Архив ненаписанных писем

Глава 6. Имя на полях

Гостиница «Речник» спала, погруженная в душную провинциальную ночь. За окном, где-то далеко, на набережной, лаяли собаки, и изредка проносились машины с пробитыми глушителями, разрывая тишину треском, похожим на автоматную очередь. Но в номере Андрея было тихо. Только гудел старый холодильник «Свияга», сотрясаясь в конвульсиях каждый раз, когда включался компрессор.

Андрей сидел за столом, сдвинув в сторону ноутбук и остывший чай. Перед ним лежал дневник. Тот самый, из коробки. «Серая тетрадь», как он про себя ее окрестил. Обложка из плотного картона, обтянутая чем-то вроде коленкора, потерлась на сгибах до белизны.

Он читал уже третий час. Глаза болели, буквы расплывались, но оторваться было невозможно. Это был не просто дневник инженера. Это была хроника распада личности под давлением бетона и воды. Автор, тот самый загадочный А.В., чьи инициалы мелькали в письмах Арсения, писал урывками. Иногда это были сухие технические выкладки: расчеты давления на грунт, марки цемента, графики паводков. А иногда – сбивчивые, почти лихорадочные монологи, написанные карандашом, с сильным нажимом, так что грифель рвал бумагу.

«24 августа 1954 года. Вода поднимается быстрее графика. Мы торопим реку, как палач торопит жертву на эшафот. Вчера видел, как затапливало старое кладбище в низине. Кресты плыли против течения, завихряясь в водоворотах. Рабочие смеялись, баграми отталкивали гробы от опор моста. Я не мог смотреть. Я инженер, я человек науки, я должен думать о гидродинамике. Но мне кажется, что мы строим не ГЭС, а гигантский склеп. И вода эта будет мертвой».

Андрей потер виски. Что-то в этом тексте цепляло его, царапало сознание, как заусенец. Дело было не в ужасе описанного. Дело было в интонации. И еще – в почерке.

Почерк был странным. Мелкий, бисерный, с острыми углами. Буква «д» с длинным, резким хвостом, уходящим вниз, перечеркивающим строчку ниже. Буква «т», написанная как перевернутая «ш». Андрей ловил себя на мысли, что он не просто читает – он “слышит” этот текст. Интонация автора – смесь интеллигентской рефлексии и жесткого, командирского цинизма – казалась ему смутно знакомой. Словно забытая мелодия, которую слышал в глубоком детстве.

Он перевернул страницу.

«Снилась Лена. Будто мы снова в Ленинграде, на Фонтанке, кормим уток. Она смеется, и на шее у нее та самая янтарная бусина на нитке. Я хочу ей сказать, что здесь, в Усть-Каменске, нет уток, только вороны и чайки, жирные, наглые. Но голоса нет. Я открываю рот, а оттуда течет бетон. Густой, серый раствор».

Лена. Елена.

Андрей замер. Его бабушку звали Елена. Елена Сергеевна. Она умерла, когда Андрею было двенадцать. Он помнил ее смутно: запах валерьянки, теплые мягкие руки и янтарные бусы, которые она никогда не снимала. Но мало ли на свете Елен? И мало ли инженеров, тоскующих по женам в командировках?

Он стал листать быстрее, пропуская технические абзацы, ища личное. Вот. Рисунок на полях. Не схема шлюза, а просто набросок. Птица. Скворец, сидящий на ветке. Рисунок был выполнен с поразительной точностью, несколькими штрихами, но птица казалась живой.

В памяти Андрея вспыхнула картинка. Дача в Подмосковье. Ему шесть лет. Дед сидит на веранде, курит «Беломор», щурится от солнца. Перед ним лист ватмана.

– Деда, нарисуй танк! – просит маленький Андрей.

– Танки – это скучно, Андрюша, – говорит дед своим глуховатым, скрипучим голосом. – Давай лучше нарисуем птицу.

И он берет карандаш – всегда остро заточенный, твердый – и рисует скворца. Точно такого же. С тем же поворотом головы. С тем же хохолком.

Руки Андрея задрожали. Он положил дневник на стол, словно тот был раскаленным.

