- -
- 100%
- +
Часть 1. Аперитив
Глава 1. Испорченное ризотто
Ложь всегда пахнет одинаково. Неважно, где вам врут – в кабинете следователя или за столиком ресторана со средним чеком в пятнадцать тысяч рублей. Ложь пахнет дешевым пластиком, пылью и страхом.
Но здесь, в «Le Jardin», ложь пахла иначе. Она пахла 2,4-дитиапентаном.
Полина Раевская сидела с идеально прямой спиной, глядя на тарелку перед собой так, словно там лежала не еда, а тикающая бомба. Ризотто с белым трюфелем выглядело безупречно: кремовая текстура риса карнароли, тончайшая стружка пармезана двадцатичетырехмесячной выдержки и, конечно, сам трюфель – тонкие, почти прозрачные слайсы, небрежно разбросанные сверху, как опавшая листва.
Вокруг звенели бокалы, гул приглушенных разговоров сливался в монотонный шум, похожий на рокот прибоя. За соседним столиком грузный мужчина в тесном пиджаке кормил устрицами юную спутницу. От их стола несло смесью йода, лимона и тяжелых, сладких духов девушки – «Baccarat Rouge 540», слишком много «пшиков» для закрытого помещения. Этот запах забивал рецепторы, как вата, но Полина научилась отключать фоновый шум. Это было необходимостью. Иначе в Москве можно было сойти с ума.
Ее мир всегда был слишком громким. Не для ушей – для носа.
***
Она вспомнила старую дачу в Кратово. Ей шесть лет. Глаза завязаны плотным шерстяным шарфом, который колется и пахнет нафталином. Перед ней на деревянном столе прадед выкладывает «экзаменационные билеты».
– Ну-ка, Поленька, – его голос скрипит, как старая половица. – Не торопись. Вдохни глубоко. Что это?
Она втягивала воздух маленьким носом.
– Укроп? – неуверенно спрашивала она.
– Укроп – это просто, – ворчал дед. – Какой укроп? Утренний, с росой? Или тот, что бабушка уже порезала в салат? А может, зонтик из банки с огурцами?
Прадед был парфюмером-самоучкой, потерявшим обоняние на химическом производстве еще в семидесятых. Он воспитывал Полину как своего преемника, как живой инструмент. Он учил ее не просто нюхать, а «читать» запахи. Различать оттенки прелой листвы, мокрого асфальта, страха, болезни, влюбленности. К двадцати годам она могла по запаху определить, что ел собеседник на завтрак и изменяет ли он жене.
Этот дар сделал ее лучшим фуд-скаутом в столице. Рестораторы платили ей бешеные деньги не за то, чтобы она ела, а за то, чтобы она находила. Уникальные фермерские сыры, дикую ягоду, мясо коров, которые слушали Моцарта. И, конечно, за то, чтобы она устраивала вот такие внезапные проверки, держа шеф-поваров в тонусе.
***
Официант, мальчик с испуганными глазами олененка Бэмби, замер в ожидании вердикта. От него пахло стиральным порошком «Альпийская свежесть» и адреналином. Мальчик знал, что блюдо – халтура. Знал, но вынес его в зал.
– Мадам? – тихо спросил он. – Что-то не так?
Полина медленно подняла на него глаза. В полумраке зала ее зрачки казались почти черными. Она не притронулась к вилке. Ей это было не нужно. Ей было достаточно вдохнуть.
Аромат поднимался от тарелки горячей, влажной волной. Для любого другого гостя это был бы запах роскоши. Но Полина раскладывала его на молекулы, как дирижер слышит фальшивую ноту третьей скрипки в грохоте оркестра.
Настоящий белый трюфель, Tuber magnatum, пахнет сложной смесью мокрой земли, чеснока, выдержанного сыра и чем-то неуловимо сексуальным, животным. Это запах самой жизни, пробивающейся сквозь осеннее увядание.
