Записки городского хирурга
- -
- 100%
- +
На потолке и в самом деле просматривалась заботливо сотканная приличных размеров серая паутина, занявшая весь ближайший угол, в центре затаился и сам ткач: крупный мохнатый паучище. Как он туда попал и сумел сохранить инкогнито, оставалось загадкой.
– Да что вы такое говорите? – ухмыльнулся первым пришедший в себя от увиденного анестезиолог Валера, молодой, спортивного телосложения парень. – Это специальный стерильный паук, он производит стерильную паутину. Про гнотобиологию что-нибудь слышали?
– А что это такое, гното… Как ее?
– Гнотобиология? О-о-о, это наука о разведении стерильных животных.
– А зачем вам стерильные пауки? – с недоверием спросил больной, продолжая пристально вглядываться в насекомое над головой.
– Да вы что! Это же прорыв в медицине! Их недавно стали разводить для ловли случайно просочившихся нестерильных насекомых! Вы разве газет не читаете?
– Хр-хр-хр! – послышалось в ответ. Это медсестра-анестезист незаметно ввела в капельницу успокоительное, прервавшее Валерин бред.
– Валера, откуда такие познания? Гнотобиология, стерильные пауки? – прыснул Павел Яковлевич.
– А что я ему должен был сказать: что у нас не хватает персонала и времени для нормальной генеральной уборки? Кто знает, когда тут последний раз капитальный ремонт делали? – внезапно завелся анестезиолог. – Он же выпишется и опубликует затем в интернете, что у нас тут его чуть пауки не сожрали прямо в операционной. Про нас и так черт знает что пишут, причем кому не лень!
– Ладно, не кипятись! Все правильно сделал! – примирительно подмигнул заведующий. – Можем начинать?
Операция прошла без сучка без задоринки. Павел Яковлевич оказался хирургом от Бога и, проворно выполнив основной этап вмешательства, оставил нас с Михаилом вдвоем.
– Ну, надеюсь, дальше без меня справитесь?
– Разумеется, – подтвердил я и занял место оператора.
– Нина Ивановна, вы все-таки постарайтесь паутину извести вместе с пауком! Операционная все же! – бросил на прощание заведующий.
– Как же изведешь ее? Тут операционная вечно занята! Все везут и везут! – взвилась операционная сестра. – Мы же толком и прогенералить не успеваем! Одна операция за другой, прямо конвейер!
В подтверждение ее слов по нарастающей прогромыхала каталка, и в операционную в сопровождении врачей «Скорой помощи» с шумом вкатили окровавленное стонущее тело, беспомощной грудой вздымавшееся на носилках.
– Да куда же вы его везете?! – встала на пути «скориков» медсестра Валя.
– Шок! Падение с девятого этажа! Похоже, внутреннее кровотечение! – бойко затараторил молоденький врач «Скорой помощи», держа на вытянутой руке флакон с прозрачной жидкостью, соединенной с рукой потерпевшего одноразовой капельницей. – Нам внизу, в приемном покое, сказали, чтоб мы его к вам поднимали. У него очень низкое давление.
– Что случилось? – подбежал анестезиолог Валера.
– Да вот пьяный с девятого этажа выпрыгнул! Кататравма, АД – 60 на 40! – начал докладывать работник «неотложки».
– Ясно! – коротко бросил Валера. – Разденьте его и укладывайте на свободный стол. Я вызову свободного реаниматолога, шокового хирурга и лаборантов.
– Шоковый хирург давно уже здесь! – обозначился знакомый мне хирург Павел.
– Да господи, ну поможет мне кто-нибудь раздеть его? – разозлилась Валя, вызывающе поглядывая на врачей «Скорой». – Ну, чего стоите? Помогайте! Мне ж одной не справиться! В нем веса больше центнера!
– Кто – мы? – недоуменно переглянулись «скорики». – Вообще-то это не входит в наши непосредственные обязанности. Мы должны его только вам доставить. А дальше, будьте любезны, сами справляйтесь!
– И вот так и будете стоять и смотреть, как хрупкая особа этого окровавленного кашалота ворочает, надрывая девичий пуп? – искренне удивился Павел, помогая медсестре стянуть с пострадавшего заляпанную грязью и кровью рубашку. – Какие же вы джентльмены после этого?
– Да нет, мы что! Конечно, мы с радостью поможем! Тем более что он на нашей именной каталке лежит, а нам ее надлежит забрать.
