***
Алан не хотел с кем-либо общаться, в последнее время окончательно закрывшись в себе и игнорируя всех присутствующих, но, когда он увидел ее, мир треснул и рассыпался, по спине пробежал блаженный холод – и Алан решил, что хочет смотреть на нее вечно.
Но совладать с собой в первые минуты он не смог и забрался обратно в свою раковину, но не сводил с нее глаз. Она же села в кресло, немного растерянная и одинокая, обвела взглядом общий зал. Пациенты, как это бывало всегда с новенькими в отделении, проявляли осторожность и не спешили обнюхивать нового в зоопарке.
Она была невысокой и хрупкой, ее крашенные в апельсиновый цвет волосы ярким пятном выделялись среди бежево-серой обстановки. Длинные тонкие пальцы прикрывали ее скромную улыбку, немного неровные зубы, клыки, которые первыми показываются из-за неярких губ. Алан ловил каждое ее движение, незаметно для самого себя, вторил ее улыбке. Он чувствовал невероятное тепло в груди, но, когда столкнулся с этими пронзительными голубыми, отливающими синим, глазами, сжался и спрятался от мира, от посторонних и от нее.
За следующие пару дней он был единственным из не пребывающих в кататонии, кто не познакомился с ней лично. Он стоял за стеной и с наслаждением слушал ее голос, похожий на журчание ручья, иногда резкие, как разлетевшиеся на солнце капли, всплески звонкого смеха.
Но больше всего он боялся, что она – лишь плод его воображения. Такая невероятная, прекрасная, сошедшая на землю из его мечты. Ему было страшно протянуть к ней руку, коснуться этой гладкой светлой кожи, несмотря на желание сделать это. От мысли, что ее можно было бы обнять, у него кружилась голова.
– Она правда существует? – спросил он однажды Мэри.
Медсестра, как обычно перед обедом, загнала всех мыть руки. Мэри терла их сильнее всего, нашептывая себе под нос ласковые слова, будто успокаивая ладони, которые намыливала уже третий раз.
– Как думаешь? – не унимался он.
Мэри отвлеклась, посмотрела на него, затем на дверь в общее помещение, дернула головой и наклонилась к нему.
– Лучше мой руки, они у тебя очень грязные. Микробы – они такие сволочи, повсюду лезут.
– А она?
– Наверно, она тоже грязная. Все мы такие, представляешь.
Мэри стала намыливать руки четвертый раз. Алан посмотрел на свои, пытаясь разглядеть, как микробы и бактерии огромным комом нарастают на ладонях. Он усмехнулся, стряхнул их в раковину и вернулся обратно в зал.
Все, кто мог, постепенно подтягивались к линии раздачи. Выбор был не большой, но даже так это радовало всех, кроме Джорджа, который застыл с подносом в руках. Все обходили его, бормотали что-то под нос, но не ругались, потому что эта нерешительность уже стала традицией.
Алан проскочил мимо и не глядя схватил салат. Джордж посмотрел на него удивленным, но молящим о помощи взглядом.
– Она правда существует? – спросил Алан.
Джордж пожал плечами. Алан пошел дальше.
– Подожди, помоги ему. Он от остальных не принимает же помощь, сам знаешь.
Голос Берты, раскладывавшей порции по тарелкам, утянул Алана обратно. Он быстро схватил еще один поднос, наставил на него еды и отдал все это Джорджу.
– Тебе надо лучше есть, приятель, а то ты сильно похудел.
Тот кивнул и пошел прочь, слегка покачиваясь.
– Алан, ты какой-то рассеянный в последнее время, – заметила Берта.
Он оглядел помещение, остановился на секунду глазами на сверкающей улыбке. Уголки губ невольно приподнялись, и он наклонился над готовыми блюдами:
– А вот скажите мне, она настоящая?
– Кто?
– Ну девушка. С такими яркими волосами.
– А-а-а, – протянула Берта и усмехнулась. – Девочка-апельсинка?
Алан довольно кивнул.
– Ну слепых у нас тут нет, – добавила она. – А что?
