Разбивая безмолвие

Глава 5. Карвер снова облажался

«Невозможно отвергнуть существование магии, ибо она – могущественный дар, что скрыт от взора простых смертных. Но отчего-то чародеи, обладающие этой силой, вынуждены обходиться ею с великой осторожностью и скрываться в тени, подобно запуганным зверькам»,

– Гоцци, из запрещенной книги «Лабиринты магического знания»

С каждым днем осенью веяло все отчетливее. Сгинуло тепло, потускнели опустошенные слякотью парки, в явную враждебность обращалась погода. Солнце, украсившее золотом округу, тоже не выказывало дружелюбия. Лениво и полусонно оно выглядывало из-за серых облаков, чтобы посмотреть тусклым глазом на естественный порядок вещей.

Наблюдая из окон художественной мастерской, как ветер гоняет сорванные листья, Карвер все более проникался тоской. Унылое это время – осень. Похожее на созерцание медленной смерти и бесповоротный провал в осознание, что есть вещи тебе неподвластные.

Словно познав проблеск света в бескрайней тьме, Карвер вспомнил о том времени, когда был человеком, и с этим воспоминанием пришел образ его убийцы – подлого предателя. Прошлое водрузило непомерную ношу: помимо цели развеять над академией светлый туман набожности, Карвер возложил на себя бремя мести. Ему выдался случай вернуться в Атрос, и теперь тот, кто подверг его казни много лет назад, должен ответить за свой приговор.

Карвер вспомнил вероломный удар. И вспомнил, как готов был провалиться в объятия смерти только из нестерпимого разочарования…

Теперь же он исполнит блажь нести возмездие.

Надо ли говорить, что с такими ярыми мыслями учеба не слишком волновала Карвера. Он водил кистью по холсту без творческого энтузиазма.

Пока студенты в мастерской осваивали формы и законы светотени, госпожа Розетт расхаживала взад-вперед наставляя:

– Помните: искусство – это символы, через которые мы духовно осознаем мир. Оно дает нам возможность познать вершину блаженства, силу доброты, сострадание ангела и наслаждения дьявола… – она тотчас осеклась, отчаянно прикусив язык. – Прошу прощения, очевидно, это не то, что я хотела сказать. Задача искусства в исправлении души, конечно же. Поэтому лишь верные Богу смогут уразуметь красоту.

«И грязную цену святости», – Карвер злорадно усмехнулся. Ему приятно было слышать проблеск своих убеждений из уст Розетт. Он проповедовал власть дьявола не столько ради пари Авеата, сколько из личного отношения к Церкви.

Он знал истину. Знал, как сжатый в руке кинжал убивает праведность.

В художественной мастерской, наполненной ароматами свежих красок и древесной стружки, висело безмолвие, словно мир затаил дыхание в ожидании творческого чуда. Учеников не отвлекали ни ветер за окном, ни крики воронов. Карвер с любопытством заглянул в мольберт Вейна, но вместо ожидаемого натюрморта из фигур, взору предстал хаос: нечто размазанное и несуразное. Кисть не подчинялась Его Высочеству так же умело, как владел он мечом в бою, это досаждало принцу до глубины души. В отношении ошибок Вейн был удивительно раним.

Взгляд Карвера метнулся от этого безобразия к Риду, который с сосредоточенным выражением лица работал над своим полотном. Ох, Рид никогда не упустит случая продемонстрировать неординарность, он не стал копировать заданные формы, а вместо этого перенес на холст портрет Элиаса. Вышло превосходно. Линии кисти танцевали по поверхности, создавая образ, полный жизни и глубины.

– Переусердствовали с тенью, – раздался за спиной Карвера голос Розетт.

– В тени все самое интересное, вам так не кажется? – парировал тот.

Напускное спокойствие скрывало его озлобленное местью сердце.

– Возможно, – госпожа Розетт все более склонна была соглашаться с ним, – но тень зачастую прячет множество опасностей и неприглядных тайн.

– Стало быть, академии нечего скрывать.

В мастерской наступила мертвая тишина, рожденная интригующим поворотом беседы. Карвер мог держать пари, что всех интересовал ответ профессора – признает ли она угрозу в академии или станет все отрицать?

