Мент и бомжара (сборник)

Бомжара как символ справедливости

За Виктором Прониным давно закрепилось звание «народный мститель». Писатель уверен: его народные герои не творят самосуд. Они последовательно обращаются за помощью в милицию, прокуратуру, к властям – и везде получают отказ. Так, как правило, бывает в нашей нынешней жизни. Что остается? Смириться, стать хлипким изломанным спившимся старичком, ни на что не способным? Потерять навсегда свое человеческое достоинство? Стать быдлом, о чем и мечтают наши нувориши? Сколько раз мы видим по телевизору, как обнаглевшая дочка богатого чиновника сбивает насмерть людей и даже не выходит из машины – и оказывается невиновной.

В последних рассказах Пронина всегда присутствует не некий американизированный супермен, сверхгерой, а самый что ни на есть выходец из народа, будь то простой, обыкновенный, самый взаправдашний бомж, взявшийся за восстановление порушенной справедливости в серии рассказов «Мент и бомжара».

Книга состоит из тонких иронических детективных мистических новелл, героем которых является бомж из бывших интеллигентов. Он, замечая многие детали, которые не видны «приличным людям», легко раскрывает те преступления, которые не под силу раскрыть уголовному розыску. К примеру, находит на свалке женские пальцы и газету с каким-то адресом. Пусть Виктор не обижается, но он и есть тот самый вылитый бомжара. Характер срисован один к одному. Я рад, что саму идею бомжа-сыщика подарил ему я на одной из наших дружеских посиделок. Надеюсь, дождемся мы и телесериала про нашего бомжару. По крайней мере, идеей заинтересовались актеры Александр Панкратов-Черный и Владимир Ильин. Бомжара еще дождется своей популярности, не меньшей, чем у «ворошиловского стрелка». Пронин никогда не был бытовым писателем, сугубым реалистом. Он – тонкий мастер пера. У него свой – пронинский стиль письма, свои герои, своя манера диалога, свой психологизм, в конце концов, своя изощренная эстетика письма.

Впрочем, и сам писатель не похож на элитного автора детективов. Он тоже как бы – один из нас. И какой бы ни закручивался сюжет в рассказах из цикла «Мент и бомжара», в отсутствии государственной справедливости, при нежелании власть имущих защищать интересы своего народа, на защиту приходят самые подчас обездоленные, придавленные вниз самой жизнью, и… восстанавливают справедливость – всамделишные, непридуманные народные мстители. Автор и в жизни не раз попадал в трудные ситуации за свою защиту справедливости, но веры в людей не теряет. Его друг, прекрасный русский писатель, автор философской прозы Юрий Козлов очень верно характеризовал его прозу: «Книги Виктора Пронина – это становление, борьба и в конечном счете победа красивых человеческих характеров». Творческое кредо писателя можно сформулировать так: любой человек в этой жизни имеет шанс стать героем, проявить свои лучшие качества, состояться как личность. Поэтому читателям так интересны его произведения… «Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы», – заметил великий Пушкин. Одна из вечных тем мировой литературы – преодоление в себе «твари дрожащей». Виктор Пронин последовательно, с живейшим интересом исследователя показывает, как идет данный процесс, как незаметный, затюканный начальством или женой, забитый жизнью среднестатистический человек становится ЛИЧНОСТЬЮ. Причем побудительный мотив к этому во всех произведениях Виктора Пронина всегда один-единственный: ТОРЖЕСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ. А торжествует она, по мнению писателя, только тогда, когда герой готов пожертвовать ради нее жизнью.

Вообще, произведения Виктора Пронина – это блистательная коллекция типичных житейских ситуаций и жизненных коллизий. Отношения мужа и жены после десяти лет беспросветного супружества. Бунт детей против родителей. Дрянные, отравляющие жизнь соседи. Предательство тех, кто предавать не должен. Трусость храбрых и мужество «малых сих». На фоне таких вот узнаваемых, близких каждому читателю ситуаций разворачивается действие пронинских рассказов… Виктору Пронину удалось сохранить упругость и цельность стиля, жизненную достоверность сюжетов и характеров. Многие хорошие русские писатели, такие, к примеру, как Сергей Алексеев, канули в бездну рынка, выдавая «на-гора» пресловутый «строкаж». Пронин держит планку, остается верным самому себе…

