- -
- 100%
- +
Божена Прекрасная
1
Когда уже вечерело, в дом тётки Дарьи постучали. Собака залилась лаем, показывая, что недаром грызёт свою корку хлеба.
– Хто там?
– Тётя Даша, это я, Божена… Моя маменька вам двоюрной сестрицей приходится…
– Боженочка! – Тётка Дарья поспешила открыть дверь. – Да как же ты тут оказалась-то? Неужто из Питера приехала? Или случилось что, не дай бог?
Она провела племянницу в горницу, усадила на лавку, а сама захлопотала у самовара. Божена оглядела бедную комнату, выскобленный стол, печь, с которой свешивались три детские головки с любопытными глазами.
Хороша девка выросла, вся в мать пошла: высокая, статная, белокожая. Волосы что твой лён, глаза серые, ресницы тень на стены отбрасывают. И выглядит как барышня. Платье-то, платье… такое только в великие праздники надевать, полусапожки кожаные с пуговками, причёска затейливая.
– Осиротела я, тётя Даша.
– Да неужто Аннушка умерла? – ахнула тётка.
Божена кивает.
– Матерь Божья!
– Из квартиры велели съезжать… Я мебель продала, рояль матушкин… и вот к вам приехала.
– А папенька твой, Станислав Павлович, оставил вам с Аннушкой что-нибудь?
– Что оставил, то на долги ушло.
– Вот горе-то… – вздыхала Дарья, а сама думала, что совсем некстати ей эта племянница, седьмая вода на киселе, своих деток трое.
Божена словно услышала её мысли и сказала:
– Можно пожить у вас? Не бойтесь, я у вас надолго не задержусь. Я замуж выйду, как найду подходящую партию.
– Что найдёшь? – опешила Дарья.
– Жениха.
«Ну, такая-то краля и впрямь найдёт», – подумала тётка, а вслух сказала:
– Да живи сколько потребуется… Бедная Аннушка, горе-то какое…
***
У бабки Татьяны радость – сынок единственный, Илюшенька, из Ярославля погостить приехал. На тройке, слышь, прикатил, в костюме и жилетке бархатной, рубаха на нём как снег. Чемоданы добра всякого с собой привёз.
Бабка Татьяна радостная, обнимает и целует свою ненагляду, а парень кривится:
– Мамаша, вы меня обслюнявили всего.
Уж как радовалась бабка Татьяна! Всем бабам у колодца рассказала, что Илюша приехал невесту искать. Найдёт красавицу и умницу, увезёт к себе в город, заживут не хуже царей. Илья в Ярославле своё дело имеет – трактир держит. Бога-а-атый…Рубашек шёлковых полный чемодан привёз, костюмы разные…
Илья стал ухаживать за Зиной, дочерью бондаря. Зина хоть и не из красавиц, но огонь-девка, на гуляньях нет ей равных. И рукастая такая: и ткать, и прясть умеет, и за скотиной ухаживать, и печь истопит, и хлеб испечёт. Бабке Татьяне Зиночка по душе пришлась.
Мать с отцом Зины приданое припасали, да о свадьбе на покров поговаривали, как вдруг на Казанскую всё рухнуло.
Бабы говорили, что та девка на ярмарке сама к Илье подошла, совсем стыд потеряла. Илья её квасом угощал и кадриль танцевал. Девушка была очень хороша, где там курносенькой Зине до такой королевны! Высокая и тонкая, с почти льняными волосами, белокожая, будто Снегурочка, глазищи серые, бездонные.
Бабка Татьяна заволновалась к вечеру, когда Илья не вернулся домой. Заскочившая за солью соседка Макариха с удовольствием рассказала, что Илья был на гулянье с чужой девкой, а потом ушёл с ней.
– Что ты мелешь?! Какая девка?
– А я почём знаю какая? Не наша, из Митяевки, видать. Я спрошу у Марьи, у неё там родня живёт… А Зина-то плачет, сердешная, ей уже донесли.
