Карта теней Петербурга. Трилогия

Волков смотрел на нее с отвращением и странным, пронзительным интересом. Она говорила о убийстве как о садовнике, обрезающем засохшую ветвь.

– А Никифор? Он тоже был «необходимой мерой»?

– Никифор был инструментом. И, как любой инструмент, его утилизировали, когда он стал опасным. Он знал о вас. – И мог сломаться под вашим… воздействием.

– Так почему я еще жив? – спросил Волков, глядя ей прямо в глаза. – Я знаю слишком много. Я нахожусь в вашем доме. Я украл ваши секреты. По вашей же логике, я – следующая «необходимая мера».

На ее губах появилась та самая холодная, едва заметная улыбка.

–Потому что вы – не Никифор. Вы – не инструмент. Вы – артефакт. Уникальный и ценный. «Карта Теней» всегда ценила уникальные умы. Мы предлагаем вам место среди нас.

Волков остолбенел. Это было beyond (вне, за рамками) любой его гипотезы. Они не хотели его убивать. Они хотели его… завербовать.

– Вы предлагаете мне присоединиться к убийцам? После всего, что вы сделали?

– Мы предлагаем вам видеть не отдельные деревья, а весь лес. Мы предлагаем вам власть. Не ту, что в бумагах и чинах, а настоящую. Власть влиять на ход событий. Использовать ваш дар не для раскрытия мелких преступлений, а для предотвращения катастроф. Воронин искал не «ключ» к городу. Он искал список наших членов в этом портфеле, чтобы продать его. Вы можете стать его хранителем.

Она сделала паузу, давая словам проникнуть в самое нутро.

– Или вы можете попытаться прыгнуть в это окно. Но знайте: если ваши ноги коснутся земли, вы станете врагом. И против «Карты Теней» не устоял никто.

Волков стоял, сжимая и разжимая кулаки. Его мир, его принципы, его вера в закон – все это рушилось в одно мгновение. Они предлагали ему стать тем, против кого он всегда боролся. Но они же предлагали ему доступ к тайнам, о которых он и не мечтал. Власть. Знание. И главное – возможность изнутри понять этого спрута, чтобы однажды нанести удар.

Это была сделка с дьяволом. Но дьявол предлагал ему стать своим, чтобы выжить.

Он медленно вынул портфель из-за пазухи. Не отдавая его, а просто держа в руках.

–У меня есть условия, – произнес он хрипло. – Я не слепой исполнитель. Я хочу знать правила. И у меня будет право на собственное расследование, если ваши методы покажутся мне… неверными.

Елизавета смотрела на него с нескрываемым интересом, как коллекционер на редкую бабочку.

–Вы торгуетесь? Смело. Очень смело. Хорошо. Правила вы узнаете. А право на собственное мнение… – она усмехнулась, – …оно всегда было вашей главной проблемой, господин Волков. Мы не станем вас в этом ограничивать. Напротив.

Она протянула руку за портфелем. Он на мгновение задержал его, чувствуя тяжесть выбора. Затем отдал.

– Добро пожаловать в лабиринт, Артемий Петрович, – тихо сказала она, принимая портфель. – Теперь вы часть «Карты». И помните: из лабиринта нет выхода. Есть только путь к его центру. Или безумие.

Она повернулась и вышла из будуара, оставив его одного с горящей лампой, открытым окном и тяжестью решения, которое навсегда изменило его жизнь.

Он подошел к окну и захлопнул его. Бегство было отменено. Теперь его путь лежал в самое сердце тьмы. Добровольно.

Он посмотрел на свое отражение в темном стекле. Он видел те же черты, те же глаза. Но человек, смотревший на него из глубины стекла, был уже другим. Он пересек черту.

Глава 10. Новая геометрия власти.

Туман над Невой рассеялся, уступив место бледному, безжизненному солнцу. Свет его был обманчивым – он не грел, а лишь ярче подсвечивал грязь на брусчатке и суровые лица прохожих. Артемий Волков шел по набережной к своему участку, и каждый шаг отдавался в его висках глухим, мерным стуком, словно часы, отсчитывающие время до следующей катастрофы.

Он вернулся в свою старую жизнь, но она больше не была его. Его кабинет, его стол, заваленный папками, даже его собственное кресло – все казалось бутафорией, декорацией к спектаклю, режиссером которого был не он. Запах дешевых чернил и пыли, еще недавно такой знакомый и успокаивающий, теперь резал обоняние. Его память, этот проклятый и благословенный дар, безостановочно прокручивала один и тот же кадр: Елизавета Орлова, принимающая из его рук портфель. Добро пожаловать в лабиринт.

