- -
- 100%
- +
Габриеля уже не было в зале. Он давно покинул его, а незнакомец последовал за ним, держась на расстоянии. Он не желал догнать несостоявшегося председателя, лишь хотел оказаться с ним тет-а-тет. Такая возможность могла случиться не где-то на улицах Дели, не за столиком одного из открытых кафе, не в людском гаме, и даже не в ажурной тени деревьев парка, а в тихом номере.
Габриель снял такой номер на время Конгресса вместе со своим секретарем. Комнаты были оборудованы так, что создавалось впечатление: вы сначала оказывались в приемной – небольшое помещение, а затем могли пройти в просторный кабинет.
Незнакомец вошел в приемную и произнес:
– Здравствуйте, я хотел бы видеть господина Санчеса. Он у себя?
– У себя. – Секретарь внимательно изучил посетителя. – Как о вас доложить? – Гость представился. – Хорошо. Подождите минутку.
Секретарь по коммутатору отправил текстовое сообщение. Тут же пришел ответ. Секретарь указал на дверь.
– Благодарю, – ответил гость.
Габриель глянул на вошедшего человека и расплылся в улыбке:
– Да, я вас знаю, точнее, слышал о вас, господин Морган. Вы… Банкир?
– Верно. Правильнее сказать финансист, но да ладно.
– Не удивляйтесь, я вас ждал, хоть наша встреча не была запланирована.
– Вы интригуете.
– Садитесь, пожалуйста.
Господин Морган занял кресло и внимательно рассмотрел Габриеля Санчеса. Финансист бы не сказал, что перед ним латиноамериканец. Конечно, смуглость и иссиня-черные вьющиеся волосы – признаки той этнической группы, но были еле уловимые черты и других рас. Если приглядеться внимательней, то каждый найдет в особом разрезе глаза восточного человека, в мягком контуре лица – европейца, в очертании губ – африканца. И еще, на что обратил Морган, это холеная кожа без единой морщинки, как с фотографий глянцевых журналов.
Габриель соединил в своей внешности признаки всех народов мира. Но странно, лицо его не казалось маской, а уж тем более уродливым. Удивительно, но смешение всех рас и этнических групп земного шара породило на свет самое красивое создание. Да, подумалось гостю, Санчес достоин кисти портретиста и пера писателя, вот если бы не стальной блеск темных глаз. В них присутствовал потусторонний холод, даже когда Габриель улыбался.
– Вы, господин Морган, хотели меня видеть? Верно? Что же привело вас?
– Начну без скучных вступлений. Я предлагаю вам поддержку.
– И какого свойства? И почему я стал предметом такого внимания?
– Это будут инвестиции в вашу деятельность, когда вы вступите в должность председателя Всемирного Конгресса. А мы, финансовая элита, уверены в вашем будущем. И не умаляйте своих заслуг перед обществом. Не смотря на то, что произнесли вы несколько часов назад, все прекрасно осознают что есть «Открытый путь». Это величайшая книга. Да, да, не спорьте. Выскажу свою точку зрения. До вашего труда цивилизация Земли дремала, но пришли вы и разворошили уснувший улей. Только о вас и говорят. Эйфория схлынет, безусловно. Волна почитания откатит, обнажив берег, но он будет другим. Вам ведом закон природы: нельзя войти дважды в одну реку, потому как она течет и в следующую секунду уже иная. Так и берег океана меняется постоянно. Воды накатывают и подмывают сушу, и ваш труд подобен этому движению, изменяющему облик Земли.
– Вы красиво излагаете, и, черт побери, соблазнительно. Даже странно слышать это из уст финансиста, из уст человека прагматичного. Хочется протянуть вам руку и пожать ее, скрепив наше будущее сотрудничество, но… У меня есть время подумать? – Габриель улыбнулся. И что означала эта улыбка, Морган не понял.
– Безусловно. Есть три года. Как раз до будущего Конгресса.
– Прекрасно. Так и сделаем. Ваше предложение остается в силе, и мы еще встретимся и поговорим на данную тему, господин Морган.
Когда финансист покинул номер, Габриель вышел в приемную.
– Бенджамин Морган? – спросил секретарь – Я слышал, он…
– Он самый, Франц, он самый…
– Зачем приходил?
