Цусимские хроники. Апперкот

© Сергей Протасов, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Глава 1

Войдя в Цусима-зунд и наконец добравшись до рейда Озаки, эскадра быстро разместилась на бочках и у бортов пароходов, согласно указаниям тылового начальства. Начали срочное пополнение боекомплекта, забирая последнее с плавучего арсенала, которым числился «Анадырь», и дополнительно сокращая боезапас батарей, транспортов и даже «Владимира Мономаха». Хотя большая часть кораблей теперь с изрядным трудом могла передвигаться самостоятельно, готовились к новому бою.

Но обеспечить всех и всем даже такой ценой все равно возможности не было. Трех-, пяти- и шестидюймовые снаряды для пополнения погребов до почти полного комплекта на Цусиме еще можно было добыть, фактически ограбив береговую оборону, но для двенадцатидюймовых пушек их почти не было. Хотя пороховых зарядов в погребах эскадренных броненосцев, стрелявших в последнем походе только по береговым целям и большей частью половинными зарядами, еще оставалось немало.

Для главных калибров «Орла» и «Бородино» с «Анадыря» выгребали абсолютно все остатки. Но это дало лишь по семь снарядов на орудие, причем три из них сегментные, можно сказать оконфузившиеся у Нагасаки. Для «ушаковцев» изыскалось по шесть-семь штук старых чугунных бомб да по пять-шесть сегментных на каждую десятидюймовку. Зато для девятидюймовок «Николая» имелся почти полный боекомплект, в то время как во Владивостоке, где сейчас и находился флагман Небогатова, современных снарядов такого калибра как раз и не осталось.

На следующий день после возвращения в Озаки объявленного по эскадре выходного не получилось. Не дали японцы. Хотя их прихода ждали, служба на кораблях неслась только дежурными вахтами. Доклад из Окочи о доносящейся с северо-запада стрельбе, а потом и появлении дымов сначала никого не обеспокоил. Мало ли чем решил развлечься противник. Батареи привели в готовность, но общей тревоги не объявляли.

Но когда начались непонятные эволюции в виду берега, а потом и бомбардировка укреплений на входных мысах, на корабли вызвали всех. Срочно разводили пары, выбирали якоря. Пока готовились к отражению нападения, японская атака неожиданно закончилась.

Снова собрали большое совещание. Однако разумного объяснения поведению противника не нашли. Предположив, что ответ на этот вопрос найдется в тех «важных депешах», о которых говорилось в принятых лишь частично телеграммах с «Монгуая», перешли к решению текущих вопросов, а покончив с самыми срочными из них, к обсуждению плана дальнейших действий, поскольку ни о каком отдыхе теперь уже не могло быть и речи.

По-прежнему признавалось единственно верным придерживаться тактики изматывания противника на море без прямых столкновений с крупными силами флота. С этим было трудно спорить, учитывая явное неравенство в технических возможностях японских баз и нашего Владивостока, не говоря о Цусиме.

Но некоторых, мягко говоря, смущала такая тактика, названная в последних английских и японских газетах, доставленных Ростамовичем, «тактикой трусливой собаки». В немалой степени этому способствовала полномасштабная травля Рожественского и всего Тихоокеанского флота, развернутая в англоязычной прессе с грубейшим искажением фактов и явными вымыслами. Все это изрядно «царапало» самолюбие молодых мичманов и лейтенантов.

До открытых высказываний дело пока не доходило, но в кают-компаниях и матросских кубриках порой звучали мысли, что уже хватит бегать и гадить по задворкам. Пора снова в открытую схватиться со всем их флотом.

Однако поддаваться на столь примитивные провокации было бы глупо. На совещании этот вопрос даже не обсуждался. Тем более что вполне достойный ответ нашелся на страницах шанхайской газеты «Чифу Дейли-Ньюз». Там была опубликована статья некоего Баннера, немца, судя по фамилии, в которой он сравнивал ход войны с боксерским поединком.