– На, тогда хватай ножницы и срезай с него одежду. Прямо поперек режь!
– А у вас, ненароком, перчатки одноразовые есть?
– Свои иметь надо! На, держи, у меня тут лишние, как раз специально для вас завалялись!
Работа пошла веселей. Через пару минут окровавленная одежда устрашающей кучей валялась на цементном полу. Все медики, кто не был занят в операции, дружно навалились и, кряхтя, перекинули любителя свободного падения на соседний операционный стол. Причем «скорики» как были в своей синей рабочей одежде и уличной обуви, без масок и колпачков, так в ней и оставались до конца действа.
– Нина Ивановна, что это было? – кивнул я в сторону удаляющихся врачей «Скорой».
– Что? – скрипя зубами, недовольно посмотрела на меня операционная сестра. Она еще не пришла в себя от истории с пауком и едкого замечания заведующего. – Что хотите? Вы давайте не стойте столбом, а зашивайте уже рану!
– Я рану зашиваю, причем, заметьте, не языком. И разговаривать абсолютно не мешает. Мне непонятно, почему в операционную совершено никем не останавливаемые безнаказанно врываются чужие люди с улицы? В нечистых, мягко сказать, телогрейках и валенках! Мы же здесь хирургируем, однако! А где медицинские каноны? Где стерильность? Как же хваленая асептика и антисептика?
– Коллега, хватит дискутировать, – тихонько шепнул мне на ухо анестезиолог. – Тут так принято, и, похоже, так будет и дальше: плетью обуха не перешибешь. Больной уже просыпается.
Я замолчал, продолжив операцию. В голову лезли всякие мысли, в основном нехорошие.
– Всем спасибо! До новых встреч! – ознаменовал я наложение последнего шва.
– И вам спасибо, – буркнула операционная медсестра. – Доктор, вы откуда к нам такой грамотный приехали?
– С Дальнего Востока.
– У вас там что, как-то не так? По-другому все происходит?
– Боже вас упаси! Дальше красной черты (обозначает стерильную зону в операционной. – Прим. авт.) никто не сунется, хоть с двадцатого этажа падай! Пока в предбаннике не обработают, не отмоют, не разденут – на стол не укладывают, – спокойно объяснил я и задержался возле нового пациента, изучая его повреждения.
– Понаехали тут! – кто-то сквозь зубы, по-змеиному, прошипел мне в спину. – С Дальнего Востока он! Смотрите, какой правильный тут нарисовался, вот и сидел бы там! Понаехали тут!
Я не стал оборачиваться, сделал вид, что не расслышал жалящим укусом пущенную в свой адрес реплику. Придет время, точки над «i» сами собой расставятся.
Вот так: дежурство едва только началось, а я уже второй раз слышу подобное замечание. Дальше, правда, их будет еще немало, и все чаще от одних и тех же недалеких, не блещущих умом персонажей.
И вот здесь мне захотелось совершить лирическое отступление по этому поводу. Немедленно, прямо сейчас!
Глава 2
Понаехали тут!Всего два слова содержит эта простая, казалось бы, фраза. А сколько злобы и ненависти в нее вложено, сколько она таит в себе негативных эмоций. За версту разит от нее неприкрытым цинизмом, спесивой надменностью, высокородным чванством и тупой кичливостью, попахивающей откровенным шовинизмом. Всего двенадцать букв составили гнусное предложение, но и их с лихвой хватает, чтоб попрать честь и достоинство оппонента. Тот, кто хоть раз получал кинжальный удар ниже пояса этим смердящим словосочетанием, тот поймет, как жалит «Понаехали тут!».
Прожив на Дальнем Востоке с пушковолосого детства и до посеребрившей виски зрелости, я НИ РАЗУ не слышал ни в свой, ни в чей-то другой адрес таких ужасных слов. Там никто ТАК не говорил! Наши бесстрашные предки когда-то прибыли осваивать необъятные просторы Сибири. Кто по своей, а кто по чужой воле ступил на далекую необжитую землю в конце XIX – начале ХХ в. Оттого мы, их прямые потомки, не являемся коренными жителями тех мест.
Мой дед по отцу родился на плоту во время сплава по Амуру в 1894 году, когда его родители переселялись на Дальний Восток из Симбирской губернии, поддавшись на пропаганду, призывавшую осваивать новые земли на краю Великой империи.
