По обе стороны от… Почти непридуманные истории

«Ебаный свет, думал Игнатенок, ну где нахуй эта ваша американская мечта. Жру чуть ли не с помойки, пиво ворую в супермаркете, сплю на продавленном гарбиджном диване, денег на проституток нет. Хватает только на двадцатидолларовый минет от беззубых черных наркоманок в подворотнях Брайтона. Эх, бля, только фарт, лаки кейс, счастливый случай может вырвать меня из этого порочного круга нищебродства. А ведь весной уже тридцатник», вспомнил Вова и направился искать свой шанс ближе к выходу аэровокзала.

***

Они и столкнулись прямо под светящейся табличкой «EXIT» – красивая статная блондинка в соболиной шубе и дерганный небритый русский нелегал со смутным криминальным прошлым.

– Лакшери кар, лесс прайс, онли фоти долларс ту манхэттэн, фифти ту бруклин, – монотонно долдонил свою молитву Вова.

– Русский, что, ли? – спросила женщина, лучезарно осветив Игнатёнка улыбкой.

– Угу, русский. Недорого довезу. Дешевле, чем такси. Тебе куда? – затравленно пробасил бомбила.

– Да, погоди ты. Откуда сам?

– Из Питера…

– Да ты что! И я из Питера! Где жил?!

– На Стремянной. А чо?

– Бля, а я на Рубинштейна! Соседи ведь! Тебя как звать?

– Володя…

– Меня Наташа. Ну что, Володя, лесс прайс, так лесс прайс. Где там твой лакшери кар? Поехали. Мне в Хилтон.

– Поехали. Это, как его… сорок… то есть, пятьдесят баксов…

– Погнали, земляк. Заметано. Не бзди, расплачусь!

***

Уже через десять минут, в теплом кожаном чреве белоснежного «Кадиллака» Наташа прыгала от счастья, задора, радости, нахлынувшей на нее теплой волны сладостной ностальгии, которая исходила от этого чудаковатого, по родному угрюмого русского извозчика, в нелепой, но такой знакомой ей одежде.

– А помнишь, какую окрошку готовили в кафешке на Ломоносова? – лучилась от счастья девушка.

– На Энгельса лучше делали, – оттаивал душой Вова.

– А хинкали… Хинкали на Гороховой, помнишь, грузины лепили? Блиииин, какие там были хинкали!!! – визжала Фролова.

Экскурс в прошлое, продолжавшийся добрые полчаса, взбудоражил попутчиков до невозможности. Наташа была на грани душевного оргазма. И хитрый Володя этим умело пользовался.

– Может, это… ко мне поедем? Посидим, повспоминаем прошлое, Ленинград, выпьем там… закусим. Я в Бруклине живу, в Боро-Парке.

– Хрен знает. А, впрочем, поехали, Володь. Нечего мне в этой сраной гостинице делать.

Йес!, – торжествующе воскликнул про себя Игнатенок, а вслух деловито произнес:

– Надо на Брайтон заехать, – затариться. – Только у меня пока с деньгами не очень.

– Я угощаю, Володь. Сегодня такой заебательский день. Гони в свой Борный парк.

В «International Food» на Брайтоне купили три пакета неимоверно вкусной и не менее вредной русской еды. В отдельном пакете позвякивали бутылки.

Подкатили к дому. Убогая кирпичная пятиэтажка была густо опоясана нехитрыми узорами ржавых противопожарных лестниц. Таких в старом Бруклине – тьма.

Узкие марши подъезда. Прогорклый запах пережаренного лука. Девушка созерцала пространство с нездоровым блеском в глазах. Так же пахло в их родной коммуналке.

Лишь бы успеть до конца рабочего дня, пока эти дурачки с работы не вернулись, судорожно подгонял мысли и шаг возбудившийся духовно и физически Игнатенок. Лишь бы успеть.

Вова делил убогое сорокаметровое жилище с Кириллом и Славой. Своей, случайно упавшей ему на ладошку русской звездочке, он об этом не сказал. Зачем говорить? Он должен все успеть. Должен! Стрелки командирских часов показывали четыре часа пополудни.

***

Кирилл выскочил из вагона подземки, вприпрыжку преодолел платформу, быстро-быстро сбежал по кованной металлической лестнице вниз. Перепрыгивал по три-четыре ступеньки кряду. Он торопился домой. Даже не домой. Что там было делать в их двухкомнатной тесной лачуге? Смотреть, как противный долговязый мелкий аферист Игнатенок пьет сворованное в супермаркете пиво? Кирилл спешил к почтовому ящику. Сегодня по всем расчетам должно прийти такое долгожданное письмо от Марины.

