И небеса однажды кончаются

– Письмо?

Августина переглянулась.

– Оно лежит на полке в её комнате среди книг.

– Но почему ты не говорила мне об этом раньше? – спросила я.

– Я должна была сохранить всё в тайне.

– А ты поедешь с нами в Америку к бабушке?

– Нет, Лилиан, я переберусь в Руан к родственникам.

– Ты не боишься войны?

Она улыбнулась.

– Боюсь, но всем невозможно уехать в Америку.

Её слова заставили меня глубоко задуматься над сказанным. Действительно, несмотря ни на что, Франция останется Францией, здесь по-прежнему будут жить, рождаться и умирать люди. Всё будет по-прежнему, как всегда, как раньше. А я буду обитать совсем в другом мире, окружённая каньонами, скалами с большими расщелинами и ясным чистым голубым небом. Я не хотела думать о новом мире, я смотрела в грустные зелёные глаза Бертрана.

– Бертран, почитай стихи, – попросила Марта – одна из наших соседок. Все в округе знали, что Бертран пишет стихи.

Мне показалось, что он смутился, взял со стола тетрадь в сером переплёте и раскрыл её на первой попавшейся странице.

– Нет-нет, Бертран, выйди в середину, чтобы все тебя видели, – предложила Марта.

К моему удивлению он вышел. Все замерли в ожидании, сквозь тишину я услышала голос Бертрана.

«Твои глаза посмотрят в небо

И будут с ангелами вместе,

Ты там была, но я там не был,

Не слушал ангельских я песен.

Там вдалеке журчала речка,

И голос слышен был печальный,

В твоей руке горела свечка,

И ты полна была отчаянья.

Ты дружишь с ангелами Света,

Они любовь тебе подарят,

Вот скоро завершится лето,

Ты не поёшь их светлых арий.

Ты, словно облако, прекрасна,

Летаешь где-то в высоте,

Не ведаешь полдневной ласки,

И жизнь твоя плывёт в борьбе.

Как ангел, вечно молчалива,

В глазах твоих застыл алмаз,

И будто лебедь горделива,

Идёшь в который мимо раз».

Бертран замолчал, и я поняла, что он закончил

– Браво! Браво! – Марта восхищённо захлопала в ладоши, – Мсье Бертран – настоящий поэт.

– О, это было действительно восхитительно, – произнесла Роза. Сегодня она была просто великолепна.

Белое атласное платье, сшитое по моде 19 века, какие обычно носили парижанки в салонах, венок из белых матерчатых накрахмаленных роз, который был искусно вплетён в длинную фату умелыми руками портного мсье Шенье (все дамы из Сен Маре заказывали свадебные платья у мсье Шенье). Всё это вместе так гармонировало с необычным румянцем на щеках Розы, что, казалось, она пришла в мир в этом наряде. Генри сидел рядом с ней во главе стола, но мне почудилось, что он был очень грустным. Глядя на них, я подумала, как жаль, что Роза и Генри не поедут с нами в Америку, а в тайне я продолжала надеяться, что вскоре они тоже будут там.

– Простите, мсье Бертран, а можно узнать, кому Вы посвятили свой стих? – спросила Марта.

– Одной девушке.

– Её случайно зовут не Сесилия? – сказала Роза.

Бертран смутился и закрыл тетрадь.

– О, мне бы, и не только мне, я уверена, всем, здесь присутствующим хотелось бы послушать ещё что-нибудь из Ваших сочинений. Вы пишете прекрасные стихи, я вовсе не льщу Вам, – не унималась Марта, – Прошу Вас, прочитайте ещё что-нибудь.

Бертран вновь открыл тетрадь, а мне почему-то захотелось уединиться где-нибудь и перечитать её всю целиком.

– Это – «белый» стих, – произнёс Бертран.

Я закрыла глаза, чтобы лучше представлять себе всё то, о чём он будет читать.

«Твои глаза, словно небо голубое, хотя они карие,

Губы твои, как лепестки роз,

И ты тонка и нежна, как облако.