Марья действительно припомнила эту девушку. Сирота, из пришлых, живёт у дальних родственников. Ни кола, ни двора, ни курицы…
Отшумела Казанская с весёлой ярмаркой, наступили будни. К дому бабки Татьяны подкатил тарантас.
– Сундук в дом, – бросил вознице Илья, а сам вышел и помог спуститься своей спутнице в белом платье и маленькой шляпке на льняных волосах.
Илья под локоток Снегурочку взял, на шаткое крыльцо ступил, в дом завёл.
– Мамаша! Где вы? Мамаша, это моя супруга Божена Станиславовна, мы обвенчались.
– Матерь Божья! А как же Зина? Как теперь людям в глаза смотреть, сынок?
– Зинаиде Платоновне я слова не давал и ничего не обещал. А с Боженой у нас взаимная любовь-с. Не смог супротив чувств идти. Боженочка, не стой на пороге, душа моя, заходи в комнату…
Всю неделю бабы ждали, что Зина пойдёт Божене косы рвать, ну или Илюшке волосёнки проредит – этот-то стервец заслужил! Но Зина даже взглядом не удостоила изменщика, когда столкнулась с ним в лавке. Яшка Сапог видел, он врать не станет. Глянула мельком и отвернулась. Гордая…
Бабка Татьяна рассказывала соседкам у колодца, что сноха белоручка, делать ничего не умеет, только книжки читает, наряды перебирает. А Илья сердится: " Много вы, мамаша, понимаете! Боженочке не надо поросёнка кормить и печь топить, у неё другое призвание".
– Гляди-ка, «призвание»! Молиться на неё теперь что ли? – зашумели бабы.
– Ой, не говорите… Ровно дурачок Илюшка стал. В сундучке еённом платья старинные, богатые. Говорит, от матери покойной остались. Перстенёк с зелёным камешком и браслетик такой же… А больше и нет ничего… Скоро, должно, в Ярославль уедут. Она всё теребит: когда, когда…
А потом разразился скандал на всю деревню. Илюшка-то никакой не богач, половым в трактире ошивался, выгнали, небось, если назад не торопится.
Почесали языками, перемыли Илюшкины косточки все до единой, да и забыли. В деревне что ни день, то новые новости. Приехал генерал-вдовец в усадьбу с сыном и дочерью. Баб из деревни звали дом прибрать, дом огромный, комнат, почесть, сто. Картины, зеркала кругом… И рояль в зале. Это чтоб дочь генеральская играла, не забывала музыку…
***
– Девочка! Тебя как зовут? Оля? Ты знаешь где усадьба?
– Знаю, тут недалеко, – ответила Олька.
Божена, наряженная в кружевное платье, шляпку и туфельки на каблуках, стояла у колодца и улыбалась.
– Проводи меня в усадьбу – получишь гривенник. Хорошо?
Ещё бы! Олька с готовностью бросила вёдра и повела Снегурочку в усадьбу, немного стесняясь грязных ног и старой юбки. Как только показались башенки усадьбы, Божена дала Ольке монету и отправила домой: назад, мол, сама дойду.
Оказалось, что Божена к генералу приходила проситься на место учительницы музыки. Генерал подвёл её к роялю и попросил сыграть по нотам. Она играла какую-то красивую мелодию, бегая пальчиками по клавишам, а генерал смотрел. Наверно она хорошо играла, но если бы даже и плохо, то всё равно бы взял – так нянька детей сказала. И ещё сказала: «Попал, как кур в ощип наш Николай Григорьевич». Ребята потом всё думали: как это – «в ощип»? И зачем его щипать, он и так с лысиной…
Илья запротивился, конечно, да только слушать его Божена не стала. Присылали за ней коляску с кучером, Божена садилась, подобрав подол кружевного платья, и уезжала, Илья зубами скрипел, да кулаки сжимал.
– Мамаша! Мамаша, собери мои вещи, мы уезжаем!