Кирилл четко для себя решил. Нечего ему тут в Америке делать. Еще полгода каторжных работ на ненавистной стройке и все – домой. Заработаю денег, мечтал Кирилл, на маленькую однокомнатную квартиру в родном городке и амба – свалю на хрен из этого капиталистического дурдома.

Половина суммы уже хранилась под подкладкой старого уродливого чемодана.

Марина, Маринка, Мариночка…

Они даже не были парой. И целовались-то всего один раз – под июньским звездным небом в хмельном винном дурмане студенческого турпохода. Затем каждый из них жил своей личной жизнью. Марина более насыщенной, Кирилл попреснее. Но какая-то тонкая ниточка неуловимой душевной близости связывала их всегда. Они писали друг другу письма, как бы их не разбрасывала судьба-злодейка. И непременно в постскриптуме своего письма Кирилл добавлял обязательное и вечное «Я тебя люблю». Так, безответно, как в космос…

Параллельные прямые, как известно, не пересекаются. А двадцатидвухлетний парень не верил в абсолютную аксиоматичность дурацких математических постулатов. Свою параллельную прямую он намеревался изогнуть в дугу.

Почтовый ящик был пуст…

– Ссссука, – неизвестно в чей адрес просипел Кирилл и с грохотом захлопнул жестяную крышку ящика.

***

«Russian, russian, russian girl, my baby, give me give only love, Russian, russian, russian girl, you take my sououououl!!!» – лихо подвывали русские девки из дребезжащей китайской акустики.

Володя Игнатенок торопливо разливал «Московскую», спешно накладывал закуски, коих в этой квартирёнке не было с года постройки дома, то есть с тысяча девятьсот двадцатого. Сам не пил. В полвосьмого вечера начиналась его смена в кар-сервисе. Он суетливо пытался ухаживать за русской королевой бала. Стрелки часов бежали неумолимо. Королева бала в огромном звездно-полосатом махровом халате сидела на табуреточке, поджав под себя босые ноги. Халат Вова украл еще летом на пляже, пока законный правообладатель плескался в Атлантике. Хороший халат, дорогой.

После душа Наташе в нем было до мурашек уютно и тепло. Как дома.

Все же нет закуски лучше, чем свежая докторская колбаса и ломоть хрустящего дарницкого хлеба, – хмельно и плавно текли мысли в Наташиной блондинистой голове. И как, все же, хороши эти хрустящие изумрудные малосольные огурцы. И этот волшебный перламутровый холодец… С красным хреном. И водка… такая мягкая… Это злаковое послевкусие… и сразу квасом хлебным холодным запить. И опять всем носом втянуть в себя душистый запах дарницкого. Зачем этот дурачок Стив изводит водку на пижонистые коктейли – размышляла Фролова и отрывала очередную краюху от теплой еще буханки.

Суетливый Игнатенок в такт музыке выпрыгивал вокруг Наташки и подливал. Мадам Кросби, счастливо закатив свои бездонно зеленые глаза, приплясывала попой на табуретке и хрустела попкой малосольного огурца. Ноги ее были беспардонно оголены чуть ниже линии бикини.

Вот такую веселую картину увидел Кирилл, когда зашел на порог своего съемного жилья. Вернее, порога никакого не было. Входная дверь открывалась сразу на кухню.

Блядь, не успел, не успел, не успел – стучала гулким метрономом в голове Володи всего лишь одна мысль. Как ее тут оставить – хмельную, полуголую, на самом апогее ее ностальгического куража? Как?!

Кирилл недоуменно хлопал глазами. Самым прекрасным до сей поры, что он видел в этой квартире был десятилетней давности цветной телевизор, где выпуклый экран был вмонтирован в резную деревянную тумбу. А тут такое…

Казалось, что от загульной русской женщины исходило волшебное сияние.

Наташа нисколько не удивилась появлению нового персонажа в сюжете сегодняшнего вечера. Наступил тот благодушный момент веселья, когда глаз и душа радовались даже пролетающей мимо мухе. А тут – симпатичный молодой человек с длинными ресницами вокруг голубых, с поволокой, глаз.

Игнатенок метнулся к Кириллу, оттянул его за рукав в комнату и скороговоркой, брызгая слюной, начал тараторить:

– Послушай, Кир, эта баба – моя. Моя, понял? В аэропорту снял. Я сейчас на смену. Вернусь к утру. Не вздумай к ней приставать. Славе, этому полупидору, тоже скажи, чтоб пальцем ее не тронул. Пусть она спит на моей кровати. Моя баба. Моя!