Но Алан уже не собирался отвечать, развернулся с подносом и пошел прочь к столу, где сидела новенькая. Но мест там не оказалось, и ему пришлось сесть за соседний, да еще и спиной. Он почти не ел, крутил головой, постоянно оглядываясь назад.
Проглотив еду, Алан снова изогнулся и посмотрел, но ее уже не было на месте. Прошло лишь несколько минут, а все изменилось. Он вскочил из-за стола и почти побежал относить поднос, за что одна из сестер сделала ему замечание. Он не отреагировал, продолжая думать, что Берта могла над ним посмеяться. Стоило ему закрыть глаза, отвернуться, и девушка исчезла. А вместе с ней голубые глаза, неровные зубы и длинные тонкие пальцы, которыми она прикрывала лицо, когда смеялась. Но впервые за долгое время Алан не желал, чтобы что-то исчезало.
Он бросился в общую комнату и увидел там ее. Она сидела в кресле, подтянув колени к груди и опершись на них щекой. Мэри что-то увлеченно ей рассказывала. Девушка иногда смеялась, и ее апельсиновые волосы подрагивали в свете ламп. Алан описал круг по помещению, собрался с силами и пошел знакомиться, натянув на лицо улыбку.
Но вдруг все заволновалось, все неожиданно начали двигаться. Появился доктор Мортимер и, в сопровождении сестер, принялся готовить отделение к сеансу еженедельной групповой терапии. Алан заторопился, но девушки уже снова не было в кресле.
– Алан, помоги, пожалуйста, – попросил врач, хлопнув пациента по плечу.
Ничего не оставалось. Оранжевое пятно пропало из поля зрения. Алан расставил стулья и уселся, уткнувшись взглядом себе в колени.
– У нас сегодня новый человек, – начал доктор Мортимер, – давайте поприветствуем Елену.
Энтузиазма почти никто не проявил, как, впрочем, и всегда. Только Мэри захлопала. Алан поднял голову и увидел на другом конце круга прямо напротив себя голубые глаза.
Доктор Мортимер попросил девушку рассказать о себе. Она прикрыла лицо своими длинными пальцами и покачала головой. Оранжевые волосы затанцевали.
– Раз Елена стесняется, – улыбнулся доктор, – может, кто-нибудь покажет ей пример?
– Я! – выкрикнул Алан.
***
Сложно рассказать о себе. Никогда не знаешь, с чего начать и тем более, чем закончить. Просто подвести свою историю к тому моменту, в котором сейчас находишься? Это кажется недостойной концовкой для повествования о чьей-либо жизни.
А что должно быть в начале? Место рождения? Или дата? Имя твоей семьи и твое собственное?
Ладно… Неважно…
Меня зовут Алан Клодвелл. Мне двадцать пять. Я родился в одном из маленьких городков, название которого, как и местоположение, не имеет никакого значения, уж слишком они похожи друг на друга. Да и вся моя семья прекрасно подходила для существования в этом месте.
Среднестатистическое место, среднестатистическая семья, среднестатистическая жизнь. Маленький домик среди таких же маленьких домов. Повседневные заботы среди повседневных забот. Мы – такие же, как наши соседи, а они – как мы. Дружеские барбекю в субботний вечер. Всегда одна и та же еда, одна и та же выпивка. Поездки в церковь каждое воскресенье, затем поход в торговый центр. Молочный коктейль. Всегда клубничный. Ненавижу теперь клубнику.
В детстве я был рад, что я там. Это место не тревожит тебя, а соседнего леса и друзей-сверстников достаточно, чтобы получить заряд приключений, способный разбавить одинаковые дни. Со временем, конечно, захотелось уехать, дух молодости звал на познание себя в другой жизни, в отрыве от привычной среды обитания. Там хорошо быть ребенком – или семьянином, уставшим от всего. Но молодым быть трудно.
Хотя не все так считали. Многие из моих друзей остались в том городке навсегда, так и не увидев безумия мегаполисов и красочных культур. Они купили себе дома на соседних улицах и стали жить точно так же, как жили до них их родители. Работа, барбекю, церковь, торговый центр… Работа, барбекю, церковь… Работа, барбекю… Работа… Церковь… Работа… Кладбище у церкви.