Никто не заявлял им: «Понаехали тут!», а наоборот, туземцы – орочоны, эвенки, эвены и остальные народы, испокон веков проживавшие в тех местах, – с распростертыми объятиями приняли переселенцев и помогли им в самые трудные первые годы выжить в таежных условиях необычайно сурового местного климата.
В смутное время Гражданской войны целые народы нашли прибежище, убегая от острой нужды на Восток. До сих пор потомки выходцев из Украины и Белоруссии бережно передают из поколения в поколение рассказы о своей исторической Родине. А сколько эвакуированных беженцев укрылось здесь в Великую Отечественную войну, их обогрели, приютили, спасли от голодной смерти в те дни. А сколько моих земляков полегло под Ленинградом, грудью встав на защиту колыбели трех революций? Вся земля вокруг усеяна костями дальневосточников, отстоявших честь и независимость нашей Родины.
Конечно, не одни дальневосточники выиграли ту войну, все народы Советского Союза поднялись на борьбу с агрессором. Был тогда единый народ – советский, который сломал хребет фашистскому зверю.
Поэтому вдвойне тяжело слышать «Понаехали тут» из уст учительницы литературы питерской школы, где стала учиться моя дочь. Она позиционирует себя коренной петербурженкой, а все остальные для нее – лимита. У дочери в классе 70 % учеников приезжие, и все – понаехали!
Я довольно беззлобно и интеллигентно побеседовал с той училкой: ригористка до мозга костей. Да, она родилась в Ленинграде, окончила здесь школу и университет, поэтому считает, что сей факт позволяет ей смотреть на приезжих из других регионов, мягко говоря, свысока. Но, расположив к себе и выведя ее на откровенный разговор, я выяснил, что папа ее пришел пешком из Новгородской области в обмотках, чтобы восстанавливать город Ленина после блокады. Заметьте, не с Петром Первым высадился дождливой майской ночью 1703 года на Заячий остров, а в 1946 году из голодной деревни отправился искать лучшей доли.
Безусловно, после прошедшей опустошительной войны далеко не сахар было поднимать из руин Ленинград заново, терпя нечеловеческие лишения. Остается только снять шляпу перед этими героическими людьми и поклониться им в пояс. Но вот некоторые потомки их того не заслуживают.
Кого же можно считать коренным петербуржцем? Прежде чем ответить на этот вопрос, придите в полдень, в любой удобный для вас день, лучше в субботу, в сердце старого Петербурга, на знаменитую Сенную площадь. Пройдитесь, неторопливо созерцая окрестности, по Сенному рынку, Московскому проспекту, сверните и прогуляйтесь по набережной канала Грибоедова, загляните в Юсуповский сад. Кого вы там встретите?
Здесь праздно шатающихся и занятых торговлей выходцев из Средней Азии попадается столько, что порой кажется, что каким-то непонятным образом очутился в Бухаре, в Самарканде или, на худой конец, в Душанбе, настолько много попадается их навстречу. Если повернуть обратно, по Садовой двинуть в сторону Невского, то только ровные улицы да живописные здания, яркие представители уникальной императорской архитектуры, подскажут, что мы все же на севере Европы. Хотя Апраксин двор, «Апрашка», стоящий на пути, из-за обилия беспечно снующих потомков хлопкоробов вновь заставит усомниться, что мы в центре Питера.
Они обтекают тебя бурлящим говорливым потоком, не замечая твоего присутствия, довольно громко болтают и смеются на родном непонятном гортанном языке, плюют тебе под ноги косточки от съеденных переспелых фруктов, бесцеремонно лузгают прямо на тротуар пузатые семечки подсолнечника. Озорной шаловливый ветер подхватывает летящую из обрамленных белыми, молодыми и крепкими зубами ртов шелуху и швыряет ее на фасады домов, большинство из которых являются шедеврами российского зодчества XIX, а то и XVIII века. И стоят понуро эти некогда величавые строения, созданные мастерами прошлых лет, петербуржцами по духу и времени, и принимают на себя плевки «петербуржцев» нынешних, которые и слово «Санкт-Петербург» толком не выговорят.
Все чаще в бурлящем среднеазиатском потоке мелькают молодые мамаши в хиджабах. Устало катят перед собой коляски с юными чадами, появившимися на свет в родильных домах города, чье название их родители с трудом произносят, с любопытством взирают на окрестности. Гуляют мамаши и думают, что раз родились их детки в славном Питере, то уж можно претендовать на российское гражданство. А если у отпрысков их появится на берегах Невы свое потомство, то петербуржцами можно называться на вполне законных основаниях. И устремляется в град Петров нескончаемый поток женщин в положении из ближнего зарубежья, чтоб разрешиться здесь от бремени и стать матерью маленького петербуржца.
