Трилогия: Карта теней Петербурга. Книга 2. Зеркало душ Петербурга

АКТ I: ИГРА В ОТРАЖЕНИЯ (Главы 1-8)

Глава 1: «Тень в зеркале»

Воздух в кабинете был густым и спертым, словно в легких у самого города. Он состоял из пыли, осыпающейся с бесчисленных папок уголовных дел, едкого дыма дешевой папиросы и терпкого аромата остывшего чая без сахара. Коллежский асессор Артемий Волков стоял у окна, не видя запыленного стекла, а глядя сквозь него – в прошлое, которое навсегда врезалось в его сознание с четкостью гравюры.

На столе, рядом с незаполненным рапортом, лежал приказ по Управлению сыскной полиции. Приказ о его производстве в сыскные приставы. Повышение. Награда за "успешное" раскрытие дела архивариуса Воронина. Горькая ирония жгла ему горло. Он получил новую должность за то, что позволил себя обмануть, за то, что стал пешкой в игре тех, кого поклялся уничтожить.

Его память, этот дар, столь же безжалостный, сколь и бесценный, вновь и вновь прокручивала один и тот же кадр: фигура Воронина, бездыханная, неестественно скрюченная на каменных плитах мостовой. И поверх этого – лицо Елизаветы Орловой. Холодное, совершенное, как работа ювелира. Ее слова, сказанные с ледяным спокойствием: «Вы теперь с нами, Артемий. Вы понимаете, высшая необходимость не оставляет места сантиментам».

Он сжал кулаки, чувствуя, как напряглись мышцы предплечий. Его пальцы сами потянулись к внутреннему карману сюртука, где лежала не служебная записная книжка, а другая – потертая, кожаная. Его личная «Карта Теней». Карта лжи, которую он поклялся уничтожить.

За окном, на Садовой улице, начинался осенний дождь. Крупные, тяжелые капли шлепались о булыжник, превращая его в темное, блестящее зеркало. Огни фонарей расплывались в этих лужах, как слепые глаза. Каждый огонек был для него отдельной историей, застрявшей в памяти: вот у того фонаря неделю назад стоял торговец горячими калачами, и Волков помнил проступившую на его фартуке грязь; вот там, в тени, три дня назад две подвыпившие дамы полусвета громко смеялись, и он мог бы воспроизвести их диалог слово в слово.

Это был его крест. Он не мог забыть. Ни ложь в глазах Елизаветы, ни приказ об убийстве Воронина, подписанный ее рукой, ни отвращение в своем собственном сердце, когда он принимал ее предложение. Он стал упырем, чтобы охотиться на упырей. Троянским конем в лагере инженеров хаоса.

В дверь постучали. Резко, два раза, без церемоний. Это был стук его нового помощника, прапорщика Семенова – молодого, рьяного и пока еще не узнавшего, как пахнет настоящая гниль, прикрытая парфюмом власти.

– Войдите, – голос Волкова прозвучал хрипло. Он прочистил горло.

Дверь открылась, впустив в затхлый воздух струю свежего, но влажного ветра с коридора. Семенов, румяный, с честными, слишком прямыми глазами, вытянулся в дверном проеме.

–Господин пристав, вас к княжне Орловой. Карета ждет у подъезда.

Титул прозвучал непривычно. Сыскной пристав Волков. Теперь это была не просто должность. Это была роль, которую ему предстояло играть безупречно.

Волков медленно, будто скрипучий механизм, повернулся от окна. Его лицо, которое он видел отраженным в стекле, было маской бесстрастия. Маска была надета. Сцепив на мгновение зубы, он поправил сюртук. Тяжелая шерсть легла на плечи, как доспехи.

– Я знаю, – тихо, почти про себя, сказал он, проводя ладонью по лицу, сметая невидимые следы усталости. Пальцы скользнули по шву, нащупывая спрятанную записную книжку. Его карта. Его оружие. – Вези.

Семенов кивнул и, пропустив начальника, засеменил следом. Волков шел по коридору участка, не видя встречных служащих. Его взгляд был обращен внутрь. Он снова видел Елизавету. И мысленно, готовясь к встрече, он повторял, как мантру, слова, вычитанные в дневнике Воронина и навсегда выжженные в его памяти: «Они не хранители. Они инженеры. Они не предотвращают хаос. Они его творят».