То, что стояло перед ней, пахло химической лабораторией. Синтетический ароматизатор, добавленный в дешевое оливковое масло, чтобы «усилить» вкус выдохшегося гриба. Это была дешевая декорация. Фальшивка. Как сумка «Birkin», купленная в переходе метро.
– Позовите Антуана, – сказала Полина. Голос ее звучал спокойно, но официант побледнел так, что стал сливаться с накрахмаленной скатертью.
– Шеф сейчас занят, у нас полная посадка…
– Позовите. Антуана. Сейчас.
Она откинулась на спинку стула, наблюдая, как официант семенит в сторону кухни. Люди вокруг продолжали жевать, смеяться, чокаться бокалами, не подозревая, что их обманывают. Это всегда удивляло Полину: насколько легко мозг человека подменяет реальность ожиданием. Написано «трюфель» – значит, вкусно. Ценник с тремя нулями – значит, качественно. Она была здесь, чтобы разрушать эти иллюзии.
Через две минуты из кухни выплыл шеф-повар. Антуан (по паспорту Антон Синицын, уроженец Подольска, прошедший стажировку в Лионе) вытирал руки о белоснежный китель и всем своим видом выражал оскорбленное достоинство. Полина знала Антона давно. Талантливый парень, которого испортили легкие деньги и желание казаться, а не быть. От него пахло жареным луком и дорогим табаком – он явно курил на заднем дворе, вместо того чтобы следить за ризотто.
– Полина Сергеевна, – он растянул губы в фальшивой улыбке. – Вы сегодня не в духе? Рис переварен?
– Рис идеален, Антон, – Полина наконец взяла вилку, подцепила кусочек трюфеля и подняла его на уровень глаз. – А вот масло… Скажи мне, зачем ты убил это блюдо синтетикой?
Антуан фыркнул, скрестив руки на груди:
– Это трюфельное масло из Пьемонта, поставка сегодняшнего утра. Вы перегибаете палку со своим… феноменальным чутьем.
– 2,4-дитиапентан, – отчеканила Полина. – Это основной компонент синтетического ароматизатора трюфеля. Он плоский. Он резкий. Он остается на небе жирной пленкой. А настоящий трюфель, Антон, содержит более пятидесяти летучих соединений. И в твоем блюде их нет. Ты взял старый, выдохшийся гриб, который лежал в холодильнике недели две, и залил его химией, чтобы скрыть трупный запах разложения.
В зале повисла тишина. Соседние столики перестали жевать. Дама в бархате замерла с устрицей у рта.
– Это оскорбление, – прошипел шеф, его шея пошла красными пятнами. – Я буду жаловаться Громову.
– Не трудись, – раздался низкий, рокочущий голос у них за спиной.
К столику подошел владелец ресторана, Валерий Громов. Человек-гора в костюме от Brioni, который сидел на нем так же естественно, как шкура на медведе. Громов был из тех людей, кто начинал бизнес в девяностые с ларьков, а закончил мишленовскими звездами, но хватку бультерьера не потерял. От него веяло уверенностью, кожей салона нового автомобиля и едва уловимым запахом оружейного масла – видимо, только что из тира. Он кивнул официанту, и тот мгновенно унес тарелку с «испорченным» ризотто.
– Антон, иди на кухню, – бросил Громов, не глядя на шефа. – С тобой мы поговорим позже. И выкинь эту канистру с маслом. Я же говорил тебе не экономить на фудкосте, идиот.
Когда повар, огрызаясь под нос, скрылся за створками дверей, Громов тяжело опустился на стул напротив Полины. Стул жалобно скрипнул под его весом.
– Ты жестока, Раевская. Мог бы получиться скандал.
– Скандал – это когда твои гости платят три тысячи за порцию риса с химикатами, Валера, – Полина отпила воды, чтобы смыть фантомный привкус синтетики. – Я экономлю тебе репутацию. С тебя гонорар за аудит.