Глеб Вересин. Его дед. Андрей знал о нем немного. Инженер-строитель, всю жизнь проработал в каких-то проектных институтах. Молчаливый, суровый старик с прямой спиной и тяжелым взглядом. Он никогда не рассказывал о работе. На вопросы о прошлом отмахивался: «Строили. Надо было – и строили». В семье ходила легенда, что дед строил мосты где-то на Севере. Мосты. Не плотины.

Андрей снова схватил дневник. Ему нужно было доказательство. Окончательное, неопровержимое. Он листал страницы, вглядываясь в каждую строчку, в каждую закорючку.

«12 сентября. Приезжал начальник стройки. Орал, топал ногами. Требует перекрыть русло к ноябрю. К празднику. Им нужен подарок вождю, а не надежная плотина. Я пытался объяснить про грунты, про фильтрацию. Он сказал: "Ты, Вересин, либо даешь план, либо кладешь партбилет. А может, и не только билет". Я промолчал. Я трус. Господи, какой я трус».

Вересин.

Слово было написано четко, без помарок. Он сам написал свою фамилию, цитируя начальника.

Андрея словно ударили под дых. Воздух в комнате стал вязким, нечем было дышать. Он встал, прошелся до окна, открыл его настежь. В лицо ударил влажный ночной ветер с реки. С той самой реки, которую перекрыл его дед.

Все сошлось. Пазл, который он пытался собрать вслепую, вдруг сложился в страшную, отчетливую картину.

А.В. – это не инициалы имени и отчества. Это, возможно, «Архитектор Вересин» или просто ошибка памяти Арсения Петровича, который в письмах мог путать детали. А может, дед подписывался псевдонимом в черновиках? Нет, вот же оно – «Вересин…».

Андрей вернулся к столу и сел, обхватив голову руками.

Почему дед молчал? Всю жизнь, до самой смерти в девяносто восьмом году, он ни разу не обмолвился, что строил Усть-Каменскую ГЭС. Что был здесь, в этом аду, видел затопление деревень, перенос кладбищ, видел, как ломали судьбы людей ради киловатт-часов.

Андрей вспомнил похороны деда. Гроб, обитый красным бархатом. Орден Трудового Красного Знамени на подушечке. Речи коллег: «Честный труженик», «Принципиальный специалист». Андрей тогда стоял у могилы и думал о том, как мало он знал этого человека. Дед был для него функцией, символом эпохи, бронзовым бюстом на полке семейной истории.

А теперь этот бюст треснул, и изнутри потекла живая, горячая кровь. И грязная вода.

Андрей снова открыл дневник. Теперь он читал его иначе. Не как историк, изучающий источник. А как внук, читающий исповедь.

«Я знаю, что это преступление. Мы меняем климат, мы убиваем реку. Но я – инженер. Я люблю бетон. Я люблю, когда хаос воды подчиняется моей воле, моим расчетам. В этом есть что-то божественное и дьявольское одновременно. Я творю новый мир, но цена этому миру – Атлантида, которую мы топим своими руками. Простит ли меня Лена? Простит ли сын, который родится весной? Я назову его Александром. Защитником. Пусть он защищает то, что я не смог».

Александра. Мать Андрея. Александра Глебовна, урожденная Вересина. Она родилась в апреле 1955 года.

Слезы, неожиданные, жгучие, подступили к горлу. Андрей никогда не плакал над документами. Но сейчас он плакал не над бумагой. Он плакал над своей мамой, которая выросла в тени этого молчания. Над бабушкой, которая носила янтарные бусы как оберег. Над дедом, который всю жизнь носил в себе эту черную воду, эту плотину, сдерживающую не реку, а совесть.

Так вот почему мама Андрея, Александра Глебовна, всегда так боялась воды? Почему она никогда не ездила на море, почему на даче даже к пруду не подходила? Она, наверное, не знала правды, но чувствовала ее. Дети всегда чувствуют грехи отцов. Это передается не словами, а через паузы в разговорах, через тяжелые вздохи, через то, как дрожат руки, когда наливаешь чай.

Андрей достал телефон. Ему захотелось позвонить матери. Сейчас, в три часа ночи. Спросить: «Мам, ты знала?». Но он не позвонил. Что он скажет? «Мама, наш дед – не просто строитель мостов. Он один из тех, кто утопил этот край. И он знал, что делает. Он мучился, но делал».