Вот и в цикле рассказов «Мент и бомжара» главный герой – как бы один из нас. Житейские обстоятельства, как это часто бывает, заставили его продать квартиру, семьи уже у такого одинокого человека нет, работа тоже осталась в прошлом. Что остается? Грабить, убивать, действовать так же, как действовали его обидчики? Нет, до такого унижения наш герой не дойдет. Пусть он и живет где-то на свалке, в лачугах, но у него остается интерес к жизни. Остается ум математика, аналитика. Поначалу совершенно случайно помог простоватому, но вполне искреннему следователю расследовать дело, тем более что бомжара и сам что-то видел. Следователь оценил этот бесплатный дар, этого внимательного и дотошного помощника, и уже сам в сложных случаях обращается к бомжаре. Правда, помогая тому и где-то пристроиться, как-то наладить свою горемычную жизнь. Так что они и на самом деле – и по-человечески, и по-сыщицки – нужны друг другу. Бомжара как бы уже и не совсем таковой, если есть где жить, где спать. Следователь уже привыкает к нему и просто не может обойтись без его помощи. Как бы внимательно он ни всматривался в место происшествия или в труп жертвы, заметить какие-то вроде бы невидимые, неприметные детали он не в состоянии. А следователь привык уже быть на хорошем счету, уже прославился раскрытием обычно нераскрываемых преступлений. И ему без бомжары, как бы он над ним ни подтрунивал, не обойтись.

Виктор Пронин пишет не интеллектуальные детективы, не придуманные стрелялки, не занимательные расследования с круто закрученной интригой – он пишет рассказы о нашей нынешней криминальной жизни. Он пишет про нас с вами, про своих читателей. Его героев никто другой за него не напишет.

Хотя и сводить лишь к социальной прозе о российском беспределе я бы те же рассказы о бомжаре Виктора Пронина не стал. Он ведь еще и играет со своим читателем, не хуже Жоржа Сименона, не слабее Конан Дойля, он к жизненным ситуациям добавляет изобретательную игру, напрягает даже в историях с простым бомжарой мышление своих читателей. Вот потому он и не рвется на первые ряды бестселлеров, построенных на животных инстинктах.

Его бомжара сам, своей головой додумывается до очередного блистательного изобличения преступника. Он умнее многих телевизионных интеллектуалов.

В современной России наш традиционный детектив несет тройную нагрузку. Может быть, этим и объясняется его сверхпопулярность? Когда писатели серьезных жанров ушли кто в игровую постмодернистскую прозу, становясь неинтересными для своих былых читателей (примеры тому – Андрей Битов и Владимир Маканин), кто в ностальгию по прошлому, в плач по потерянной России (как Василий Белов, вспоминая утерянный деревенский лад), связь с реальностью наших дней долгое время сохраняли лишь мастера детективного жанра. То, что дело не только в самой привлекательности детективного сюжета, доказывает простой факт: читатели предпочитают отечественных мастеров самым именитым западным именам. Может быть, у тех и сюжет детективный покруче, и тайны позагадочней, но притягивают реалии нашей повседневной сумасшедшей жизни, наши характеры. Да и возможен ли реалистичный показ действительности наших дней без криминальных сюжетов? Все-таки Федор Достоевский лишь выбирал ту или иную модель поведения Раскольникова, остановившись на убийстве двух женщин, как на наиболее наглядном доказательстве безнравственности, надморальности любого сверхчеловека. Сегодня без убийства одного из героев книги, без осознанного нарушения закона, без наркомании, мошенничества, без катастрофы и трагедии невозможно убедительно и достоверно показать жизнь России и рождение новых национальных характеров. Примеры тому – фильмы Алексея Балабанова «Брат» и «Брат-2», задуманные совсем не как боевики; проза Александра Проханова или Захара Прилепина, Владимира Личутина или Павла Крусанова, поэзия Всеволода Емелина. Любой серьезный мастер прозы, обращаясь к нынешней реальности, с неизбежностью привносит в прозу элементы детектива (два убийства в романе Владимира Маканина «Андеграунд», убийство в повести Олега Павлова «Карагандинские девятины» и т. д.). Даже в философской прозе Юрия Козлова, в мистической прозе Юрия Мамлеева, в деревенской прозе Владимира Личутина мы прослеживаем детективную интригу, соприкасаемся с криминальной жизнью. Впрочем, можно ли писать правду о нынешней России без криминального сюжета? Это и будет надуманный постмодернизм. Современная социальная проза – это прежде всего детективная проза.