– Куда, Илюшенька? – испугалась бабка Татьяна, чуть пойло поросёнку не опрокинула.
– В Ярославль. Давно пора. Я на станцию за билетами!
– Соберу, соберу не сумлевайся…
Вечером приехала сияющая Божена с букетом роз из генеральского сада. Оглядела недоумённо раскрытые сундуки и чемоданы.
– Что это значит? – Вуальку откинула, точно глазам не поверила.
– Мы едем домой, ты же давно хотела…Билеты вот купил.
Гримаса негодования исказила красивое лицо Божены, маленькой ножкой пнула раскрытый сундук.
– Кем я там буду, в Ярославле? Женой полового, шестёрки?! Никуда я не поеду и жить с тобой не буду!
– Ты моя законная жена! – фальцетом закричал Илья.
Божена положила букет на лавку, повернула свой перстень камнем внутрь и легонько ударила мужа ладонью в лоб.
Илья выпучил глаза и свалился на пол, голова его стала судорожно биться о доски, тело выгибалось, он сучил ногами, сбивая домотканую дерюжку. Изо рта шла пена, пачкая ворот новой рубашки.
Божена с отвращением посмотрела на Илью, потом схватила из сундука шаль, завернула в узел свои платья и старинную книгу, и ушла, даже не взглянув на корчившегося Илью.
Его нашла вернувшаяся из хлева бабка Татьяна, закричала страшно. Илья застонал и открыл глаза.
– Слава тебе, очнулся. Что случилось, сынок?
– Не помню, мамаша… Где Божена?
Блуждающий взгляд его наткнулся на забытый розовый букет. Поморщился, силясь вспомнить что-то и не мог.
С тех пор у парня появились странные приступы конвульсий. Бабка Татьяна возила сына к доктору и тот нашёл у него падучую болезнь. Порошки давал, только не помогли они, порошки эти…
Генерал из усадьбы уехал, сторож сказал, что будто в Питер. Он не знает была ли с ним женщина. Ничего не видел, ничего не слышал.
Зина вышла замуж за тихого парня, который долго сох по ней. Хорошо живут, лучше и не надо. Дом полная чаша, детки народились хорошие.
2
В доме бабки Татьяны побывали воры. Это вызвало среди деревенских переполох: кто же этот вор, неужели свой? И тут же сомневались: свои – люди известные, нет среди них нечистых на руку. И цыган, которые крали всё, что плохо лежало, в деревне давно не было.
Воры ничего не тронули, даже Илюшкины перстни из почти всамделишного золота их не прельстили. Дом аккуратно обшарили, почти не потревожив заведённого порядка, и только по некоторым признакам бабка Татьяна поняла, что в доме побывал чужой. Денег у бабки не водилось, что же вор искал в ветхой избе?
А на Ильин день в усадьбу с башенками вернулся генерал с семьёй и няньками. Неспокойно, видать, стало в Питере.
Пастушиху Василису позвали полы мыть, она пошла с дочкой.
Илья как услышал, что генерал с барыней приехал, так побледнел весь.
– Какая она из себя, барыня? – пытал он пастушиху.
– Да мы её только издаля и видели. Под вуалькой гуляла в саду с девочкой махонькой.
– А зовут как?
– Генерал Еленочкой называл, – вспомнила Окся.
– Ну волосы у неё цветом какие? – не отставал Илья.
– Волосы тёмные. Статная такая, платье чёрное.
Илья сник, опустил голову:
– Не она…
Значит, это не его любимая Божена, так предательски его бросившая. Не его светловолосая Снегурочка, прекрасная и надменная, снившаяся Илье каждую ночь.
И всё-таки, раскинув мозгами, Илья решил пооколачиваться в усадьбе и хоть одним глазком взглянуть на барыню. Три дня, нарядившись в свой лучший костюм, он бродил возле усадьбы. Заглядывал через ограду в сад, где гуляли генеральские дети. Девочка в широкополой шляпе и мальчик-гимназист играли в волан, а малышка-крохотулька собирала с земли камешки, разражаясь плачем, когда сердитая нянька хотела их отнять.