– Артемий Петрович! – молодой писарь, сидевший в приемной, почти подпрыгнул при его появлении. – Вы уже здесь? А вас частный пристав спрашивал. Срочно, как только вы появитесь.

Волков кивнул, не останавливаясь. Он чувствовал на себе взгляды сослуживцев – обычные, деловые. Никто не смотрел на него как на соучастника убийства или агента тайного общества. И в этой обыденности была своя, изощренная пытка. Он был грешником в храме, и никто, кроме него, не чувствовал страха.

Кабинет частного пристава Громова был таким же, как всегда: натопленный, душный, пропахший потом и старым сукном. Сам Громов, грузный, с багровым от постоянного напряжения лицом, сидел за столом и что-то яростно чиркал пером.

– Волков! Наконец-то. – Он отложил перо и ткнул им в сторону стула. – Садись. Есть дело. Не ахти какое, но сверху давят. Очень давят.

Артемий медленно опустился на стул, стараясь, чтобы его движения оставались плавными, естественными.

–В чем проблема, Иван Петрович?

– Проблема в том, что какой-то щелкопер из министерства финансов устроил там карусель с подрядами. Ворочает большие деньги. А наш благодетель, – Громов с издевкой подчеркнул слово, – статский советник Лыков, курирующий тот участок, оказался в дураках. Его подсиживают. И нам, видишь ли, поручено найти на этого щелкопера – фамилия его Кривцов – компромат. Чтобы Лыков мог его прижать и выставить защитником казны. Понимаешь? Политики там, интриги.

Волков сидел не двигаясь. Его внутренний радар, настроенный «Картой Теней», завыл тихо, но пронзительно. Слишком удобно. Слишком вовремя.

– И почему это дело ко мне? – спросил он, глядя в глаза Громову.

– А потому что ты, Волков, блещешь! – Громов развел руками. – Ты у нас с памятью, с логикой. Дело Воронина закрыл в рекордные сроки, все шито-крыто. Начальство довольно. Вот и поручили тебе еще одну щекотливую историю. Не подведи.

«Дело Воронина закрыл в рекордные сроки, все шито-крыто». Эти слова прозвучали как приговор. Это была не похвала. Это был пароль. Знак, что пристав Громов либо был одним из них, либо слепым орудием в их руках.

– Я изучу материалы, – ровно сказал Волков, поднимаясь.

– Изучи, – Громов уже снова уткнулся в бумаги. – И побыстрее. Лыков человек влиятельный. Оказать ему услугу – нам же лучше.

Вернувшись в свой кабинет, Волков закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Сердце билось часто и громко. Он подошел к столу. На нем лежала тонкая папка с делом «О злоупотреблениях чиновника Кривцова». Он открыл ее.

Документы были безупречны. Счета, выписки, свидетельские показания – все складывалось в идеальную картину вины Кривцова. Слишком идеальную. Его память, сканируя строки, тут же выхватывала мелкие нестыковки, следы искусной подделки. Это была фальшивка. И ему поручали не расследование, а оформление готового результата.

Он был больше не следователь. Он был палачом на бумаге. Тем, кто придает законный вид беззаконию.

Он просидел так несколько часов, не двигаясь, глядя в окно на серый двор. Он думал о Воронине. О Никифоре. Теперь – о Кривцове. Невиновном человеке, чью карьеру, а может, и жизнь, ему предстояло разрушить.

Вечером он все еще сидел за столом, когда дверь скрипнула и вошел человек. Невысокий, щеголевато одетый, с безразличным, восковым лицом чиновника, которого Волков никогда не видел. Он нес в руках объемистое дело.

– Коллега Волков? – голос у него был тихий и безжизненный. – Из архива. По вашему запросу. Дело о хищении казенных средств на складах в Гутуевском порту.

Он положил папку на край стола и, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел.

Волков медленно потянулся к новой папке. Он открыл ее. И обомлел.

Внутри лежали не документы по портовским хищениям. Там были досье. Фотографии. Подробные отчеты о связях, привычках, слабостях статского советника Лыкова. Компромат. Грязный, откровенный, неопровержимый. Там были сведения, добыть которые было не под силу обычному сыску.