Не надо меня обвинять в национализме. Кто ищет в этих строках нечто подобное, зря теряет время. Я вырос в Советском Союзе на Дальнем Востоке, где национальность была одна – дальневосточник, и неважно было, на каком ты языке говоришь дома. На улице все изъяснялись на русском.
Я служил в Советской армии. У нас был мудрый командир полка. В ротах насчитывалось до 32 национальностей, всех по чуть-чуть, но никто верх не брал, все были равны. Мудрого убрали, поставили дурака, который пригнал целый призыв азербайджанцев, и начались проблемы. Я уже не видел продолжения, так как уволился. Ребята после этого в письмах шибко ругали дурака.
Институт я успел окончить еще при той власти, образование получил неплохое, во многих странах котируется.
Были единая семья и народ. Разумеется, в семье не без урода: еще тогда попадались националисты, шовинисты и другие противники толерантности. Но и сейчас они никуда не делись.
Помню 1991 год: ежедневные телевизионные показы развала Союза. Кинокамера беспристрастно выхватывает из ликующей толпы одинаковые оголтелые, искривленные ненавистью лица, требующие независимости. Как под копирку, от Балтийского моря до Памира все хотели свободы.
А когда ее получили, то сели на пятую точку: как быть дальше? Экономические связи разрушили, своего ничего не осталось, нового созидать не хотят. И покатили они в Россию-матушку на заработки, обозвавшись неведомым доселе словом «гастарбайтеры».
По городам и весям рассыпались бывшие наши соотечественники и их многочисленные потомки, ставшие в одночасье гражданами ближнего зарубежья. Не обошли стороной и бывший Ленинград, в котором живут и трудятся. Неплохо устроились. Выходцы из бывшего Бухарского эмирата даже издают на родном узбекском языке две газеты. Одна из них «Питер Уз», вторая – «Туран», тираж 15 000 экземпляров, выходит еженедельно на 12 листах формата А3. Аудитория – узбеки, таджики, киргизы. Те, кто не умеет читать, воспринимают на слух.
Представители многочисленных среднеазиатских диаспор подали челобитную в правительство Санкт-Петербурга с просьбой выделить им места под национальные кварталы для компактного проживания. Желают, значит, свою национальную автономию создать. Наподобие китайских чайна-таунов.
Пока им отказали, но надежду досточтимые гастарбайтеры не теряют. Пройдет некоторое время, и появятся у них свои депутаты Заксобрания, выбранные всеобщим голосованием большинства от новых среднеазиатских «петербуржцев».
Я не зря взял «петербуржцев» в кавычки. Большинство выходцев из Средней Азии упорно не хотят ассимилироваться. Проживая в европейском городе, имеющем свою многовековую историю и традиции, они открыто демонстрируют пренебрежение к нему и его жителям.
То, что они плюют и развязно себя ведут на улице – еще полбеды. Сами харкают, сами после и уберут. Но зачем демонстративные жертвоприношения? Режут баранов на улицах и во дворах. Я был в арабских странах, откуда начал зарождаться и зашагал по Земле ислам. Уверяю вас, там себя так никто не ведет. Никому и в голову не придет пустить кровь жертвенному животному во дворе многоэтажного дома. Голову отрубить супостату на площади запросто смогут (Саудовская Аравия), а баранов режут в других, специально отведенных для этого местах.
Ладно, баранов режут во дворах. Но вы посмотрите, что эти «правоверные» вытворяют в священный для всех мусульман месяц Рамадан? Сколько пьяных узбеков, таджиков, киргизов, причисляющих себя к мусульманам, пришлось нам спасти – никто и не скажет.
Забавно наблюдать, как в священный Рамадан сидит в кафе на открытом воздухе нехилая такая компашка узбеков в национальных шапочках, хлещут нашу водку, жрут чебуреки, курят и матерятся, причем на русском языке. За все это, что они вытворяют, на их исторической родине им бы ой как досталось, а в Саудии и голову с плеч сняли бы. Хотя сомневаюсь, что они себя там так вели бы. А здесь получается, что все можно.