И он, сыскной пристав Артемий Волков, отныне был одним из них. Чтобы сжечь их мастерскую изнутри. Даже если пламя поглотит его самого.

Глава 2: Куратор и упырь (в которой маски надеваются окончательно, а в игру вступают первые кости)

Карета, присланная Орловой, была неброской, темного цвета, с закрытыми занавесками на окнах. Но внутри – мягкие бархатные сиденья, идеально амортизирующие любую кочку на петербургской мостовой. «Как и они сами, – подумалось Волкову. – Снаружи серая мышь, внутри – капкан на шелковой подушке».

Он не смотрел в окно. Он и так знал маршрут. Его память, без его воли, фиксировала каждый поворот, каждый звук: скрип рессор, перезвон колокола с Казанского собора, крик разносчика. Эта поездка уже откладывалась в бездонных архивах его сознания, как еще один документ по делу о его собственной жизни.

Особняк на Английской набережной встретил его гробовым молчанием. Ливрейный лакей, лицо которого напоминало восковую маску, молча принял его пальто и проводил через анфиладу залов. Богатство здесь было не кричащим, а давящим. Сумрачные портреты предков смотрели на него с высоты, темное дерево панелей, казалось, впитывало любой звук. Воздух пахнет кипарисным деревом, пчелиным воском и едва уловимым, горьковатым ароматом опиума – запахом тайны и разложения.

Елизавета Орлова находилась в будуаре. Она не сидела, а скорее парила в кресле у камина, залитая единственным источником света – лампой под абажуром из темно-зеленого стекла. Свет падал на ее руки, длинные, бледные, с идеально очерченными ногтями. В тех руках она вертела серебряный нож для разрезания бумаги. Лезвие ловило отсвет огня в камине и подмигивало Волкову, как отдельная, злая сущность.

– Артемий, – ее голос был ласковым, но в этой ласковости слышался хруст льда. – Вы выглядите уставшим. Наша работа отнимает силы, я понимаю. Новые обязанности тяготят?

Он стоял по стойке «смирно», как подобает сыскному приставу в доме столь высокопоставленной особы. Его форменный китель внезапно показался ему тесным и убогим в этой роскоши.

– Служба, ваше сиятельство, редко бывает спокойной, – отчеканил он, отрабатывая роль. – Благодарю за оказанное доверие. Постараюсь его оправдать.

– О, оставьте эти церемониальные поклоны для чужих ушей, – она легким движением отбросила нож на письменный стол. Он звякнул о столешницу, нарушив давящую тишину. – Здесь мы свои. И у меня для вас задание. Первое по-настоящему важное. «Карта» доверяет вам. Я доверяю вам.

Фраза «я доверяю вам» прозвучала с такой сладкой иронией, что у Волкова свело скулы. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это не было доверием. Это был ошейник.

Она протянула ему тонкую, но плотную папку из телячьей кожи. – Ваше крещение огнем, Артемий. Или, если хотите, зеркалом.

Он открыл папку. Внутри лежали две фотографии. На первой – репродукция парадного портрета. Солидный господин с щегольскими бакенбардами, в дорогом фраке, с уверенным, чуть надменным взглядом. Подпись: «Густав Эберсвальд. Фабрикант. 12 октября 189* года».

Рядом – вторая фотография. Тот же портрет, но на нем творилось нечто невозможное. Из-за спины Эберсвальда проступал чужой, искаженный ужасом силуэт, будто призрак. Но самое жуткое было на лацкане его безупречного фрака – там, где должен был сверкать бриллиант ордена, теперь расплывалось кроваво-багровое пятно.

– «Оживающий портрет», – констатировал Волков, стараясь, чтобы его голос не дрогнул. Его память уже анализировала изображение: характер мазков, тени, границы ретуши. Это не было колдовством. Это была работа высочайшего класса. – Дешевый фокус для суеверных обывателей.

– Дешевый, но эффективный, – парировала Елизавета. Ее губы тронула улыбка, не достигающая глаз. – Позавчера вечером господин Эберсвальд был найден в своем кабинете на Мойке. Горло перерезано. Рядом на столе лежала копия этого… измененного изображения. Это уже третий случай за месяц. Сначала – мелкий ростовщик, затем – актриса императорских театров, теперь – фабрикант. Город начинает шептаться о проклятиях, двойниках и каре за грехи.

Волков закрыл папку. Его разум работал с холодной скоростью. Серийные убийства, маскирующиеся под мистику. Идеальный инструмент для создания паники.