Громов усмехнулся, но глаза его оставались цепкими, холодными. Он барабанил пальцами по столу – крупными, с аккуратным маникюром. Полина знала этот жест. Громов нервничал. А Громов нервничал только тогда, когда на кону стояли очень большие деньги или очень большие проблемы.
– Гонорар будет. Но у меня есть дело посерьезнее, чем ловить Антона на воровстве продуктов.
Он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и положил его на стол. Бумага была старой, пожелтевшей на сгибах, словно ее много раз разворачивали и сворачивали обратно.
– Ты что-нибудь слышала про «пьяный мед»?
Полина нахмурилась. В ее голове мгновенно всплыла картотека вкусов и фактов. «Пьяный мед». Легенда. Миф. Опасность.
– Miel fou. Галлюциногенный мед. Его собирают в Непале и Турции. Пчелы опыляют определенные виды рододендрона, содержащие грайанотоксин. В малых дозах – лекарство и афродизиак, в больших – яд. Вызывает головокружение, эйфорию, иногда остановку сердца. При чем тут твой ресторан? Ты хочешь отравить конкурентов?
– Непал далеко, – Громов подался вперед, понизив голос. – Но есть слухи, что на Алтае, в глуши, где-то в районе Чемала, сохранилась популяция особого подвида пчел. И особый рододендрон. Местные называют его «шаман-трава». Говорят, этот мед творит чудеса. Лечит то, что не лечат врачи. И дает такой гастрономический опыт, за который мои клиенты отдадут любые деньги.
Полина скептически хмыкнула:
– Звучит как байка для туристов.
– Я пробовал его, Полина. Двадцать лет назад. – Лицо Громова на секунду утратило выражение сытой уверенности, проступило что-то живое, почти тоскливое. – Вкус… как будто ты ешь солнечный свет, смешанный с ледяной водой и хвоей. Я хочу этот мед. Эксклюзивные права. Поставку.
– И ты хочешь, чтобы я поехала искать мифических пчел в тайгу? – Полина откинулась на спинку стула. – Валера, я фуд-скаут, а не Индиана Джонс. У меня на следующей неделе дегустация в Сочи и мастер-класс…
– У тебя на следующей неделе оплата аренды офиса, которую ты просрочила на два месяца, – мягко перебил Громов. – И кредит за твой неудавшийся проект с фермерскими сырами. Я знаю твои финансы, Полина. Ты на мели.
Удар был точным. Полина сжала ножку бокала так, что побелели костяшки пальцев. Ее агентство «Taste Hunter» действительно дышало на ладан. Рынок сжался, рестораны экономили, а ее бескомпромиссность отпугивала многих заказчиков.
– Сколько? – сухо спросила она.
Громов назвал сумму. Этого хватило бы, чтобы закрыть долги и безбедно жить полгода.
– Плюс расходы на экспедицию. Я даю тебе проводника, машину и карт-бланш. Найди мне пасечника. Договорись. Привези образцы. Если мед настоящий – удвою гонорар.
Полина посмотрела в окно. За стеклом шумела мокрая, серая Москва. Ей вдруг нестерпимо захотелось вдохнуть другой воздух. Воздух, который не пахнет выхлопными газами, дорогими духами и ложью. Ей захотелось запаха кедра, дыма и диких трав.
Она вспомнила рассказы прадеда. Он говорил, что настоящий вкус всегда прячется там, где трудно пройти.
Прадед умер, когда Полине было всего тринадцать, но она помнила его отчетливо: сухие теплые руки и вечный запах тмина и старой бумаги, витавший вокруг него. Именно от него, старого Раевского, ей досталось это странное, порой мучительное наследство – абсолютное, почти звериное обоняние. В их роду это называли «вторым зрением». Дед мог, не глядя в окно, сказать, что сосед заварил липовый чай, а не черный, и учил маленькую Полю доверять носу больше, чем глазам. «Глаза видят маску, Полинка, – говорил он, смешно раздувая ноздри, – а нос чует душу». Теперь этот фамильный дар звал ее прочь из города…
– Алтай, значит, – произнесла она, чувствуя, как внутри просыпается знакомый азарт охотника. – Хорошо. Но если меня съест медведь, ты оплачиваешь похороны по высшему разряду. И никакого синтетического трюфеля на поминках.