– Академия дает вам необходимое – образование, – Розетт держалась стойко, верная замалчиванию, – вы спрашиваете с меня больше положенного, Элиас.

Вейн оборотился к Карверу с легким наклоном головы, мол, следи за словами. Но Карвер уже не в силах был противиться запалу.

– Что же это за образование, где всякое упоминание греха табуировано? Разве можно прививать сострадание, не прибегая к примерам жестокости?

– Простите, госпожа Розетт, – уже знакомый голос вновь вызвался в момент, когда Карвер разрушал местные уверения, – позвольте возразить Элиасу. – На него вызывающе вперились голубые глаза Веры Бертье. – Для чего изучать примеры жестокости, когда все мы здесь стремимся к свету? Нами движут мудрость, добро и красота.

– Потому что без зла не отыскать путь добра. Без уродства не познать красоты, – на сей раз Карвер выражался осторожно, чтобы вновь не попасться на сеянии инакомыслия.

– Ни к чему проповедовать ересь, чтобы научиться отличать добро от зла, – возражала Вера. – Мы должны быть чисты душой и мыслями, чтобы элементарно соответствовать общечеловеческой морали.

– Вообще-то, зло всегда относительно, дорогая, – не сдавался Карвер. Каким бы героическим порывом ни руководствовалась Вера в классе Милна, какую бы признательность ни заслужила, сейчас она жутко докучала Карверу.

– А ведь это прекрасная тема для исследования, – скрестила руки госпожа Розетт. – Я предлагаю вам поразмышлять о грехе и покаянии в искусстве: про нравственные ориентиры, диктующие справедливость, и о том, что достойно прощения… Решено – семестр завершится чтением вашего доклада.

На пару секунд Карвер совершенно отупел. Слова Розетт воспринимались им какой-то шуткой.

– Госпожа Розетт, – твердый до этого голос Веры неловко дрогнул, – не поймите неправильно, тема очень интересная, и я готова взяться за работу, но, боюсь, с Карвером будет тяжело договориться.

– Полностью солидарен, – только и смог выдавить из себя Карвер в потрясении.

– Я хочу, чтобы вы пришли к согласию и предоставили нам единое мнение.

Карвер перевел взгляд на Вейна— вдруг принц охотнее заинтересуется исследованием. Но тот только качал головой: «Сам виноват, даже не проси у меня помощи».

***

Никогда еще Анри не видел Рене такой – одновременно преисполненной решимости и мрачного негодования. На лекции Грэймона она изменилась, словно водрузила на душу непосильный груз.

– Все в порядке? – Рене вздрогнула, когда Анри легонько коснулся ее плеча.

– Да, – растерянно отозвалась девушка, – а в чем дело?

– Ты словно намереваешься прожечь Грэймона взглядом.

– Просто… – Рене запнулась в поиске удачного ответа, – он мне не нравится.

– Ты в чем-то его подозреваешь.

Одним из первых Анри узнал, что помимо диакона в академии был убит студент. И пока Годвин Грэймон читал лекцию по своему обыкновению, будто ничего не случилось, Лоран поглядывал на Рене, предугадывая, как крепки ее подозрения касательно декана.

– Возможно, – согласилась она.

Анри был абсолютно убежден, что в глубине души Грэймон не образец праведности, но причастен ли профессор к убийствам? Разглядывая его, Анри видел человека, стремящегося к доброте, хотя внешность Грэймона склонила бы к обратному мнению любого, кто не имел с ним личного знакомства.

Его черты лица можно было называть грубыми, но оно излучало мир и дружелюбие, не оставляя места для дурного впечатления, в отличие от шрама, что пересекал щеку, как зловещая метка. Вероятно, шрам хранил благородную историю происхождения, что, отнюдь, не умаляло разбойничьего вида. Черные глаза, обычно добрые и простодушные, теперь выдавали тревогу суетливым движением. Безупречная репутация Академии Святого Анариела обязывала Грэймона хранить молчание о жутких событиях – держать такую тайну наверняка очень нервозно.

Если опустить все внешние особенности, господин декан отличался еще одной безумно занятной деталью. Той, что не дано распознать людям. Анри ощущал, как от него исходил холод, проникающий в душу ознобом, а запах сырой земли напоминал о заброшенных могилах. Что-то смертельное нависло над Грэймоном: он либо уже мертв, либо проклят.