Оно, кстати, было довольно большим…
От столь ужасной участи меня спас один человек. Я звал его Макс, а его фамилия стерлась из моей памяти. Прекрасный был человек. Он жил в конце нашей улицы в маленьком доме, окруженном пышными кустами роз. Чудесные цветы. Он даже получил за них медаль на каком-то местном конкурсе.
Невысокий, седой, пухлый и с округлыми чертами лица, он был очень приветливым и приятным человеком, несмотря на то, как жизнь обошлась с ним. Он потерял семью: жену и двух дочерей. Автокатастрофа – третья после рака и сердечного приступа причина смерти в городе. Все дети в округе обожали его. У него всегда были с собой угощения. Многие родители, из семей, переехавших к нам позже, беспокоились о своих детишках, думая, что Макс носит с собой конфеты, чтобы заманить малышей в свой страшный серый фургон. Но он всего лишь был диабетиком и добряком. Но для меня это особенный человек по другой причине. Мне было десять. Я только начинал читать книги. Тот важный период, когда ты берешь их в руки не потому, что тебе сказали, а потому, что тебе интересно, что прячется за обложкой. Он помог мне окунуться в этот мир с головой.
Однажды я сидел на крыльце нашего дома, наслаждаясь теплым весенним солнцем и книгой в моих руках. Это был сборник сказок, который я нашел на чердаке в одной из пыльных, трухлявых коробок. Я читал историю за историей, не осознавая до конца мораль, но я стремился к ней, стремился познать ее. Однажды он проходил мимо и заметил это. Он подошел ко мне и заявил, что я, видимо, люблю читать. Я согласно кивнул. Он повел меня к себе и с широкой улыбкой распахнул дверь одной из комнат на первом этаже. И передо мной открылся целый мир, огромный, практически бесконечный. Кабинет, где каждая из стен представляла собой один сплошной книжный шкаф. От пола до потолка тянулись ряды книг на любой вкус и цвет. Здесь было все, от легких любовных романов, которые хоть и приносят удовольствие, но никогда не откладываются у тебя в голове, до бессмертных произведений классики, способных перевернуть сознание.
Макс разрешил брать любые книги. На любое время, какое мне потребуется на их прочтение. И я брал. Одну книгу за одной, пробираясь от простого к великому. Я жил с героями, я участвовал с ними в их приключениях, я помогал им решать проблемы, я просил их обернуться, когда за их спинами таилась опасность. Я пережил сотни жизней, я был влюблен, я был ранен, я умирал, я воскресал.
Весело было…
Макс говорил, что у меня богатое воображение. Он не подозревал насколько.
Первый раз это произошло на мой двенадцатый день рождения. Было воскресенье, и родители повели меня в церковь на утреннюю службу. Мне было скучно, я не понимал проповедей и смысла молитв. Я был далек от веры, так же как и многие дети. Я разглядывал окружающих, перемигивался с друзьями, сидевшими на других рядах. И тут я увидел ее. Она сошла с витража и спустилась вниз, встав рядом с алтарем. Ангел. Девушка с белоснежными крыльями и лицом, которое невозможно описать словами. У меня захватило дух. Ангел осмотрела собравшихся и остановила взгляд на мне. Бесконечная синяя бездна ворвалась в мою душу и нашла там то, что не видел даже я сам.
Мне стало страшно. Не от этого взгляда – он, наоборот, грел и успокаивал. Я испугался, что все это сон и сейчас мама толкнет меня и прошепчет, чтобы я не спал и не позорил семью. Но это не был сон, это было видение. Первое и, наверное, самое прекрасное.
Я не знал, что делать, и рассказал обо всем родителям. Они не испугались, скорее удивились и отвели меня к нашему священнику. Он долго расспрашивал меня, а в конце заявил, что таков был подарок Господа на мой день рождения. Родители обрадовались даже больше, чем я, и это притом, что мне подарили новый велосипед в тот же вечер. Я катался на нем по улице и не мог выкинуть ангела из своих мыслей.
