Визитер

Вспомнив утреннего гостя и снова ощутив реальность его визита, я подумал: «А ведь ничего конкретного не предлагал, стервец. Интересно, что он подразумевал, говоря о благосостоянии? Может быть, на благосостояние стоило бы и согласиться, а то вдруг заказов больше не будет? Но о чем я думаю, ведь я уже решил, что не было его, морок это, или сон. Ладно, надо собираться и ехать. Мама попилит-попилит, но накормит, и денег, наверное, даст».

ххх

Но судьба не назначила мне в тот вечер повидать родителей. Я уже переоделся и завязывал шнурки на ботинках, когда позвонила Дашка.

– Привет, – сказала она тонким от волнения голосом. – У меня забойные новости. Я тут недалеко от тебя обретаюсь. Может, выйдешь?

– Постоим у калитки? Не могу, спина опять болит, – сам удивляясь, почему именно спина и почему опять, соврал я. – Может, лучше ты зайдешь? Кстати, купи что-нибудь поесть. И бутылку, водка боль хорошо снимает. Дверь закрывать не буду. Деньги на той неделе отдам, когда за сценарий получу.

– Забей, блин, на деньги. Я мигом.

Быстро переодевшись в домашние джинсы и толстовку, я прилег на диван. Минут через двадцать на пороге появилось довольно хорошенькое белокурое восемнадцатилетнее существо, одетое в высоченные сапоги, крошечную юбчонку и куртку до пояса. Я взял из ее рук пакет и попробовал на вес. Судя по тяжести, ужин нам предстоял приличный.

Снимая куртку, Дашка рассказывала:

– Представляешь, захожу я сегодня к Лидии с почтой, реально, а у нее в кабинете сам Анатолий Петрович гужуется, и толковище идет о твоей пьесе. Типа круто, правда?

«Типа круто» – это выше моего понимания, но начало рассказа предвещало, возможно, любопытное продолжение, и я не стал ее тормозить.

– Короче. Он спрашивает, почему она не дала ему до сих пор прочитать пьесу этого, как его, так и сказал, блин, Александра Травина. А она отвечает: «не думаю, чтобы она Вас заинтересовала», в том смысле, что забейте, мол, не нее. – Дашка сделала театральную паузу.

– Ну и что?

– А он говорит, хочу, мол, посмотреть, и все тут, мне говорили, что из нее что-то можно сделать. Она пожала плечами, достала из стола и отдала.

– И все?

– Ну да. Он упадет на твою пьесу, сто пудов!

Я представил, как известный в нашем городе режиссер, респектабельный Анатолий Петрович Замыслов, раздувшись до необъятных размеров, падает на мою пьесу и развеселился.

То, что рассказала Дашка, еще ничего не значило, прочитать не значит принять, но все-таки что-то сдвинулось с места. Появилась надежда – верный спутник неудачников. И я уже представлял себе, как, приехав в отчий дом, небрежно скажу, как бы между прочим, выбрав удобный момент: «Да, кстати, мою пьесу ставят. Конечно, сам Анатолий Петрович».

В театр меня привел все тот же Валька Журавлев, решивший взять надо мной по мере своих скромных возможностей шефство. Он же познакомил с Главным режиссером Анатолием Петровичем Замысловым, которого за глаза все называли «Сам», зав. литчастью Лидией Сицкой, 30-летней чрезвычайно привлекательной женщиной и с Дашкой, которая работала кем-то вроде секретаря или курьера. «Сам» и Лидия, скорее всего, не очень даже и запомнили, что Валька нас знакомил, тем более что Валька был в театре отнюдь не на первых ролях. Но я решил, что это знакомство дает мне право через несколько дней позвонить в литчасть и предложить пьесу – все-таки не с улицы человек пришел.

От природы я не так уж и застенчив, но с тех пор, как стал писать, у меня сложился еще один неприятный комплекс. Когда я отдаю свое произведение кому-то, от кого зависит его судьба, оно вдруг начинает казаться мне глуповатым и даже стыдным, и только усилием воли я заставляю себя не убежать в последний момент. На моем лице появляется противное собачье выражение, видеть которое я, естественно, не могу, но ощущаю, отчего становлюсь еще более неловким. Когда такое существо приносит пьесу, и, заикаясь, не может толком объяснить, о чем она, ее засовывают в самый дальний ящик и забывают. Судя по тому, что пьеса лежала у Сицкой уже почти полгода, так оно и случилось.