– Мон анж, оставь эти гадкие камни, смотри какой красивый цветочек я сорвала для тебя!
Барыни Илья так и не увидел. А на третий день он нос к носу столкнулся с генералом. Генерал собирался куда-то выезжать: конюх у крыльца держал за поводья осёдланного коня.
Илья поклонился. Генерал смерил Илью безразличным взглядом.
– Милостивый государь! Мне надо поговорить с вами…
– Что такое?
– Я по поводу своей жены, Божены Станиславовны.
Генерал побагровел лицом:
– Иван! Проводи этого господина за ворота… впрочем, – после некоторого раздумья прибавил он, – зайдите.
Генерал отворил дверь и пропустил Илью в большую комнату, обставленную дубовой дорогой мебелью.
– Садитесь, – указал на стул. – Так что вы хотели мне сказать? – генерал встал у окна, скрестив руки.
– Моя супруга Божена… Она пропала при странных обстоятельствах.
– А почему вы её изволите искать здесь? – усмехнулся генерал.
– Я подумал, может вы её видели в Питере? Или знаете её теперешнее местонахождение, – дипломатично сказал Илья.
– Да, я видел Божену Станиславовну в Питере, мы были соседями. Это грустная история… К сожалению, Божена Станиславовна заболела скоротечной чахоткой и умерла два года назад.
– Как?! Как умерла?! Этого не может быть!
Потрясённый Илья хватал ртом воздух, как выброшенный на берег окунь.
– Так бывает. В Питере, знаете ли, сыро. Климат неблагоприятный.
– Где она похоронена? Вы можете показать могилу?
– Разумеется. Примите мои соболезнования, я не знал, что у неё был муж, – генерал налил воды из графина и подал Илье. – Прошу прощения, мне пора ехать.
– Минуту, прошу… А как же барыня? Кто она?
– Я совершенно не обязан вам отчитываться, – начал генерал, – но принимая во внимание ваше горе, отвечу. Я был вдов, недавно женился. Мою супругу зовут Елена Ивановна.
– Спасибо.
Илья встал и, пошатываясь, пошёл к выходу. Он словно постарел на сто лет, глаза стали пустыми и неживыми.
Генерал подошёл к столику, налил и махом выпил рюмку водки. Из соседней комнаты, отодвинув тяжёлую бархатную портьеру, вышла молодая красивая дама. Чёрное элегантное платье подчёркивало стройность её фигуры, каштановые волосы уложены локонами в замысловатую причёску. Серые глаза в обрамлении пушистых ресничек оттеняли белизну кожи. Пухлые капризные губы ярким цветком выделялись на матовом, без единой веснушки, лице.
Генерал привлёк к себе даму и поцеловал.
– Он поверил. Всё хорошо, Божественная моя!
***
– Знаешь, мне его даже жаль.
Они только что отобедали курицей под соусом и молодым отварным картофелем с зеленью. Старшие дети убежали играть в сад, брыкающуюся Майечку нянька унесла в детскую.
– Мне его даже жаль. Он был потрясён.
– Ах, Николенька, не надо его жалеть. Что он вообще такое? Жалкий ничтожный человек, – Божена отпила из тонкой фарфоровой чашки ароматный кофе, на пальце блеснул изящный золотой перстень с зелёным камнем. – Я бы и думать о нём забыла, если бы не забытый браслет. Это матушки моей браслет, для меня вещь ценная… Скажи, твой человек хорошо искал?
– Как следует, да… Мы обязательно его найдём. Для тебя я из-под земли добуду твоё сокровище, мой ангел, – генерал поцеловал нежную ручку. – Только умоляю, не появляйся в деревне, тебя могут узнать. Божены больше нет, есть Елена Ивановна, но осторожность не помешает… Ради Майечки, хорошо?