Если решительный характер и любопытство Рене помогут ей распутать это дело, то Анри с удовольствием узрит исход расследования.

Никто. Девчонка без прошлого, выбравшая прояснить настоящее вопреки трудностям. Анри неожиданно проникся к ней симпатией. Рене напоминала ему самого себя.

В академии он держался образцом скромности. Самообладание, исполненное чувством собственного превосходства, Анри рассчитывал хранить и впредь, ведь оно окутывало непроницаемостью его помыслы и истинную сущность. Прибыв в академию как наблюдатель, Анри не надеялся так скоро втянуться в игру плетущихся интриг. Внезапно поглотивший азарт требовал повышения ставок, но все, что пока оставалось, – ждать дальнейших действий Вейна.

Или, вернее сказать, наследного принца, обрекшего себя на борьбу за трон Гриомора.

***

Рене не могла доверить свою жизнь слугам столового зала и поданной пище. К обеду и ужину она приступала только рядом с Элиасом Карвером, но именно в этот вечер он по какой-то причине не пришел. Ни он, ни Вейн, ни чертов Рид Сноу. И хоть недоброжелатель больше не предпринимал попыток начинить еду Рене ядом, аппетит без Карвера совершенно пропал.

Рене резко поднялась из-за стола.

Она гуляла по темени, постепенно возвращаясь к спокойствию. Осенью сумерки спускались рано, а сгущались быстро. Воздух отяжелел от сырости, наполняя легкие холодным дыханием приближающейся зимы.

Заунывное пение хора разливалось из храма меж башен замка, принявшего демонический облик под покровом мглы. Звуки эти были полны тоски и благоговения. Мерные удары колокола всколыхнули округу. Стая воронов взметнулась ввысь и закружила под хмурым небом, подобно черной крикливой туче. Их карканье раздавались в воздухе, как предвестие грозы или иного недоброго знака.

Рене шла к женским покоям, когда двор уже опустел. Вокруг никого – студенты старались заблаговременно вернуться в комнаты. Если прежде все были немы и покорны уставу, то после двойного убийства жизнь в академии напрочь затихла.

Ступая к спальне, Рене не отпускала мыслей о Грэймоне. О яде в ее чаше. Ритмичный стук шага не нарушал раздумий, а приглушенный свет убаюкивал бдительность.

Ровно до той секунды, пока Рене не заметила в коридоре широкую тень зверя.

Следом донесся глухой рык.

На Рене скалился огромный пес, съежившийся в готовности к прыжку. С пасти, полной клыков-лезвий, тянулась слюна. Пылающие рубинами глаза впились жалом, в них проглядывала осознанность. Пес имел важную цель и намерен был завершить свое дело.

– И в чем же я виновна? – с вызовом выпалила Рене. – Чего ты хочешь от меня?

Любой бы на ее месте поддался панике перед лютующим зверем. Но в сердце Рене оживилась, вспыхнула пламенем отвага, принимая опасное испытание. Уняв пыл эмоций из необходимости владеть собой, Рене обнажила нож.

Ее готовность побудила пса атаковать.

Он метнулся с нестерпимым голодом и оторвался от земли в резвом прыжке. Рене осенило короткое воспоминание: охота и борьба со зверем – это то, что ей давно знакомо. Новое знание удвоило сил, девушка встретила наскок не менее ретиво.

Она скользнула в сторону, не позволив зверю обезоруживающе прибить себя к полу. С широкого замаха Рене полоснула его по правому боку и услышала истошный визг. Пес резко развернулся, рассчитывая продолжить бой, но Рене не дала в его распоряжение ни секунды для новой атаки. Она дважды саданула его ногой по морде и вознесла нож. Под мерцанием клинка, обещавшим погибель, пес съежился и кинулся в отступление.

Черной тенью он мчался по коридору, роняя алые капли крови.

Рене осела на пол, с трудом переводя дыхание. Обагренный нож словно стал продолжением ее руки – хватка была столь сильна, что, казалось, никакая катастрофа не заставит разомкнуть намертво сжатые пальцы. Сердце билось как в гонке, на кону которой жизнь. Чем дольше Рене осмысливала столкновение, тем все больше каменела в ужасе перед звериным оскалом, перед диким инстинктом и яростью в алых глазах.

