От Белгорода до Кенигсберга. Воспоминания механика-водителя СУ-76 1941—1945 гг.
- -
- 100%
- +
– Ех, парень, парень, гляжу на тебя – вроде и ученый ты, а того не доглядел, что он (немец) больше не танками и самолётами берёт, а хитростью. Вот и нас впустил под Харьков, а опосля, как вдарит с боков, ну в аккурат мы, как котята, в мешке оказались. Насилушку вырвались, а что побито-то, не спрашивай, а в плен сколько подалось! А ты говоришь – танки!
Немного помолчал – добавил:
– Оно, конечно, и танки – дело большое в войне, без них не навоюешь, да хитрость – еще больше.
Я и остальные солдаты молчали. Не хотелось ни думать, ни говорить.
Перед глазами всё та же картина: бесконечная знойная степь, отступающая Армия, подводы с беженцами, утомленный, лениво бредущий скот.
Оглянулся назад – всё тоже, и только почти на самом горизонте заметил много чёрных точек, которые быстро увеличивались, скоро можно было хорошо различить летящие самолёты.
– Немецкие самолёты! – закричал я, но «мои» солдаты на это не обратили внимание.
– Фриц, на Воронеж, а може и к Дону подался, а наши глядь, как встрепенулись и наутёк, кто-куды. А зачем ему нас здесь бомбить. Ему сподручней, когда мы всем гуртом будем у Дона. Вот там он поиздевается, а тут, на дороге надо «мессеров» бояться. Большие мастера погоняться и из пулемётов построчить. И даже за отдельным человеком. Вот так —то.
Армада самолётов пролетела над нами, не сбросив на нас ни одной бомбы. У них, вероятно, как и предполагал солдат, было более серьёзное задание. Приближаемся к какой-то деревне. Унылый и жалкий вид имели прифронтовые деревни, через которые отступала наша Армия. Жители этих деревень растеряны и замкнуты. Зашёл с солдатами в первую попавшуюся хату напиться воды. Вижу у печки возится старуха, а молодая женщина на лавке крутит жернова. За столом сидит старик. Все молчат, не разговаривают, словно в хате покойник. Попросили напиться воды. Довольно долго хозяева молчали, а потом старик как-то лениво сказал:
– Вон там, в сенях ведро стоит, а колодезь по правую руку у большого плетня. Много вас тут проходит, всем я вам не наношу воды. Сами уже берите, да смотрите в спешке ведро не забудьте принести. Из Дона и котелками почерпнёте.
Последние слова задели за живое солдат, а один и скажи:
– Ты, что старик, немца ждёшь? – что тут стало!
Старик просто разъярился. Помню, он кричал:
– Я всю германскую и гражданскую прошел. Крым от Врангеля освобождал, а ты меня оскорблять! Двоих сыновей на войну отправил, а ты мне: «Немца ждешь?» Повоюй так, как мы воевали, тогда и разговаривай! – и понёс, понёс…
В той хате мы так и не напились, уйдя подобру-поздорову.
Вскоре мне пришлось впервые в жизни сесть верхом на коня. А случилось так. Под вечер в поле к нашей телеге подскакал на коне капитан, как я тогда понял командир солдат, с которыми я ехал. Поинтересовался, кто я, куда еду. Я ему повторил, что говорил солдатам, но после рассказа один солдат и скажи:
– Парень видать ничего, боевой. Это видно повлияло на решение, и капитан предложил мне:
– Хочешь быть моим ординарцем? Плохо, что тебе только шестнадцать, но ничего, что-нибудь придумаем.
Ничего не поняв, – кому, что и зачем что-то придумывать – я с радостью согласился.
– На коне умеешь ездить? – спросил капитан.
– Нет, не приходилось, но научусь!
– Ну что ж, попробуй! Только не падай, держись крепче!