– И что хочет «Карта»? Чтобы я поймал призрака? – в его голосе прозвучала нарочитая скептическая нотка, игра в «прагматичного сыщика».

– «Карта» хочет порядка, Артемий, – ее глаза, цвета зимнего неба, сверкнули в полумраке. – Мы подозреваем, что некий… фанатик. Независимый оператор. Узнал о некоторых наших философских изысканиях в области природы человеческой сущности и использует их для своей кровавой вакханалии. Он искажает великие идеи хаоса, превращая их в вульгарное убийство. Он – вирус, угрожающий чистоте эксперимента.

«Ложь, – молнией пронеслось в голове у Волкова. – Они сами запустили этого “вируса”. А теперь хотят, чтобы я его “обезвредил”, направив расследование в нужное им русло».

– Вы должны возглавить официальное расследование, – продолжила Елизавета. – Как новый сыскной пристав, вы имеете на это полное право. Найдите этого самозванца. Остановите его. Используйте все ресурсы полиции. А наши… ресурсы будут помогать вам из тени.

Волков кивнул, делая вид, что обдумывает задачу. Его истинная цель была противоположной: не поймать подставного маньяка, а найти способ саботировать их план, вывести на чистую воду саму «Карту».

– Я понял, – он закрыл папку. – Это дело я буду вести как оперуполномоченный сыскной полиции. Официально.

– Именно так, – Елизавета медленно поднялась с кресла. Ее шелковое платье зашелестело. Она подошла к нему так близко, что он почувствовал тот самый горьковатый аромат. – И, Артемий… – ее голос стал почти интимным, ядовитым шепотом. – Будьте осторожны, разглядывая эти портреты. Говорят, если долго смотреть в такое зеркало, рано или поздно оно начинает смотреть в тебя. И кто знает, что оно может там увидеть?

Он снова кивнул, не в силах выдержать этот пронизывающий взгляд. Развернулся и вышел, не сказав больше ни слова.

Спускаясь по мраморной лестнице, он думал только об одном. Его задача – не поймать «маньяка». Его задача – найти способ направить зеркало их собственного замысла прямо на них самих. Он должен был стать мастером, который управляет отражениями. И разбить это зеркало вдребезги, даже если осколки исказят и его собственное лицо.

Глава 3: Портрет господина Эберсвальда

Особняк Эберсвальда на набережной Мойки был оцеплен. Унылые фигуры городовых отгораживали его от любопытных взглядов мокрой, промозглой толпы, в которой уже рождались шепоты о «проклятии» и «каре господней». Дождь не утихал, накрывая город серым, слезливым саваном.

Волков, не обращая внимания на отдаваемые ему честь подчиненные, шагнул под крышу. Воздух в парадной зале был тяжелым и сладковатым – пахло дорогим табаком, коньяком и едва уловимым, но въедливым запахом крови, доносящимся из-за дубовой двери в глубине дома.

Его новый помощник, прапорщик Семенов, снимая мокрый плащ, засеменил рядом.

–Господин пристав, полицейский врач уже здесь, осмотр… – он запнулся, сглотнув, – осмотр тела завершен. Ужасное зрелище.

– Любое насильственное лишение жизни есть ужасное зрелище, прапорщик, – отрезал Волков, не глядя на него. – Ваша задача – фиксировать факты, а не впечатления. Где кабинет?

Кабинет убитого фабриканта был просторным, отделанным темным дубом. Здесь пахло уже откровенно – медным привкусом крови и испражнениями, сопутствующими насильственной смерти. Тело Густава Эберсвальда все еще сидело в вольтеровском кресле у камина, запрокинув голову. Широкая, почти хирургически точная рана зияла на горле, окрасив в багрянец белоснежную манишку. Руки безвольно свесились, пальцы были искривлены в последней судороге.

Волков подошел, его взгляд был холоден и аналитичен. Он не видел человека. Он видел картину преступления. Его память, как фотографическая пластинка, начала впитывать все: угол, под которым было нанесено ранение, брызги на ближайшей стопке книг, отсутствие следов борьбы.

– Нападение сзади, – тихо проговорил он, больше для себя. – Убийца вошел, когда жертва сидела в кресле. Она его знала или не воспринимала как угрозу. Один точный удар. Профессионал.

Его глаза скользнули по столу. Рядом с серебряной чернильницей лежала фотография. Тот самый «оживающий портрет». Вживую он выглядел еще более зловеще. Кровавое пятно на фраке казалось почти объемным.