И на самом верху лежала записка. Без подписи. Всего одна фраза, выведенная элегантным, знакомым почерком:

«Каждый лабиринт имеет несколько входов. И только один путь ведет к центру. Выбирайте с умом. – В.О.»

Вариант Орловой? Василий Орлов? Или… код?

Волков откинулся на спинку стула. Его охватило странное, леденящее чувство. Это не было приказом. Это был… выбор. «Карта» давала ему альтернативу. Не уничтожать невинного Кривцова, а уничтожить Лыкова, используя их же методы. Они не просто использовали его. Они испытывали. Смотрели, на что он способен. Как глубоко он готов погрузиться в их игру.

Он посмотрел на две папки, лежащие перед ним. Официальное, фальшивое дело против Кривцова. И тайное, смертоносное досье на Лыкова, переданное ему как союзнику.

Он взял перо. Окунул его в чернильницу. Черт возьми, они думали, что он будет играть по их правилам? Они думали, он станет их пешкой?

Он начал писать. Быстро, ясно, выводя аккуратные строки. Он составлял рапорт. Но не на Кривцова. И не на Лыкова. Он писал о недостатках улик в деле Кривцова, о необходимости более тщательной проверки, о странных нестыковках. Он не оправдывал Кривцова и не обвинял Лыкова. Он затягивал время. Он вносил хаос в их идеальный план.

Это был его первый, крошечный акт неповиновения. Выстрел в тумане, чтобы понять, кто откликнется.

Он закончил, отложил перо и встал. Подойдя к окну, он увидел, как по двору идет тот самый щеголеватый чиновник, который принес ему досье. Тот поднял голову, и на секунду их взгляды встретились через стекло. На безразличном лице чиновника не дрогнул ни один мускул. Он просто повернул за угол и исчез.

Они наблюдали. Они всегда наблюдали.

Волков повернулся и потушил лампу. Комната погрузилась в полумрак. Он стоял посреди нее, между двумя папками, между двух жизней. Он сделал свой ход. Теперь он ждал ответного.

Глава 11. Уроки теневой геометрии.

Приглашение пришло на следующий день, в конверте из плотной, кремовой бумаги, без адресата и отправителя. Оно лежало на столе в его кабинете, когда он вернулся с утреннего совещания. Внутри – всего одна строчка, выведенная тем же элегантным почерком, что и записка в деле Лыкова:

«Сегодня. Четыре часа. Мост Пон-Руж. Приходите одни. – Е.О.»

Мост Пон-Руж. Не парадная набережная, не светский салон, а маленький, почти игрушечный пешеходный мостик через Зимнюю канавку. Место уединенное, полузаброшенное, зажатое между громадами дворцов. Выбор места был посланием само по себе: мы встречаемся в промежутке, в щели между мирами.

Ровно в четыре, ощущая себя одновременно детективом, выходящим на явку, и заговорщиком, Волков ступил на деревянный настил моста. День был серым, ветреным. С воды тянуло сыростью и тиной. Елизавета Орлова уже ждала его, прислонившись к ажурной чугунной периле. На ней было простое темно-серое платье, никаких драгоценностей, лишь тонкая черная шаль на плечах. Она смотрела на мутную воду канавки, и ветер трепал непослушные пряди ее темных волос.

– Пунктуальность – добродетель, которая меня радует, господин Волков, – сказала она, не поворачиваясь.

– Я всегда считал ее профессиональной необходимостью, – отозвался он, останавливаясь рядом.

Наконец она повернула к нему лицо. Оно было спокойным, но в глазах, темных и глубоких, как сама канавка в этот пасмурный день, плескалась живая мысль.

– Ваш вчерашний рапорт… интересное решение. Не самое эффективное, но интересное. Вы решили сыграть в справедливость?

– Я решил сыграть в следователя, – парировал Волков. – Моя работа – устанавливать факты, а не исполнять политические заказы.

Она мягко усмехнулась, и в этом звуке не было насмешки, скорее – легкая жалость.

–А вы все еще верите, что факты существуют сами по себе? Как эти камни? – Она указала на гранитную набережную. – Факт – это глина. Бесформенная и немая, пока скульптор не придаст ей образ. «Карта Теней» – и есть тот скульптор. Мы берем хаос событий и лепим из них историю. Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее. А будущее этого города – наша единственная забота.

– Убийство Воронина – это забота о будущем? – в голосе Волкова прозвучала сталь.