Дальше скрывать преследование пса она не могла.

Рене бежала просить аудиенции Тремейна так стремительно и без оглядки, будто пес, не смирившись с поражением, бросился в погоню.

– Что привело вас ко мне в вечерний час?

Тремейн глядел на Рене слегка растеряно и недовольно. Несмотря на время, он успел привести себя в безукоризненный вид, чтобы принять девушку пристойно.

Она, в свою очередь, напрочь позабыла о вежливости под влиянием пережитого нападения:

– Сударь, бес вас всех дери, уважаемый, вы давно покидали кабинет? – голос Рене нисколько не сбавил твердости под нелестным взглядом ректора. – На территории академии сейчас находится пес – настоящее чудовище! Клянусь, я могла погибнуть! Если вам хоть сколько-нибудь не безразлична безопасность студентов или хотя бы эта прекрасная устремленность к религиозности, то сделайте все возможное, чтобы изгнать его обратно к дьяволу…

– Постойте, какой еще пес? Я ничего не понимаю.

– Дикий, огромный такой, с красными глазами, – наспех роняя слова, объясняла Рене, – практически волк! Думаю, кто-то мог спустить его на меня возле женских покоев.

– Так он дикий или с хозяином? – совсем сбитый с толку Тремейн все более бледнел. – Надеюсь, вы никому не рассказали об этом?

В следующую минуту он послал помощницу за госпожой Кроули.

– Никому, – Рене и сама уже начала впадать в замешательство. Реакция Тремейна не совпадала с ее ожиданиями.

– Прекрасно, – Тремейн заметно расслабился, – потому что ни к чему распускать эти лживые слухи.

– Лживые?.. Слухи?.. – бедная Рене аж начала заикаться в возмущении. – В коридоре осталась кровь, взгляните сами! Найденные в академии трупы вы тоже называете ложью?..

– Придержите язык, если вам дорого здесь место! – Тремейн яростно упер руки в стол и впился в Рене взглядом так остро, как если бы намеревался пронзить им ее сердце. – Кто сможет подтвердить ваши слова?

– Никто, – приглушенно призналась Рене и лишь после этого спохватилась своей ошибке. Она могла бы возыметь влияние на Тремейна, если бы убедила его, что информацией о звере располагала не одна.

– Поэтому впредь держите фантазии при себе, – победоносно вскинул подбородок ректор. – Никаких псов, никаких происшествий. Заслуженная слава Академии Святого Анариела не терпит злостных шуток. Сейчас подойдет госпожа Кроули и проводит вас до покоев, поскольку вы чересчур обеспокоены темнотой сумерек. А после она доложит, что никаких следов присутствия псов нет. Ни диких, ни с хозяевами.

Поняв, что от Тремейна ничего не добиться, а все рычаги воздействия упущены, Рене сдалась:

– Доберусь сама, – бросила она исподлобья, – оставайтесь слепы сколько угодно, но не подвергайте никого лишний раз опасности.

Не дожидаясь госпожи Кроули, Рене отправилась к себе. Окровавленный нож в кармане ощущался живым, требующим взяться за рукоять для надежности, но Рене к тому времени совсем упала духом, чтобы послушаться зова клинка.

 Академия будет усиленно скрывать все, что могло бы угрожать доброму имени. Но даже в отчаянии Рене сохраняла призрачное подобие надежды, что Тремейн задумается над происходящим и примет какие-то меры.

Рене не собиралась покидать академию, она еще не добилась ответов.

Той ночью ей снилась кровь на снегу и не знавшее пощады пламя.

Глава 6. Второе условие пари

«На днях мне в руки случайно попала работа некой Изабель Виардо, в коей ярко и красноречиво описываются сражения с вампирами. Эта работа подтверждает мои давно вынашиваемые догадки: в мире мы не одни, и за гранями видимого скрываются темные силы. Неужели, дядя мой, чудовища сосуществуют с людьми, и мы даже не ведаем об их присутствии?»

– из письма Брату Валентину от племянника

Наутро академия с ужасом обнаружила, что одна из садовых скульптур лишилась головы. Многие сочли это дурным предзнаменованием, и, не найдя объяснений, порождали слухи о проклятии и темных ритуалах.

