Держи марку!

У Мокрица отвисла челюсть. Он закрыл рот. Снова открыл. Снова закрыл. Достойный ответ не идет на ум, когда больше всего нужно.

– Ты просто говорящий цветочный горшок, Помпа Девятнадцать, – рассердился Мокриц. – Откуда ты этого набрался?

– Я Читал Документы По Твоим Несметным Преступлениям, Господин Вон Липвиг. На Водокачке Учишься Ценить Рациональное Мышление. Ты Отнимал Чужое, Потому Что Ты Был Умнее, А Они Глупее.

– В большинстве случаев, на секундочку, они были уверены, что сами дурят меня!

– Ты Заманивал Их В Ловушку, Господин Вон Липвиг, – сказал Помпа.

Мокриц собрался было многозначительно ткнуть голема пальцем, но в самый последний момент одумался – так и палец недолго сломать.

– А как насчет того, что сейчас я за все это расплачиваюсь? – сказал он. – Меня чуть не повесили, черт побери!

– Да. Но Даже Сейчас Ты Подумываешь О Побеге Или О Том, Как Бы Извлечь Выгоду Из Сложившейся Ситуации. Как Говорится, Горбатого Не Отмоешь Добела.

– Но тебе все равно положено исполнять мои приказы, так? – вспылил Мокриц.

– Да.

– Так отвинти себе башку к черту!

Но мгновение огонек в глазах Помпы дрогнул. Потом голем открыл рот и заговорил голосом лорда Витинари.

– Ох, фон Липвиг. Сколько раз ни повторяй, ты все пропускаешь мимо ушей. Господину Помпе нельзя приказать самоуничтожиться. Я надеялся, хотя бы это до тебя дошло. Еще один подобный приказ, и против тебя будут приняты меры.

Голем снова моргнул.

– Как ты это… – начал Мокриц.

– Я Могу В Точности Воспроизвести Любое Официальное Распоряжение, – сказал голем своим обычным гремящим голосом. – Полагаю, Лорд Витинари Предусмотрел Такую Линию Поведения И Оставил Это Сообщение, Чтобы…

– Я имел в видуголос!

–В Точности Воспроизвести, Господин Вон Липвиг, – ответил Помпа. – Я Могу Разговаривать Любым Человечьим Голосом.

– Правда? Как мило.

Мокриц уставился на господина Помпу. В его лице напрочь отсутствовала мимика. Было некое подобие носа – глиняный бугорок, и все. Когда он говорил, рот у него открывался и закрывался, и одним только богам известно, как обожженная глина могла шевелиться – им-то как раз, наверное, и было это известно. Глаза никогда не закрывались, только меняли яркость.

– Ты что, читаешь мои мысли? – спросил Мокриц.

– Нет, Я Анализирую Твое Предыдущее Поведение И Делаю Выводы.

– Значит… – Мокриц опять не мог найти слов. Он заглянул в пустое лицо голема, на котором тем не менее каким-то образом читалось неодобрение. Он привык к выражениям бешенства, возмущения и ненависти. Это было частью его профессии. Но что такое голем? Просто… комок земли. Поджаренной земли. Когда люди смотрят на тебя так, словно ты хуже грязи на их подметках, – это одно, но было на удивление неприятно, когда на тебя так смотрела сама грязь.

– …не надо, – неловко заключил Мокриц. – Иди и… работай! Давай! Иди! За этим ты здесь. За этим ты нужен.

Клик-башню 181 называли еще счастливой башней. Она была расположена недалеко от городка Бонк, куда можно было отправиться в выходной день, принять горячую ванну и выспаться в мягкой постели, но поскольку это место находилось в Убервальде, транспорта здесь проезжало мало, а еще – важный момент – башня располагалась высоко-высоко в горах, куда начальству было лень добираться. В старые добрые дни прошлого года, когда Мертвый Час наступал каждый вечер, башня была особенно везучей, потому что у семафорщиков по восходящей и нисходящей линии перерыв был в одно и то же время, а значит, у них была лишняя пара рук для техобслуживания. Сейчас башня 181, как и остальные башни, проводила техобслуживание или без отрыва от производства, или никак, но все по привычке продолжали считать, что людям работалось на ней хорошо.

В широком смысле «людям». Внизу на равнинах бытовала расхожая шутка, что на 181-й работают одни вампиры и вервольфы. На самом деле, как и многие другие башни, ее зачастую обслуживали дети.

Все знают, как это бывает. Ну, новое руководство, наверное, не знало, но даже если бы выяснило, то ничего не стало бы предпринимать – разве что старательно позабыло бы о том, что узнало. Детям не нужно платить.

Молодые – преимущественно – операторы клик-башен вкалывали как каторжные в любую погоду за мизерную плату. Это были одиночки, неисправимые романтики, беглецы от правосудия, которое о них забыло, или от всего мира. Все они отличались определенным организованным безумием. Они говорили, что перестук клик-башен проникает в голову, и твои мысли начинают идти с ним в такт, и вскоре достаточно будет прислушаться к щелчкам заслонок, чтобы понять, о чем говорится в сообщении. У себя в башнях эти люди пили горячий чай из странных жестяных кружек с широким донышком, чтобы они не опрокидывались, когда в башню врезалась очередная чайка. По выходным они пили алкоголь из любых емкостей. И несли какую-то им одним понятную чушь, про ослов и недослов, про верхнюю частоту и пространственные пакеты, про барабаны и баранки, про 181-ю (что было хорошо), стаи (что было плохо), и полное застаивание (вообще ничего хорошего), и стоп-коды, и хап-коды, и жаккарды…

И они любили детей – ведь дети напоминали им о тех, кого они где-то оставили или которых у них никогда не будет, – а дети любили башни. Они приходили и оставались, помогали по хозяйству и между делом обучались семафорному ремеслу, просто наблюдая за операторами. Дети попадались неглупые, словно по волшебству они осваивали пульт управления и другие механизмы, зрение у них, как правило, было отличное, и почти все они, по сути дела, сбегали таким образом из дома, никуда не убегая на самом деле.