Ее лицо не дрогнуло.

–Семен Воронин страдал опасной иллюзией. Он считал, что истина – это высшая ценность. Но истина, как дикое животное, может сожрать тех, кто ее выпустит на волю. Он намеревался обнародовать информацию, которая привела бы к международному скандалу, к войне, которую наша империя не готова была выдержать. Мы предложили ему молчание. Он выбрал предательство. Его смерть спасла десятки тысяч жизней. Это математика, господин Волков. Холодная и неоспоримая.

Она говорила это с такой леденящей убежденностью, что у Волкова на мгновение перехватило дыхание. В ее словах была своя, чудовищная логика. Логика палача, считающего себя хирургом.

– А Никифор? Он тоже угрожал международному скандалу?

– Никифор был расходным материалом, – она пожала плечами, и этот жест был ужасающе естественным. – Как пустая гильза. Вы ведь не оплакиваете каждую гильзу? Он знал о вас. Его устранили не потому, что он что-то сделал, а потому, что он мог что-то сделать. Сломаться. Заговорить. В нашей работе нельзя оставлять слабые звенья. Вы – сильное звено. Именно поэтому вы здесь.

Волков почувствовал, как его охватывает смешанное чувство – почти интеллектуальное восхищение этой отточенной, бесчеловечной философией и физическое отвращение к ней.

– И что же теперь? Я должен принять вашу «математику» и начать подсчитывать, чьи жизни стоят чьей смерти?

– Нет, – она повернулась к нему, опершись спиной о перила. – Сначала вы должны понять геометрию. Видеть не точки – преступления, убийства – а линии, которые их связывают. И фигуры, которые эти линии образуют. Вы следователь. Вы ищете прямую, путь от А к Б. Мы – архитекторы. Мы создаем сложные многоугольники, где убийство в точке А предотвращает катастрофу в точке Z. Ваш вчерашний рапорт – это прямая линия. Но мир, господин Волков, крив.

Она вынула из складок платья маленький, изящный бинокль и протянула ему.

– Посмотрите туда. На тот дом, с зелеными ставнями.

Волков взял бинокль. В полукилометре от них, на другом берегу канавки, стоял невзрачный трехэтажный особняк.

– Что я должен увидеть?

– Подождите.

Он ждал. Минуту. Две. И вот, в окне на втором этаже мелькнула тень, и появился человек. Высокий, седовласый, в мундире с орденами. Волков узнал его – это был генерал Ковалев, герой последней войны, человек, известный своими ультрапатриотическими и жесткими взглядами.

– Генерал Ковалев, – прошептал Волков.

–Именно, – голос Елизаветы прозвучал прямо у его уха. Она стояла рядом. – В этом доме он встречается со своей любовницей. Женой британского дипломата. Доказательства у нас есть. Через неделю в Государственном совете будет решаться вопрос о выделении средств на его новую военную программу. Программу, которая неминуемо втянет нас в конфликт на Балканах. Теперь скажите, господин следователь, что является большим преступлением: позволить генералу, чьи амбиции погубят тысячи солдат, получить деньги? Или использовать его человеческую слабость, чтобы спасти эти тысячи жизней?

Волков медленно опустил бинокль. Он смотрел на ее спокойное, прекрасное лицо, и ему хотелось кричать. Они не просто убивали. Они манипулировали. Шантажировали. Они играли в богов, переставляя судьбы людей, как фигуры на шахматной доске.

– Вы предлагаете мне стать шантажистом? – его голос был хриплым.

– Я предлагаю вам видеть цели, а не средства. Иногда грязные средства – единственный путь к чистой цели. Мы – тени, отбрасываемые светом империи, господин Волков. Без нас этот свет был бы слепящим и беспощадным. Мы – те, кто смягчает тени.

Она взяла бинокль из его оцепеневших пальцев.

–Подумайте об этом. А пока… насладитесь геометрией.

Она развернулась и пошла прочь по мосту, ее силуэт быстро растворился в серых сумерках наступающего вечера.

Волков остался один. Он смотрел на воду, на темнеющие стены дворцов, и его мир, уже давно давший трещину, теперь рухнул окончательно. Он стоял на мосту между двумя берегами – берегом закона, который он поклялся защищать, и берегом «высшей необходимости», который ему предлагали принять.