Каждый день я вижу тебя незримо,

Ты идёшь, как лёгкая дымка,

И я выхожу тебе навстречу,

Беззащитный и ждущий.

Твои глаза, словно весенний дождь,

Но ты не любишь дождь.

Ты привыкла мечтать о Солнце, о небе,

Ты любишь лето,

Когда зелень листвы колышется на ветру.

Мне кажется, у тебя есть крылья,

Огромные крылья,

Которыми ты пользуешься в полёте,

Взмывая высоко в небо.

Мне кажется, у тебя есть Свет души,

И ты освещаешь им Пространство

Других запредельных миров.

Но ты не светишь мне,

А я стою один в темноте

Твоих радужных грёз

И думаю только лишь о том,

Как ты нужна мне.

Но ты не сказала: «Прощай!»

Когда Бертран закончил, Марта захлопала в ладоши.

– Необычно! Изумительно! – пробормотала она, – Наш юный Бертран – настоящий гений.

Вдруг совсем неожиданно выражение её лица стало другим. Должно быть, так когда-то смотрел Пьеро на свою Мальвину после того, как спел ей несколько задушевных песен на плачущей мандалине.

– А где же Сесилия, господа? – спросила Марта, – Почему в этот знаменательный для вашей семьи день её нет с нами?

Она оглядела всех присутствующих.

– Бертран, ты не знаешь, где она?

Бертран сжал кулаки, схватил лежавшую на столе тетрадь со стихами и посмотрел на мою мать:

– Мадам Вивьен, извините, я пойду.

Лукреция задержала руку своего сына:

– Берти, не уходи, это слишком невежливо с твоей стороны.

Но он был уже на пути к оранжереям.

– Бертран! Бертран, подожди! – закричала я ему вдогонку.

Он даже не повернулся в мою сторону.

– Лили, ты куда? – услышала я голос Розы, когда уже встала из-за стола, однако бабушка Маргарита де Пуатье перебила её, предупредив возмущение гостей.

– Пусть идёт, ей необходимо попрощаться с друзьями, прежде чем она покинет Францию.

…Яркие лучи Солнца с трудом пробиваются сквозь стёкла теплиц и рассеиваются. Я жмурюсь от обилия света. Там к свету на длинных стеблях тянутся венчики разноцветных цветов. Я различаю нежные оранжевые с пятнами головки тигровых лилий, красные маки с чёрной сердцевиной, ароматные розы, белые, красные и жёлтые. Я очень люблю жёлтые розы, так как они редко встречаются и недолго живут. Я увидела Бертрана, склонившегося над тигровыми лилиями. Серую тетрадь он держал под мышкой.

– Бертран, – позвала я тихим голосом.

Он всё ещё продолжал смотреть на цветы. Я осторожно подошла к нему, заглянула в его живые зелёные глаза.

– Почему ты ушёл?

Он посмотрел на меня. В его взгляде я прочла одно сплошное отчаяние.

– Хочешь я скажу, о чём ты сейчас думаешь, – обратилась я к нему. Он кивнул.

– Ты хочешь понять, почему она ушла в монастырь, когда….когда была уверена, что ты любишь её. Я угадала?

– Откуда ты знаешь?

– Я поняла это по твоим стихам.

– Она не должна была этого делать, она… Она погубила себя так же, как этот цветок.

Его пальцы с силой сжали тигровую лилию и, измяв её, оторвали от стебля. Он выбежал из оранжереи.

– Бертран! Не убегай!

Я бросилась за ним.

Наверняка Бертран заплакал бы, если бы общество прощало слёзы сильному полу, но оно не прощает, и их приходится сдерживать. Бертран не являлся исключением. Ему хотелось бы вылить свои чувства, но он не мог при мне. Я нашла его возле пруда. Бертран сидел в траве, грыз травинку и смотрел вдаль на отражавшееся в волнах Солнце. Оно что-то говорило ему, и возможно, Бертран понимал этот необыкновенный язык природы. Я присела рядом с ним, и мы долго молча смотрели на яркие блики, блуждающие по волнам.

