Разбивая безмолвие

Пролог

Это был не ад, подобающий общепринятому человеческому пониманию, но именно таким представляют себе ад люди, когда речь заходит о том, куда они отправятся после смерти.

Далеко-далеко на западе земель Аклэртона, там, где непреодолимые голые скалы без конца тянулись высокой стеной, в глубине пышущей жаром расщелины расположилось царство дьявола Астромафа – Гриомор. Владыка Астромаф, являвший собой неоспоримое воплощение силы пламенного существа, не дозволял ни на миг усомниться в своем могуществе, восседая на престоле такого вида, что не всякий смертный способен себе вообразить. Возведенный из черепов, трон сплошь сочился лавой, разливаясь сетью ручьев через дворцовый зал (если сотворенные природой каменные чертоги можно было в самом деле называть «дворцом»). Мало у кого не содрогнется сердце при виде столь жуткого зрелища, однако в этой зловещей обстановке улавливалось необъяснимо потрясающее величие, которое заставило бы даже самых чутких творцов разувериться в собственном представлении о прекрасном и, возможно, признать его изуродованным.

Так, в глубине темного ущелья, опутанного реками жидкого огня, Астромаф правил тварями, рожденными задолго до своего восшествия на престол: демонами алчности и похоти, мелкими бесами и огромными исчадиями, обладавшими немыслимой мощью держать мечи исполинских размеров. Но из всех порождений Гриомора Астромаф никому не благоволил более, чем огромному косматому псу Кхасидсу. Преданно покоящийся подле ног владыки грозный Кхасидс готов был внимать поручениям хозяина.

Массивное железо ворот вдруг шумно разомкнулось, впуская в тронный зал старшего сына Астромафа – демона Авеата. Высокий, с прямым гордым станом, присущим наследнику престола, принц шел уверенно, стремительно и смело. Столь же ярко горели его глаза непреклонной решимостью, сколь неукротимо полыхало под алой кожей пламя хорошо сложенного тела. Голову Авеата венчали изогнутые рога – не такие могучие, как у отца, но в перспективе ничуть не хуже. Однако ни титул, отделяющий принца от власти, ни размер рогов не умаляли к нему верности двух здоровенных псов, подаренных Астромафом в день, когда первенец появился на свет. Завидев сородичей – Эванлина и Сетайса, Кхасидс неприязненно сморщил нос и опустил голову, мол, опасности нет, не о чем тревожиться.

Благословленные пламенем, псы Гриомора походили друг на друга до невозможности, как солдаты монолитного строя, но, когда один выражал задиристый нрав, другой предпочитал наблюдать издалека, словно философ. Факт, что все демонические гончие были когда-то людьми, делал понятными их ярко выраженные темпераменты.

– Сын мой, ты явился, чтобы удивить меня победой? – ухмыльнулся Астромаф. Сегодня он пребывал в необычайно приподнятом расположении духа: шел девятый день почитания архидьявола, ознаменованный кровавыми поединками, что именовались «праздничными».

– Я одолел всех противников на арене, – тыльной стороной ладони принц вытер кровь со своего лица, – но ты предпочел уйти, даже не взглянув.

– Ты двигался так неумело, словно руки твои высечены из камня, а ноги подверглись преждевременной старости.

– И вновь мне не удалось впечатлить тебя, – разочарованно склонил голову принц. – Я вступил во все поединки и в каждом одержал победу, славя Кигдухаса и отца своего Астромафа…

– Было бы в твоих словах столько же огня, сколько заносчивости.

– Однажды ты разглядишь во мне достойного преемника, и дни, когда принц Авеат пресмыкался перед отцом в надежде внушить к себе уважение, закончатся, – поклонился Авеат, не теряя почтительности манер, вопреки прозвучавшему вызову.

– Хочешь занять трон Гриомора? – губы дьявола насмешливо изогнулись серпом, Кхасидс поднял морду на хозяина, проявляя интерес к разговору. – Не уверен, что ты готов. Видишь ли, каждому свое: кто-то только хвалится победами, а кто-то проявляет незаурядный талант главенствовать царством как, например, твой брат Левиан, – острый взгляд Астромафа метнулся к Эванлину и Сетайсу, – тебе недостает твердости характера, дисциплинированности, жестокости. Я и не думал, что псы могут так сильно разбаловать моего старшего сына.