Суть статьи сводилась к тому, что один из боксеров вышел на ринг неготовым. Не проснувшимся, больным или уставшим – не важно. Причем это, вполне возможно, подстроено устроителями поединка. Его противник, молодой, очень активный и достаточно мощный боец, решил сразу воспользоваться такой ситуацией, поскольку заметно уступает в силе. Ему удалось провести несколько чувствительных ударов, которые заметно сказались на состоянии не готового, но очень опытного бойца, но они его и взбодрили. Оправившись от потрясения и так и не дав себя добить, тот пошел вперед. В то время как «молодой» уже начал уставать и терять скорость, его противник, отсидевшись в обороне и поняв основные приемы своего оппонента, неожиданно сменил тактику. Внезапной контратакой он перехватил инициативу. Если в начале, не желая расходовать силы, он выцеливал, рассчитывая свалить противника одним мощным хуком, когда тот подставится, то теперь начал активно атаковать, нанося сразу серии своих ударов. Причем идеально рассчитанные серии, поскольку опытный боец уже успел хорошо изучить молодого и каждый раз попадает, в то время как кулаки второго все время пролетают мимо.

Со стороны это выглядит избиением и издевательством или как минимум нечестным боем. О чем и начинают кричать устроители, понимая, что, скорее всего, потеряют свои деньги. Но о том, что этот поединок был нечестным с самого начала, они помалкивают.

Такая спортивная аллегория была весьма занятной и доходчивой. Чтобы пресечь брожение в умах, Рожественский распорядился ознакомить со статьей всех офицеров и назначить грамотных матросов, чтобы читали ее вслух нижним чинам. Однако помимо «политинформации» требовалось решать насущные вопросы. Говоря все тем же боксерским языком, изобретать те самые джебы, хуки и апперкоты, которые и должны свалить на пол ринга «молодого боксера». В то же время нужно думать о том, чтобы не подставиться самим. Причем с учетом того, что противник из «дворовой шпаны», не особо уважающей правила «джентльменских поединков», и весьма неплох в своем деле. Впрочем, как и сами устроители, тоже готовые пакостить, где это будет возможно.

Сначала было предложено считать приоритетной целью японские грузоперевозки из метрополии в Корею и оккупированные порты китайского побережья. Что, в принципе, и являлось основной целью флота с самого начала войны. Однако эта задача, при кажущейся на первый взгляд легкости, была практически невыполнима с теми силами, их техническим состоянием и обеспечением, что были сейчас у России на Тихом океане.

Даже если не принимать в расчет острейшую потребность в ремонте кораблей и механизмов и в отдыхе буквально загнанных экипажей, при все время возраставшей минной угрозе в Корейском проливе организация нашего постоянного присутствия на коммуникациях была слишком рискованной. Каждый выход отдельных кораблей и всей эскадры, даже сопровождаемый тральным караваном, являлся лотереей, где рано или поздно везение кончается. Что в полной мере проявилось при прорыве последнего конвоя снабжения, сопровождавшегося подрывом «Аргуни».

Обеспечение полной безопасности от постоянно выставляемых противником в значительных количествах мин оставалось недостижимой мечтой в принципе. Поэтому, прежде всего, требовалось максимально сократить число проходов через опасные воды. А для этого нужно было наладить постоянную надежную разведку легкими силами районов сосредоточения японских судов с армейскими грузами и на путях их следования, чтобы получить возможность целенаправленных выходов главных сил только для перехвата хорошо охраняемых караванов армейских транспортов.

Чтобы эта система действовала, нужны были довольно многочисленные и быстроходные легкие разведочные силы. Но ничего подобного у Тихоокеанского флота России не было. К тому же действия разведки, при наличии у противника достаточно мощного флота, требовалось прикрывать броненосцами и крейсерами, что снова упиралось в минную опасность, не позволявшую провести быстрое развертывание главных сил, в случае возникновения угрозы для разведки и ее непосредственного ближнего прикрытия.

Кроме того, это неизбежно вело к нежелательному генеральному сражению флотов, исход которого предсказать было невозможно. Даже в случае равноценного размена, на который можно было рассчитывать только при нашем большом везении, Тихоокеанский флот оказывался в проигрыше. В любом случае после такого боя море вокруг Цусимы оставалось бы за японцами, что все так же было крайне нежелательно для нас.