– Ты пишешь замечательные стихи, – наконец сказала я, прервав наше молчание.

– Но их никогда не услышит Сеси. Я писал для неё.

– Услышит. Ты можешь написать ей письмо в монастырь Св. мученика Августина.

– Письмо? Я об этом не подумал, Лили. Но я слышал, если монахиня даёт строгий обет, ей не разрешают общаться с внешним миром.

– Я уверена, моя сестра не давала никаких обетов, ведь в любом монастыре существует испытательный срок.

– Если она не выдержит этот срок, то, возможно, она вернётся обратно?

Зелёные глаза Бертрана выразили надежду, мне не хотелось разочаровывать его. Что-то внутри меня подсказывало мне, что он ошибался, но я промолчала.

– Пожалуйста, почитай свои стихи, – попросила я.

– Ты действительно этого хочешь?

– Да, очень хочу.

Он вручил мне серую тетрадь и сказал:

– Держи. Возвратишь, когда прочтёшь.

Мимо нас пролетела стрекоза, играя своими прозрачными крыльями, я проследила за её полётом. Бертран всё ещё жевал соломинку, затем вдруг выплюнул её, посмотрел в небо, где появились белые облака.

– Что ты там увидел?

– Знаешь, Сесилия похожа на эти облака.

Я пожала плечами:

– Возможно, ты прав.

– Как ты думаешь, Лили, это смерть господина Бовье подтолкнула её уйти в монастырь?

– Скорее всего, да, – сказала я.

Бертран достал из кармана своего пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его. Это был портрет Сесилии в соломенной шляпке среди ромашкового поля. Я узнала непосредственную улыбку с ямочками на розовых щеках, смотрящие вдаль, несколько задумчивые карие глаза, окружённые густыми зарослями ресниц.

– Здорово! Это ты сам нарисовал? – спросила я, наблюдая за реакцией Бертрана.

Он кивнул.

– Тебе правда нравится?

– Правда.

– Если ты её увидишь, передай ей.

– А ты?

– Вряд ли меня допустят в женский монастырь.

Я заглянула в его ребяческие зелёные глаза.

– Ты надеешься вернуть её?

– Если она не вернётся, то я тоже уйду в монастырь.

– А как же твоя матушка и младшие сёстры? Ведь ты – единственный человек, который может принести им счастье и поддержку в будущем.

Бертран выдавил из себя улыбку:

– Они смогут позаботиться о себе, Лили. Я поддержу их в трудную минуту.

Там, за лужайкой сгущались тучи для очередного проливного дождя, а здесь всё ещё светило Солнце….

…

…В комнате Сесилии тихо, спокойно, мирно тикают часы. На столе в красивой рамке стоит фотография моей сестры в белом платье с букетом роз. Она улыбается, и длинные тени от ресниц падают ей на щёки. Здесь же на столе я нашла томик Библии, заложенный на одной странице. Я прочла:

«И не бойтесь убивающих тело,

Души же не могущих убить;

А бойтесь более того,

Кто может и душу, и тело

Погубить в геенне.

Итак всякого, кто исповедает Меня

Пред людьми,

Того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным;

А кто отречётся от Меня пред людьми,

Отрекусь от того и Я

Пред Отцем Небесным.

И враги человеку – домашние его.

Кто любит отца или мать более,

Нежели Меня, не достоин Меня».

Оглядываюсь. Как давно я здесь не была! В последний раз мы вдвоём играли в салки без моей старшей сестры, так как Роза всегда смотрела на наши занятия снисходительно с позиции взрослого зрелого человека. Но мы были детьми, по крайней мере, тогда. На полке чуть выше книг находятся часы в виде двух ангелов, держащих облако. Я нашла, что лицо одного из ангелов чем-то напоминает лицо Сесилии. Когда-то здесь же стоял горшок с настурциями, но затем его унесли в детскую к Берте, чтобы она всегда благоухала свежестью.