И третья функция нынешнего детектива, может быть, самая неожиданная для его авторов, – это сохранение традиций великой русской литературы. Пусть любой ученый-филолог перечислит все главнейшие традиции нашей словесности. Он их почти не обнаружит в потоке произведений лауреатов «Букеров», «Антибукеров», премий Андрея Белого или же Аполлона Григорьева. В так называемой серьезной литературе осуществляется попытка почти полнейшего разрыва со своими и советскими и дореволюционными предшественниками. Попытка уйти в другую культуру, в другую ментальность. И тот же ученый-филолог неожиданно для себя обнаружит соблюдение всех этих традиций в отечественной детективной прозе. Господство психологического реализма. Сострадание маленькому человеку. Повествовательность и стройное развитие сюжета. С неизбежностью, сохраняя чистоту жанра, детективный рассказ о бомжаре, не только сохраняющемся как личность, но и помогающем другим людям, становится отчетливо консервативным течением в современной словесности.

Неунывающий бомжара и впрямь становится в каком-то смысле символом нашей выживаемости в разрушаемом мире. Бомжара – это наш луч света в темном царстве чистогана и беспредела. Его сознание не коррупционно и светло. Может, президенту и премьер-министру в поисках русской надежды тоже обратиться к нашему выносливому и жизнерадостному герою?

Такие реальные традиционные детективные рассказы нынче пишет Виктор Пронин. Он никогда не скрывает свою народническую позицию, свою идеологичность. И это, как ни покажется странным, делает его прозу более устойчивой. Одновременно и злободневной и долговечной. Он народник не по политической принадлежности к тому или иному движению, не по роли, выбранной осознанно в литературном процессе. Не по жанру создаваемых им произведений, а по духу своему, по характеру и по призванию. Он всегда в своих книгах защищает человека из народа.

Кто еще из мастеров русского детектива заинтересовался бы бомжарой? Я горжусь, что рекомендовал ему такого героя, как Пушкин Гоголю сюжет «Ревизора». Но мало ли кому и что я мог бы рекомендовать. Надо, чтобы это было близко писателю… Николаю Гоголю. Или Виктору Пронину. Он приобретал свою популярность, минуя рекламу, минуя выход на телеэкран, минуя мир глянца и гламура. Его не раскручивали газетные критики. Его раскручивала сама проза, поначалу выходившая в грязноватых бумажных обложках, жестокая к миру зла, добрая к простому человеку.

Зло должно быть наказуемо, и, если ни закон, ни власть не в состоянии наказать зло, с неизбежностью вступает в действие сила народного отпора. Неотвратимость наказания за учиненное зло. В эту классическую формулу легко укладывается проза Виктора Пронина. Да он и не хочет отказываться от этой формулы. Ничто не мешает ему отдать в рассказах победу главному злодею, извращенцу, садисту; он сам не хочет отказываться от классической формулы ради моды или лишней популярности. Он сам хочет наказать зло. Он жутко несовременен, ибо всегда на стороне жертвы, всегда хочет наказать преступника. Может быть, за эту несовременность его и полюбил читатель? Виктор Пронин в нынешней России предпочитает следовать духу справедливости. Его совсем негероический герой похож не только на нынешних людей с улицы. Он похож и на негероические персонажи из классической русской литературы о маленьком человеке с улицы, о людях из подземелья. Да и сам Виктор Пронин, на мой взгляд, является подобным народным персонажем. Простоватым, казалось бы, готовым на любой компромисс, далеким от любых героических поступков, но обладающим неистребимейшим чувством справедливости.