Посылать крейсера для постоянных набегов на западное побережье Кюсю слишком опасно и расточительно. К тому же с тем, что есть, это не обеспечивало полного контроля над судоходством. Флот на Цусиме располагал теперь только тремя современными крейсерами. Но до окончания профилактического ремонта машин, котлов и вспомогательного оборудования боеспособными ни «Аврору», ни «Светлану» с «Богатырем» назвать было нельзя.

Четвертый – «Олег», кроме «врожденных» проблем с котлами, изрядно пострадавший в бою, – теперь мог быть использован лишь в качестве конвоира для обратной проводки разгруженных пароходов, и то только в случае крайней необходимости. На Цусиме исправить в полной мере изъяны его силовой установки и боевые повреждения возможности не имелось.

Истребители и миноносцы также нуждались в переборке механизмов и ремонте. К этому теперь добавились и последствия навигационной ошибки, стоившей погнутых лопастей левого винта «Безупречному». К тому же миноносцев недостаточно даже для непосредственного обеспечения действий флота, так что вести разведку у японских берегов или на путях движения транспортов с армейскими грузами они не могут.

К тому же организация планомерной полномасштабной блокады японского побережья потребует огромного расхода угля и прочих предметов снабжения, что было невозможно обеспечить ресурсами Цусимской базы, даже с организацией постоянной угольной станции на островах Рюкю или где-то еще южнее Цусимы. Не говоря уже о том, что изношенные механизмы кораблей ее просто не выдержат. Железо не люди, оно ломается.

В то же время сидеть без дела и ждать подхода подкреплений нельзя. Потеря темпа общего наступления на море позволит противнику опомниться и организовать какие-либо контрмеры, что в условиях гораздо лучшего технического обеспечения японского флота и его подавляющего превосходства в легких силах может быстро и в корне изменить ситуацию. Чрезвычайная уязвимость вновь образовавшихся растянутых коммуникаций может привести к их разрыву и полному блокированию передовых гарнизонов на Цусиме и в Гензане, что резко осложнит возможности базирования флота и действия армии в северо-восточной Корее.

Даже в случае ухода эскадры во Владивосток проблема не решалась, а лишь усугублялась. В этом случае давление на противника неизбежно снизится, а гарантировать безопасность путей снабжения в Японском море все так же будет невозможно. В итоге это приведет к быстрой потере отвоеванных с таким трудом и потерями ключевых позиций.

В ходе жарких споров никаких конкретных идей так и не появилось. Решили пока сосредоточиться на скорейшем восстановлении боеспособности для последующего прорыва во Владивосток, где предстояло провести уже основательный ремонт, чтобы к моменту подхода подкреплений с Балтики успеть освободить ремонтные мощности порта для них.

К активным действиям на море предполагалось перейти только после обеспечения их прорыва, завершения восстановительного послепоходового ремонта всех кораблей Дубасова и хотя бы минимальной практической подготовки его артиллеристов по новым методикам.

Время требовалось еще и для того, чтобы накопить необходимые запасы, учитывая ожидаемое увеличение численности флота после прихода пополнений, и откуда-то взять новые стволы главного калибра для броненосцев, взамен имевшихся. Те, что сейчас стояли в башнях, уже почти полностью исчерпали свой ресурс. Все вместе это отодвигало начало нового наступления на море по крайней мере до весны следующего года. Раньше никак не получалось. Конечно, эти сроки были совершенно неприемлемы. Война и так слишком затянулась.

Японцам приходилось не слаще. Их такое затягивание окончательного решения русско-японского вопроса категорически не устраивало, и они вполне могли решиться на любые отчаянные шаги, что делало их еще более опасным противником, чем раньше.

Было совершенно очевидно, что на данный момент с нашей стороны средства ведения морской войны исчерпаны почти полностью. Но флот уже сказал свое веское слово, причем достаточно убедительно, при этом выложившись полностью и добившись немало. Многие считали, что теперь черед был за дипломатами или в крайнем случае за армией.