Никогда раньше не предполагал, что влезть на коня и ехать на нём не так-то просто. Под шутки солдат: «Нашей конницы прибавилось!» – после нескольких попыток, мне, наконец, удалось взгромоздиться на послушном коне. Еще труднее было ехать за капитаном. Так и съезжал то на один, то на другой бок коня, а когда конь чуть прибавлял шаг, то мне казалось, что я безнадёжно валюсь на бок и в отчаянии хватался даже за гриву. В дальнейшем пошло несколько лучше, но к своему ужасу заметил, что после такой верховой езды мне по земле трудно и больно ходить, но об этом молчал и никому не говорил. Ехали почти не останавливаясь, так как немец начал наступать нам «на пятки», и первая встреча с ним произошла под вечер у деревни Шаталовка.
Усталые, с головы до ног запыленные степной пылью, обжаренные безжалостными лучами жгучего солнца, с нестерпимой жаждой и страстным желанием чего-нибудь поесть – мы подъезжали этому селу.
На околице стояла группа женщин с крынками молока:
– Солдатики, попейте холодненького, прямо с погреба!
– И на кого вы нас, родимые, покидаете?
– Ой, хлопчик, куда же ты, молоденький, едешь? Где же твоя мамочка? Попей молочка!
Под такое причитание женщин пью молоко с таким большим удовольствием, с такой жадностью, что не успеваю глотать, и молоко струйками течёт по подбородку и рубашке. И вдруг над нашими головами: вьюю… вьюю… вьюю… и звук пулемётной трели та-тата-та. Женщины бросили крынки и бежать, а мы на коней и, нахлестывая, поскакали по опустевшей деревенской улице. Скакали долго и уже ночью въехали в соседнее село. Усталость брала своё, и все мы были, как пьяные. Солдаты распрягли лошадей из повозки прямо посередине сельской улицы и тут же повалились спать. Капитан лёг спать в телегу и уже через несколько минут его могучий храп был слышан далеко по притихшему селу. Мне хочется спать, но взбудораженные нервы, жажда пересиливают дремоту. Всё село словно вымерло. Негде ни огонька, ни звука. Иду по улице в надежде встретить жителя села и попросить напиться, понимая, что достучаться в такое тревожное время перед приходом врага очень трудно. С нерадостными мыслями не заметил, как дошёл до околицы и вдруг слышу за плетнём хаты женское причитание:
– Ой, пропала, ой, пропала бедная головушка, ой чего робыть, ой куды ховать!?
Открыл калитку и с трудом разглядел в темноте женщину, видно, хозяйку дома. Она металась по двору, зачем-то открывала двери сарая, хлева, тут же с хлопаньем закрывала их и всё время причитала, как безумная. На мою просьбу напиться ничего не ответила, а опять начала своё:
– Ой пропала, ой пропала бедная головушка, ой почему не послухала Степана и не подалась за Дон…
Мне стало не по себе. С трудом добился в чем дело.
– Ой, хлопчик, сгинем мы зараз. На тарахтелке немцы поприезжали и ко мне: «Рус солдат никс? Яйки, матка, курку, матка!»
– Ой, пропала я, ой, чего робыть?»
Узнал, что немцы только что уехали, я бросился бежать к спавшему капитану. Разбудить капитана оказалось делом не легким: кричал, тряс его, но он что-то мычал, бормотал и старался повернуться на другой бок. Все же проснулся, вначале слушал спокойно, но когда смысл, мною сказанного дошёл до его сознания стал очень деятельным и энергичным:
– Буди бойцов. Быстро запрягать и ехать.
Так, не отдохнув, мы опять тронулись в путь. Утром оказалось, что едем почти одни. Куда пропали отступающие войска, беженцы? На душе становилось тревожно. Дорога идет на Воронеж, но она почти пустынна. Нет сомнения, что все свернули на другую дорогу. Неизвестность настораживает и несколько людей, копавшихся вдали у дороги, вызвали у нас подозрение. Свои или немцы, и что они там делают?
Мы остановились, и капитан стал поспешно доставать бинокль из футляра. Лучи, недавно взошедшего из-за горизонта солнца, ласкали кожу своим нежным теплом, а утренний воздух еще не нагретый ими, был чист и свеж. Вся степь была, как человек после сна, миролюбиво тихая, ласковая, еще не разбуженная грохотом войны, а зарождавшаяся трескотня кузнечиков и ленивое поскрипывание телеги так усиливали впечатление миролюбивой картины, что невольно рождались мысли: «Зачем люди воюют, когда не будет проклятых войн? Когда люди перестанут бояться людей!»