Чем настойчивее Тремейн закрывал глаза на разговоры об убийствах, тем все гуще тревога заволакивала стены замка. Никто здесь не был храбр сердцем, чтобы остаться под нависшим рубилом опасности. Но еще больше недоставало храбрости навсегда закрыть за собой ворота в престижное заведение для достойнейших претендентов империи.

Настроение за окнами тоже стояло хмурым. Над землей, словно дым курений, вился сизый туман, застилая дворы; в нем тускло синели укрытые пеленой контуры прозябающих воронов. Обложенный тучами горизонт предвещал грозу, и в этой жутком полумраке статуя святого на задремавшем фонтане смотрелась сродни сюжету о мученике, взявшем на себя участь противостоять тяжести стального неба.

Но вернемся к госпоже Рейнгард. Заметив утром в столовом зале, что все ножи, подававшиеся к завтраку, обеду и ужину, заменили на другие, из гнущегося металла и с закругленным концом, Рене с малой долей облегчения подумала, что Тремейн не строил иллюзий, якобы в академии все шло своим чередом тихо и мирно. И все же радоваться было нечему. Рене вынесли запрет на выход в город, и хотя девушка ощущала себя лишенной какого-то весомого права, в глубине души она понимала, что подобный запрет уже коснулся если не всех, то многих.

Однако и эта проблема не стала первой или одной из первых по важности. Центр внимания все еще занимал Грэймон. Сегодня лицо профессора украшал здоровый синяк на верхней скуле, старательно припудренный белилами. И эта особенность смущала Рене.

На занятие Грэймон принес картину именитого художника Сандо́ Дар'ола «Рабыня», где ангел предстал зрителю в облике девы с золотистыми локонами. Первый взгляд на ее сон создавал впечатление нежности и чистоты, но, если присмотреться: дева лежала не в сонном забытье, она была повержена. С одним оставшимся крылом.

– Чтобы стать выдающимся, художнику рано или поздно приходится покинуть тень учителя, освободиться от заимствований, сформировать свой вкус, – плавно рассказывал Грэймон. – Дар'ол обрел индивидуальность в гармонии образов, в умении располагать фигуры в пространстве так, чтобы органично связать героя с окружающим миром. Считается, что в основу сюжета «Рабыни» легло священное повествование об ангеле Мирилис, служившей Ларе́ссу при Тадаросе Лучезарном. Во время осады герцогства неприятелем она принесла себя в жертву и, избавившись от физической ипостаси, ослепила врага сиянием Всевышнего. На картине запечатлен последний миг ее жизни…

До Рене донесся сдавленный смешок: Вейн улыбался. Сегодня рядом с ним не хватало Рида, чье отсутствие, в общем-то, Грэймон не замечал или не хотел замечать. В отличие от других педагогов декан никого не держал в строгости.

– Но эта версия, признаюсь вам, ошибочна. Дар'ол написал ангела, погибшего за светлый идеал без героического пафоса, при этом само высказывание заключено в названии…

За недюжинным умом и образованностью Грэймона Рене пыталась разглядеть его иную сторону, развеять иллюзию простого педагога, который обыденно облачился в кафтан прямого кроя и неуклюже расчесал темную бороду пальцами. Черные глаза магистра то беспокойно бегали по помещению, то возвращались к картине. В них ясно читалось: Грэймону известно нечто недозволенное другим. Ведь не могла же так волновать его «Рабыня», изученная вдоль и поперек.

Рене дожидалась окончания лекции с нетерпеливым покалыванием в пальцах, а когда Годвин Грэймон остался в желанном ею одиночестве, обратилась к декану тет-а-тет:

– Прошу прощения.

– Да, Рене, слушаю.

В приветливости Грэймона не проскальзывало фальши. Но Рене поняла вдруг, что несмотря его внешнюю живость, исходящий от профессора холод был подобен дыханию мертвых – каким-то безжизненным и даже зловещим.

– Мне хотелось бы узнать, что это за человек – Дар'ол, его идеи, достижения, манера писать. Замысел «Рабыни» провокационен, и это подогревает интерес. Окажите услугу – уделите мне еще одно занятие для подробного изучения его работ.