Авеат досадно стиснул кулаки и закричал в сердцах:

– Мой король! Позволь убедить тебя в обратном!

Кхасидс тут же ощетинился на его выпад и зарычал сквозь зубы. В ответ откликнулся Сетайс, изогнув спину в боевой готовности.

– Считаешь, в тебе есть все, присущее дьяволу, чтобы возглавить Гриомор? – не обращая внимания на оскалившихся псов, переспросил Астромаф. – Тогда держи пари и заслужи мое расположение. Выполни три задания, и я уступлю трон. А проиграешь – уйдешь в добровольное изгнание, если в тебе имеется еще хоть капля гордости.

Падкий на интриги, Астромаф не был бы собой, если бы не бросил принца в столь нелепую авантюру.

В груди Авеата вспыхнул жар предвкушения наконец-то проявить себя и доказать свою значимость. Он выслушал условия пари с почти помутненным от радости рассудком и с несвойственной нетерпеливостью заключил соглашение кровью.

– Эванлин, Сетайс, за мной! – скомандовал псам Авеат. Те свирепо переглянулись напоследок с Кхасидсом и вышли за хозяином.

Когда ворота зала вновь сошлись, а огненные стены расщелины объяла мертвая тишина, Астромаф помрачнел лицом: дерзновение и самонадеянность сына поселили в дьяволе сомнения. Привычка заключать несчетное число пари, в которых Астромаф часто находил забаву, рисковала обернуться крахом. А потому, недолго думая, он призвал Кхасидса:

– Не дай ему победить.

Пес покорно кивнул: «Да, мой король», и бросился к воротам.

Глава 1. Академия Святого Анариела

«Да хранит нас Бог ото лжи о былом времени, ибо она – корень зла, из коего проистекают все бедствия нынешних дней»,

— Изабель Виардо, из запрещенной книги «Вперед за пламенем рассвета»

Она замерла в сонной растерянности перед двором огромного замка, носившего на стенах печать священной старины и таинственности. Она не помнила, как миновала города, герцогства, села и мертвые пустыри, лежавшие на пути до имперской столицы. Она знала лишь две вещи: свое имя – Рене Рейнгард и то, что адресованный ей плотный тисненый конверт, нервически истерзанный в руках, хранил пахнувшее ладаном письмо о зачислении в Академию Святого Анариела.

В опустившемся сумраке академия громоздилась монументальной композицией из стройных остроконечных башен и массивных зданий, соединенных галереями и арочными проемами. Дивный, как образ несбыточной мечты, замок пленял воображение, и хоть Рене не помнила ни дня своей туманной жизни, она отчего-то пришла в уверенность, что подобную архитектурную мощь ей не доводилось встречать прежде.

Стряхнув оцепенение, Рене толкнула кованые ворота и вошла во двор. Открывшаяся перед ней картина радовала глаз: ухоженный заботливыми руками газон лежал манящим бархатным полотном, тень раскидистых деревьев скрывала на скамейках контуры узорной резьбы, а всю безупречную живописность завершал фонтан со статуей святого, что сложил пальцы в жест благословения. Вокруг ни души, и, не будь арочные окна зажжены, можно было решить, что академия пуста и безмолвна.

По лестнице, изгибавшейся подковой, Рене вбежала к обитой позолотой двери главного здания, где с порога ее встретила тишина мрачного фойе. Оглашая прибытие звонким стуком шагов по мраморному полу, Рене отыскала административное лицо, изъявившее согласие проводить до приемной господина Тремейна.

Ректор академии – мужчина серьезный и видный, несмотря на поздний час, немедленно принял Рене у себя и предложил примоститься в кресле напротив письменного стола. Невозможно не согласиться, что даже в солидном возрасте Тремейн оставался одним из тех счастливчиков, которым отчаянно благоволят женщины: высокий и стройный, он обладал привлекательной наружностью и очевидной глазу педантичностью, выраженной в безукоризненно сидящем камзоле, в прибранной волосок к волоску темной шевелюре и тщательно расчесанной бороде на прямоугольном лице. На шее, как символ тайны и власти, висел отлитый из серебра ключ.