Валькины хлопоты имели и еще одно неожиданное последствие – в меня влюбилась Дашка. Не думаю, чтобы в меня нельзя влюбиться. Располагая довольно приятной наружностью, я могу быть и легким, и остроумным с людьми, от которых не завишу и в тех случаях, когда в настроении. Наверное, Дашка увидела меня именно в этой ипостаси. И к тому же напридумывала что-нибудь вроде непризнанного гения, который рано или поздно будет признан, в чем ей обязательно предстоит сыграть важную роль.

Но как объект для любви я ей совершенно не подхожу. Я старше лет на пятнадцать, то есть почти вдвое, но ничего не могу ей дать по той простой причине, что у меня ничего нет. Я не могу ни обустроить ее жизнь, ни помочь ей устроится в жизни самой. И на роль Пигмалиона я не гожусь, а в Пигмалионе Дашка, год назад приехавшая из Козельска, путавшая ударения и считавшая хорошим тоном современный тинейджеровский сленг, ой как нуждалась. К тому же я боялся шквала ее любви и не знал, что с ним делать. Но Дашка постоянно звонила, находила поводы для встреч и раздражала меня томным, с поволокой взглядом.

Мы сидели напротив друг друга в моей маленькой обшарпанной кухне. Я пил водку, закусывая маринованными огурчиками и бутербродами с любительской колбасой. Дашка тоже выпила пару рюмок, глаза ее заблестели.

– Сашенька, хочешь, я завтра приду утром и уберусь у тебя в квартире? – спросила она.

– Не надо, – довольно резко ответил я. Я не люблю, когда мне делают одолжения, тем более, когда их делают женщины. Им сразу начинает казаться, что они получают какие-то права на меня. Сегодня я впервые за год знакомства о чем-то попросил Дашку, если не считать того случая, когда мне надо было выяснить, на месте ли Сицкая, и, пожалуйста – уже она убираться хочет, а потом белье постирать надумает, а там, глядишь, и замуж намылится…

Дашка обижено протянула:

– Как хочешь… Только отстойно уж больно у тебя. Окна бы помыть, и плиту, и пыль с книг вытереть.

– Не переживай. Главное, чтобы помыслы были чисты.

– Это как?

– Ну, например, чтобы не лелеять тайной мысли соблазнить тебя…

Дашка покраснела до корней волос, а услужливая память опять вызвала образ утреннего визитера, и я подумал, что если бы заключил с ним соглашение, пришлось бы совращать Дашку, никого более подходящего на роль соблазненной девицы в своем окружении я не видел. Я был уверен, что Дашка, несмотря на легкомысленный камуфляж, действительно девица в прямом и изначальном смысле этого слова, и ее соблазнение может обернуться тем, что как честный человек я должен буду на ней жениться, а жениться на ней мне совсем не хотелось. Да и мысль о соблазнении не зажигала. Я бы соблазнил, и с превеликой радостью, но другую. Не знаю, какой Пигмалион над ней поработал, или это была сама природа, но она являла собой нечто, близкое к совершенству, и, в отличие от Дашкиных, несколько тусклых и выражающих лишь примитивные эмоции глаз, зеленоватые ее глаза искрились весельем и туманились печалью, от серьезности переходили к легкой насмешке, а в меру строгая одежда только подчеркивала изящество фигуры. Но та, другая, была мне недоступна. Количество окружавших ее мужчин значительно превышало среднестатистическое. В ее кабинете всегда стояли роскошные букеты, а перед кабинетом крутилось авторы, актеры и поклонники, причем и авторам, и актерам ничто не мешало быть и поклонниками тоже. Не знаю, пользовался ли кто-нибудь ее особым расположением, но моей скромной особе в этой пестрой толпе явно делать было нечего. А звали ее Лидия Сицкая, для меня и других малых сих Лидия Степановна.

…Колбаса была съедена и водка допита. Вечер с Дашкой пора было завершать, тем более что и язва моя после водки и маринованных огурчиков начинала напоминать о себе, и мне все больше хотелось выпить таблетку и прилечь, свернувшись калачиком. Но как распрощаться с начинающей утомлять гостьей, я не знал. Тут очень кстати зазвонил телефон. Я снял трубку. Спрашивали какого-то Василия Кузьмича.

– Это серьезный разговор, – ответил я невидимому собеседнику. – Так сразу и не сообразишь.

На другом конце провода удивленно молчали.

– Я должен все обдумать, Василий Кузьмич, и к тому же у меня сейчас люди. Я перезвоню через некоторое время.

– Кто это? – спросила Дашка, когда я повесил трубку.