– Еще одна попытка остаться в истории человечества. Последний шанс на бессмертие. Нынешняя действительность отличается от социально-экономической ситуации двадцать первого века, когда финансовые титаны диктовали свои условия. Теперь их роль ничтожна. Вот и господин Морган понимает непрестижность банковской сферы, ведь их считают низшим классом, обслугой, у которой авторитет ниже, чем у технической интеллигенции. Он предложил помощь. Финансовую. Я не отказал. Не хотел расстраивать его.
– Но он ведь прекрасно понимает, что если даже изберут вас в председатели, он не сможет влиять на мировую политику. Ведь его потуги, как слону укус комара.
– Попытка – не пытка, как говориться. С него не убудет, если он прощупает почву.
Габриель задумался, даже не представляя, что собирается делать в дальнейшем господин Морган. Уверенность в своих силах Санчеса была такова, что он сразу решил: Франц прав, это укус комара. Отмахнуться от него или прихлопнуть?
– Да и мечты, грезы о былом величии. Знаешь, Франц, последний шанс всегда заманчив. Это как прыгнуть на подножку уходящего поезда. И пусть прошли времена пиратов…
– А это здесь причем? – удивился секретарь.
– А ты как думал. Морган ведет свой род от пиратов семнадцатого века. Они нажили свои несметные богатства грабежом.
– Хм, господин Морган – морской разбойник.
– Ну, Франц, полегче. Он порядочный человек, а его предложение расценивай как зов крови. Ведь он связан кармически со своими предками. Их голос взывает о реванше.
– Я не понял. Значит, вы все-таки согласились?
– Я не отказал и не согласился. Как тебе пояснить… Главное – выждать. Время, Франц, время. Наша встреча случится спустя три года, но толку, думаю, будет мало. Я предвижу события. Пойми, три года – большой срок, и многое изменится. Я уверен. Это раньше, в двадцатом веке деньги решали все, но уже тогда в горячих головах зародились мысли об иллюзорности некоторых аспектов экономики. Знаешь, Франц, есть такая притча. Один странствующий мудрец повстречал человека. Человек, зная о прозорливости пилигрима, рассказал ему о своих проблемах. Старец выслушал, не перебивая, ибо был мудр, а когда тот закончил, произнес: «У меня есть для тебя две новости. Плохая и хорошая». «Начни с хорошей новости, – попросил человек, – и тогда плохую новость будет легче принять». Мудрец произнес: «Хорошая весть такая: все твои проблемы – иллюзия. Плохая же новость – ты тоже иллюзия». И пилигрим отправился в путь. Мне кажется, господин Морган опасается стать иллюзией.
…
Финансист не ведал об истинном отношении господина Санчеса к нему. Странно то, что прагматик Морган и не предполагал сего. Только смутные догадки тревожили ум, но он отбросил их. «Ибо, что есть пренебрежительный взгляд Санчеса в сравнении с будущими перспективами? Важнее первым вступить в бой, поставив все на карту, и выиграть первый кон. Психологический момент. Важно завладеть инициативой», – наверно так подумал Морган, когда добрался до вокзала и сел в скоростной поезд.
Цепкий взгляд финансиста заметил Анри Фарме, который исчез в дверях соседнего вагона. Знаменитый философ нырнул по проходу к забронированному месту и расположился у окна. Напротив сидел молодой мужчина.
Он явно проявил интерес к господину Фарме, время от времени бросая любопытные взгляды на французского мыслителя.
– Простите, вы господин Фарме? Анри Фарме?
– Да. А почему сомнения?
– Да нет, скорее жест вежливости. Не хочу тревожить вас. Думаю, вам надоели постоянные узнавания.
– Отчасти да, но все зависит от собеседника, молодой человек.
– Понимаю. Вы были на Конгрессе?
– Да.
– А ведь можно посмотреть его и on line?
– Безусловно, но согласитесь вживую лучше? Картинка не передает атмосферы, делая лишь бездушный слепок с реальности. Быть внутри действа куда приятнее.
– Я понимаю, вы приехали из-за Габриеля Санчеса, вашего ученика.
– О, это приевшаяся байка, – и Фарме рассмеялся. Ему понравился молодой человек. – Поверьте, только при поверхностном взгляде создается такое впечатление, а если узреть детали, то сами нонимаете.
– Да, пожалуй. Вы правы. Есть между вами и господином Санчесом различия.
– Думаю, он пойдет далеко. У него своя дорога, а у меня – своя. Возможно, мы идейно сейчас вместе, и так кажется многим, но минет время, и все переменится, поверьте. Так что на Конгресс я прибыл, считайте, из любопытства, а вот вы… Простите, так и не спросил вашего имени.