Пока Тремейн бегал глазами по строкам письма о зачислении, между его бровями то собиралась, то разглаживалась задумчивая морщина, вторя каким-то закрытым мыслям. Вскоре ректор обратился к подопечной:

– Факультет искусств. Мы ждали вас, госпожа Рейнгард, припозднились вы прилично, завтра уже первый день занятий, – Тремейн раскинулся в кресле, готовый изложить новоявленной студентке положение дел, – несомненно, вы наслышаны о превосходной репутации нашего заведения. Она складывалась годами благодаря строгой дисциплине и незыблемому своду правил. Вижу на вашем лице тень опасения, но все не так страшно, достаточно лишь следовать уставу: подобающий внешний вид, пунктуальность, вежливость, усердная учеба, избегание излишнего проявления чувств – в этих стенах нет места ни жестокости, ни любовным страстям. Уверен, вы быстро свыкнитесь. Добро пожаловать.

Тремейн подозвал помощницу из примыкающего к приемной кабинета и послал за смотрительницей дамских покоев – госпожой Кроули. Госпожа Кроули – сухая, белокурая женщина с неприятным, заведомо осуждающим лицом прибыла вся запыхавшаяся от быстрого бега и нежелания заставлять Тремейна ждать. Вероятно, у многих бы поджилки затряслись при виде столь яркого воплощения неумолимой строгости, но Рене стойко выдержала цепкий взгляд смотрительницы, не обещавший любезностей.

– Что ж, передаю вас в надежные руки, – улыбнулся Тремейн.

– Явиться вечером последнего дня – дурной тон, – тонкие губы Кроули дрогнули в недоброй усмешке, – здесь отсутствие манер нетерпимо.

Ситуация приводила Рене в замешательство и требовала от нее неизвестно чего – оправданий? Кроткого извинения?

Совесть молчала, а потому и Рене предпочла держать язык за зубами, хотя могла ли она усложнить положение, которому подверглась совершенно безотчетно и не по своей воле?

– Вам как раз представился случай предупредить госпожу Рейнгард о правилах, – ответил смотрительнице Тремейн. – Проводите ее в покои.

Получив наказ, смотрительница окинула девушку с пренебрежением, словно та принесла целую обузу хлопот, и велела не отставать. Не ощущая внутри склонности к послушанию, Рене отправилась за госпожой Кроули только из убеждения, что смирение наиболее уместно и правильно. Переступив через себя сейчас, она сможет выведать больше потом.

Голос предчувствий стал единственной движущей силой, а сама Рене – единственным человеком, заслуживающим своего доверия.

Через двор, все более закутывающийся во мрак темнеющего неба, Кроули вела Рене к восточному зданию, не прекращая толковать о безжалостности дисциплинарного комитета, о том, что стипендии скромные не от бедности академии, а от осуждения корысти. О запрете самовольно уходить с территории. О порядках женских покоев: нельзя свободно бродить после вечернего обхода, нельзя покидать спальню без ученического платья, нельзя приглашать мужчин… Рене соглашалась со всем – как будто у нее был выбор – хотя не совсем брала в толк, как запомнить столько запретов.

Уведомив напоследок, что утром девушке предоставят форму, госпожа смотрительница бесцеремонно указала на дверь спальни и удалилась. И хотя в безлюдном коридоре подрагивали лишь огни канделябров, Рене объяло плотными силками чувство, что она находится здесь не одна.

Закрывшись в комнате от всех мнимых неприятностей, Рене повалилась без сил на кровать. Уверенность не подводила девушку в одном – ее жизнь до академии канула в таинственную пучину неизвестности, будто память заботливо скрывала ранящие обстоятельства или нечто такое, что лучше запереть в небытие и никогда не доставать.

Возможно, куда больше следовало тревожиться из-за суровости местных приличий.

Вскоре сон унес волнения. Рене привиделись дикий лес с раскидистыми елями, снеговые северные равнины с сизыми очертаниями гор на горизонте и устремленные в небо трескучие костры. Ей грезилось как, внимая заунывным песнопениям, она выводила наскальные рисунки не то соком алых ягод, не то пролитой кровью…

Наутро в комнату заглянула госпожа Кроули, неся ворох одежды. Рене собралась было сбросить с себя дорожную рубаху, но смотрительница настойчиво не покидала спальни, по всей видимости, ожидая какого-то занимательного зрелища.

– Позабыли, где дверь?.. – Рене осеклась, вовремя спохватившись, что в этом странном месте поощрялось именуемое «манерами» подхалимство, – уважаемая леди смотрительница.