– Ах, это? Из издательства. Главный редактор. Предлагает дописать к повести еще пару глав. Утром я должен дать ответ.

– Значит, тебе надо работать, да? Так я пошла? – покорно спросила Дашка, вставая. Она, чистая душа, свято верила мне и даже не спросила, почему это редактор, да еще главный, звонит домой в такое неурочное время – часы показывали половину одиннадцатого.

– Да, девочка, иди, тут серьезные дела. – Желание остаться наедине с собой возобладало над укорами совести. Чувствуя себя последней свиньей, я проводил ее до дверей.

ххх

Утром мне действительно позвонил редактор, но не из издательства, а из агентства и сказал, что есть два заказа на рекламу.

– Заедешь за проспектами, или продиктовать?

– Диктуй!

Записывая на клочке бумаги исходные данные, я думал о том, что теперь могу с чистой совестью перехватить у соседки Анны Ивановны на несколько дней пару сотен. Удивительно, как экономно умеют жить эти старушки! Пенсия крошечная, а в загашнике всегда что-то есть. Правда, и тратила она копейки. Иногда она просила меня купить кое-что по дороге. Это кое-что состояло из батона, пакета молока и 150 грамм колбасы подешевле.

Все, что принесла вчера Дашка, мы с ней вчера и съели, к тому же у меня кончался кофе, а без него работать я не мог. Заняв у Анны Ивановны денег, я сбегал в магазин, сварил свой любимый ароматный напиток и сел за компьютер.

Можно, конечно, сколько угодно говорить, что сочинение рекламных сценариев – дело плевое, я обычно так и говорю. Но для того, чтобы придумать что-то более или менее складное и привлекательное для потенциального покупателя про очередной шампунь против перхоти или подгузники, приходится выворачивать мозги наизнанку. Тем более что сказано уже все про все. И еще солган надо изобрести – короткую запоминающуюся заключительную фразу, которая сразу же всплывала бы в мозгу покупателя, когда он наткнется в магазине на соответствующий товар. Иногда я мучался несколько дней, прежде чем удавалось сочинить нечто удобоваримое. У меня были свои методы раскачать воображение. Я вывел на экран компьютера пасьянс и, чередуя его с валянием на диване, кофе, сигаретами, телефонными разговорами с Дашкой ни о чем, что было расплатой за давешнюю колбасу и водку, дня через три придумал первый сценарий. Второй сложился сам собой – так тоже, если повезет, бывает. В тот же день я отвез оба сценария в агентство и, расписавшись в ведомости, получил в конверте деньги – сумму, вдвое меньшую той, за которую я расписался.

Занимаясь сценариями, я все время помнил, что в театре читают мою пьесу. Иногда от этой мысли по спине пробегал холодок. Было всего два возможных варианта – либо моя пьеса понравится, и тогда мне позвонят, хотелось, чтобы позвонила Лидия, или не позвонят, и это будет значить, что пьеса не понравилась. Более вероятным казался вариант второй. Но я волновался, что не позвонить могут еще и потому, что потерялся мой телефон. Или звонили, а я был в ванной и не услышал, или… мало ли что еще или! Каждый раз, когда раздавался звонок, я жадно хватал трубку. И слышал Дашкин голос. Но однажды именно он принес мне желанную весть.

– Александр Леонидович, это Вас беспокоят из театра. – Официальный тон означал, что рядом кто-то есть. – Анатолий Петрович хотел бы с Вами встретиться. Он ждет Вас завтра в 2 часа.

ххх

Театр, в котором работал Валентин, и куда я отнес пьесу, назывался «Экспериментальный театр «Замысел», очевидно, с намеком на фамилию Главного режиссера. Здесь ставили все – от «Гамлета» до мюзиклов. На сегодняшний день он был самым модным и самым посещаемым в городе, а сам Анатолий Петрович постоянно мелькал на телеэкранах, и уж раз в неделю какая-нибудь из городских, а то и региональных газет помещала интервью с ним. И почти в каждом интервью режиссер жаловался, что не хватает новых пьес и новых имен, хотя на самом деле авторы разных сортов, мастей и возрастов постоянно обивали порог театра. Но произведения их он вряд ли читал – не хватало времени, да и не верил в глубине души Анатолий Петрович в то, что в нашем городе может появиться приличный драматург. Тем удивительнее, что он прочитал мою пьесу и вызвал автора для беседы. Я, как говорится, летел на крыльях надежды и уже представлял себе, как после премьеры проснусь знаменитым.