– Йозеф.
– Так вот, Йозеф, как вы здесь оказались?
– Я из Германии, а оказался здесь из-за своего хобби. Занимаюсь расследованием.
– Очень интересно. А именно?
– Восстанавливаю некоторые периоды жизни Христа. Это увлекательно. Похоже на детектив. И в этом виноват господин Санчес и его произведение. Когда впервые прочел захватывающий сюжет о противостоянии Иуды и Спасителя, я и не заметил, как погрузился в поиски информации о назарянине. Кроме того, дело это новое, ведь специальность у меня техническая и до выхода «Последних дней Христа» особо и не вникал в историю религий. Да и вообще, к религии был равнодушен. А тут такое поле для деятельности открылось. Как говорит пословица: «у каждого свои крысы на чердаке живут». Вот и прибыл на Конгресс, чтоб воочию увидеть автора.
– И как впечатления?
– Пожалуй, он – психократ.
– Простите, что?
– Ну, раньше о таких людях говорили – человек с харизмой. Если отбросить общие слова, что произнес господин Санчес на заседании, согласитесь, он может подчинять чужую волю. Причем, так незаметно, играючи, исподволь. Ты легко подпадаешь под обаяние его личности, и трудно понять, твои симпатии это результат самостоятельного выбора или навязанного мнения?
– Да. Не удивлюсь, что на будущем Конгрессе в Токио его изберут в председатели.
– И здесь кроется опасность.
– Для кого?
– Для всего человечества.
– Право, Йозеф, я не считаю себя глупым человеком, но все ж не говорите загадками.
– Все просто. «Открытый путь». Это книга о всемирном благоденствии, так? Но в конце этого пути человечество ждет тьма.
– Я понимаю, вы аллегорически? Да?
– Нет, нет, нет, – горячо запротестовал Йозеф.
Господин Фарме ненадолго замолчал, обдумывая сказанное попутчиком, но не смог извлечь рационального зерна. Для него оказалось все туманным и надуманным, пожалуй, игрой со смыслами и метафорами.
– Понимаете, Йозеф, я человек, который не верит в мистику.
– Тут ее и вовсе нет. Здесь элементарный закон: благими начинаниями выложена дорога в ад. Знаете, в девятнадцатом веке человечество тоже не думало о своей гибели. Ну, если и были осторожные мысли, то они рождались в умах одиноких мыслителей, видящих опасность пути. Те мыслители не были против научно-технического прогресса, но и не хотели восторгаться могуществом человека без оглядки на этику. Банально звучит, но ученый несет ответственность за жизни людей, ведь он, человек от науки, приносит в мир плоды, а в них спят семена, из которых могут вырасти опасные идеи. Я принадлежу к технической интеллигенции, и, может, странно звучит это в моих устах, но все же… Минувшие столетия я привел для примера. Хочу сказать, что никто не знает, как будет осуществлена доктрина Открытого Пути, какими средствами, если, конечно, господин Санчес вознамерится воплотить ее в жизнь. Человечеству удалось не погибнуть в двадцатом веке. Оно выжило в двух мировых войнах, удалось избежать третьей войны.
– Извините, что перебиваю. Ваша мысль понятна. Безусловно, вы, как и многие люди, боитесь повторения кровавого опыта. Это закономерно. Но, кажется, вы сгущаете краски. Неужели третья мировая войнапо-вашему замаячила на горизонте?
– Господин Санчес не допустит войны, – и слова почему-то прозвучали с грустью. – Ни мировой, ни локальной. Но есть более страшные вещи, чем самые кровопролитные и опустошающие войны. Физическое истребление? Да, это опасно, но опаснее духовное уничтожение, и вот оно мне и видится в перспективе.
– Непонятно одно, откуда вы извлекаете такие мысли?
– Из «Открытого пути».
– Удивительно.
– А вы перечитайте книгу внимательней, когда вернетесь домой.
4. Йозеф и Анри
Фарме вернулся домой, прошел в кабинет и, удобней устроившись в кресле, погрузился в размышления. Он скользнул не без иронии по поверхности диалога с Йозефом, припоминая каждую фразу, каждое слово, воскрешая интонацию. Голос собеседника в воспоминаниях звучал тревожно. Да, Анри ощутил инфернальный страх, которым была пропитана речь попутчика, но в который Фарме не верил. Не верил французский философ и в темные силы, и в мистику, и в существование потустороннего мира. Есть лишь безотчетный ужас, расшатывающий человеческую психику так, что мерещатся монстры и их унылые личины, парализующие здравомыслие.