Громов рассмеялся, и этот звук потонул в звоне бокалов. Сделка была заключена. Полина еще не знала, что вместо сладкого вкуса солнечного света ее ждет горечь, от которой не отмыться.
Но пока она чувствовала только одно: манящий запах дороги.
Глава 2. Чуйский тракт
Аэропорт Горно-Алтайска встретил Полину ударом в лицо. Но бил не ветер, и не яркое, почти хирургическое солнце. Бил воздух.
После спертой, переработанной кондиционерами атмосферы самолета, пахнущей разогретым пластиком, дешевым томатным соком и чужой тревогой, местный воздух казался слишком густым. Его хотелось не вдыхать, а откусывать. Он пах мокрой хвоей, остывающим асфальтом и чем-то древним, минеральным – словно кто-то растер в ладонях пыль с гранитных скал.
Полина замерла на нижней ступеньке трапа, позволяя толпе обтекать ее. Люди пахли по-разному. Туристы из Москвы несли на себе шлейф солнцезащитного крема с кокосовой отдушкой, влажных салфеток и стресса. Местные, встречающие у ворот, пахли иначе: дымом, нестираной овечьей шерстью и дешевым табаком. Это был честный запах. Запах людей, которые живут на земле, а не в бетонных коробках.
Полина поправила лямку своего рюкзака (итальянская кожа, слишком маркий бежевый цвет – первая ошибка, которую она осознала, едва ступив на трап) и надела темные очки.
На парковке ее ждали. Громов не обманул насчет транспорта, но понятие «машина» у них явно различалось. Полина ожидала увидеть черный тонированный внедорожник представительского класса. Вместо этого перед ней возвышался танк, не иначе!
Темно-зеленый Toyota Land Cruiser 80-й модели, покрытый слоем пыли, как боевыми шрамами, выглядел ровесником самой Полины. На переднем бампере была наварена лебедка, на крыше громоздился экспедиционный багажник, а колеса с агрессивным протектором доходили ей до бедра.
Возле капота, скрестив руки на груди, стоял мужчина.
– Вы – Арсений? – спросила Полина, подходя ближе.
Он медленно оторвал спину от машины и посмотрел на гостью. Ему было около сорока, может, чуть больше. Лицо, обветренное до цвета дубовой коры, прорезали глубокие морщины у глаз – метка человека, который привык смотреть на солнце и снег без очков. Одет он был в выцветшую штормовку и простые джинсы, заправленные в тяжелые ботинки.
– Он самый, – голос у него был сухой, без интонаций. – Громов сказал, вещей будет мало.
Он кивнул на ее чемодан на колесиках (вторая ошибка) и рюкзак.
– Я умею путешествовать налегке, – парировала Полина, чувствуя, как внутри закипает раздражение от его оценивающего взгляда. Она ненавидела, когда на нее смотрели как на бесполезную куклу. В мире высокой кухни ее боялись. Здесь же она была просто «городской фифой».
Арсений ничего не ответил. Он молча подхватил чемодан, закинул его в багажник с легкостью, с какой швыряют пустую коробку, и открыл перед ней пассажирскую дверь.
В салоне пахло не «елочкой» и не дорогим парфюмом. Пахло старой кожей, машинным маслом, крепким табаком (не сигаретным, а самосадным, горьким) и… полынью. Этот запах – горький, степной, тревожный – пропитал обивку сидений.