Когда автор слегка устал от своих «Банд», захотел отдохнуть от своего любимого следователя Пафнутьева и его отлаженной команды, умело делящей время между работой, выпивкой и другими чисто мужскими занятиями, он, может быть, с наибольшей легкостью и творческим вдохновением написал о том, что его по-настоящему волновало. Раскрыл перед нами свою душу нараспашку. Создал тех героев, каких сам ежедневно видел в жизни. В кассах и в буфетах вокзалов, откуда он едет каждый день на электричке в свою Немчиновку, в метро и на улицах, в простых забегаловках, где ему, холостяку, требуется перекусить и подзаправиться перед дорогой. В магазинной толчее и даже на тех самых свалках, где собираются бомжи. Уверен, не с одним из них Виктор переговорил по душам прежде, чем взяться за свою новую, для многих неожиданную, серию рассказов «Мент и бомжара».

Может быть, еще и потому читателю полюбились его книги, у Пронина справедливость в той или иной мере всегда торжествует. Жизнь показывается самая реальная, горя и бед хватает, герои не выдуманы – таких каждый день встретишь на улице, – но запас справедливости всегда прочен. Зазор между трагической реальностью и победой справедливости заполняется мечтой о народном мщении.

В этом пронинском творческом и житейском оптимизме и одновременно максимализме прочитывается внимательным читателем его постоянная тяга к романтизму. Казалось бы, я столько написал о народности героев Пронина, о его напряженной социальности, может даже приземленности в иных деталях быта, и вдруг – крылатый романтизм.

Романтизм в вере в людей, романтизм в обязательной победе добра, романтизм в отношениях героев, в возвышенной любви. Романтизм в самой его биографии. Работал себе в днепропетровском издательстве, уже что-то пописывал, – но в 1968 году съездил в Коктебель, и впечатленный Кара-Дагом, горой Волошина, поэтической аурой того времени, соединяющей и природную красоту, и литературный дух, он будто бы набрел сразу и на свой белеющий парус одинокий, и на свои алые паруса. Вернулся на работу, уволился и уехал на Сахалин с тремя рублями в кармане. Этой своей отвагой поразил сахалинских газетчиков, которые сразу же и взяли его на работу спецкорреспондентом. Прославился своими социальными очерками о жизни шахтеров, своими проблемными статьями, стал одним из ведущих сахалинских журналистов, объездил все труднодоступные места, спускался во все шахты, но… уже затягивала проза. Вышла первая книга к тому времени в Днепропетровске, но писателем себя почувствовал именно на Сахалине.

Романтизм помог ему сформулировать и свой кодекс чистых заблуждений, которому он старается следовать и доныне. «Я верю, что на белом свете есть любовь, бескорыстие, доброта, самоотверженность. Есть мужество повседневное – каждый день добросовестно выполнять свои обязанности». Это его постоянные сны о возможной реальной жизни. Жить без снов ему невозможно. В каком-то смысле и его народническая романтическая проза – это тоже сны о должной жизни. В каждом рассказе продолжение сна о народном заступнике, о народном мстителе. И, как положено в снах, главный герой он сам – писатель Виктор Пронин. Он – и следователь, он и бомжара, он и иной раз заложник. Он сам проживает все жизни своего героя, стремясь возвысить его. Когда удачно, когда не очень, но он всегда стремится к величию своего замысла.

Разве в жизни кто-нибудь, от полицейского до прохожего, поверит в благородство замыслов сидящего рядом бомжа? Отодвинется от него подальше. Скорее, почти все еще и преувеличат его греховность и падение. И только наш Виктор Пронин, подобно раннему Максиму Горькому, будет описывать своих босяков, не стыдясь общения с ними, будет и «на дне» искать живительные силы для России.

Его рассказы о бомжаре покажутся иным фантастическими – круче, чем у братьев Стругацких, круче инопланетян. Но он всегда любит немного пофантазировать, помечтать вместе со своим героем. Эта новая ироническая фантазийная мемуарная проза была продолжена в последнее время неожиданными рассказами. И опять, как с циклом «Мент и бомжара», я рад, что стал причиной и поводом для одного из рассказов. Я часто езжу в Ирландию, где у меня преподает в университете старший сын, где живут внуки. Вот привез оттуда своеобразную ирландскую кепку с красным клинышком. Ирландцы эти свои фирменные кепки нигде в мире не продают. Хочешь носить – приезжай в Ирландию. Приглянулась эта ирландская кепка Виктору Пронину. Кстати, очень она ему идет. Подробности читатель прочитает в рассказе «Привет из страны Ирландии».

Думаю, такая лирическая проза с героями из жизни и будет определять новый период в творчестве мастера русского детектива Виктора Пронина.