Но до сих пор я так и не понял, почему меня не повели к врачу…
Видения стали приходить чаще. Каждый раз, когда я читал книгу, мир вокруг меня менялся. Я видел другое время, будущее и прошлое, разные города, страны, невероятных существ и, конечно, своих любимых персонажей во всей красе. Мне все это нравилось, даже самые страшные из видений вызывали у меня восторг. Моя жизнь была разнообразна, и душа стремилась покинуть маленький городок.
После окончания школы почти все мои одноклассники поступили в колледж в соседнем городе. Так им было проще вернуться домой. Я же выбрал университет на другом конце страны, в надежде получить то, что просила моя душа. Я поехал на поезде. Бесконечные пейзажи за окном, новые населенные пункты по пути следования. Я начал курить, выходил на остановках и вместе с сигаретным дымом вдыхал запах чуждых мне мест. Пряный воздух сочился в легкие, попадал в кровь и наполнял мой мозг счастьем. Несколько великолепных дней. Даже видения не приходили. Они были не нужны, мне хватало впечатлений и из реальной жизни.
Я учился на юриста. Представлял, как буду ходить в костюме с толстым кейсом, полным бумаг, как буду выступать в суде, защищая своих клиентов. Я мечтал стать великим и знаменитым. Я вообще много мечтал.
Иногда думаю, что зря. Надо было быть приземленнее…
В то время мне жутко повезло. Я попал в компанию друзей, где описания моих видений считались классными историями. Мы курили, напивались, и я пускался в рассказы, погружаясь в собственный мир, а люди внимательно меня слушали, пытаясь присоединиться ко мне в меру своего воображения. Кто-то даже сказал, что я выбрал не ту специальность, мне надо было снимать кино, говорили они.
Я купался в студенчестве и не заметил, как пролетело время. Закончил я без отличия, хотя и старался как мог. Дальше был шаг во взрослую жизнь. Страшный, но неизбежный. Общество, со своими правилами, тенденциями, как гигантская печь нависло надо мной, и мне пришлось броситься в ее жерло, ибо тех, кто стоит в стороне или в страхе пятится назад, ждет еще более печальная участь. Лучше гореть со всеми, чем в одиночестве смотреть на пламя.
Так я думал. Тогда, по крайней мере…
Мой диплом даровал мне место в одной из юридических контор, а на свою зарплату я мог позволить себе маленькую квартирку в непрестижном районе и масло на хлеб. Я попал в болото рутины, и оно стало меня засасывать.
Я боролся как мог. У меня были номера всех университетских друзей, живших рядом, я подружился со многими коллегами. Каждые выходные мы собирались и отправлялись на поиски приключений и удовольствий, в жалкой попытке не повторяться. Но время шло, люди менялись. Жизнь забирала их у меня. У них появлялись семьи, дети, они уезжали в маленькие города и становились похожими на моих и своих родителей.
Я повторял им, что еще рано, сначала нужно пожить для себя. А они продолжали лететь вперед…
Я чувствовал себя одиноким и снова стал погружаться в мир книг и собственных видений. Золотой век моей жизни закончился.
Я понял это уже тогда…
Мой мир изменился, когда появилась Она. Ее звали Анна. Она была на несколько лет моложе и попала в контору на мое место. Я уже поднялся повыше и был ее начальником. Мне нравилось с ней работать: милая, любезная и всегда опрятная девушка. Я не стал долго ждать и пригласил ее на свидание. Это была настоящая любовь. Я так думал. Тогда, по крайней мере…
Мы встречались. Пару месяцев. Она казалась мне великолепной во всем. Мне было приятно быть с ней днем и ночью. Где угодно, когда угодно, как угодно. Я был счастлив. В популярном понимании этого слова.
Вскоре она получила повышение. Я искренне радовался за нее, но не задумывался, что не давал на ее счет никаких рекомендаций. Все открылось довольно скоро. Она спала с начальником моего начальника. Ради карьеры. Других причин быть не могло, он был лишь уродливым занудой с огромным самомнением, но при этом одним из главных.