Волков надел лайковую перчатку и взял снимок. Поднес к свету от камина.

–Смотрите, прапорщик, – сказал он, заставляя Семенова подойти ближе. – Видите границы? Это не проявление духов. Это ретушь. Работа высочайшего класса. Пигмент подобран идеально, фактура бумаги сохранена. Сделано мастером.

Он делал вид, что ведет обычное расследование. Но его истинная цель была иной. Он искал не улики против «маньяка», а следы самой «Карты». Что они хотели здесь найти? Что упустили?

Его взгляд упал на массивный, резной книжный шкаф. Одна из стеклянных дверок была приоткрыта. Подойдя ближе, он заметил едва различимый след на полированной древесине пола – будто что-то тяжелое и острое царапнуло его. Не от мебели.

Присев на корточки, Волков провел пальцем в перчатке по царапине. Его память сличила ее с рисунком паркета во всей комнате. Это было ново. Очень ново.

– Прапорщик, осмотрите шкаф, – скомандовал он. – Получите опись библиотеки у прислуги. Ищите, чего не хватает.

Пока Семенов с рвением принялся за работу, Волков подошел к окну. Его взгляд упал на небольшой, изящный секретер в углу. На его столешнице лежала изящная бронзовая пресс-папье в виде совы. И оно стояло не по центру подставки для писем, а слегка сдвинуто. Чей-то взволнованный палец отодвинул его, листая бумаги.

Сердце Волкова учащенно забилось. Они уже были здесь. После убийства. «Карта» не просто устранила Эберсвальда. Они что-то искали. Или подкладывали.

Он медленно, чтобы не привлекать внимания, открыл ящик секретера. Внутри царил идеальный порядок. Сложенные веером письма, пачки счетов. И одинокий ключ. Небольшой, потертый, явно от внутреннего замка. Ничего примечательного.

Но его память, этот верный и безжалостный страж, тут же выдала ему картинку: ящик был чуть менее запыленным, чем все вокруг. Его протерли. Недавно.

Он взял ключ и незаметно сунул его в карман. Улика, о которой не узнает ни Семенов, ни «Карта». Первый тайный ход в его личной партии.

– Господин пристав! – окликнул его Семенов. – Кажется, я нашел! Не хватает одного тома. Согласно описи, это была «Металлургическая статистика Южного Урала». Сухая книга, казалось бы. Но ее нет.

Металлургия. Сталь. Слово ударило в сознании Волкова, как колокол. «Поезд». Все связано.

Он кивнул, сохраняя на лице маску служебного равнодушия.

–Отметить в протоколе. Возможно, родственники взяли. Продолжайте осмотр.

Он отошел обратно к телу, к этому «оживающему портрету», который был не предсказанием, а всего лишь афишей к спектаклю, поставленному «Картой Теней». Они убрали Эберсвальда и забрали книгу о металлургии. Зачем?

Он смотрел в остекленевшие глаза фабриканта и давал себе молчаливую клятву. Он найдет ответ. Не для того, чтобы закрыть дело, как хочет Елизавета. А для того, чтобы превратить его в оружие против них самих. Этот ключ в его кармане был первым патроном в этой войне.

Глава 4: Анатомия лжи

Двойная игра Волкова, работа с уликами и первая попытку понять замысел «Карты».

Возвращение в свою казенную квартиру на Фонтанке было похоже на переход в другое измерение. Снаружи – грохот экипажей и крики разносчиков. Внутри – гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на камине и шорохом собственных мыслей, слишком громких в этой тишине.

Волков запер дверь на засов и не зажигал свет. Сумерки сгущались за окнами, окрашивая комнату в сизые, неуверенные тона. Он сбросил с себя форменный китель, словно сбрасывал тяжелую, пропитанную чужими страхами кожу. Но облегчения не наступило. Маска приросла к лицу.

Первым делом он вынул из потаенного отделения своего бюро небольшую, переплетенную в кожу тетрадь. Его личный дневник. Его «Черная карта». Рядом с ней он положил потертый ключ, найденный в кабинете Эберсвальда. Две загадки. Одна – из прошлого, другая – из настоящего.

Он открыл дневник. На первой странице – выдержки из записей архивариуса Воронина, выученные наизусть, но все равно зафиксированные на бумаге, как материальное доказательство его безумия.