Иногда мы собирались в этой комнате, а Августина – наша горничная придумывала страшные истории про ходячих мертвецов или читала сказки Андерсена, которые мы очень любили. Я представляла себе героев этих сказок, их жизнь, обычаи, характеры и интересы. Я видела себя в замке Снежной Королевы и чувствовала то, что, возможно, чувствовала Герда, когда Кай предал её. Я ощущала себя такой же крохотной, как дюймовочка, когда окружающая жизнь казалась ей такой непонятной, такой большой и опасной.

Где же то ушедшее время? Неужели детство постепенно и незаметно уходит от нас? Мне стало вдруг очень грустно, так грустно, что слёзы полились из моих глаз, и на этот раз я не сдерживала их. Вспомнив слова Августины, сказанные ею за праздничным столом, я начала машинально переставлять книги, ища то, что мне нужно. Книги стояли в идеальном порядке, как любила Сесилия по размеру и по тематике. Они были гладкими в глянцевом переплёте, от некоторых из них пахло типографской краской. Сесилия обожала книги и всё, что было связано с ними, так как являлась натурой тонкой, загадочной и не всегда доступной для обывателей. Мне казалось, она смотрела на книги, как на живые существа, которые могли поддержать её в трудные минуты борьбы и сомнений, и в этом я была похожа на неё. Только в этом, потому что в отличие от меня Сесилия была красивой, а я – рыжеволосой веснушчатой дурнушкой. Я помню, как Сесилия крутилась перед зеркалом, примеряя на себя наряды Розы, естественно это происходило, когда наша старшая сестры была в длительных поездках по Европе. Бархатные кофточки, атласные ленты, длинные платья с кружевами – всё было ей к лицу в отличии от меня. Мне шёл только зелёный цвет.

Среди книг Сесилии было много томов Гюго, он был её любимым писателем, если не больше. Он был её советчиком и учителем, и она с воодушевлением читала его книги. Всё это было когда-то, и всё это растворилось в небытии. В комнате Сесилии ощущалось её ненавязчивое присутствие: в книгах, в томике Библии на столе, во флаконах с духами, в одежде, висевшей в шкафу, той одежде, которая осталась после её ухода в монастырь.

Ощупью я прошла все книги, но никакого письма не обнаружила. Отчаявшись, наконец, я была уже готова поверить в то, что Августина что-то напутала. Однако когда я дотронулась до очередного тома Дюма между ним и какой-то книгой неизвестного мне писателя, мои пальцы нащупали лист бумаги. Я облегчённо вздохнула, ведь чтение письма являлось для меня незримым общением с сестрой, мне казалось, она была рядом, она наблюдала за мной, за каждым моим действием и понимала меня. От письма исходил тонкий аромат лаванды и розмарина. Я развернула исписанный аккуратным почерком Сесилии лист бумаги и углубилась в чтение.

«Мне кажется, однажды жизнь изменится к лучшему, а пока мы живём и не замечаем, что вокруг нас столько перемен. Лили, ты думаешь, что я – легкомысленная особа, склонная к кокетству и не видящая ничего дальше своего носа? До недавнего времени, и я думала точно так же. Но я стала другой. Трагическая смерть отца повлияла на меня так сильно, что окружающее кажется мне не таким, как раньше. Солнце светит по-прежнему, моя дорогая Лилиан, но не для меня. Смерть близкого мне человека настолько потрясла меня, что земное существование видится мне временным явлением. Здесь нет ничего постоянного – ты, Бертран, мама, Роза, наша маленькая Берта и даже я… Всему этому однажды суждено будет исчезнуть навсегда. Что же ожидает нас после смерти? Пустота? Человек не привык к пустоте, ибо по природе своей он деятелен, он находится в вечном движении и поиске. Представь себе – жил человек, смеялся, имел свои взгляды и привычки, достоинства и недостатки… И вот в одночасье его не стало, он превратился в прах, в груду пепла – никчёмную и бесполезную. Лили, ты никогда не задумывалась над этим? Прости, что пишу тебе обо всём, что меня так волнует, но я не могу иначе. Мне хочется поведать тебе ещё очень многое, но я ограничена во времени. Прощай, моя младшая сестрёнка, я покидаю этот светлый дом, в котором прошло моё детство и отдаю свою жизнь Христу. Ещё раз прости меня, ведь я понимаю, как больно тебе расставаться со мной. Твоя Сесилия».