Хотя, может, это ее тип? Что-то вроде властного старика из викторианских романов? Я не задавал себе такого вопроса тогда. Мой мир просто рухнул…
Видения захлестнули меня, сливаясь в бесконечный поток ужаса. Я ходил по гниющим коридорам, чтобы поговорить с разлагающимися трупами своих коллег. Я выметал червей из своей квартиры, не понимая, что их на самом деле нет. Я не замечал машин и не видел ничего вокруг себя. Однажды я зашел на мост, под которым струилась широкая река с голубыми водами. Рыбки плескались в моей тени на блестящей поверхности. Мне так захотелось прыгнуть, окунуться в нее, чтобы смыть всю грусть, все, что накопилось у меня в голове. Я не хотел тонуть, я не хотел совершать самоубийство, хотя и часто думал о нем. Но мой поступок характеризовали именно так.
Попытка суицида…
Я шагнул через перила, чтобы упасть в прохладный поток, но в этот момент река исчезла, а на ее месте оказалась автострада. Я потерял грань между реальностью и своим собственным миром. Хотя мне повезло. Я упал на проезжавший грузовик и, прокатившись по его кузову, оказался на горячем от летнего солнца асфальте. Минивэн, в котором семья выбралась за город, остановился перед самым моим лицом. Так мне сказали. Сам я не помню, я потерял сознание. А еще говорят, из этого случая сделали рекламную кампанию, хвастая качеством тормозов и безопасностью автомобиля.
Удивительно, что я принес кому-то пользу…
Я очнулся в реанимации. Я плакал ночами, мне было больно, и физически, и морально. Ко мне никто не приходил, кроме полицейских. Родители не смогли приехать: отца хватил удар, и мать осталась с ним. Друзья тоже не пришли. Со мной остались только мои видения. Много видений.
Я не врал психологу, который меня опрашивал. Он понимающе кивал, потом упорно что-то рекомендовал, давал документы на подпись. Я со всем соглашался, не видел причин задумываться. И оказался здесь, на добровольно-принудительном лечении.
***
Алан выглядел растерянным. Его раздавило накатившее гнетущее чувство одиночества. Он сел обратно на стул и смолк. Молчали и все остальные. Первым прокашлялся доктор Мортимер:
– Сегодня ты в ударе. Высокую планку задал.
Он мягко улыбался и подбадривающе захлопал. В моменте Алану стало лучше, и он улыбнулся в ответ.
– И лечение у тебя чисто добровольное, – добавил врач.
Все остальные смотрели по сторонам, бродили глазами по кругу, только Елена не спускала с Алана взгляд, отчего он скромно опустил глаза.
– Еще есть желающие?
Тишина.
– Тогда, может, ты, Елена?
Она не стала отказываться, но и не поднялась со стула, как это сделал предыдущий рассказчик. Просто начала говорить о себе, склонив немного голову набок и постукивая длинными пальцами по колену.
Она подражала Алану и повела историю с детства. Елена родилась в богатой семье, не знала и не понимала забот людей более низкого статуса. Хотя, по ее словам, безразличие родителей одинаковое среди всех слоев населения.
Она примешивала в речь официальные слова и что-то напоминавшее научную терминологию, отчего казалось, что повествование скачет от житейской драмы до новостей или сухого рабочего отчета. Алану это нравилось, особенно в сочетании с ее голосом, хотя он поймал себя на мысли, что, если она начнет материться, как сапожник, он и это сочтет занимательным.
Елена поступила в престижный университет, где не особо желала учиться, но увлеклась активизмом. Однако довольно быстро, немного повзрослев и поумнев, она перестала захватывать здания и требовать лучшей жизни для всех хороших людей. Хотя помогать ей нравилось.
Она поддерживала различные фонды. Сначала локально, работая в ночлежках и кухнях, затем по всему миру, записываясь в международные программы. Ее отец считал, что это всего лишь этап взросления, но все равно помогал ей, перечисляя в фонды по ее выбору крупные суммы. А старшему сыну он дарил люксовые машины в коллекцию.