В фойе меня встретила все та же Дашка.

– Сам на репетиции, – сказала она, – там все уже на финише. Реально, пойдем в зал, а то можно к Лидии, она тоже хотела с тобой что-то перетереть.

Я выбрал Лидию, и не только потому, что перспектива провести с ней некоторое время отнюдь не казалась мне неприятной. Предварительная беседа могла помочь хоть как-то сориентироваться и подготовиться к встрече с Самим.

В маленьком кабинете места хватало только на письменный стол, два кресла и тумбочку, на которой стоял букет темно-красных, почти черных роз.

Их аромат мешался с тонким запахом дорогих духов.

Сидевшая за столом очаровательная деловая женщина мило улыбнулась. К моему удивлению, она помнила, как меня зовут. Но я быстро сообразил, что обольщаюсь понапрасну, помнила вряд ли, скорее посмотрела на титульном листе, передавая мое произведение Замыслову. Но все равно было приятно услышать:

– Александр Леонидович, проходите, пожалуйста, садитесь. – Она показала холеной рукой на кресло, – Даша, принеси нам кофе и можешь быть свободна.

Дашка, непонятно почему вбившая себе в голову, что ей удастся присутствовать при нашем с Лидией разговоре, обижено дернула плечом и вышла. Судя по тому, что она вернулась через две минуты с двумя чашками и сахарницей на подносе, кофе был растворимый, и готовила она его где-то в соседней комнате. Растворимый я не люблю, вернее, меньше люблю, но сейчас было не до того.

– Анатолий Петрович просил извиниться, он задерживается на репетиции, – говорила между тем Лидия, – но я тоже читала Вашу пьесу. Даша, спасибо, можешь идти. Вы, наверное, знаете, мы стараемся привлекать молодых авторов, нам нужны новые имена. Ваша пьеса нас заинтересовала. Конечно, не все получается сразу, но есть материал, с которым можно работать.

На этот раз я не чувствовал скованности. В конце концов, меня пригласили, во мне заинтересованы. Вот и зеленоглазая дама, в легких каштановых волосах которой отливает золотом лучик осеннего солнца, говорит, что в пьесе что-то есть.

– Хотелось бы конкретнее, – я закинул ногу на ногу. – Простите, у Вас можно курить?

– Курите, и меня можете угостить. Я своих не держу, чтоб не соблазняться слишком часто, но после кофе – с удовольствием. – Она достала из стола пепельницу. А конкретнее Вы будете говорить с Анатолием Петровичем. У него свои соображения.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет быстрым шагом вошел Сам. Глаза его метали молнии, Подойдя вплотную к столу Лидии, он загромыхал:

– Черт его знает что! Журавлев сажает весь спектакль! Темперамент на нуле! А Ваша любимая Комкова? Тощая, как жердь, а двигается, как два слона!

Лидия спокойно посмотрела на него, из чего я сделал вывод, что подобные эскапады – вещь обычная, и сказала:

– Не преувеличивайте, Анатолий Петрович, репетиции ведь только начались, все притрется, все станет на свои места. А Вас, между прочим, гость дожидается.

Он повернулся и посмотрел на меня так, как смотрят на вдруг возникшую нежелательную помеху. Но через несколько секунд взгляд его стал осмысленным, он, очевидно вспомнил, что приглашал меня на это время. Я встал ему навстречу.

– Гость? Ах, да, конечно! Александр Иванович, кажется?

– С Вашего позволения, Леонидович.

– Извините великодушно. – Он пожал мне руку и сел во второе кресло, развернув его таким образом, чтобы оказаться напротив меня. Я решил, что стоять дальше нелепо и тоже сел.

– Речь идет о Вашей пьесе, не так ли? Давайте сразу о сути, не люблю ходить вокруг да около. Я, пожалуй, готов ее поставить. Тем более что за Вас ходатайствовали. Но… – он сделал долгую паузу. – Одно дело текст, который читается дома в уютном кресле под торшером, а совсем другое – сцена. Действия не хватает, энергетики маловато, хотя есть магнетизм, есть характеры, но не всегда до конца прописаны. Впрочем, это дело поправимое.

– А кто ходатайствовал? – глупо спросил я. Он поморщился.