Потому что на самом верху башни казалось, что можно увидеть даже край света. В ясную погоду было видно как минимум несколько других клик-башен. И можно было притвориться, что ты тоже можешь понимать текст сообщений лишь по перестуку заслонок, в то время как из-под твоих пальцев выскакивают названия дальних стран, которые ты никогда не увидишь, но башня как будто связывает тебя с ними…

Работники башни 181 звали ее Принцессой, хотя на самом деле ее имя было Алиса. Ей было тринадцать, она могла оставаться на линии по нескольку часов кряду без посторонней помощи, и в будущем ее ждала прекрасная карьера… но она навсегда запомнила разговор, который произошел в тот день, потому что он показался ей странным.

Не все сигналы были посланиями. Иногда так передавались указания на башню. Временами, пока ты дергал за рычаги, стараясь не пропустить далекий сигнал, они меняли ход событий в твоей собственной башне. Принцесса все про это знала. Многое из того, что передавалось по Магистрали, называлось верхней частотой. Так пересылались инструкции для башен, рапорты, сообщения о сообщениях, даже переговоры между операторами, хотя сейчас такое было строго-настрого запрещено. Все это зашифровывалось кодами. Большой редкостью было передавать что-то по верхней частоте напрямую. Но сейчас…

– Вот опять, – сказала она. – Наверное, какая-то ошибка. Ни индекса, ни адреса. Передают по верхней частоте, но без кодировки.

С другой стороны башни, лицом в противоположную сторону, поскольку он работал на восходящей линии, сидел Роджер. Ему было семнадцать, и он уже учился на мастера семафорного дела.

Не прекращая двигать руками, он спросил:

– Что ты сказала?

– Сначала было ГНУ, и я знаю, что это код, а потом только имя. Джон Ласска. Может, это…

– Ты передала дальше? – спросил Дедушка. Дедушка сидел на корточках в углу их тесной каморки посередине башни и чинил поломанный корпус заслонки. Дедушка был мастером-семафорщиком, он везде бывал и все знал. И все звали его Дедушкой. Ему было двадцать шесть. Когда Принцесса работала на линии, он всегда возился с чем-то в башне, хотя на другой линии всегда сидел оператор. Она только намного позже поняла почему.

– Да, потому что это был Г-код, – ответила Принцесса.

– Тогда все правильно. Работай дальше.

– Да, но я уже передавала это имя. Несколько раз. И по восходящей, и по нисходящей. Только имя, и больше ничего!

Ее не покидало чувство, что что-то здесь было не так, но она продолжила:

– Я знаю, «У» значит, что сообщение нужно отправить обратно с конца линии, а «Н» – значит, не зарегистрировано, – Принцесса просто выпендривалась, но не зря же она столько часов потратила на чтение шифровальной книги. – Получается, это просто имя, которое без конца передается туда-сюда? Какая-то бессмыслица!

Что-то явно было не так. Роджер не отрывался от работы, но смотрел перед собой с лицом, мрачнее тучи.

Тогда Дедушка сказал:

– Умница, Принцесса. Только выбрось это из головы.

– Ха! – отозвался Роджер.

– Прошу прощения, если я сказала что-то не то, – робко сказала девочка. – Просто это странно. Кто такой этот Джон Ласска?

– Он… упал с башни, – ответил Дедушка.

– Ха! – сказал Роджер, продолжая дергать рычаги с невесть откуда взявшейся ненавистью.

– Он умер? – спросила Принцесса.

– Некоторые говорят, что… – начал Роджер.

– Роджер! – оборвал его Дедушка. Прозвучало как предупреждение.

– А я знаю про «отправку домой», – сказала Принцесса. – И знаю, что души погибших семафорщиков остаются на Магистрали.

– Кто тебе рассказал? – спросил Дедушка.

Принцесса была достаточно смышленой, чтобы понимать, что кое-кому не поздоровится, если она начнет вдаваться в подробности.

– Слышала, – беззаботно ответила она.

– Тебя просто решили напугать, – сказал Дедушка, глядя на краснеющие уши Роджера.

Но Принцесса не видела в этом ничего страшного. Если уж ты мертв, то намного лучше летать между башнями, чем лежать под землей. Но она была достаточно смышленой и для того, чтобы знать, когда закрыть тему.

После долгой паузы, нарушаемой лишь скрипом новых створок на заслонках, заговорил Дедушка. Как будто что-то не давало ему покоя.

– Мы продолжаем передавать это имя по верхней частоте, – произнес он, и Принцессе показалось, что ветер в решетке заслонок над ее головой завыл с особенной безнадегой, а нескончаемое щелканье стало еще более отчаянным. – Он бы ни за что не захотел возвращаться домой. Он был настоящим семафорщиком. Его имя в этих сигналах, в ветре, в арматуре и в заслонках. Разве ты никогда не слышала, что человек жив, пока не забыто его имя?

Примечания