Сам Зиновий Петрович с этим был согласен, считая, что настало время для начала решительного наступления в Маньчжурии, которое может окончательно сломить волю противника к сопротивлению, обеспечив благоприятные условия для начала мирных переговоров. Лишившись регулярного снабжения, армии маршала Оямы еще не успели приспособиться к новым условиям. По полученным последним сведениям из Китая, у них теперь не хватало всего – от еды до патронов. И именно сейчас они оказались в максимально уязвимом положении.

Но надежд на то, что одними депешами в Харбин и дальше по армейским штабам, отправленными перед уходом из Владивостока, удастся сдвинуть армию с насиженных позиций, не было. А с Цусимы установить надежное сообщение с армейским руководством для согласования действий возможности не имелось. Так что Рожественскому, вне зависимости от дальнейшего пути эскадры, в любом случае требовалось срочно возвращаться на Большую землю. Это была еще одна проблема, которую предстояло решить.

К 23 июля, совершенно не имея никаких известий о судьбе «Сома», субмарину уже посчитали погибшей. Ее возвращение в Озаки из очередного боевого похода к корейским берегам, состоявшееся почти на два дня позже планировавшегося срока, стало приятным сюрпризом. К этому времени причина бегства японцев из южной Кореи уже была предположительно известна. Подробный рапорт командира задержавшейся в плавании лодки добавил ясности в этом вопросе.

Это был четвертый «минный» рейд наших подводников к японским передовым базам Фузан и Мозампо. Ранее «Касатка» и «Сом» осуществили по три, так сказать, «ознакомительные» вылазки в эти неудобные для подводного плавания из-за сильных течений и малых глубин воды. В ходе вылазок, пользуясь трофейными японскими и английскими лоциями, найденными в Такесики и Озаки, подводники провели разведку глубин, грунта на дне, направления и силы подводных течений и системы охраны японских фарватеров. Попутно наметили подходящие места для минных банок.

Входной фарватер Фузана, как наиболее доступный из-за меньшего числа дозорных судов, был изучен гораздо лучше. Были точно разведаны маршруты движения средних и даже малых пароходов от входа в бухту Пусанхан, до самого входа в гавань Фузана и мысов Сындумаль и находящегося в двадцати семи кабельтовых к югу-юго-западу от него мыса Саньималь. Также были обнаружены и нанесены на карты навигационные знаки, отмечающие подводную скалу к северо-востоку от северной оконечности острова Йондо. Хорошо освоили береговые ориентиры.

Уже пользуясь «своими» навигационными отметками, после некоторого дооборудования в Такесики, «Сом» вместе с «Шереметевым», а потом и «Касатка», отправились к этим южнокорейским портам с минами на борту. За один выход, полностью отказавшись от торпедного оружия, каждой лодкой типа «Касатка» можно было доставить на японские фарватеры по четыре мины, ставить которые было возможно даже из подводного положения, поскольку они размещались на специальных откидных рамах, установленных на места отводящих устройств минных аппаратов.

Только «Сом» должен был всплывать, чтобы скинуть мины с рельсов на палубе. Они размещались по две штуки впереди и позади рубки в теоретическом центре масс лодки, чтобы не изменять критически дифферентовку субмарины после минирования. Поэтому он и ходил к менее защищенному Фузану. Хотя операция минирования для «Сома» и была несколько опаснее, зато он сохранял свое торпедное вооружение, просто лишаясь запасных торпед.

Первых два рейда были как бы продолжением разведки и испытанием устройств для постановки мин. Едва добравшись до подходящего места, «Шереметев» с «Сомом» у Фузана, а «Касатка» у входа в фарватер, ведущий к Мозампо, скинули свою «икру», занявшись затем слежением за японским судоходством. Эти наблюдения позволили уточнить маршруты японских судов и расположение дозоров, благодаря чему «Касатка» в следующий выход выставила свою минную банку уже непосредственно на используемом противником фарватере, сразу после чего благополучно вернулась в базу.