Когда она работала в Африке, у отца обнаружили болезнь: что-то непроизносимое и дегенеративное. Он начал чахнуть, вчера еще акула бизнеса, рвущая конкурентов на куски, сегодня – дряхлый старик, с трудом понимающий, что происходит. Далеко не всегда можно купить нужный уровень медицины.
Пока болезнь прогрессировала, ее отец все больше удалялся из реального мира, погружаясь в мир фантазий. Он попал под влияние одного проповедника и с головой ушел в религию. Но даже дряхлея, он остался упертым и самовольным и не смог принять тот странный образ всевышнего, который ему продавали. Он придумал себе другого бога, мстительного и злого, карающего его за совершенные грехи. И все вокруг, кроме Елены, топили его во грехе. А она же, своими добрыми поступками, единственная искупала зло за них обоих. Он потянулся к дочери, но она его отвергла и продолжила работу в разных уголках мира. Чужая благодарность за помощь – тоже своего рода наркотик.
Когда же она передумала и осознала свою жестокость – было уже поздно. И по-другому быть и не могло.
Отец умер, но перед смертью переписал завещание и оставил все Елене. От этого ее брат пришел в ярость. Они много ругались, она постепенно все больше ощущала свою вину, но не могла четко сформулировать, в чем это заключается. Она понимала, что должна была поддержать отца в последние дни, и теперь чувствовала себя брошенной и одинокой. Брат, которому она доверяла, управлял всеми их активами, и вскоре он отправил ее на лечение в пансионат. Затем еще дальше в больницу, затем врачи, врачи, и вот…
Она здесь.
– Богатая принцесска…
– Немного самоуверенное заявление для тебя, Джордж, – покачал головой доктор Мортимер.
Пациент больше ничего не говорил несколько дней.
***
Алан увидел в Елене родственную душу и потянулся к ней. Она не была против. Несмотря на людей вокруг, круглосуточный надзор и скромную заботу, они оба чувствовали одиночество.
На самом деле изменилось не так много, и произошло это не так быстро. Дни тянулись для Алана так же, как было раньше. Но теперь их заполнило яркое оранжевое сияние. Они постепенно сошлись и стали проводить все свободное время, которого было с избытком, вместе.
Доктор Мортимер считал, что солнце – прекрасный помощник в деле выздоровления, поэтому постоянно, иногда почти насильственно, выгонял всех из отделения во внутренний двор лечебницы.
Они гуляли вместе. Алан чаще рассказывал о своих видениях: он описывал огромный космический корабль, висящий над больницей, подробно объясняя, как от него отрываются легкие шаттлы, как они стремятся к земле и снова рвутся в небо. Он говорил о деревьях, которые, встряхнувшись, скидывают с себя листву, вытаскивают огромные корни-ноги и идут через весь двор, чтобы поднять маленького птенца, выпавшего из гнезда, и посадить обратно к растроганной матери.
Елена смеялась, говорила, что у него хорошее воображение. А затем рассказывала о своих путешествиях: как побывала в разных уголках света, как живут люди, как они страдают и как надеются на лучшее.
Алану нравилось ее слушать, он был готов молча сидеть с ней рядом и внимать чему угодно. Она могла бы говорить, как правильно цеплять пряжу крючком во время вязки свитера, и он все равно наслаждался бы каждым звуком.
Постепенно осень перекрасила мир в желтые краски, за ней пришла неожиданно холодная зима. Выходить на улицу стало неприятно, но даже так они иногда выбирались на свежий воздух, но молчали оттого, что он царапал горло.
Вместо этого в стенах отделения выстраивался скромный уют, в центре которого, как казалось Алану, находились они с Еленой. Все постепенно, осознанно и не очень, тянулись к их мнимому равновесию.
– Так того и гляди скоро мне не останется работы, – наигранно ворчал доктор Мортимер.