Рене обладала низким голосом, который при всей своей томной мягкости звучал хрипловато, как у личности, склонной к неумеренному курению. В ответ на дерзость госпожа Кроули, раздраженно, почти неприязненно морщась, сухо уведомила, где искать декана, и исчезла за дверью.

С первого дня Рене постигла, что, если научится угождать красивыми словами, к коим она была пока непривыкшей, это скажется положительно на грядущем расследовании. Вопрос «кто же все-таки обрел власть над ее прошлым, настоящим и будущим?» терзал нетерпеливым возбуждением.

Грядущие открытия обещали быть удивительными. Обнажившись перед зеркалом, Рене с интересом взглянула на руки, испещренные черными извивами рисунков. Густая, ничего не значившая вязь символов пролегала от запястий до плеч. Не менее животрепещущие вопросы порождали многочисленные шрамы на теле. В дорожном чемоданчике обнаружились гигиенические принадлежности, сменная одежда и белье, да такое, что Рене воззрилась с неподдельным изумлением. Батист и кружево – какая пошлость!

И все разрозненные звенья прошлого предстояло восстановить в общую цепь. Рене приняла игру оппонента, пожелавшего остаться неизвестным.

Облаченная в темное платье с высоким воротником – настолько убогое в своей скромности, словно в нем не следовало проявлять ничего, помимо робкой сдержанности, – Рене отправилась по указанию Кроули. Обласканный солнцем двор заполонили снующие студенты. Задавленные сводом правил, они неслись успеть ко времени из страха порицания. А потому округа быстро опустела.

Рене подняла глаза на часовую башню: стрелки курантов неумолимо приближали к началу занятий, а опоздать – значит вновь досадить кому-то своей невоспитанностью. Однако прекрасное стремление проявить себя с прилежной стороны вдруг сменило уже знакомое чувство чьего-то немого присутствия. Рене замерла: кто-то подстерегал ее совсем рядом. А поблизости никого – ни одного дисциплинарного смотрителя, готового броситься на помощь.

Чувство, приходившееся совершенно не по нутру, доставало из недр души опасения.

Из-за стройных колонн галереи на Рене внимательно глазела звериная морда с раскрытой пастью. Вооруженный острыми когтями и смертоносно здоровой челюстью, пес-исполин изучал девушку с плотоядным интересом. Алые, как грозное пламя, глаза вспыхнули голодом, наполнив сердце Рене волей к сопротивлению. Ее тело откликнулось подобно человеку, не чуждому солдатскому делу, – Рене приняла оборонительную стойку, готовясь встретить атаку.

Зверь недружелюбно оскалил пасть, явив огромные клыки…

Часы ударили десять. Тяжелый звон заполонил густым звучанием окрестности, вспугнув черного пса. Злобно клацнув пастью, как раздосадованный сорванным моментом, зверь бросился опрометью прочь сквозь арки и сводчатые галереи. Рене смотрела ему вслед. Напряжение в теле постепенно ослабевало, а разум подчинился тревожным мыслям.

Как велик соблазн принять минувшую встречу за обман воображения.

Дав себе время перевести дух, – уж эту небольшую провинность академия обязана была простить, – Рене поспешила укрыться в здании. И сколько бы она ни пыталась выдрать из памяти жуткую до тошноты звериную морду, полную жажды расправы, это оказалось не под силу.

***

А тем временем, пока госпожа Рейнгард пребывала в неведении таящегося зла, некто с глазами, искрящимися золотом, как в час заката, искоса наблюдал за ней, не поворачивая головы.

– Вейн, – растекся посреди коридорной тишины мягкий голос, – она здесь.

Тот, кого звали Вейном, оторвался от чтения «Общей теории ведения войны» и с трудом возвратился в жизнь, что вместо славы и власти послала ему участь приобщиться к академическим познаниям.

– Превосходно, – сдержанно отозвался он, убирая книгу под мышку.

Его не волновал улетучившийся звон часов, который сродни року вгонял студентов в трепет, – Вейн прибыл нарушать правила, а не садиться на их цепь невольником. Он подчинялся двум вещам: воле отца и жажде добиться признания.