– Ну, вы сами должны знать. Большой человек. Но оставим это. Давайте договоримся так. Вы походите на наши спектакли, на репетиции, поймите стилистику театра. А потом поработайте с Лидией Степановной, она человек опытный. Кстати, подумайте о роли для Василия Петровича, небольшой, чтобы по силам ему была, а то обижается старик – последнее он сказал, уже обращаясь к Сицкой. В ответ она лишь пожала плечами. Кто такой Василий Петрович я не знал, но решил, что это прояснится по ходу дела. А Замыслов продолжил, глядя уже на меня:

– Я думаю, через месяц мы сможем вернуться к этому разговору. Да, и еще. Надо бы поискать спонсора. Я со своей стороны тоже постараюсь кое-что предпринять.

Такой оборот разговора был совершенной неожиданностью, Я понимал, что Сам имеет для него основания – трудно предположить, что театр живет только на государственные дотации, их, скорее всего, кот наплакал. Но, разумеется, никакого спонсора у меня не было да и быть не могло. Но я легкомысленно решил, что что-нибудь, да придумаю.

– А о каких деньгах идет речь?

– Примерно тысячах о десяти. Не рублей, конечно. Я попрошу коммерческого директора подготовить смету.

Лидия поставила подпись и печать на кусочке картона и протянула его мне.

– Это пропуск в театр. Приходите в любое время. Мой телефон Вы знаете.

Телефона я не знал, но решил, что спрошу у Дашки.

Я вышел от Сицкой порядком ошарашенный. В вестибюле меня догнала Дашка.

– Ну, как?

– В двух словах не расскажешь.

– Все будет в ажуре. Ему звонил кто-то от Губернатора. Реально, я сама подзывала.

– И что говорил?

– Я слышала только, что Сам отвечал. Но он даже встал, блин, когда разговаривал.

Посмотрев на часы, она добавила:

– Мне надо бежать, блин. Сейчас он кофе захочет, а потом пошлет в буфет за бутербродами.

Очевидно, я все-таки нуждался сегодня в собеседнике, желательно в таком, который бы больше был слушателем, потому что неожиданно для себя сказал:

– Заходи вечером, поговорим.

– Заметано, часов в шесть, – обрадовалась Дашка. – Что-нибудь купить?

– Не надо. Я сам.

Перед тем, как уйти из театра, я, решив, что надо перекусить, зашел в буфет. Мне не столько хотелось есть, сколько не хотелось уходить, в самой атмосфере театра было что-то завораживающее. По пути меня обогнал, даже не заметив, быстро и шумно двигающийся Замыслов, погруженный во что-то свое. Буфет был почти пуст, только в углу сидели, тихонько перешептываясь, две молоденькие девушки, да у стойки бара стоял высокий, с выпирающими через пиджак лопатками, но все еще величественный старик. Выпив рюмку водки и отглотнув из стакана томатного сока, он повернулся, чтобы уйти, и мы с ним чуть не столкнулись. Из-под высоко поднятых бровей на меня смотрели выцветшие, ничего не выражающие глаза в сетке старческих морщин. Отшатнувшись и вытянув вперед обе руки, как бы отстраняя меня, а то вдруг окажусь слишком близко, он изумленно спросил:

– Кто это? Я Вас не знаю!

Я хотел, было, сообщить, что тоже его не знаю, но интуиция вовремя подсказала: это будет выглядеть, как если бы я стал есть в гостях руками, вероятно, не знать его было неприлично. Девушки в углу захихикали. Освобождая ему дорогу к дверям, я молча отступил в сторону.

Расплачиваясь за чашку жидкого кофе и подсохший бутерброд, я не удержался и спросил у буфетчицы о высоком старике.

– Не знаете? – удивилась она. – Это же Василий Петрович Стешкин, живая легенда, старейший актер театра.

Так это для него надо придумать роль в пьесе! Но ничто подобное в мое произведение не вписывалось, среди героев не предусматривалось людей его возраста. Это было похуже благообразной пожилой дамы, преследовавшей меня в романе. Однако ничего не поделаешь, что-то придется выдумывать.

Не успел я расположиться за столиком, как ко мне подсел Валька. Полное уныние на его обычно оживленном и добродушном лице было, вероятно, результатом недавнего разговора с режиссером. Порывшись в карманах и ничего там не обнаружив, он обратился ко мне:

– Возьми мне пару бутербродов и сто грамм, за мной не заржавеет.

– Пойдем, поможешь

Я взял сто грамм заодно и себе, и когда мы снова сели за стол, спросил:

– Что стряслось?

– Да понимаешь, впервые Сам пробует меня на главную роль, а я ее заваливаю. Вообще-то дело в том, что мы расходимся в трактовке образа. Ладно, давай!