Алан бахвалился перед ним, гордясь достигнутым, хотя его и посещали смутные сомнения, что он был почти ни при чем. Врач хлопал его по плечу и улыбался, но в короткие моменты просвечивал глазами насквозь, устало поправляя очки. Хотя постепенное улучшение состояния самого Алана доктор Мортимер не отрицал. По наблюдениям персонала, парень больше не проявлял каких-то особых отклонений, не отвлекался на воображаемые раздражители и более вовлеченно взаимодействовал с другими, впервые со времен своего поступления. Сам же Алан ничего не замечал. Его интересовала только Елена, и больше он не думал ни о чем.
Однажды, ближе к Новому году, они гуляли во дворе. На часах был еще день, но усталое зимнее солнце уже валилось за горизонт. Они молча стояли, окруженные последними сияющими на снегу лучами, и наслаждались моментом. Елена ухватила его под руку и положила голову на плечо. По телу Алана пробежало электричество, лицо растянулось в широкой улыбке, и ничто больше в мире не было важно.
– Значит, вот эта парочка? – кивнула доктор Стоун, наблюдавшая за пациентами с третьего, верхнего, этажа лечебницы.
– Да, они.
Доктор Мортимер смотрел на пару через соседнее окно. По сравнению с высокой и плотно сложенной доктором Стоун, он казался маленьким и щуплым, и несмотря на то, что это был его кабинет, он не чувствовал себя в нем главным.
– По-хорошему, выписать надо не его, а ее.
– Она не обсуждается. Еще раз что-то подобное скажешь – и можешь писать заявление по собственному, – сверкнула Стоун темными глазами.
– Я знаю…
– И характеристику я тебе не дам. Или дам такую, что рыдать захочется.
– Я понял! – голос Мортимера немного надорвался.
– Не кричи… Паренек твой, ты сказал, что он функционален, но без насильственных наклонностей.
– Да, именно такой, как ты просила. Других я пока не готов отдать. А он если и жесток, то только по отношению к себе.
– Вот и нормально, – Стоун задумалась на пару секунд. – Подержи его у нас до весны, отшлифуй его чем-нибудь не очень крепким. Потом оформишь как обычно.
– Может, стоит подождать хотя бы до лета?
– Но ты же говорил, что ему намного лучше?
– Я, но…
– Тогда до весны достаточно. Можешь смело принять к сведению мой профессиональный опыт.
– Хорошо, – вздохнул Мортимер, не чувствовавший в себе сил сопротивляться. – До весны, потом оформлю.
Доктор Стоун наблюдала за парой, пока та не скрылась в дверях лечебницы. Она посмотрела на краешек солнечного диска на горизонте, сощурилась и чихнула.
– Будь здорова.
Стоун отмахнулась от слов коллеги, развернулась и вышла из кабинета, хлопнув дверью. Доктор Мортимер облегченно вздохнул и сел за бумаги.
***
Зима начала отступать, все высыпали на улицу, приветствуя весну, но были обмануты, потому что морозы резко вернулись. Пациенты спрятались обратно в помещение и угрюмо наблюдали за погодой из окон. Снег подтаял и снова замерз толстой ледяной коркой. Дворник днями стучал по нему тяжелым ломом, удары глухо скакали по двору. Все молча ждали, когда они окончательно смолкнут.
Алан чувствовал себя прекрасно. После Нового года ему выписали новые таблетки, название которых он не мог произнести, благо этого никто не требовал. Жизнь в отделении для него тоже наладилась. Хотя многие называли их с Еленой парой, они сами себя таковыми не считали. Их общение не заходило дальше взаимной поддержки и приятного времяпрепровождения. Иногда Алан подумывал, что хотел бы большего, но не знал, как объяснить это Елене.
Однажды, погрузившись в размышления об особенностях отношений в парах у млекопитающих, он проходил мимо сестринской, где готовились к выдаче лекарства. Из незакрытого окошка доносились голоса. Алан пристроился к стене, напустив на себя беззаботно отвлеченный вид, и развесил уши. Все в отделении замерли в ожидании весны и тепла, и он понадеялся, что свежие слухи помогут растормошить людей.