Точно так же действовал и «Сом», направленный к Фузану 18 июля. Благополучно выставив мины на фарватере, у самого входа, неподалеку от мыса Сындумаль и острова Йондо, в уже достаточно хорошо изученных водах, откорректировали дифферентовку изрядно облегчившейся лодки и начали дальнейшее продвижение на северо-запад, в саму бухту порта Фузан, держась в позиционном положении и идя на электромоторах. Нужно было проверить информацию о приходе туда японской плавмастерской. До этого подобный маршрут уже проходили неоднократно, так что фарватер был знаком, как по береговым ориентирам и глубинам под килем, так и по основным путям движения дозорных судов. Однако в этот раз все пошло не так.

Сразу после завершения дифферентовки густой туман закрыл берег и звезды. Дальнейшее продвижение пришлось прекратить. Едва с рассветом удалось определиться со своим местом по открывшейся вершине горы Кудоксан и чуть меньшей, двуглавой горе Ковонгесан, чьи острые пики были видны немного восточнее, как был обнаружен брандвахтенный пароход, обычно дежуривший у самого входа в гавань порта, а сегодня почему-то спустившийся много дальше к юго-востоку.

Погрузившись и миновав его позицию под водой, снова подвсплыли, ведя наблюдение через иллюминаторы рубки и перископ, продолжая движение на электрическом ходу. К этому времени снова нашел туман, и пришлось опять лечь в дрейф, а после и встать на временный якорь, так как двигаться далее без видимых ориентиров при крайне скудном навигационном оборудовании лодки было невозможно. Рубочный люк отдраили, осматриваясь и прислушиваясь к звукам вокруг, одновременно проветривая внутренние помещения.

Спустя три четверти часа в просвете дымки удалось разглядеть характерный профиль горы Кыменсан, находящейся в 2,8 мили к западу-северо-западу от мыса Хэундэ и гор Поннэсан и Тхэджондэ на острове Йондо. По этим ориентирам стало возможным точно определить свое место, и «Сом» двинулся дальше. Над водой по-прежнему держался туман, под напором ветра рваными клочьями сползавший к югу. Этим туманом временами все скрывало из вида.

В один из моментов почти нулевой видимости все, кто был на рубке «Сома», почувствовали запах угольной гари. Командир лодки лейтенант барон Трубецкой немедленно скомандовал: «Срочное погружение!» Но прежде чем успели исполнить эту команду, с левого борта показались два дозорных катера.

Они явно заметили лодку, так как начали выпускать сигнальные ракеты, а чуть погодя и открыли огонь из мелких пушек. Дистанция была минимальной, но катера сильно раскачивало течением, так что попаданий все же не было. До их подхода «Сом» успел погрузиться на три метра. При этом подлодка продолжала убегать от катеров на север, слыша работу их винтов над собой, постепенно уходивших за корму.

Когда все на ней уже считали, что удалось благополучно разминуться, послышался шум небольшой паровой машины и винта, приближавшийся уже слева по носу, а почти сразу за ним – легкое скрежетание по обшивке, словно что-то перекатывалось снаружи. Этот непонятный звук прошел от носа до кормы, после чего совсем пропал. Других звуков теперь тоже слышно не было.

Когда уже решили, что снова пронесло, и вновь дали подводный ход, держась на десятиметровом углублении, механик лодки мичман Лазарев доложил, что начал греться электромотор, а обороты на валу быстро падают. В лодке появился резкий запах от горелой проводки. Мотор пришлось остановить, и лодка легла на грунт.

Поскольку вокруг не было слышно никаких движений противника, а в предшествующих выходах в этом районе никаких патрулей не обнаруживали вообще, произошедшую встречу посчитали случайностью и решили попробовать всплыть для осмотра винта. Но едва подвсплыли под перископ, как пришлось срочно погружаться. Даже не провернув перископ на полный круг, Трубецкой обнаружил рядом четыре катера, два из которых тут же выпустили ракеты и двинулись на лодку.