В. Бондаренко

Бомжара

Убийство произошло как-то буднично, даже вроде привычно, будто ничего и не произошло. Накрапывал мелкий дождик, от которого никто не прятался, ковырялись в песочнице дети, на разболтанной скамейке сидели присматривающие за ними старушки, по соседней дороге, сразу за домом, проносились с шинным шорохом машины. Приближался вечер, и окна уже отблескивали красноватым закатом.

Подъехал на своем «Форде» Федя Агапов с третьего этажа – стремительный, поджарый, вечно куда-то опаздывающий. Бросив за собой дверцу машины, он на ходу, не останавливаясь, махнул старушкам рукой и быстро прошел к своему подъезду, взбежал по ступенькам. Кстати, с этих ступенек старушек уже не было видно, их закрывал обломанный кустарник. Так вот, в тот самый момент, когда Агапов уже готов был рвануть дверь на себя, его окликнул непонятно откуда возникший человек в легком коротковатом плаще.

– А, это ты, – проговорил Агапов и, отпустив дверь, шагнул со ступенек навстречу этому человеку.

– Неужели узнал? – спросил тот.

– Как не узнать…

– Тогда все в порядке. – И, откинув полу плаща, убийца поднял руку с пистолетом. Кармана в плаще не было, была только щель для кармана, поэтому ему легко было стрелять из пистолета с глушителем. Убийца выстрелил трижды и ни разу не промахнулся. Да и невозможно было промахнуться с двух метров – Агапов уже шел ему навстречу, протянув для приветствия руку.

Упал он молча, прямо на ступеньки, на ступеньках и замер. Выстрелов никто не слышал, раздались лишь сухие щелчки, которые можно было принять за что угодно – кто-то, может быть, палкой по забору ударил или бутылку из окна выбросил, на пластмассовый стакан наступил… Убийца быстро вышел мимо крыльца, свернул за угол, не оборачиваясь, проскользнул сквозь редкий кустарник и, оказавшись на дороге у машины, тут же отъехал.

И все.

Жизнь продолжалась – ковырялись в песке дети, неспешно судачили старушки, где-то в глубине двора колотили по столу доминошники – и за удары костяшек по фанере можно было принять почти неслышные выстрелы.

Капитан Зайцев сидел на деревянной скамейке, выкрашенной в синий цвет, и с тоской смотрел на ступеньки, на которых совсем недавно лежал несчастный Агапов. Труп сфотографировали и увезли, оперативники обшарили двор, нашли все три гильзы. Но радости от этого было мало – гильзы могли заговорить, когда будет найден пистолет, задержан убийца…

– Угости сигаретой, капитан, – услышал Зайцев. Механически достав пачку из кармана, он встряхнул ее и протянул человеку, который опустился на скамейку рядом с ним.

– Кури, – сказал он и только после этого посмотрел, кого угощает. И тут же невольно отодвинулся. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять – рядом расположился не просто бомж, а самый настоящий бомжара. Седовато-рыжая щетина, подбитый глаз, ботинки без шнурков на босу ногу, рубашка без воротника, затертый пиджак с коротковатыми рукавами.

– Спасибо, капитан, – невозмутимо проговорил бомжара и потянулся сигареткой к зайцевской, чтобы прикурить. Капитан вынул зажигалку и молча протянул бомжу. Тот спокойно взял зажигалку, не торопясь прикурил. Жест капитана, который, сам того не заметив, отшатнулся от бомжа, похоже, того нисколько не задел.

– Что старушки?

– Какие старушки? – не понял Зайцев.

– С которыми ты так долго и проникновенно беседовал… У песочницы. Видели что-нибудь?

– Ни фига они не видели и не слышали, – в сердцах сказал Зайцев и тут же спохватился: а чего это он рассказывает следственные подробности? – А вы, собственно, кто?

– Ваня.

– Что значит – Ваня?

– Этого достаточно. Меня все здесь знают как Ваню.

– А отчество? Фамилия? – требовательно спросил Зайцев.

– Да ладно тебе… Живу я здесь. В подвале. Иногда на поверхность поднимаюсь… Случается, сигареткой добрый человек угостит, вот как ты, например. Из невидимок я.

– Надо же!