– Значит, вы собираетесь кого-то выписать? – раздался голос старшей медсестры.
– Тебя это волнует? – спросил доктор Мортимер устало и глухо.
– Мне надо понимать, что будет с остальными. У нас здесь хрупкое равновесие.
– Ничего не случится.
– И все же… Кто?
– Я еще не решил окончательно.
– Дайте угадаю?
– Попробуй…
– Елена?
Алан вздрогнул. Изображать беззаботность у него больше не получалось. Он наклонился ближе к окошку, рискуя быть замеченным.
– С чего ты взяла?
– Она у нас самая нормальная. Разве не так?
– Пожалуй, возможно…
– Все-таки она?
– Я еще не решил…
– Хотите сказать, доктор Стоун еще не решила.
– Хватит, даже не начинай!
– Да будет вам…
– Не начинай!
– Простите. Когда планируете определиться?
– Скоро…
Послышался скрип двери. Алан наклонился так низко, что его лицо выползло за стекло. Его заметили, он не стал притворяться и просунул голову в окошко для выдачи лекарств.
– О, Алан, – удивилась сестра. – Что тебе нужно? Подслушиваешь? Это неприлично.
– Я… Я… – он пытался подобрать слова, – хочу поговорить с доктором Мортимером.
– Он уже ушел.
– Можете его позвать?
– Уже не получится, Алан. Вы у него не единственные, знаешь ли, лечебница большая.
– Да, я знаю, но все же это важно.
– Если никто не умирает, значит, это может подождать. Лучше собери остальных, – медсестра поставила поднос с различными стаканчиками ближе к пациенту. – Время принимать лекарства.
– Но…
– Давай, давай, – она легонько вытолкнула голову Алана из окошка.
Он знал, что спорить со старшей сестрой нет никакого смысла. Поэтому лишь бегло посмотрел на белую дверь, за которой исчез врач, и, сгорбившись, отправился выполнять поручение.
Алан изнывал несколько дней, так и не получив возможности увидеть доктора Мортимера. Групповые встречи вел его коллега. Сказать что-то Елене Алан так и не решился. Вместо этого он пытался проводить с ней как можно больше времени.
Когда же он все-таки выловил главу отделения, тот отмахнулся простым:
– Не волнуйся, Алан. Все будет хорошо.
Прошел спокойный месяц. Окончательно потеплело. Алан уже начал забывать о нависшей выписке, когда доктор Мортимер вызвал его в свой кабинет. Причем не в скромно обставленную приемную, где он работал с больными, а в личную святая святых. Алан за все время в отделении никогда не видел, чтобы кого-то из пациентов отправляли именно туда. От удивления он потерялся в одинаковых коридорах лечебницы, и выловившая его строгая медсестра помогла ему добраться непосредственно до кабинета. Убедившись, что больной ничего не перепутал и его действительно вызывали, она впустила Алана внутрь и тихо прикрыла за ним дверь.
Помещение было небольшим, немного захламленным, на вкус Алана, но в целом довольно уютным. Высокие шкафы с книгами, мягкие кожаные кресла и старый письменный стол с зеленым верхним сукном, который явно находился в лечебнице дольше, чем доктор Мортимер.
– Садись, Алан, – врач указал на свободное место, – у меня для тебя хорошие новости.
Алан чувствовал себя лишним в этом кабинете, хотя обстановка ему нравилась. Он провел глазами по корешкам книг, медленно прошел к креслу и утонул в мягкой старой обивке.
– Что же это за новости? – поинтересовался он.
Доктор перевернул листок, который читал, и знаком попросил подождать. Алан молча разглядывал стол и окружавшие его предметы.
Бумаги хранились на горизонтальных полках, повернутых к Алану спиной, поэтому полакомиться отрывками чужих документов не получилось. Остальные вещи казались дорогими и благородно старыми, при этом совершенно неинтересными.
Доктор Мортимер закончил читать, сложил листы, убрал их в папку и бросил ее на одну из полок для бумаг. Все произошло так легко и быстро, что Алан не успел уловить даже имени пациента на обложке.