На приборной панели, покрытой царапинами, лежала стопка кассет – настоящих, пленочных, из девяностых. «Кино», «Алиса», какие-то сборники без названий. Полина провела пальцем по бардачку. Пыли не было. Машина была старой, но ухоженной, как любимое охотничье ружье.
– Долго ехать? – спросила Полина, когда двигатель зарычал, и машина, мягко качнувшись, выехала на трассу. Вибрация дизеля отдавалась в подошвах ботинок.
– До Чемала час с небольшим. А там как дорога ляжет. К Захару на пасеку асфальт не прокладывали.
Они выехали на Чуйский тракт. Полина много читала об этой дороге. «Входит в топ-10 красивейших дорог мира по версии National Geographic». Она думала, это рекламный трюк.
Однако, уже через двадцать минут поняла, что журнал поскромничал…
Дорога была идеальной серой лентой, которая вилась между гор, повторяя изгибы реки. Горы росли с каждым километром. Сначала это были зеленые холмы, мягкие, как спины спящих зверей. Потом появились скалы – острые, серые, поросшие темным лесом.
Но главным героем здесь была река. Катунь.
Полина опустила стекло, игнорируя шум ветра. Река внизу была нереального цвета – бирюза, разбавленная молоком. Холодная, стремительная, живая. Запах воды ворвался в салон, перебивая табак и полынь. Это был запах ледниковой свежести, мокрого известняка и ила. Запах чистоты такой абсолютной, что от него першило в горле.
– Остановите здесь, – внезапно попросила Полина.
Арсений нахмурился, но сбавил скорость и съехал на гравийную обочину возле стихийного базарчика. Деревянные прилавки, сколоченные из чего попало, ломились от банок с медом, пучков трав и копченой рыбы.
– Зачем? – буркнул он, глуша мотор. – Туристическая ловушка. Цены в три раза выше, качество – дрянь.
– Я хочу пить. И мне нужно откалибровать нос.
Она вышла из машины. Ноги слегка гудели. К ней тут же подбежала полная женщина в цветастом платке:
– Медок, красавица! Горный, таежный, разнотравье! Попробуй, чистое золото!
Полина подошла к прилавку. Десятки банок сияли на солнце всеми оттенками янтаря. Она взяла маленькую пластиковую ложечку, которую протягивала торговка, и зачерпнула густую массу из банки с надписью «Донниковый».
Полина не стала пробовать. Она поднесла ложку к носу и закрыла глаза.
– Ну как? – заискивающе спросила женщина. – Сладко?
– Сахарный сироп, уваренный с лимонной кислотой и ароматизатором «Ваниль», – спокойно произнесла Полина, открывая глаза. – Плюс немного крахмала для густоты. А вот в той банке, «Гречишном», вы переплавили старый прошлогодний мед, добавив жженый сахар для цвета. Это не мед. Это кондитерское изделие.
Улыбка сползла с лица торговки, сменившись злобной гримасой:
– Ты че, самая умная? Иди отсюда, городская, пока…
Полина молча развернулась и пошла к машине. Арсений стоял у капота, курил и внимательно наблюдал за сценой. Когда она подошла, он выбросил окурок и растер его ботинком.
– Сахар и крахмал? – переспросил он.
– И еще мел, – кивнула Полина. – В «Липовом». Чтобы цвет был белее.
– Хм.
Он снова сел за руль. Полина заметила, что он посмотрел на нее в зеркало заднего вида – на этот раз чуть дольше.
– Красиво, – невольно вырвалось у нее, когда они снова набрали скорость и скалы подступили к самой дороге.
Арсений скосил на нее глаза, не поворачивая головы.
– Красиво – это на открытках, – буркнул он. – А здесь – сурово. Катунь ошибок не прощает. Как и горы.
– Вы меня пугаете или проводите инструктаж? – Полина повернулась к нему. Профиль у мужчины был жесткий, словно высеченный из камня. На виске пульсировала жилка. Он явно не любил пустую болтовню, но чувствовал ответственность за «груз», который навязал ему Громов.