– Есть, капитан, люди-неведимки, не сомневайся. Тебе бы с ними поговорить.

– Как же я с ними поговорю, если они невидимки? – Зайцева начинал забавлять этот разговор.

– Я вот невидимка. – Ваня взмахнул рукой и замер в позе, в которой обычно изображают греческих богов – величественность и утомленность от бестолковости человечества. – Вроде я есть, а вроде меня и нет. Вон в тех кустиках между гаражами у меня подстилка. Дневная. А ночью я в подвал спускаюсь. Пока меня здесь терпят. Почтальон опять же…

– Что почтальон? – с легким раздражением спросил Зайцев.

– Невидимка. Вот прошел он по двору, заглянул в каждый подъезд, а никто его не видел… Почтальон. – И бомж опять замер, вскинув правую руку чуть вверх и назад, точь-в-точь, как это делали когда-то греческие боги. – Возьми дворника… Он на глазах у всего дома. Приходит, уходит, исполняет какие-то свои обязанности – другими словами, пользу приносит. Но его никто не видит, в упор не видит. Мы вроде как урны, мусорные ящики… Он на машине уехал.

– Кто? – резко повернулся Зайцев к бомжу, чутко уловив в его последних словах тот смысл, который ему был нужен.

– Убийца.

– Так, – крякнул Зайцев.

– Парик чуть не потерял. Так что длинноволосого тебе искать не надо. Пустое.

– Не понял!

– Когда он через кусты проходил, руку на голове держал… Боялся, что парик веткой сорвет.

– Так. Да ты, я смотрю…

– Дождь тогда шел, – перебил бомж невозмутимо. – Совсем небольшой дождь. Даже зонтик не было надобности раскрывать.

– А одет? Во что он был одет?

– Неважно одет… Какой-то плащик, без карманов опять же…

– Слушай, Ваня. Говори толком! Что значит – без карманов? Не бывает плащей без карманов!

– Бывают, – тяжко вздохнул бомж и поднялся со скамейки, видимо, устал от непонятливости капитана. – Срезал он карманы, срезал. Чтоб удобнее пистолет под плащом держать, чтоб глушитель не мешал… Усек? Сигареткой-то еще угости, а?

Но Зайцев, увлеченный открывшимися перед ним возможностями, даже не услышал этой негромкой просьбы. Сорвавшись с места, он помчался в свои следственные полицейские коридоры отдавать приказы, составлять планы перехвата и производить другие важные следственные мероприятия.

– Ну-ну, – сказал, глядя ему вслед, Ваня и тяжелой неторопливой походкой направился к железным гаражам, между которыми он и втиснул свой тюфяк, подобранный как-то у мусорных ящиков.

На следующее утро капитан Зайцев примчался во двор, не скрывая своего нетерпения. Он тут же бросился к гаражам, но в знакомой щели бомжа не было. В беспомощности оглянулся по сторонам – старушки были на месте, у песочницы.

– Где Ваня? – спросил он, подходя.

– Ваня? – удивились старушки.

– Ну, бомж! Бомжара ваш родной! Где он?

– Неужто натворил чего? – опасливо спросила старушка побойчее.

– Пока нет, только собирается. Так где же он?

– Может, в подвале?

– А как попасть в подвал?

– Это только Ваня знает, – рассудительно заметила старушка. – У него туда свой ход, свой выход… Вряд ли кто вам подскажет. Дожидаться надо.

Бомжа Ваню Зайцев нашел возле продуктового магазина. Тот сидел в сторонке на траве, не решаясь расположиться на скамейке, будто заранее признав, что скамейка не для него – скамейка для людей порядочных и законопослушных. Ваня пил молоко из надорванного пакета и закусывал булкой, отрывая от нее ломти и, не торопясь, отправляя их в рот.

– А, капитан! – сказал он улыбчиво. – Присаживайся! – И гостеприимно похлопал ладошкой по траве. Зайцеву ничего не оставалось, как присесть рядом.

– Как успехи? – спросил Ваня. – Поймал?

– Кого?

– Убийцу.

– Нет. – Зайцев помолчал. – А ведь ты не все мне вчера сказал.

– Ты так торопился, капитан… Угощайся. – Бомж протянул Зайцеву пакет с надорванным уголком.