Фарме потянулся к старенькому мобильному телефону, лежащему на столе. Он вспомнил, в конце беседы Йозеф назвал свой номер. Они договорились созвониться и встретиться. Анри внес номер в записную книжку устройства: Мозес, Йозеф и ряд цифр. Хотел позвонить, но передумал, не стал тревожить Йозефа, решив, пусть поулягутся страсти, да и мысли Фарме сейчас блуждали вокруг «Открытого пути», и рука машинально взяла ту книгу. Она лежала на столе. Анри часто ее перечитывал.
Он открыл на случайной странице.
«Меня многие могут обвинить, и сие на первый взгляд справедливо, что я не уделяю внимания личности Иисуса Христа, будто умаляю его историческую роль. Но это не так, точнее ошибочна попытка обвинить в небрежности. Хочу предупредить о том, что мое намеренное пренебрежение сим историческим персонажем лежит не в плоскости сугубо интимной, не имеет источника среди неразрешенных комплексов, запрятанных в подсознании. Пренебрежение лежит исключительно в плоскости рассудка, а, значит, ничего тайного для читателя нет и не должно быть. Когда я вознамерился создать книгу „Открытый путь“, я уже знал, что роль Спасителя в ней будет невелика, и все это по одной простой причине: не хотелось полоскать его имя. Ведь вспомните историю человечества от нашей эры и до недавних времен. Сколько зла и крови было пролито на Земле во имя его. Так отодвинем же Христа в сторону, не будем прикрываться им. Убирая его из философской системы координат моего произведения, я ставил одну цель: не порочить Христа и, кроме того, посмотреть в глаза реальности. Я сказал сам себе: „Уж если ты задумал продвигать в общество свое мировоззрение, то будь добр, не прикрывайся чужим именем и не надевай масок, и не важно, что это будут за маски – пророка Мухаммеда, Будды или Заратустры“. Поэтому и только поэтому Иисус отсутствует на этих страницах».
«Вполне здравая мысль, – подумал Фарме, – Санчес, конечно, многословен и велеречив, порой сумбурен, но рациональное зерно есть».
Дверь в кабинет отворилась.
– Здравствуй, милый. Уже приехал, а не сказался.
– Здравствуй, Элен. Поезд летел, как сумасшедший, приехал рано. Не хотел тебя будить.
Она увидела в его руке закрытую книгу и, узнав ее, спросила:
– Тебя что-то беспокоит? Как прошел Конгресс?
Элен проплыла к столу, бесшумно придвинула кресло и, заняв его, посмотрела на мужа.
– Все в порядке. А заседание, как заседание. В этот раз, по-моему, даже скучновато было. Господин Санчес отказался от поста председателя до следующего раза, что многие и ожидали. Так что, без сенсаций. Кстати, когда ехал домой, в поезде познакомился с одним интересным человеком. Йозеф Мозес – его имя. Мы разговорились.
– О чем?
– Элен, ну, о чем могут беседовать две особи мужеского пола, разделенных тремя десятками лет и обремененных особым складом ума?
– Неужели о рыбалке и охоте? – произнесла она, улыбнувшись.
– Об «Открытом пути».
– Ты слишком много об этом думаешь.
Слова прозвучали четко, раздельно, прозвенев как стальные колокольчики. Вроде и не навязчиво, но посыл ясен.
– Философия – моя профессия.
– А кто против? Я говорю, хорошая книга у господина Санчеса вышла, но зачем зацикливаться?
– Ладно, впредь буду осторожнее. – Он убрал в стол «Открытый путь».
– О чем еще вы говорили?
– Дальше болтали о всякой ерунде, а реактивный поезд стальной стрелой пронзал прохладный воздух России, мимо нас летели сибирские реки, Урал…
– Не хочешь, не говори, но ты первый назвал Габриеля своим приемником.
– А это здесь причем? Да, было дело, видать, я ошибся. Обрадовался, что просто появился еще один талантливый человек, и, конечно, на волне хорошего настроения решил: у нас с ним есть общие точки соприкосновения. Ну, это пока есть. Он еще в начале пути, а куда его колея выведет, кто знает. Кстати, Санчес отмежевался в одном интервью от меня, и вновь был повод для радости. Значит, у Габриеля самостоятельный ум. Думаю, правильно, что дистанцировался, а то людская молва насочиняет небылиц, приукрасит тайнами, раздует мыльные пузыри событий. А ведь все загадки – это домысливания. Прочтут поверхностно «Последние дни Христа» и заговорят: «А вы знаете…», но междустрочия рождаются в умах читателей. Это они приписывают автору то, что он и не предполагал. Извини, Элен, я утомил тебя?