Снова опустившись на грунт, ждали, что будет. Вскоре услышали звук удара металлического предмета по обшивке в носу, справа от аппарата. Затем, после десяти минут тишины, снова такой же звук, но уже на палубе у рубки, слева по борту. Потом снова тишина, но уже только на шесть минут, после чего снова стук позади рубки, постепенно уходивший в корму, а оттуда возвратившийся к носу. Это простукивание повторилось еще дважды, после чего наступила гнетущая тишина.

Вскоре послышался шум винта приближавшегося небольшого одновинтового судна, скорее всего катера. С его приближением стук повторился несколько раз, затем пропал снова, вместе с ушедшим в направлении порта катером. С момента последнего погружения прошло уже более двух часов, и воздух в лодке стал тяжелым и влажным.

Находясь на шестнадцатиметровой глубине, «Сом» не мог дать ход, так как, по-видимому, что-то намотал на винт, и не мог всплыть, так как его стерегли сверху. Причем японцы явно готовили какую-то пакость. Иначе зачем им гонять катера над лодкой. Неприятное постукивание вскоре повторилось, снова сопровождаясь появившимся звуком работающей машины катера и его винта.

Атмосфера внутри прочного корпуса становилась уже совершенно непригодной для дыхания. Чтобы насытить воздух кислородом, пустили внутрь часть сжатого воздуха из баллонов. Давление резко повысилось, но дышать стало чуть легче. Необходимо было срочно что-то предпринять, иначе лодка просто погибнет, без вреда для противника.

Не имея возможности передвигаться своим ходом, оставалось только попытаться сплавиться по течению. К счастью, сейчас начинался отлив. Зная из лоций, что теперь, благодаря этому, к обычному течению из бухты Фузана добавлялось еще около полузла, а то и больше, а также учитывая некоторый запас глубины, общая скорость дрейфа лодки могла составить около двух узлов в восточном направлении, где глубина постепенно увеличивалась. Но только при условии, что удастся избежать зацепов грунта килем или вообще посадки на отмель, вполне возможной в этих, весьма стесненных в навигационном отношении, водах.

Постоянно следя за глубиномером и виртуозно работая на клапанах затопления балластных цистерн, лейтенант Трубецкой и боцман Кошевой удерживали плавучесть лодки практически на нулевом уровне. Едва оторвавшись от грунта, «Сом» начал чувствительно разворачиваться против часовой стрелки. Но почти сразу, после жесткого стального скрежета справа по носу, этот разворот прекратился. Причем резко, рывком. Далее лодка дрейфовала уже совершенно бесшумно. Даже звуки винтов уже надоевших катеров скоро стали совсем не слышны.

Не отрывая глаз от приборов, Трубецкой продолжал удерживать глубину дрейфа в пределах восьми-одиннадцати метров. Атмосфера становилась совершенно непригодной для дыхания. Чтобы насытить ее кислородом, снова открыли вентили баллонов высокого давления, пустив их содержимое внутрь прочного корпуса. Давление снова подскочило, но дышать легче не стало. Почти сразу начались обмороки от кислородного голодания.

В этот момент услышали гул отдаленного мощного взрыва, следом еще одного. А потом, спустя всего пару минут, снова грохнуло, но уже совсем рядом и намного сильнее. Даже по корпусу ударило с такой силой, что полностью заложило уши у всех, кто еще был на ногах, дернув всю лодку, как вымпел на ветру.

Лопнули почти все лампы освещения (за исключением двух в корме). Часть экипажа, уже потерявшая сознание, на время пришла в себя, но это только добавило общей суеты, так как теперь в лодке стало не только душно, но еще и темно, а маневрировать возможности по-прежнему не было. К тому же «Сома» выбросило на поверхность.

Так и не сумев совладать с подлодкой, Трубецкой бросился к иллюминаторам, а потом к перископу, чтобы оглядеться. У входа в фузанский фарватер были видны два больших четырехтрубных истребителя, один из которых сильно кренился влево, быстро заваливаясь на борт. Второй стоял на ровном киле, но явно погружался кормой. Оба они находились в районе минной банки, только сегодня выставленной «Сомом». Южнее маневрировали на больших ходах еще миноносцы, начавшие вскоре стрелять, вероятно в воду, а брандвахтенный пароход держался левее и что-то сигналил прожектором.