– Предупреждаю. Вы, городские, думаете, что природа – это декорация для селфи. А здесь тайга. Связи не будет. Магазинов не будет. Если у вас аллергия на пчел, лучше скажите сейчас. Развернемся.
– У меня аллергия на хамство и синтетические продукты, – отрезала Полина. – С пчелами я договорюсь. В конце концов, пчелы – это просто насекомые, которые следуют инстинктам. С людьми сложнее. Люди врут. Пчелы – никогда.
Арсений хмыкнул. Впервые за все время на его лице промелькнуло подобие эмоции – то ли усмешка, то ли тень уважения. Возможно, сцена на рынке сыграла свою роль.
– Договорится она… Дед Захар – не пчела. Он хуже. Он медведь, которого разбудили посреди зимы. И мед свой он охраняет так, будто это не еда, а уран.
И вообще, он людей не жалует. Особенно тех, кто от Громова.
– Почему?
Арсений промолчал. Он ловко обогнал груженый лесовоз, и машину тряхнуло.
– Громов – бизнесмен, – наконец произнес он, когда лесовоз остался позади. – Ему нужен товар. А Захар считает, что его мед – это не товар. Это… – он замялся, подбирая слово, – …живая душа.
Полина внимательно посмотрела на водителя. Под грубой оболочкой неотесанного проводника скрывалось что-то еще. Она втянула носом воздух, пытаясь «прочитать» его запах снова. Сквозь табак и масло пробивалась тонкая, едва уловимая нота. Чабрец. Он пил чай с чабрецом перед выездом. И еще что-то… запах старой бумаги? Книг?
– Вы давно знаете Захара? – спросила она мягче.
– Всю жизнь.
Арсений свернул с идеального асфальта на грунтовку. Машину подбросило, двигатель взревел, переходя на пониженную передачу. Пыль взметнулась за окнами рыжим облаком, отрезая их от цивилизации.
– Держитесь, – бросил он. – Началось.
Вокруг сомкнулся лес. Сосны здесь были огромными, их стволы светились медью в лучах заходящего солнца. Тени стали длинными и густыми. Воздух изменился – стал влажным, тяжелым, насыщенным ароматами смолы и прелой листвы.
Полина почувствовала странный укол беспокойства. Это было не то чувство, когда боишься опоздать на встречу или провалить дедлайн. Это был первобытный инстинкт. Она въезжала на территорию, где ее правила, ее деньги и ее статус не значили ровным счетом ничего.
Здесь главными были запахи. И один из них, тонкой струйкой просочившийся в приоткрытое окно, заставил ее насторожиться.
Среди ароматов леса она уловила слабый, сладковато-приторный душок. Так пахнет не цветок и не дерево. Так пахнет беда.
– Арсений, – тихо позвала она. – Остановите.
– Зачем? До дома еще километра три.
– Остановите!
Он ударил по тормозам. Тяжелый джип встал как вкопанный.
– Что случилось? – Арсений повернулся к ней, нахмурившись.
– Вы чувствуете? – Полина опустила стекло до конца, жадно втягивая воздух.
– Что? Елками пахнет.
– Нет, – она покачала головой. – Не елками. Дымом. Но не от костра. Так пахнет, когда жгут тряпки… и воск.
Арсений изменился в лице. Его спокойствие слетело, как шелуха. Он рванул ручку двери, высунулся наружу, принюхался.
– Черт, – выдохнул он. – Дымарь.
Он прыгнул обратно за руль, и машина рванула с места так, что Полину вжало в сиденье.
– Что такое дымарь? – крикнула она, хватаясь за ручку над дверью.
– То, чем пчел успокаивают, – сквозь зубы процедил Арсений, не сводя глаз с дороги, которая превратилась в узкую тропу между деревьями. – Только Захар в это время дня ульи не открывает. Никогда.