Он посмотрел на коробку с письмами. Теперь понятно, почему она оказалась здесь, в архиве, с пометкой «Личное». Дед не уничтожил дневник. Он не смог. Или не захотел. Возможно, он надеялся, что когда-нибудь кто-то найдет его. Кто-то свой. Андрей понял, что его командировка перестала быть просто работой с архивами. Это больше не было расследованием чужой трагедии. Это была эксгумация собственной семейной истории. Он приехал сюда, чтобы, работая в архиве, подспудно собрать материал о «Великой Стройке», а нашел скелет в собственном шкафу.

Он – внук человека, который спроектировал этот апокалипсис. И теперь он, Андрей, должен написать об этом. Не оправдать, не осудить. А просто рассказать. Вернуть голос тем, кого заглушил шум турбин и грохот падающей воды. И вернуть голос своему деду, который замуровал себя в молчании, как в бетоне.

Андрей взял ручку. Его рука больше не дрожала. Он открыл чистый файл на ноутбуке. Курсор мигал на белом поле, как маяк.

Он набрал заголовок новой главы: «Инженер В.».

А потом стер и написал: «Мой дед».

За окном начинало светать. Небо над Усть-Каменском серело, наливаясь тяжелым, свинцовым светом. Город просыпался, не подозревая, что в номере гостиницы «Речник» только что рухнула одна история и началась другая. Андрей подошел к окну и посмотрел на водохранилище. Оно лежало перед ним – огромное, бескрайнее, скрывающее под собой деревни, церкви, кладбища. И тайну его семьи.

– Ну здравствуй, дед, – тихо сказал Андрей в пустоту. – Давай поговорим…

Глава 7. Наследники

За Андреем прислали черный «Ленд Крузер», блестящий и непроницаемый, как жук-бронзовка. Водитель, молчаливый парень с шеей борца, даже не кивнул, просто распахнул дверь, впуская Истомина в кондиционированную прохладу салона, пахнущую дорогой кожей и ванильным ароматизатором.

Они ехали через весь город. Усть-Каменск за тонированным стеклом выглядел как декорация к фильму о социальном распаде. Мимо проплывали облупленные «хрущевки» с застекленными разномастным хламом балконами; серые, как тюремные робы, панельные девятиэтажки; разбитые дороги, где асфальт сошел вместе со снегом, обнажив булыжную мостовую полувековой давности. Город лепился к реке, как струп к ране. Люди на остановках казались усталыми и серыми, присыпанными угольной пылью, которая здесь, казалось, висела в воздухе вместо кислорода.

Но стоило машине свернуть на шоссе, ведущее в «Сосновый бор», как реальность дрогнула и перестроилась. Разбитый асфальт сменился идеальным полотном, фонари стали изящными, а вместо тополей с обрубленными ветками вдоль дороги встали вековые сосны. Это был отдельный мир. Номенклатурный рай, огороженный от остальной жизни трехметровым забором с камерами наблюдения.

Дом губернатора Виктора Астафьева напоминал не жилье, а административное здание, замаскированное под альпийское шале. Тяжелый, основательный, сложенный из темного бруса и камня, он давил на землю своим авторитетом.

– Андрей Петрович! Рад, искренне рад! – Виктор Астафьев встретил его на широкой террасе.

Губернатору было под шестьдесят, но старость его не брала, только делала тверже. Это был крупный, «фактурный» мужчина с лицом, словно вырубленным из гранита грубым зубилом. На нем был безупречный итальянский костюм, который, однако, сидел на нем так, словно Астафьев мечтал сбросить его и надеть ватник. Руки у него были огромные, лопатообразные – руки человека, который привык брать, а не просить.

– Проходите, не стесняйтесь. У нас сегодня узкий круг. Семья, так сказать, и приближенные.

Внутри дом был похож на музей. Паркет, по которому страшно ступать, тяжелые портьеры, антикварная мебель. Но главным элементом интерьера был не декор, а культ.

В центре гостиной, над камином, висел огромный портрет в золоченой раме. С холста на гостей смотрел мужчина в френче сталинского покроя. Волевой подбородок, жесткий взгляд, за спиной – панорама гигантской стройки: плотина, перерезающая реку, и подъемные краны, как железные жирафы.

– Дед, – с гордостью кивнул губернатор, перехватив взгляд Истомина. – Игнат Савельевич Астафьев. Титан. Глыба. Это он здесь все построил. Город, ГЭС, заводы. Пришел в тайгу, где медведи гадили, и воздвиг цивилизацию.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.