Он выпил одним махом и откусил от бутерброда. Поставив стакан, он посмотрел на дно, вероятно, подумав, не повторить ли, но решил, что не стоит.

– А Замыслов действительно гениальный режиссер, или это миф?

– Гениальный, и еще как! Только упрямый очень, если что в голову вобрал, с места не свернешь. Другие, может, не такие гениальные, но тоже имеют право на свое прочтение.

Мне не хотелось вникать в ситуацию, мысли были заняты собственными делами, и я спросил:

– Но, может, не прав ты?

Валька задумался, наморщив нос.

– Может, только я ведь тоже упрямый.

Я с удивлением посмотрел на приятеля, мне он никогда не казался упрямым, скорее, наоборот, слишком мягким.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю. Попробую убедить. Или найти компромисс, хотя не хочется. Впрочем, это не важно, он скорее всего снимет меня с роли. А может быть на репетициях делать, как он говорит, а потом на премьере сыграть по-своему? – В глазах у Вальки сверкнул огонек. – Но выгонит ведь! – Он встал и снова порылся в карманах.

– У тебя не найдется рублей триста, а то нам зарплату задерживают, послезавтра обещали выдать.

Я достал деньги.

– Только ты не напивайся очень-то.

– Да какое, я сегодня занят в «Доходном месте».

Валька был явно не в форме, и ему хотелось общения. Надо бы посидеть с ним, выпить еще по пятьдесят и хотя бы выслушать его, а я даже не поинтересовался, о какой роли идет речь. Оправдав себя обилием собственных проблем, я попрощался с приятелем и тут же забыл о нем.

ххх

По дороге домой я зашел в магазин, купил шампанского, а потом подумал, и купил водки, все-таки как-никак, а было что отметить. Еды я тоже купил, даже икры и конфет для Дашки. Когда у меня есть деньги, я становлюсь щедрым. Будь я богатым, наверняка дал бы денег на постановку пьесы талантливого, почти молодого автора. Но я богатым не был. И среди моих знакомых не водились ни олигархи, ни банкиры, ни нефтяные магнаты.

Интересно, кто все-таки звонил в театр? Я подозревал, что кто-то из старых приятелей моего папаши, больше просто некому. Отец когда-то работал в обкоме партии на высокой должности. Некоторым его бывшим сослуживцам удалось удачно вписаться в демократическую жизнь и продолжить карьеру уже под новым знаменем. Отцу не удалось, и он стал деканом философского факультета в пединституте. Но отношения поддерживались, иначе он и деканом бы не стал, тем более, что философом никогда не был, вряд ли его сделала таковым законченная в свое время Высшая партийная школа. А сейчас он попросил походатайствовать за сына-неудачника. И заодно выяснить, действительно ли этот сын графоман, или все-таки подает какие-то надежды. Но если папаша нашел ходатая, может быть, найдет и спонсора?

Мобильный у меня был отключен за неуплату, и, едва войдя в дом, я бросился к телефону. Отец оказался на месте. Я был взвинчен и задал вопрос напрямик:

– Это с твоей подачи кто-то звонил в театр?

– В театр? А зачем? Что случилось?

– Какой-то высокопоставленный деятель звонил режиссеру и просил прочитать мою пьесу.

– И он прочитал? Ему понравилось?

– Да.

– Это не с моей подачи, я никого не просил. Ты бы заехал, рассказал, как дела, мама скучает.

– Заеду в субботу, – сказал я и повесил трубку.

Так кто же все-таки звонил? И что все это значило? Я с самого начала гнал от себя мысль, что все это каким-то образом связано с давешним утренним визитером, но она постоянно выплывала откуда-то из глубин подсознания. Мысль эта пугала, и в то же время делала реальными мои надежды.

Я сел на диван и начал вспоминать, что было в то утро. Ну, конечно же, я задремал на этом диване. И мне приснились два дурацких сна. Сначала про визитера, а потом про Вальку и лебедей. А недопитый кофе и звонки в дверь, а оставшаяся после гостя грязная чашка – это тоже было во сне, или все-таки наяву? Похоже, что наяву. Тогда, значит, кто-то приходил и с кем-то я говорил. Но никого другого я не помню. Значит, приходил все-таки он. Что он там намекал про успех и улучшение благосостояния? Мысленно я уже видел свое имя на афише и слышал аплодисменты после премьерного спектакля, представлял речи в свою честь на банкете, сияющих гордостью родителей, многочисленные поздравительные звонки утром, и уже невозможно было от всего этого отказаться. И что-то подсказывало, что спонсор появится.