Не видя Френсин, Геся слышала, как сложно той говорить.
– Что там, говори быстро! – вместе с голосом поверенного зашуршали бумаги.
– Только что затонула “Ди Фрау Мария”, – чуть не прошептала Френсин.
Если бы Геся могла увидеть сейчас секретаря поверенного – забеспокоилась бы даже она. На бледном, как та бумага, лице англичанки отражался страх.
– Что-о-о? Что ты сказала?
На этот раз грохот сопроводил сказанное.
– Сегодня утром его величество Алексей второй подписал высочайший указ “О возбранении входа во все порта российские военным и коммерческим кораблям Дании принадлежащим”, – преодолевая собственную робость, заговорила Френсин, прекрасно понимая: промедлением в докладе она только ухудшит своё, и без того незавидное положение: – через два часа в Константинополь пришёл ваш галиот. Шкипер не мог знать об указе, в гавань его не впустили, а назад таможня идти запретила, из-за встречного ветра. Корабль стал на рейде на якорную стоянку, – как не спешила Френсин говорить, выходила медленно, она даже не подошла к сокрушительной для шефа сути. – Он правильно встал, Илья Альбертович! И справа, и слева было достаточно места для прохода кораблей. Но из нашей гавани вышел военный корабль, и выступающим якорем проломил борт вашему галиоту. В рапорте указано, что это следствие неудачного манёвра…