Странная позиция у большинства гастарбайтеров: ваши законы мы не признаем, они нам чужды, да и свои тоже особо не жалуем. Новая формация усиленно зарождается. К чему это в конечном итоге приведет? В Париже уже существуют целые городские районы, населенные арабами, выходцами из бывших североафриканских колоний, куда и прожженные таксисты, не говорящие по-арабски, не поедут ни за какие коврижки. Там «советской власти» нет.
– Ты почему пьяный? – спрашиваю я раненного ножом в живот и весьма нетрезвого уроженца Самарканда, доставленного «Скорой» в нашу больницу.
– Да вот работа тяжелая, на стройке пашу, решил с друзьями расслабиться, – на довольно сносном русском языке объясняет пострадавший Ахмед.
– Ахмед, а ты правоверный мусульманин?
– Конечно! – выпячивает впалую грудь Ахмед. – Я – муслим!
– Так почему ты, муслим, пьешь, да еще в священный Рамадан? Харам же?
– Так в России можно пить, а дома нельзя! – хитро щурится самаркандец.
– Ты думаешь, что Аллах не знает, что ты тут вытворяешь? Бог же все видит.
– Ну, может, и нет.
– Какой ты наивный. А не лучше вовсе не пить?
– Хорошо, я не буду. Хлебом клянусь, больше никогда не прикоснусь к водке.
Через месяц этого же Ахмеда привезли в тяжеленном состоянии к нашим нейрохирургам, так как ему знатно проломили череп в пьяной драке таджики. Что-то вновь не поделили.
Забавно мне было наблюдать, как раздухарившаяся медсестра в приемном покое орала на очередного весьма нетрезвого уроженца Бухары. Тот, чудом держась за стенку, сильно покачиваясь, пытался на ломаном русском языке объяснить, что у него болит живот.
– Что ж вы все пьете и пьете! Когда только передохнете все от нее! Сколько же в вас влезает! Тьфу! Басурмане!
– Ик! Ик! Не ругайся, пожалста! Моя живот сильно болит. Ик! – поддерживая обмоченные штаны, как мог, объяснял узбек. – Доктора позови! Пожалста!
– Какого тебе доктора, пьянь! Два часа ночи!
– Позови! Я тебе много денег дам! Живот болит! Ик!
– Понаехали тут! Сидел бы у себя в Ташкенте! Чего сюда-то претесь?!
– Я не в Ташкенте живу, в Бухаре!
– Бухара, Ташкент, какая разница? Чего вам дома не сидится?
– Не кричи, я денег дам!
– Да у тебя денег не хватит, если всё тебе обследование обсчитают! Ишь, понаехали!
Среднеазиатский человек даже в весьма изрядном подпитии редко бывает агрессивен. Потомки забитых баями дехкан еще на генетическом уровне помнят феодальный гнет и советский период, известный как «рашидовщина». Как правило, он где-нибудь в уголочке тихонечко скрючится, пьяненький, и тихо взывает о помощи протяжно-затяжным постаныванием, чтобы привлечь к себе внимание окружающих.
В голове не укладывается, что какой-нибудь узбек или таджик сможет твердыми шагами подойти к регистратуре, стукнуть налитым от кайла и лопаты кулаком по стойке и громко, во всеуслышание, потребовать: «Доктора мне! Живо!» Бурная у меня разыгралась фантазия? Кто его знает, что будет лет через двадцать?
А пока, взирая со стороны на «задушевный» диалог заклятой трезвенницы и любителя пригубить чего покрепче, я тонко подметил, что даже пятнадцать лет, проведенные в Петербурге, не вытравили из разгневанной медсестры тот южноукраинский говор, что характерен для жителей Нижнего Приднепровья. И чем сильнее и настойчивей она вопила, тем больше жуткий акцент выпирал наружу.
Навскидку анализируя состав нашей больницы, с изумлением обнаружил, что всего около пяти процентов сотрудников могут с натяжкой претендовать на звание коренного петербуржца.
К примеру, из врачей только нашего среднестатистического отделения нет ни одного, кто бы родился и вырос в Ленинграде. Все мы разными правдами и неправдами попали в славный Санкт-Петербург. Среди медсестер две оказались из прилегающей Ленобласти, а остальные, увы, были мигрантками из российской глубинки и ближнего зарубежья. Всего одна сестра-хозяйка, не имеющая медицинского образования, имеет глубокие корни в этом городе. В других отделениях схожая ситуация.