– Нет.
Она замолчала, но что хотела сказать, он знал. Зачем говорить, если и так все ясно. Анри понимал, его работа, планы о выпусках новых книг лишь надводная часть айсберга, а, скрывающаяся под темной гладью, почти невидимая никому – важнее. Дом, семья, уже выросшие дети, маленькие внуки и внучки – тихая радость и надежная гавань на излете лет. Когда он был молодым, то виделся ему узкий круг друзей у родного очага. Он мечтал об этом мирке, но иногда второй голос нашептывал ему, что желание иметь семью это всего лишь одна из форм эгоизма. Особая форма, хитрая и коварная. И до сих пор так. Порой сомнения накатывали, и всплывал вопрос: «А что я сделал в жизни?» Семья – дань социальным традициям. Она порой невыносима, порой приятна, но необходима. Без поддержки никуда. Ну, а кроме этого? Анри показалось, что должно существовать нечто важное и великое. Он не оспаривал прилюдно ценности близких отношений, но его всегда беспокоил сумрачный ангел странствий, бередивший душу фразой: «Не сиди на месте, двигайся, иди дальше, прыгай выше, ныряй глубже». Словно кто-то стоял за спиной и говорил ласкающие слух слова о странах за горизонтом, о великих океанах, метущихся на бирюзовом просторе. Но на самом деле Анри был тем самым океаном. Безбрежным. Неуемным. Ветер поднимал соленые воды, и жемчужная волна ударяла о берег. Фарме почудилось на мгновение, что вся его жизни – волны. Он пытается выйти за пределы самого себя. Теперь нет сомнений. Анри – океан. И вдруг вспыхнула в сознании очевидная мысль: «Габриель Санчес не думает о своих книгах. Он просто их пишет с холодной настойчивостью. Безразличие автора „Открытого пути“ к продуктам своего творчества есть признак того, что Санчес имеет ясную цель. Он ее видит, идет вперед, оставляя за собой книги, как покоренные города».
Элен ушла, сказав, что через полчаса она ждет его к завтраку. Он набрал номер.
– Здравствуйте, Йозеф.
– Господин Фарме? Приятно, очень приятно. Не ожидал, что вы так скоро позвоните.
– Да, Йозеф. Хотел с вами поделиться. – И Анри решил соврать: – я перечитал «Открытый путь».
– И?
– Ничего не нашел, кроме Христа, точнее он вынесен за пределы книги.
– Вот видите.
– Мне это ни о чем не говорит, но я звоню по другому поводу. Я еще больше заинтересовался господином Санчесом, и вспомнил, что не знаю его биографии.
– Удивительно, но в нашу информационную эру о нем мало сведений. А знаете что, господин Фарме, встретимся в выходные? Вы как?
– Не возражаю.
– В узком семейном кругу. – Фарме представил, как Йозеф улыбается на том конце.
– Ваши предложения?
– Пусть это будет альпийский горнолыжный курорт. Согласны?
– Конечно.
– Я позже перезвоню и сообщу подробности.
– Передаю себя в ваше полное распоряжение, и буду ждать звонка.
И через два дня Йозеф перезвонил и разрекламировал Церматт:
– Отличный курортный город в Швейцарии у подножья пика Маттерхорн. Снег круглый год. Великолепная природа. Холодное молчание горных склонов и теплый прием туристическая фирма гарантирует. Кстати говоря, Церматт – консервативное место, в том смысле, что они ревностно хранят традиции – никаких двигателей внутреннего сгорания, никаких выбросов в окружающую среду, только электромобили и конные экипажи. Так что, нас доставят в Тэше, а дальше вы знаете, надеюсь.
– Да-да, помню. Фешенебельный большой курорт. Правда, современный, там целый город, я слышал.
– Сразу видно, вы давно не бывали. А я видел, что Церматт восстановил свою историческую часть, когда он был обычной альпийской деревней. Так что номера можно снять там.
– Ну что ж, посмотрим.
…
И Фарме увидел, когда прибыл на место. Деревянные дома словно были из прошлых веков, и оттого больше походили на жилища сказочных существ.