Капитан долго смотрел в бинокль, но потом спокойно сказал:
– Наши…
Еще только подъезжали к бойцам, как на нас посыпалась солдатская ругань:
– Долго мы вас будем ждать… Мы должны уже поставить мины, а из-за вас… задерживаемся. Куда вас чёрт несёт? Немцы перед Воронежем десант высадили. Проезжайте и сворачивайте вправо на Коротояк.
Переправа Коротояк
Кто был в то тяжелое время отступления на этой переправе через Дон, тот никогда не забудет это слово. Как маленькие ручейки постепенно стекаются в широкую могучую реку, так и сильно потрепанные части, а то просто и маленькие группки, вроде нашей, влились недалеко от переправы в армейскую массу из тысяч людей.
Вот тут-то и начались такие бомбёжки, что множество взрывов образовывали острова из поднятой в воздух земли и клокотавшего в них огня! После особенно жестокой бомбёжки, мне не удалось найти своих товарищей. В районе переправы, где был наведен понтонный мост, правый высокий известковый берег, изрезанный оврагами и балками, был забит отступающими войсками. На лугу, недалеко от реки, горели автомашины, весь берег у самой переправы был усеян воронками от бомб, растерзанными трупами лошадей, а по реке, переправляясь на противоположную сторону, (не ожидая, когда после налёта понтонный мост будет отремонтирован), плыли бойцы, кто на чем: на скатах, снятых с машин, на плащ-палатках, набитых сеном, на досках, на где-то найденной плоскодонке и даже вплавь. Понтонный мост немецкие пикирующие бомбардировщики всё время бомбили, часто повреждали, но мост быстро восстанавливали и снова по нему лился поток отступающих. Громадный черный шлейф дыма шёл в сторону переправы от горевшего маслозавода. В воздухе ни на минуту не прекращался гул десятков самолетов. Вой пикирующих бомбардировщиков сливался со всё нарастающим свистом падающих бомб и резко переходил в страшные взрывы и глухие, тяжкие вздохи разрываемой земли. Вдруг взрывы замолкали и слышно было, как падали поднятые в воздух комья земли и протяжные стоны, вроде: «Ой- ой- ой, мама родная, где ты? Что сделали со мной?»
Со стороны реки сквозь гул моторов, стон, ругань, тявканье зениток и крики команд, доносилось протяжное: «Тону-уу-ууу, спасите-ее-ее!»
Было страшно смотреть и на то, что делалось и на понтонном мосту. Десятки больших водяных грибов от бомб часто закрывали мост, а иногда видно было, как от прямого попадания летели вверх какие-то доски. Люди старались как можно быстрее перебежать мост, но здесь для них вступал закон: «орёл или решка?» Для одних людей, для военных сапёров, бегавших с топорами и досками по этому аду, всегда была решка – почти верная смерть и реже ранение. Всё это я видел, лёжа в небольшом овражке известкового берега. Рядом со мной на шинели лежал боец с медалью за «За отвагу» на красной ленточке.
– Слушай, допризывник, не вздумай сейчас бежать по мосту. Тебе можно и до утра обождать, когда самолётов нет, видишь, что твориться! Нет, ты не поймешь, раз ещё в армии не служил и не воевал. Мне приходилось идти с гранатами на танки, страшно было, но то был бой, а тут смотри – сапёры не воюют, а работают, понимаешь ты это, ра-бо-та-ют! Работают и знают, что тут им и конец. Работают до тех пор, пока не ранят или не убьют. Вот где настоящий героизм. Только беда в том, что на этот героизм у нас пока смотрят вот так, – и он посмотрел на меня сквозь растопыренные пальцы рук.