В открытую осуждать понаехавших отваживаются в основном представители среднего и младшего медперсонала, забыв, откуда сами тут возникли и из каких дыр повылазили. И среди врачей встречаются любители козырнуть своим дворянским происхождением, но делают это они обычно по-другому, исподтишка, не глядя в лицо, поядовитее. Утонченно-изощренно, я бы так сказал.
– Доктор, может, на вашем Дальнем Востоке и принято по несколько раз одни и те же исследования назначать, но в Питере это не приветствуется, – лелейным голоском, моргая длинными искусственными ресницами, выговаривает мне врач УЗИ с плохо скрываемым вологодским акцентом.
– Позвольте, но мне необходимо в динамике выяснить, остановился воспалительный процесс в желчном пузыре или прогрессирует.
– Наши доктора почему-то и без нашей помощи это видят. А вы отчего-то на нас все перекладываете, – заметно окая, заявила мне коренная «петербурженка».
– Это вы у себя на Сахалине привыкли нахрапом брать, у нас тут, как-никак, культурная столица, надо повежливей просить, а не хамить, – фыркнула врач-кардиолог с режущим слух краснодарским мягким хэканьем.
– Позвольте, во-первых, я вам не хамил, но уже пятый час прошу проконсультировать больного, идущего на операцию. Это ваша обязанность. Во-вторых, я не с Сахалина, а с Приамурья.
– Нет, вы именно хамите! Пятый раз одно и то же требовать! Уму непостижимо! Какой вы настырный!
– Но вы же не пришли сразу, как только получили приглашение!
– Я была сильно занята!
– А я видел, что вы маникюр на рабочем месте наводили! У вас вот и лак свежий!
– Не ваше дело, чем я занималась! Я, может быть, ноготь сломала из-за вас!
– Разумеется, ваш ноготь дороже больного, которому предстоит оперативное лечение, тем не менее у него больное сердце.
– Ну, вы и сейчас будете отрицать, что вы хам? Так с красивой женщиной разговаривать! Или у вас на Сахалине все так грубо разговаривают?
– Я вам еще раз объясняю – я с Приамурья!
– Да какая разница? Сахалин, Приамурье, Курилы! Глухомань! Фу!
Действительно, для большинства моих новых знакомых, даже довольно образованных людей, понятие Дальний Восток ассоциируется либо с Хабаровском, либо с Владивостоком, либо с Сахалином. Все! На этом их познания в географии родной страны решительно заканчиваются.
– А, ты в Приамурье жил. Ясно, это недалеко от Хабаровска.
– Да нет же! От нас до Хабаровска почти тысяча километров. Он гораздо ниже по течению реки Амур. Ниже! Длина Амура только больше четырех тысяч километров! Если быть точнее, то 4444 километра.
– У вас там привыкли расстояние по карте локтями мерить. Что для вас тысяча километров? Это же рядом!
Действительно, рядом. Благовещенск – где-то под Хабаровском, а Комсомольск-на-Амуре недалеко от Владивостока. Звучит как: «Живу в Питере, недалеко от Москвы! Я родом из Пскова, что под Санкт-Петербургом!» Грустно! Элементарного не понимают! Такое чувство, что в школах Европейской части России географию из учебной программы средней школы вычеркнули! Даже вырубили топором!
Странно, но снобизм в большинстве случаев переполняет именно тех людей, кто уж никаким боком не входит в оговариваемую касту. Поживут в Питере, оботрутся, изучат мало-мальски город и давай щеголять новым званием: мы – истинные петербуржцы! Это, мол, вы понаехали тут!
Мама моя родом из поселка Ошта, что до войны входил в состав Ленинградской области. Сейчас он подчиняется Вологде. Именно там, в Оште, в 1941 году был остановлен враг. Линия обороны проходила ровно по территории дедушкиного дома. Он едва успел увезти семью и нехитрый скарб, когда через пару часов уже подошли финские войска.
Она окончила в свое время медицинский институт в Ленинграде. Ее оставляли работать на кафедре. Но, движимая романтически порывом, мама отправилась добровольно на Дальний Восток. Тогда, в начале 1960-х годов, это было вполне приемлемым. Молодые люди ехали в неизведанное. У них была цель: сделать мир лучше. Желали сотворить город-сад в отдельно взятом отдаленном регионе. Мечта не осуществилась. С развалом Советского Союза Дальний Восток с его жителями и проблемами отошел на последнее место. Сейчас его по кусочкам разворовывает всяк кому не лень. А мама доживает свой век на пенсии в богом забытой Амурской области.