Несколько минут после прочтения я стояла потрясённая переменами, произошедшими в душе моей сестры. Ничего не предвещало этого, и, тем не менее, всё чаще и чаще я ловила себя на мысли о том, что, скорее всего, душа Сесилии изменялась постепенно, с годами, и вот, наконец, настал кульминационный момент, который вылился в осознанное решение. Что она думала в последние дни перед уходом? И почему она ушла тайно, чтобы об этом узнали лишь спустя время? Ответов не было, от навязчивых мыслей голова моя была опустошена.

Однако мысли мои были внезапно прерваны, так как в тот момент кто-то слегка дотронулся до моей руки, я обернулась. Роза в великолепном голубом платье с кружевным воротничком и большими круглыми пуговицами на груди стояла рядом со мной. Её чёрные волосы были зачёсаны назад и заколоты на затылке, она выглядела вполне привычно, но по сравнению со вчерашним свадебным одеянием это был явный контраст. Осознание того, что Роза уже замужем дошло до моего ума только сейчас.

– Что ты делаешь, Лили? – спросила она. Я попыталась спрятать письмо, но Роза заметила.

– Не старайся скрыть, я догадываюсь, ты читала письмо от Сесилии, где она, конечно же, извинялась и объясняла причину своего ухода в монастырь. Я права?

Я кивнула.

– Я верю, что она вернётся.

В порыве я обняла Розу и прижалась к ней всем телом. Она была единственным родным для меня человеком, с которым мне суждено было расстаться, а я не хотела этого. Она утёрла мои слёзы и прошептала:

– Что ты, Лилиан, успокойся. Я никуда не денусь, я обязательно приеду в Америку вместе с Генри, и мы все вместе будем очень очень счастливы. Верь мне.

– Ты обещаешь?

Должно быть, когда я произнесла эти слова, мои серо-голубые глаза выразили такую детсткую наивность, что она улыбнулась и сказала:

– Обещаю.

…Перед отъездом мне удалось попасть в монастырь Св. Августина, чтобы увидеть Сесилию. Она приняла постриг и стала послушницей, давшей строгий обет покаяния. Нам было позволено увидеться в тёмной комнате, оборудованной специально для посетителей и только в течение нескольких минут. Боже мой, как она изменилась, как похудела! От прежней моей сестры не осталось ни следа – это была монахиня с бледным лицом и синими кругами под глазами.

«Милая Сесилия, возвращайся!» – хотелось крикнуть мне, но я смолчала.

– Сеси, как ты? – только спросила я, не сдерживая слёз.

Она едва заметно улыбнулась:

– Хорошо.

– Я принесла тебе весточку от Бертрана, – я достала из кармана своего платья лист бумаги с рисунком Бертрана.

Она долго смотрела на своё изображение, затем расплакалась, и мы обнялись.

…Корабль медленно отчаливал от берегов Франции, я стояла на борту и судорожно пыталась разглядеть в толпе Розу, но было так много людей на пристани, что мне не удалось по-настоящему попрощаться с ней. Тогда я многого не знала, я не знала, что через два года в августе 1940 года немцы нападут на Париж, это будет началом войны, которой я так сильно боялась. Я не знала, что Бертран поступит в лётное училище, чтобы затем стать ведущим пилотом в эскадрилье Мишеля Крюшона. Я не знала того, что моя жизнь отныне разделилась на две половины: то, что было до и то, что случилось после, а океан послужил разделительной полосой….