Лес расступился внезапно, и впереди, в ложбине между двумя сопками, показался дом. Обычный сруб, потемневший от времени. Рядом – ряды разноцветных ульев.
Все выглядело мирно. Слишком мирно. Ни лая собак, ни дыма из трубы. Только тот странный, сладковатый запах, который теперь чувствовала не только Полина, но и, казалось, сама тишина вокруг.
Глава 3. Пасека деда Захара
Арсений вылетел из машины, не глуша мотор. Полина, путаясь в ремне безопасности, выскочила следом. Тишина, накрывшая их после рева двигателя, звенела в ушах.
Возле крайнего улья, похожего на маленький разноцветный небоскреб, стоял старик. Сами ульи, расставленные по склону амфитеатром, представляли собой странное зрелище. Это были не типовые ящики, какие Полина видела на картинках, а массивные, потемневшие от времени колоды и многокорпусные конструкции, выкрашенные в блеклые, выгоревшие цвета – грязно-голубой, охристый, белый. Полина знала: пчелы различают именно этот спектр. Краска на досках шелушилась, обнажая серую древесину, но летки были идеально зачищены. Казалось, здесь вырос диковинный город лилипутов, где каждый дом имел свою историю и шрамы.
Старик был одет в защитный костюм, но сетка была откинута назад, открывая лицо, похожее на печеное яблоко – смуглое, все в глубоких складках. В руках он держал дымарь, из носика которого лениво тянулась та самая струйка дыма, что напугала их на подъезде.
– Живой, – выдохнул Арсений, сбавляя шаг. Плечи его опустились.
Старик медленно повернул голову. Глаза у него были выцветшие, голубые, как весенний лед, и смотрели они недобро. Полина поймала этот взгляд и мысленно поежилась. Это был не просто взгляд недовольного хозяина. Так смотрит камень, обросший мхом, или старый кедр – с полным безразличием к суете и тяжелой, давящей силой. Захар казался частью этого ландшафта, словно он не пришел сюда, а пророс из этой каменистой почвы вместе с корнями.
– А чего мне сделается? – голос у Захара скрипел, как несмазанная петля. – Или ты, Сенька, уже наследство делить приехал? И бабу эту притащил зачем?
Полина подошла ближе, стараясь ступать твердо, хотя ноги в модных кроссовках скользили по влажной траве. Запах здесь был густой, почти осязаемый, и Полина невольно переключилась в «рабочий режим», раскладывая воздух на молекулы.
Пахло разогретым воском – жирным, тяжелым ароматом старой суши. Пахло прополисом – сложный, бальзамический букет, напоминающий ладан, тополиные почки и немного ваниль. Но это была лишь верхушка айсберга. Дымарь в руках деда источал запах тлеющей гнилушки – скорее всего, ива или осина, дающая холодный, не едкий дым. А фоном, широким полотном, шел аромат самого луга: тысячи цветов, нектар которых уже начинал бродить в зобе у пчел, создавая едва уловимый шлейф сырости и ферментации. Но под ним, на самом дне, все еще тлела та тревожная, чужеродная нота, которую она уловила еще в машине.
– Это Полина, – Арсений кивнул на нее. – От Громова.
– От Громова… – Захар сплюнул в траву. – Гнать надо вашего Громова. И тебя вместе с ним. Ладно, чего встали? В дом идите. Нечего пчел нервировать. Они нынче злые.
Дом внутри оказался меньше, чем казался снаружи. Половину пространства занимала огромная русская печь, побеленная известью. Под потолком висели пучки трав, создавая причудливый, шуршащий полог. Полина мгновенно вычленила ароматы: душица с её перечным оттенком, зверобой, дающий ноту пыльной земли, холодная мята и что-то горькое, лекарственное – пижма? Здесь было чисто той особой мужской чистотой, где нет ни пылинки на столе, но в углу могут валяться старые валенки.