В конце улицы располагалось большое строение – одновременно и столовая и место отдыха для любителей тесных компаний. На первом этаже столик у окна заняли господин Фарме с женой и Йозеф с девушкой по имени Мари.
Подошедший официант, предложил начать с горячительных напитков. Это было кстати. После покорения снежных склонов приятную усталость лучше растворить в глинтвейне, например. Йозеф заказал его, и все согласились с выбором.
– Пожалуй, начать лучше мне, – произнес Йозеф после паузы. – Поговорим начистоту. – Он улыбнулся. – Я хотел побеседовать о биографии господин Санчеса, точнее о неясных ее моментах.
И Йозеф, не спеша, рассказал. Он не особо коснулся детства, ведь время, проведенное в приюте, более или менее известно по отрывочным историям. Лоскуты разноцветного рисунка можно было хоть как-то сложить в цельную картину, но что закономерно, эта картина не возбуждала интереса – обычное детство обычного ребенка. Габриель не отличался особой непоседливостью, что могла стать головной болью взрослых, не был он и тихоней, не проявились у него и лидерские качества хоть в чем-то. «Крепкий середнячок» – так, по заверению Йозефа, сказал воспитатель выпускной группы.
Йозеф заглянул в прошлое на тридцать с лишним лет назад, в тот момент времени, когда родился господин Санчес. Существовала только одна история, похожая на легенду, рассказанная водителем Николасом Торром. Для пущей достоверности Йозеф начал повествование от первого лица. Это удивило Фарме, но он, промолчав, добродушно кивнул.
– Ну да, интересная история, – отозвалась Элен, когда рассказчик закончил. – Не вижу в ней ничего примечательного. Сколь бы вы, Йозеф, не нагнетали атмосферу, у вас не вышло.
– Это еще не все. Точнее, историю-то я поведал, а вот некоторые детали намеренно опустил. Дело в том, что неясные кусочки мозаики беспомощно болтаются в воздухе, требуя объяснений. Я не могу определить им место, чтобы все выглядело логично.
– Уверен, недоразумения легко разъяснятся, – произнес Фарме.
– Пожалуйста. На следующий день после того, как Лилит Мейдан родила, она покинула роддом. Больше ее никто не видел.
– А документы при ней были?
– Да, конечно. Она исчезла, естественно, вместе с документами, но вот как она незаметно смогла их забрать, никто не смог объяснить. Словно Лилит стала невидимой. Руководство роддома подало заявление в полицию, но девушку так и не обнаружили. Ребенок остался сиротой, затем его усыновила семья Санчесов.
– И что, точно никаких следов? – спросил Фарме. – Ведь пойми, Йозеф, такого в принципе не может быть.
– У нее брали анализ крови и прочие анализы, но с ее исчезновением и они испарились.
– Невероятно. И все же я скажу: не может быть. Кстати, о полиции. Ведь медперсонал описал ее внешность.
– Да, был объявлен розыск, но дело – глухо.
– Здесь я могу объяснить только невероятным стечением обстоятельств или халатностью полицейских.
– Но не кажется ли вам, господин Фарме, что недостаточность деталей указывает на что-то.
– На что? Йозеф, ты пытаешься подвести меня к неверному выводу. Я, конечно, не следователь, не профессиональный детектив, но ничего мистического здесь не вижу, если ты об этом. Желаешь толкнуть меня в омут непознанного? Поверь, там, куда ты направляешь мой ум, открывается чистое и ясно поле без единого секрета. Перед нами не непроходимый таинственный лес, а открытое пространство.
– Йозеф, ты не обо всех деталях истории упомянул, – упрекнула Мари.
– Ну, вот же! – обрадовался Фарме.
– Не ликуйте в предчувствии скорой победы, – остановил его Йозеф. – Дело в том, что те детали ничего вам не дадут. Они – пустышка. Я выкинул их из рассказа, ибо они не нужны на мой взгляд. Во-первых, Лилит Мейдан, была «слишком красива». Это со слов Николаса Торра, водителя, который подвез ее до роддома. Он в своих показаниях это подчеркнул. Но от ее красоты не веяло женским обаянием. Оно, если так можно сказать, было со знаком минус. Представьте снежную королеву из сказок Андерсена. То есть красота без обаяния. Во-вторых, от роженицы сильно пахло морем, так словно она недавно пришла с купания. Те, кто всю жизнь, или очень долго, провели рядом с морем, поймут меня. Это особый влажный горько-соленый аромат.