– Хорошо, – улыбнулась Божена, и на её щеках заиграли ямочки.
– Обожаю тебя!
***
Невысокий мужик с бегающими глазками стоял на веранде, переминался с ноги на ногу и теребил в руках шапку.
– Что у тебя? – выглянул к нему генерал.
– Барин, – поклонился мужичок, – этот сукин сын браслетку на руке под рукавом носит, потому и в доме не нашли. Пошёл я, стало быть, на станцию, а там этот Илья стоит, газетку читает. Я недалече наблюдаю. Рукав у него задрался, а там браслетка женская на руке. Как вы и говорили: золотая с зелёными камушками.
– Вот как!
– Я вот что… Мы подкараулим его где-нибудь в тихом месте и отнимем цацку. Ну, вроде как ограбление. Что скажете?
Николай Григорьевич задумчиво наблюдал как дворник посыпает речным песком дорожку.
– Хорошо… Только аккуратно, слышишь? Не покалечь и не пришиби.
– Не сумлевайтесь, барин.
Илью подкараулили у реки, когда он пришёл в сумерках проверить жерлицы. Он постоял немного, наслаждаясь речной прохладой, не замечая, как сзади приблизились две бесшумные тени. Сунули лицом в песок, заломили назад руки… Илья захрипел и повалился на берег, выгибаясь в конвульсиях.
– Это чего с ним?
– Падучая у него…Чего смотришь, снимай браслетку и дёру!
– Она? – Грубые пальцы с трудом расстегнули замочек.
– Она-она, уходим!
Илье было уютно лежать на нагретом за день песке, будто дома на перине. В голове лёгкость и пустота. А ведь что-то было такое…такое неприятное.
Он поморщился, с трудом сел, отряхнулся, и сердце ухнуло: не почувствовалось на запястье привычной тяжести браслета.
Илья тонко заскулил, ощупывал себя, и как слепец шарил руками по песку.
– Божена, Боженочка… Сейчас я тебя найду, потерпи, родная. Сейчас, сейчас… – скулил он.
И тут вспомнил всё. И закричал страшно, дико, отчаянно:
– Бо-же-на!!!
***
Генерал через остеклённые двери вышел в сад, где в тени на скамье отдыхала Божена. Поодаль гуляла няня с малышкой. Майечка хныкала и тянула руки к матери: Божена не любила возиться с детьми.
– У меня для тебя сюрприз, Божественная моя!
– Вот как? Надеюсь, приятный? – улыбнулась Божена.
– Вашу ручку, мадам. – Николай Григорьевич поцеловал руку и замкнул на запястье жены золотой браслет.
– О, дорогой, спасибо! Как же тебе удалось?
– Пустяки, Боженочка.
– Еленочка, – поправила его Божена. – Но всё-таки?
– В доме браслета не оказалось, Илья носил его при себе. Его выследили в безлюдном месте, ну а дальше всё было легко, – присел на скамью генерал. – Не бойся, он цел и невредим.
– Я не боюсь, мне всё равно, – сказала красавица, любуясь блеском камней. – О, Николай, не смотри так! Это ничтожный человечишко, что его жалеть?
– Он всё-таки был твоим мужем.
– Он и сейчас мой муж, если быть точной. А я – двоемужница.
– До конца года мы поживём в имении, а потом уедем за границу. Моя Божена забудет всё, как страшный сон, – после молчания сказал генерал. – Мы поедем в Париж. Ты хочешь в Париж?
– Было бы чудесно, Николенька. Конечно, хочу! – прильнула к мужу Божена.
– Тогда решено: едем в Париж!
***
Тонкие пальчики трогали клавиши рояля, Божена с чувством играла вальс. Нежная мелодия Шопена перекликалась с шелестом листвы, в открытые окна влетал лёгкий ветер, развевал занавески и заставлял танцевать пламя свечей.
Возникший в окне человек долго стоял, пожирая взглядом Божену, её открытые плечи, обнажённые руки и белую шею. Золотой браслет с зелёными камешками сверкал на тонком запястье.