Лицо Грэймона – в целом красивое, хоть и с несколько грубыми чертами – расцвело довольной мальчишеской улыбкой.

– Я рад, что тебе откликнулось его творчество. Скажу по секрету, Дар'ол мой любимый живописец и старый друг.

– Значит, картина подлинная?

– Реплика, моя работа, – без всякой ноты гордости ответил Грэймон, когда гордость не была бы лишена оснований.

– Уверена, она не хуже оригинала, – польстила Рене, заискивая еще большей милости.

– Сандо говорил то же самое. Добрейшей души человек, скучаю по его обществу…

– Сегодня вы заняты?

– Сегодня у меня совещание в пятом часу. Лучше выберем другой день.

Сердце Рене запело дьявольской радостью.

Она возвращалась к себе, не отпуская Грэймона из мыслей. Можно было сколько угодно наблюдать за ним, причисляя все странности к портрету убийцы, но вот пес – то черное исчадие ада, что не давало покоя, – не уживался в этой истории совсем. Где можно содержать такого зверя, и чьему характеру он подчинялся?..

Не успела Рене пуститься в догадки, как вдруг кто-то с разбега сбил ее с ног. Спину прострелила боль от удара – Рене упала на землю, не справившись с весом давившего на нее тела. Там, где она стояла секунду назад, рухнула и с грохотом разлетелась фигура из мрамора. Взоры свидетелей обратились наверх, к галерее, где не было уже ни злодея, ни следа его бегства. Кем бы нападавший ни являлся, он показал свою дерзость и безнаказанность в тот миг.

С трудом опомнившись, Рене обнаружила на себе Вейна.

– Какого дьявола? – в ужасе она попыталась спихнуть парня, но тот оказался неподъемным.

– Не очень похоже на благодарность, – проворчал Вейн. Ему пришлось приподнять себя на руках, чтобы не раздавить Рене весом своего натренированного тела. – Ты в порядке?

Несмотря на боль, на полную неразбериху в голове и сдавленное чувство в груди, Рене ответила:

– Да.

– Хорошо, – выдохнул Вейн, все еще нависая над ней.

– Вейн… – Рене пребывала в растерянности и все еще не могла вернуться в себя, особенно когда зеленые глаза смотрели на нее так близко, а сбивчивое дыхание парня ощущалось на губах, – ты не мог бы слезть с меня?

– И упустить такой потрясающий вид, когда ты снизу? – на его лице засияла озорная улыбка.

– На нас смотрят, – уже раздраженно ответила Рене. Возле них действительно собрался целый круг любопытных.

Страдальчески вздохнув, Вейн откинулся на землю, позволив Рене встать. Она подняла голову кверху, стараясь понять, откуда на нее сбросили мрамор, но дело яснее не стало.

В осколках, что устилали двор, угадывалась потерянная голова скульптуры.

Тем временем Вейн поднялся на ноги, поспешно отряхиваясь от грязи.

– Ну чего уставились? – бросил он недовольно толпе. – Ничего интересного, просто кто-то неудачно пошутил. Пошли, Рен, не хочу объяснять то же самое дисциплинарному смотрителю.

Ее сердце билось в груди так резко от тревоги, как будто рвалось выпрыгнуть. Рене знала, что случившееся не было шуткой, однако сопротивление только усугубило бы ее участь, и лучше для нее самой оставить покушение замаскированным под игру и дурачество.

– Ты заметил, кто это сделал? – девушка догнала Вейна, поравнявшись с ним.

В его быстрой походке распознавалось напряжение. Похоже, Вейн и сам подозревал, что за актом нападения скрывался жестокий умысел, не случайность.

– Нет, у галереи высокие перегородки, с земли ничего не видно.

– Спасибо.

– Что? – переспросил Вейн, как отвлеченный от своих мыслей.

– Спасибо, что спас.

– Тебе повезло, что я оказался рядом.

– Иногда ты оказываешься рядом совершенно неожиданно, – на губах Рене затрепетала легкая тень улыбки. Девушка не могла противиться наивной доверчивости, причастной к ее очарованности Вейном.

– Судя по всему, мне стоит быть рядом чаще.

Кровь бросилась в лицо. Рене испытала неловкость: ей совершенно не прельщало попечительство Вейна, но его внимание и пригляд предательски льстили.