– Если кто в живых останется, то в лучшем случае медаль дадут, потому что считают: «Им положено по уставу восстанавливать мосты», а от их работы – считай, зависит судьба всей Армии. Сумеют они быстро починить мост – мы перейдем на ту сторону, укрепимся, остановим фрица, а не успеем перейти – немцы нас всех в Дону потопят, – так кричал усталый, заросший щетиной солдат.
Боец замолчал. Долго смотрел, что творилось на понтонном мосту спокойно, как-то в раздумье, проговорил:
– Была б моя воля – поставил бы после войны сапёрам памятник – вот тут на высоком берегу, чтобы далеко было всем видно и памятник из чистого золота. Для таких не жалко. И стоял бы золотой сапёр с топором на высоком берегу, и все бы знали, что он погиб, а Армию спас.
«Какой-то странный чудак, – подумал я о солдате, тут такое творится, что сам чёрт голову сломит, а он памятниках думает. Как бы вечным памятником не была для нас здесь матушка – земля».
Действительно, вскоре для бойца земля у «Тихого» Дона стала последним и вечным пристанищем, а крутой берег – вечным памятником. С середины дня, помимо переправы, немецкие самолёты бомбили и высокий берег реки. Перед самой бомбёжкой солдат кинул мне свою шинель и крикнул:
– Накройся ею. Не так страшно будет!
Страшно было и под шинелью. Незадолго до конца бомбёжки сильная воздушная волна её с меня снесла. Улетели самолёты, и говорю солдату:
– Кажется, кончилось. Вставай. Надо подальше отойти от берега, а за шинель спасибо тебе, – а боец лежит и не отвечает, не двигается, только тонкая струйка крови течет по виску. Убило солдата!
Переправа через Дон у г. Коротояк
К вечеру я заболел. Иногда неожиданные обстоятельства или случай в жизни человека, делает невозможным осуществление его мечты. Для меня таким непредвиденным обстоятельством была болезнь и в самое неподходящее время и месте – здесь на переправе. Ещё с утра непривычная слабость овладела всем моим телом, голова от боли просто раскалывалась, было больно глотать слюну и к довершению всего чувствовалась большая температура. К вечеру язык так распух, что не помещался во рту. Пришлось приоткрыть рот, но глотать слюну стало совсем больно, и она непрерывно текла по нижней губе и подбородку. В голове шумело, резь в глазах стала такой, что больно было смотреть. Всё стало абсолютно безразличным. Гул самолётов, взрывы бомб, зенитная стрельба, крики команд, ругань – всё это временами превращалось для меня в страшное чудовище, которое, не переставая рычит и хочет проглотить меня.
Впадал в забытьё, через некоторое время открывал глаза, потом снова в каком-то забытье и снова чудовище нападает на меня, снова оно хочет меня растерзать. Наверное, во время болезни память человека сильно ослабевает и слабо запоминает последовательность событий в тот период. Так ли это или нет, но сейчас я не могу припомнить, как я оказался в птицесовхозе на окраине Нового Оскола в семье научного работника Тутонова Андрея Васильевича.
Вспоминаю только отдельные эпизоды, какие-то отрывки: кто-то везёт меня, шатаясь, иду по пыльному разграбленному городу, по улице идут в трусах немцы и орут свой марш; женщина с хорошим добрым лицом, большой сад, домик, очень скромная комната, мягкая постель. Кто скажет, что может в жизни сравниться с сердечностью и как, чем её измерить?
В жаркое и суровое лето 1942 года, когда сотни тысяч жизней завертелись в водовороте грандиозных событий, когда многие обыватели думали только о себе, как бы уцелеть при немцах, как бы прожить, когда маленький кусочек хлеба стоил неимоверно дорого, когда по пыльным дорогам шли сотни таких же как и я – добрая русская женщина Бредихина Елизавета Александровна с большим и чутким сердцем заметила среди остальных меня и поняла, что я сильно болен, что только её помощь спасёт меня и, не задумываясь, повела меня к себе. А как она и её муж ухаживали за мной! Заставляли пить порошки и сырые яйца (где только брали), измеряли температуру, следили, что бы лежал и ещё многое, многое, что можно назвать двумя словами – сердечная забота! Через неделю вылечили меня: что тут больше подействовало – порошки или такое внимание ко мне, как к родному и любимому сыну? Трудно сказать: наверное, и то, и другое, но всё же мне, кажется, что последнее сыграло большую роль. В период моей болезни я не знал, что немцы забирали всех ребят моего возраста и куда-то отсылали. Когда мне стало немного лучше, ко мне подошла Елизавета Александровна и сказала:
– Если к нам придут немцы, – ты наш сын. Ехал к нам из Воронежа, в дороге тебя захватило немецкое наступление, заболел, с трудом к нам добрался. Всё понял? Если поймут или догадаются немцы, что ты не наш сын – заберут тебя.