Человек подтянулся на руках и перемахнул через подоконник. Музыкантша вздрогнула от неожиданности и обернулась на шум.
Любой восхитился бы выдержкой Божены: она не закричала и не упала в обморок, как это любят делать светские дамы, лишь слегка побледнела, в слабом свете свечей это не было заметно постороннему глазу.
Илья, а это оказался именно он, был страшен. Бледный до синевы, взлохмаченный и помятый, он вцепился в подоконник, чтобы удержаться на ногах.
– Я так и знал… – прохрипел он. – Браслетку украли, а часы и деньги не тронули. Я чувствовал… А этот генералишка сказал, что ты умерла.
– Ты ничего не докажешь, – зло сверкнула глазами Божена, – та Божена умерла, и документы имеются.
– Я не за этим пришёл, Боженочка… Зачем мне что-то доказывать? Я пришёл за тобой… Люблю тебя, я не могу забыть тебя. – Илья оторвался от подоконника, сделал несколько шагов и упал к ногам своей неверной жены. Та отодвинулась с гримасой отвращения.
– Что тебе надо? Денег? Сколько? Говори, я дам.
– Боженочка, бежим со мной, – шептал Илья, обнимая и целуя её ноги, – хоть в Питер, хоть в Ярославль… Прямо сейчас, Боженочка, одно твоё слово… Разве этот лысый боров любит тебя так, как я? Всё сделаю, что хочешь сделаю…
– Ты говорил кому-нибудь обо мне? – освободилась из его объятий Божена.
– Нет, что ты, никому не говорил.
– Хорошо. Жди здесь, – после паузы произнесла Божена и стремительно вышла из залы.
– Так ты согласна? – с надеждой спросил Илья.
Божена вскоре вернулась с сумочкой и шалью в руках.
– Идём, – бросила Илье.
Наверху заплакала Майечка – нянька укладывала её спать.
– А дочку твою мы разве не возьмём?
– Нет.
Божена провела Илью через дом на террасу, по песчаной дорожке они вышли за ворота и углубились в лес. Через треск сучьев и лесные звуки Илья услышал далёкий паровозный гудок.
– Родная моя, а куда мы идём? На станцию?
– Да, дорогой, на станцию. Но сначала мы зайдём на кладбище, хочу с матушкой попрощаться. – И Илья послушно поплёлся за ней.
Миновали кладбищенскую ограду. Божена легко шагала среди крестов, укутавшись шалью.
– Здесь. – Она остановилась у заброшенной могилы, заросшей бурьяном.
– Это и есть могила твоей матушки? – спросил Илья, пытаясь при скудном свете луны разглядеть надпись на надгробии. – Не видно ничего…
Он оглянулся и увидел, как Божена ограждает себя кругом, посыпая на землю из кулька толчёный кирпич.
– Что ты делаешь?
У Божены стало отрешённым лицо, она запела низким гортанным голосом какую-то заунывную песню, смысл которой ускользал от перепуганного Ильи. Могила под его ногами вдруг зашевелилась, из-под земли появилась страшная чёрная рука упыря с остатками гниющей плоти. У Ильи вылезли из орбит глаза, он всхрапнул и упал на землю, содрогаясь в конвульсиях. То там, то здесь шевелилась земля, выпуская упырей. Твари шли на запах человека, навалились на Илью, послышались возня и жуткое чавканье. А Божена хохотала, её хохоту вторили филины…
Илью нашла через несколько дней деревенская девчонка, она забрела на кладбище в поисках потерявшейся козы. Увидела уткнувшееся в землю скрюченное тело и понеслась прочь с режущим уши визгом.
В деревне судачили тогда долго… Сошлись в одном: кто-то нарочно заклинанием вызвал упырей. А как Илья оказался на кладбище, так и не узнали.