И он с ужасом понимал, что, слушая ее, он начинает видеть извращенную красоту этой теневой геометрии. Это было самое страшное во всем этом уроке. Не угрозы. Не шантаж. А медленное, ядовитое проникновение их логики в его собственный, всегда ясный и упорядоченный ум.

Он повернулся и пошел в противоположную сторону. Но куда бы он ни пошел, он знал: мост уже остался позади. И он стоит теперь на новой земле. Земле, где правда была глиной, а совесть – роскошью, которую не мог позволить себе архитектор.

Глава 12. Правда, выжженная в памяти.

Тот вечер Волков провел в своем кабинете, но не за делами. Он сидел в темноте, без движения, пока город за окном не погрузился в ночь. Слова Елизаветы Орловой звучали в нем навязчивым, отточенным ритмом. «Математика… Геометрия… Холодная и неоспоримая…» Они выстраивались в безупречную логическую цепь, звено за звеном, пока не смыкались в идеальное, чудовищное оправдание.

Но в самом центре этого холодного спокойствия зияла дыра. Маленькая, но невыносимая. Запах духов в кабинете Воронина. Сладковатый, цветочный, не принадлежавший ни слуге, ни самому архивариусу. Запах, который его память безошибочно связывала с Елизаветой.

Она была там. В кабинете Воронина. В ночь убийства.

И если она была там, то вся ее стройная теория о «предателе» и «высшей необходимости» начинала рассыпаться, как карточный домик. Зачем ей самой присутствовать при ликвидации «расходного материала»? Если Воронин был просто угрозой, с которой справился бы любой наемник вроде Никифора?

Его ум, отточенный для поиска нестыковок, наткнулся на главную. И он знал, что не сможет жить, не проверив ее.

Портфель. Ответ был в портфеле Воронина, который он так глупо, так наивно вернул им. Но они были уверены в нем. Они дали ему доступ. Значит, портфель был здесь, в особняке. Скорее всего, в том самом кабинете князя, в потаенном отделении глобуса.

Риск был безумным. Вернуться в логово, которое он с таким трудом покинул? Это было самоубийством. Но и жить с этой грызущей неизвестностью он тоже не мог.

Он вышел из участка глубокой ночью, сменив маршрут три раза, петляя по темным переулкам, пока не убедился, что за ним нет хвоста. На этот раз он не пошел к парадному входу. Его память, изучившая план особняка, подсказала ему другой путь – через старые конюшни, соединенные с основным зданием крытым переходом.

Замо́к здесь был проще. Он проскользнул внутрь, втянув в себя запах сена, кожи и мышатины. Сердце колотилось где-то в горле, но разум был холоден и ясен. Он знал каждый поворот, каждую скрипучую половицу.

Особняк спал. Он, как тень, пронесся по темным коридорам к кабинету князя. Дверь была заперта, но это его не остановило. Через минуту он уже был внутри.

Лунный свет падал на глобус, придавая ему вид магического артефакта. Волков подошел, нашел едва заметную линию и надавил. Тихий щелчок. Верхняя полусфера отъехала.

Портфель лежал на месте.

Он схватил его дрожащими руками. Медная застежка с символом лабиринта холодно блестела. Он расстегнул ее и замер.

Внутри лежали не чертежи и не списки членов «Карты». Там были листки, исписанные мелким, убористым почерком Воронина. И несколько старых, пожелтевших писем. Но это было не то, что он ожидал.

Он быстро пролистал несколько страниц. Это был дневник. Личный дневник архивариуса. И его содержание переворачивало все с ног на голову.

«…Орлов требует ускорить поиски. Речь идет о проекте «Феникс». Они отрицают, но я уверен – они планируют не сохранение, а переделку. Они хотят не защитить город, а перестроить его по своему чертежу, устранив всех, кто стоит на пути…»

«…Елизавета Григорьевна была сегодня. Говорила о долге, о высших целях. Но в ее глазах страх. Она боится брата. Боится их общих творений. Спросила меня, есть ли другой путь…»

«…Нашел упоминания в архивах. Неужели правда? «Карта» не предотвращает катастрофы, они их провоцируют! Пожар на Бирже, затопление в районе Гутуевского острова… Все это их рук дело. Чтобы убрать неугодных, чтобы получить власть над восстановлением… Они не хранители. Они инженеры хаоса…»

«…Они знают, что я догадался. Прислали мне в подарок книгу с запахом миндаля. Это предупреждение. Я спрячу эти записи. Если со мной что-то случится, пусть это найдут. Они планируют нечто ужасное. Нечто с поездом…»

Волков отшатнулся от портфеля, будто от раскаленного железа. Его мозг отказывался верить. Все было ложью. Вся философия «геометрии» и «высшей необходимости» была ширмой для чудовищных преступлений. Они не спасали империю. Они ее уничтожали, чтобы на обломках построить свою собственную.