Через год (3. 8. 43г.), уже из полковой танковой школы я писал отцу и писал в Н. Оскол в птицесовхоз проф. Тутонову, которому я обязан спасением моей жизни.
«В семье этого профессора, которая состоит из его и его жены, я летом 1942 г. скрывался от немцев, когда в дороге заболел злокачественной ангиной. Он меня вылечил, и я у него отдохнул с неделю. Когда сейчас, т.е. весной я проходил Н. Оскол, был принят им как сын», а маме писал (12. 11.43г.): «Писал в Н. Оскол проф. Тутонову, но они, наверное, уехали в Москву сыновьям». Вот так летом 1942 года окончился мой первый «побег» от наступающих немецких воск. Возвратился в Корочу в подавленном состоянии».
Второй побег от наступающих немцев
Прошло несколько недель, как наши войска освободили
г. Белгород от немецких оккупантов. Был чудесный весенний мартовский день. Воздух насыщен парами оттаивающей земли и так чист, что все лучи солнца и отражения от талой воды, как бы растворились в нем, а поэтому кругом очень ярко и всё, на что ни посмотришь, окрашено в радостные весенние краски – всё блестит, всё сочно. Весна в третьем военном году наступила рано. На меня, семнадцати летнего паренька, весенний воздух действует опъяняюще, и радостное, приподнятое настроение не гармонирует с тяжёлой, угнетающей действительностью. В этот весёлый, игривый весенний день 16 марта, я почти уверен, что всё будет хорошо, а вчерашний тяжёлый разговор с мамой, а главное её опасения – не оправдаются, но всё же из головы не выходил и даже сейчас, много лет спустя, я хорошо его помню:
– Юра, что мы будем делать? Я очень боюсь за тебя! Немцы опять наступают, а я…
Лицо её как-то жалко сморщилось, губы сжались книзу полумесяцем, она посмотрела на меня, не выдержала и горько заплакала, уткнувшись головой ко мне в плечо. Сквозь плач – прерывистые слова:
– Остаюсь одна… боюсь за тебя, – слова матери сжимали безутешной тоской моё сердце.
Бедная старенькая моя мама! Сколько ей пришлось перенести невзгод и лишений! Она должна была остаться одна, без продуктов, без денег и при всём этом ещё и больна. В этот день, после такого прощального разговора, у меня было тягостное настроение, какое-то предчувствие не давало мне покоя, мысли, как это бывает в таком состоянии, путались, как бы прыгали, не имея между собой никакой связи, а поэтому, чтобы как-то успокоиться, взял книгу Л. Н. Толстого «Севастопольские рассказы», и незаметно увлекся ею. Книги всегда поддерживали нас в трудные годины войны, книги Толстого показывали картины героического прошлого русского народа, очень часто мама вспоминала из «Войны и Мира», что немцы все войны начинают хорошо, но ни одной не выиграли. Становилось менее тягостно, мы на время забывали о них, даже иногда переставали думать о еде, о своём вечном голоде, забыть который не могли даже во сне, так-как сны чаще снились о картошке, о хлебе, что всего этого много и ты ешь, ешь…
Этот день, 17 марта 1943 г., мне не забыть никогда, да и как забыть тот день, перешагнув который, я начал самостоятельную жизнь? Как забыть этот день, когда мне пришлось самому хоронить близкого для меня человека – друга юности – Володю Гончарова? Вначале дня, настроение под влиянием замечательного весеннего дня, было хорошим. А разве усидишь на месте, когда на душе хорошо? Правда утром над городом полетало три немецких самолёта и в районе железнодорожного вокзала слышны были взрывы бомб. Но стоит ли на это обращать внимание? Немецкие отдельные самолёты летали почти ежедневно, и мы к ним привыкли и почти не обращали внимания. Обычно они бомбили район вокзала, железнодорожный мост и склад с горючими материалами.