– Готовы грызть гранит науки, дамы? – в их тихую идиллию вторгся насмешливый голос, а следом показался озаренный улыбкой молодой человек, носивший растительность на бороде и залихватски закрученные кверху усы.

– Готовы ли творить бесчинство? – со знанием дела поправил приятель с медовыми глазами. При всем их солнечном тепле они выказывали безучастие.

– О таком не нужно спрашивать, Карвер, – ответил молодой человек, кокетливо держа себя за кончик усов, – мы и есть бесчинство, – победоносно разведя руки в стороны, он отступал все дальше, чтобы явить себя друзьям во всем своим неподражаемом величии, как вдруг налетел спиной на прохожего и едва не сбил того с ног.

– Осторожнее! – пошатнувшись, бросил незнакомец. На присутствующих взглянуло лицо, искаженное возмущением и уродливым шрамом от нижней скулы до лба.

– Смотри, куда идешь! Жду извинений, или наша следующая встреча состоится только на дуэли!

Вейн – тот, что прижимал к себе «теорию ведения войны», и Карвер – ранее упомянутый как обладатель глаз необычайной красоты, следили за ссорой с интересом, не позволяющим встревать в развитие исхода.

Незнакомец ухмыльнулся:

– Вы же знаете, юноша, что дуэли караются здесь по всей строгости устава?

– Мне кажется, вы не из тех, кого испугал бы устав, – небрежный жест бестактно указал на шрам.

– И на чем же предпочитаете отстаивать свою часть? Шпаги? Пистолеты? – похоже, незнакомец совсем не воспринимал их перепалку всерьез.

– Шпаги – так меньше шума. Я подарю вам быструю смерть.

– Разумно. Могу я узнать имя своего оппонента?

– Ридан Сноу. Запомните его, оно станет последним в вашей жизни.

Сыпавшиеся угрозы неожиданно развеселили незнакомца. Он рассмеялся низким голосом, будто забавляясь шуткой, никому более непонятной:

– Что ж, господин Сноу, боюсь, мне нужно торопиться, я жутко опаздываю. А вы остудите пыл, и тогда мы, быть может, вернемся к вашему рвению сойтись на шпагах, – подведя черту их перепалке, он отправился своей дорогой, чем нанес по тщеславию Рида не менее болезненный удар.

– Трус! – бросил в спину разгневанный Рид. Его уже обуял азарт сразиться насмерть.

– Ты и дня не смог продержаться без ссоры, – строго заметил Карвер.

– Делай что хочешь, но не позволь убить себя, – добавил Вейн.

Он нуждался в содействии Рида. Ставка слишком высока, права на ошибку нет, ведь ошибиться – значит окончательно разочаровать отца. Уж лучше умереть, чем провести остаток дней в тени его презрения.

Больше не вспоминая о минувшем столкновении, друзья достигли аудитории. Распахнувшиеся двери впустили молодых людей в огромное пространство зала. Озаренный дневным светом потолок с ликами ангелов придавал помещению сходство с дворцовыми палатами. Студенты, рассевшиеся на скамьях, ожидали лекцию с той тишиной и кротостью, с которой агнец повинуется судьбе искупить грехи человеческие своей жертвой.

Но более поразительным оказалось иное…

– Что б меня черти драли, – протянул на выдохе Рид, глазам не веря.

Преподавательскую трибуну занимал несостоявшийся дуэлянт со шрамом.

– Ну надо же, сам Ридан Сноу пожаловал, – одарил он прибывших взглядом, исполненным иронии, – не буду скрывать: я в самом деле запомнил имя студента, превзошедшего всех своей дерзостью.

Профессор долго и испытующе смотрел на соперника, точно ища причины для нового укола. При всем соблюдении требований ко внешности в облике Рида прослеживался какой-то призрачный оттиск небрежности. Вероятно, виной тому стали развязная вольность движений и высокомерная улыбка на неустрашимом лице.

– К вашим услугам, – отозвался Рид на грани хамства. Он явно был не сторонником притворных любезностей, когда гордость наступала на горло.

– А что насчет остальных? Представьтесь.

– Вейн Кларк.

– Элиас Карвер.

– Вы появились позднее меня, вас предупредили, что здесь строгая дисциплина с заботой о репутации?

– Пардону просим, – отвесил шутовской поклон Рид, отчего тонкие губы профессора вздрогнули в усмешке.