Воронин не был предателем. Он был жертвой. Он пытался их остановить.

А Елизавета… Она не была холодной жрицей этого культа. Она была запуганной женщиной, которая искала выход. И, возможно, увидела его в нем, Волкове.

Ярость. Холодная, всепоглощающая ярость поднялась в нем. Их наглость не знала границ. Они не только убили невинных людей. Они попытались купить его, предложив ему стать соучастником. Они играли с ним, как кошка с мышкой.

Он судорожно схватил дневник и письма, намереваясь забрать их с собой. Это был козырь. Нокаутирующий удар.

И в этот момент его взгляд упал на одно из писем. Оно было написано не Ворониным. Это был приказ. Короткий, без подписи.

«Ликвидировать Воронина. Использовать цианистый калий. Инсценировать самоубийство. Операцию курирует «Тень».

А ниже, в углу, стояла маленькая, едва заметная литерка. Та самая, что была на записке от «В.О.». Но теперь, при свете луны, он разглядел ее четче. Это была не «В». Это была стилизованная «Е».

Елизавета.

Она. Она отдала приказ. Она была «Тенью», курировавшей убийство. Ее слова о страхе, ее попытки найти «другой путь» в разговорах с Ворониным – все это была ложь. Игра, чтобы усыпить бдительность старика. Она не боялась брата. Она была его правой рукой. Его главным орудием.

Волков опустился на колени, охватив голову руками. Весь мир рухнул в одночасье. Он был не просто обманут. Он был осмеян. Его дар, его память, его логика – все было обращено против него, чтобы заманить в ловушку.

Он сидел так, не зная, сколько прошло времени. Потом медленно поднялся. Его лицо в лунном свете было похоже на маску. Все эмоции – ярость, отвращение, разочарование – сгорели, оставив после себя пепел холодной, абсолютной решимости.

Он не стал забирать дневник. Это было бы самоубийством. Вместо этого он сделал то, на что был способен только он. Он пролистал дневник еще раз. Медленно. Внимательно. Его взгляд скользил по строчкам, абзацам, страницам.

Щелчок. Первая страница.

Щелчок. Описание проекта «Феникс».

Щелчок. Список подозрительных событий.

Щелчок. Последняя запись о поезде.

Щелчок. Роковое письмо с литерой «Е».

Он закрыл портфель. Аккуратно положил его обратно в глобус. Закрыл полусферу. Стер свои следы. Он был снова тенью, выскользнувшей из кабинета. Он шел по ночному городу, и в его голове, в его нерушимом хранилище, теперь лежало самое опасное оружие – правда. Полная, безрадостная, ужасающая правда. Они думали, что завербовали его. Они думали, что он будет их слугой, их «сильным звеном».

Они ошибались.

Он не будет бежать. Он не будет обличать. Они слишком сильны для открытой борьбы.

Он останется с ними. Он будет играть свою роль. Он будет изучать их, запоминать каждый их шаг, каждое слово, каждое преступление. Он станет их самым верным и незаменимым слугой. Он поднимется по их иерархии. Он завоюет их доверие.

И тогда, когда они меньше всего будут этого ждать, он нанесет удар. Не извне, а изнутри. Он разрушит их не грубой силой, а их же методами – тихо, беззвучно, неотвратимо.

Он посмотрел на темные воды канала, в которых отражались огни фонарей. Его собственное отражение казалось ему чужим. В нем уже не было Артемия Волкова, честного следователя. В нем был кто-то другой. Тень с памятью. Молот, готовый годами копить силу для одного-единственного удара.

Он повернулся и пошел по направлению к своему дому. К своей новой жизни. Жизни в лабиринте, где он поклялся стать не жертвой, не слугой, а Минотавром.

Эпилог.

Спустя неделю дело Кривцова было благополучно закрыто за недостатком улик. Статский советник Лыков, к всеобщему удивлению, не стал настаивать. Ходили слухи, что на него нашли какой-то компромат, и он предпочел отступить. Артемий Волков получил устную благодарность от начальства за «профессионализм и непредвзятость».