Посидел и решил: «Пойду к своему другу. Володя умный парень. Он решит, что будем делать? Стоит ли собираться уходить или надо обождать?» Серьёзно в тот момент об уходе не думал. Просто мне скучно было без своего закадычного друга, с которым делил всё: и картошку, которую удавалось достать, и мысли, которые никому бы не сказал. Были мы, как братья. Помню за год до войны тяжёлая болезнь приковала почти на год моего друга к постели. Лежал он на половину в гипсе. Ходил к нему почти ежедневно, а в первые дни, когда ходил к нему в больничную палату, то не я его приободрял, а он меня успокаивал. Волевой был парень. Сумел в больнице так приготовиться к экзаменам, что по всем предметам получил «отлично». Перед самой войной стал ходить на костылях, а к весне 43 года – без костылей, только с палочкой. Так что в случае чего- решили уходить вместе. Только я сказал маме, что пойду к Володе, как слышу, открывается дверь, поднимается полог из одеяла и в комнату входит Володина тётка. Сразу не узнал её. Растерянная, с какими-то безумными глазами, и прямо ко мне:
– Юра, дорогой мой! Убило Володю и его мать! – я ошалел. Смотрю на неё, как на безумную и не могу понять, что же случилось? Мама первая опомнилась и начала спрашивать:
– Когда? Где?
Оказывается, утром наши зенитки не подпустили один немецкий самолёт к станции, так он взял и сбросил свой смертоносный груз на жилые дома, одна из бомб попала прямо в дом, где жил мой друг со своей матерью и тётей. Его тётя перед бомбёжкой побежала в погреб, Володя отказался: «Надоело мне прятаться по погребам. Полетает и улетит». Мать тоже осталась с ним, а когда оглушённая взрывом тетка вылезла из погреба – перед ней не было и следа от дома. Одна груда кирпичей, брёвен и всякого житейского хлама. Тетка Володю и его мать не нашла. Пришла просить меня помочь найти их и похоронить. Как в каком-то чаду собрался, взял санки и пошёл. Когда с Володиной тётей подошли к груде камней, над которой от времени летал пух, то сдернул шапку, как над могилой. Вот и списала война близкого для меня человека! «Эх, Володька, Володька! Будь вы прокляты немцы!»
К горлу подступил комок, на глазах навернулись слезы, а душе поднялась волна жгучей ненависти к захватчикам. Мстить только мстить! Ничего даром для них не должно пройти. Со слезами на глазах, начал рыться в кирпичах, выдергивая из них куски от мебели всякую домашнюю утварь. Вот попалась ножка от стола, а вот и несколько игральных карт. Червовый валет даже не помят. Почему-то долго вертел его в руках и говорю Володиной тёте:
– Вот валета нашёл, а Володю- нет…
– Ищи, ищи, Юра, там он!
Перед бомбёжкой Володя достал карты и говорит маме:
– Мама, погадай, что мне предстоит. Дальняя дорога или побуду ещё с тобой?
– Раньше он не любил гаданье, а перед смертью видно что-то тревожило его, – продолжала тетка.
Воспоминания совсем растревожили пожилую женщину, она села на кирпичи, закрыла лицо руками и заплакала. С какой-то невероятной злобой швырял я кирпичи, будто они были повинны в смерти друга, сдирая кожу с пальцев рук, но долго не находил того, что искал. Наконец, смотрю торчит из кучи щебня и кирпичей сапог. Вначале подумал, что просто сапог, а когда хотел взять его, то почувствовал в сапоге ногу. Откопал руками тело друга. На всю жизнь врезался мне в память кусок хлеба в зажатой руке друга. Его мать мы искали долго.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.