Изрядно утомленный фарсом, Вейн собрал всю силу голоса, чтобы твердо поставить точку в нескончаемом параде острот:

– Господин, прошу прощения за нашу бестактность, коей мне сегодня пришлось устыдиться.

– Извинения приняты. Проходите.

Вейн опустился на место рядом с Рене Рейнгард; она вряд ли подозревала об их заочном знакомстве и глядела на молодого человека как впервые. Карвер и Рид наспех влетели за скамью, будто опасаясь, что дружелюбие профессора закончится прежде, чем они сядут. Устраиваясь, Карвер ненароком пихнул Рида, чем спровоцировал агрессивный толчок в ответ. Стоило остановиться на этом, однако, выждав пару секунд, Карвер все же мстительно засадил Риду локтем в ребра.

– Бесишь, блохастый! – вспылил Рид и со всей злости так сильно ударил Карвера плечом, что тот вылетел с края скамьи.

– Я тебе башку отгрызу!

– Прекратите! – Вейна настигло столь неистовое бешенство, что ноты его голоса внезапно сплелись с чудовищным рыком, несвойственным человеку.

Рид изумленно округлил глаза, и это был тот самый редкий шанс застать его так откровенно сбитым с толку. Рене держалась невозмутимо, словно не заметив ничего странного, но смотрела на Вейна столь проникновенно и зорко, как если бы пыталась сблизиться, не проронив ни слова.

И если не голос демона привлек ее внимание, то что?

Вейн нескромно имел право полагать, что неискушенное сердце девушки соблазнилось обликом, пленявшим очарованием молодости и другими достоинствами. Вейн совмещал лучшее, что можно только взять от образцов мужской красоты. Выдающийся подбородок придавал виду силы и решительности, чувственные губы привлекали страстные взгляды, а выразительные, часто прихмуренные, как в задумчивости, брови подчеркивали глаза цвета темной хвои – все складывалось в гармоничное лицо, не обделенное восторгами.

– Повторю для новоприбывших: меня зовут Годвин Грэймон, я магистр искусств и наставник вашего факультета, – заговорил профессор, – моя задача воспитать из вас мастеров. Вы будете изучать живопись, скульптуру, архитектуру. Философию, риторику, религию. Исследовать труды выдающихся творцов и творить самостоятельно.

Перейдем к обязательной справке: Академия Святого Анариела учреждена в Атросе по приказу императора Тамсина II. Поскольку прежде образование осуществлялось только при храмах и монастырях, Церковь приняла непосредственное участие в основании. Небезызвестный пророк Анариел посвятил этому делу последние годы жизни. Он приложил руку к архитектуре, совершенствованию методик преподавания, возглавил работы. Для каждого приверженца бога участие в строительстве стало великой честью. За будущее священной академии сыны и дочери Всеотца готовы были умирать.

Однако взращивают здесь не только богословов. На факультетах преподают лекарское дело, алхимию, астрономию, искусство и право. Помня ценный вклад Анариела, замок носит его имя. При академии возведены храм и монастырская школа для молодых людей и девушек…

Рядом с Вейном раздался игривый присвист.

– Даже не думай, Рид, – откликнулся Грэймон. – Послушницы – девы непорочные, интерес к ним строго возбраняем.

На лице Рида отобразилось наигранное разочарование.

Пока Грэймон вещал основы, Вейн погрузился в невеселые раздумья. Он вновь дал волю помешательству, что сможет заслужить доверие отца, не допустить оплошности.

Если бы только Вейн знал, что чьи-то синие глаза, полные тайных замыслов, невидимо следили за ним со спины…

Глава 2. Осколки прошлого

«Испытания в Академию Святого Анариела – задача непростая, ибо путь к знанию тернист и полон трудностей. Вступительный экзамен – это проверка мудрости и смекалки. Всякий кандидат должен проявить не только глубокое понимание Священных Писаний и древних наук, но и навык быстро соображать. В этом особенном месте ищут ученых и тех, кто способен вести народ к правде, служа свету истины. Только тому, кто пройдет испытания с честью и достоинством, откроются врата знания и благодати»,

– Клод Бонне, из книги «Зов знаний»

На следующий день, покинув здание женских покоев, Рене первым же делом осмотрелась по сторонам. С бьющимся сердцем она искала черного пса – порождение злого духа, сил ненависти и мщения.