3
Сдвинув в сторону лёгкую занавеску, Божена долгим рассеянным взглядом смотрела на открывающийся великолепный пейзаж, на теряющийся в небе шпиль Эйфелевой башни. Простое синее платье на её точёной, будто вырезанной из мрамора фигуре, казалось произведением искусства. Грациозную головку обрамляли тщательно уложенные светлые локоны.
Несколько месяцев назад они бежали из России в Париж, спасаясь от революции и большевиков, сняли роскошную квартиру с видом на Эйфелеву башню, которую Божена обставила с большим вкусом, наняли горничную, кухарку и няньку для детей.
Генерал быстро обзавёлся знакомствами и стал вывозить жену в общество, где красавица молниеносно произвела фурор своей блестящей внешностью, умом и обаянием. Она прекрасно говорила по-французски, шутила и кокетничала с мужчинами, не переходя при этом рамки приличий.
Пожилые господа были от жены русского генерала в восторге, смотрели на неё с жадностью и сладенько улыбались.
Накрапывающий дождь, мелкими каплями бьющий в окна, окончательно испортил Божене настроение.
– Мадам, мадмуазель Мари спрашивает будете ли вы заниматься с нею музыкой сегодня, – заглянула в комнату няня по имени Женевьев.
– Поди прочь!
Няня тихо исчезла, прикрыв дверь.
– Ведьма… – прошептала она, отойдя на приличное расстояние, а Божена осталась страдать, с тоской взирая на серые тучи и Эйфелеву башню.
– Божественная…
Она обернулась.
– Божественная моя, – повторил появившийся в дверях генерал, – тебе нездоровится?
– Отчего ты так решил, Николенька?
– Когда тебе нехорошо, ты всегда смотришь на башню. – Генерал подошёл и поцеловал Божену в белый гладкий лоб.
– Да, ты прав, мне нехорошо… А эта башня отвратительна, она выбивается из общей архитектуры.
– Ты совсем как Ги де Мопассан, – хохотнул он. – Он и ещё многие деятели искусства терпеть не могли Эйфелеву башню и даже направили протест в муниципалитет, описывая её как бесполезную и чудовищную.
– Вот как!
– Да… Мопассан обедал в ресторане башни, уверяя, что это единственное место в Париже, откуда её не видно.
Божена рассмеялась, потом посерьёзнела.
– У меня дурное настроение. Как представлю, что эти разбойники заняли наше имение, ходят по нашему дому, доят наших коров, гоняют лошадей…
– О каких разбойниках ты говоришь?
– Как – «о каких»? О тех самых, которые приходили к нам и просили отдать землю.
– Ну-ну, не думай об этом. Кто им позволит? Я оставил управляющего, он следит, – успокоил генерал.
Божена насмешливо скривила губы:
– Господь с тобой! Этот индюк сбежал в первый же день, прихватив лошадь. Никто ни за чем не следит. Мебели уже нет, а в нашем доме живут эти… босяки, – она почти выплюнула последнее слово.
– Ты получила письмо от своей родни?
– Нет.
– Тогда не беспокойся, Божественная, это только твои предположения.
Николай Григорьевич опустился в качалку, на которой любила сидеть Божена, кресло затрещало под его большим весом.
Если бы предположения! Она своим глазами видела пустой дом, из которого вынесли всю дорогую мебель, оставив за ненадобностью лишь рояль. Чужие люди поселились в барских комнатах, брали муку и пшеницу из ларя, доили их коров, запрягали в телегу их лошадей… Но мужу Божена ничего не сказала. Представила, как он нахмурится, посопит и скажет:
– Боженочка, колдовать – это дело греховное, не богоугодное. Больше так не делай.
Ещё и проповедь прочитает, Библию на столик у кровати положит, в церковь поведёт… А в церкви Божене дурно становится, то бледнеет, то краснеет, веером обмахивается. Она всё чаще стала отказываться, ссылаясь на нездоровье. Горничная Жюли хлопотала над барыней, прикладывала на лоб уксусный компресс, открывала окна, чтобы впустить свежий воздух.