«…они не хранят историю, они ее пишут. Пером, обмакнутым в кровь и страх…»

«…близится «поезд». Состав из стали и тьмы. Он привезет не груз, а конец эпохи…»

«…Орлова отдала приказ. Холодно, как будто речь шла о просроченной книге…»

«Поезд». Сталь. И книга по металлургической статистике, пропавшая из кабинета убитого фабриканта. Это не могло быть совпадением. Его память, как шахматная доска, расставляла факты. Эберсвальд был не случайной жертвой «оживающего портрета». Он был мишенью, потому что обладал конкретными знаниями или ресурсами, связанными со сталью, с железными дорогами.

Он взял ключ. Простой, стальной, ничем не примечательный. Он вертел его в пальцах, закрыв глаза, пытаясь заставить память выдать ответ. Какой замок он открывает? Не от сейфа – тот был слишком прост. Не от двери – слишком мал. От ящика? Шкатулки?

Внезапно он вспомнил. В кабинете Эберсвальда, рядом с секретером, стоял невысокий поставец для хранения документов с рядом маленьких, замочных ящиков. Один из них, нижний, был чуть более потертым у замочной скважины.

«Они протерли пыль в секретере, но упустили это», – мелькнула догадка. Возможно, они искали что-то конкретное и не нашли. А ключ он взял сам, опередив их. Маленькая победа. Залог будущего успеха.

Он отложил ключ. Теперь вторая задача – «оживающие портреты». Ему нужно было понять механизм, снять с него покров мистики. Для официального отчета он мог бы списать все на суеверия, но для своей тайной войны ему нужны были факты.

На следующее утро, отдав Семену распоряжения по формальному осмотру мест преступлений, Волков отправился в другую часть города. Его целью был крошечный фотосалон на Гороховой, известный лишь узкому кругу ценителей. Вывески у него не было, лишь скромная табличка: «А. Лейбович. Дагерротипия и фотография».

Колокольчик над дверью звякнул пронзительно. Внутри пахло химикатами, коллодием и старой бумагой. За стойкой, заваленной кассетами и склянками, возился щуплый человек в защитном фартуке, с лупой в глазу. Увидев Волкова, он снял лупу.

– Артемий Сергеевич, – произнес фотограф без удивления. – Давно не жаловали. Новое дело? Убийство? Подлог?

Лейбович был гением ретуши и экспертом по всем видам фотографических подделок. Волков не раз пользовался его услугами по долгу службы.

– И то, и другое, Арон Исаакович, – Волков положил на прилавок папку с фотографиями «оживающих портретов», включая портрет Эберсвальда. – Мне нужна консультация. Что это?

Лейбович молча взял снимки, достал из кармана чистый белый платок и протер стекло лупы. Он изучал каждую фотографию подолгу, водил увеличением по линиям, вглядывался в тени. Наконец, он выпрямился.

– Работа, – сказал он с оттенком профессионального восхищения. – Работа мастера. Высший пилотаж.

– Это ретушь?

– Не только. Комбинированная печать. Смотрите. – Лейбович ткнул пальцем в кровавое пятно на фраке Эберсвальда. – Сначала делается основной портрет. Потом на другом стекле фотографируется, скажем, кусок сырого мяса или бутафорская кровь при особом освещении. Потом два негатива совмещаются в одном кадре при печати. Требует ювелирной точности. А этот «призрак» на втором плане… – Он перевел лупу на размытый силуэт. – Это тоже двойная экспозиция. Скорее всего, использовался человек в темном одеянии, снятый не в фокусе.

– Можно установить автора?

Лейбович усмехнулся.

–По почерку? Вряд ли. Это безличная техника. Но такой уровень… в Петербурге человек пять, не больше. И все они дорого берут. Очень дорого. Ваш «призрак» имеет солидное финансовое привидение.

Волков кивнул, забирая фотографии. Еще один пазл. Дорогостоящая операция, а не выходка сумасшедшего. «Карта» не экономила на декорациях.

Вечером он снова сидел в своем кабинете. Перед ним лежали три стопки.

Первая— официальные рапорты Семенова: «версия о маньяке-имитаторе».

Вторая— его «Черная карта» с записями: «поезд», «сталь», «Эберсвальд», «металлургия», «дорогая фотоподделка».

Третья— одинокий ключ.

Он взял ключ и нарисовал его в дневнике, подписав: «Возможно, от поставца в каб. Эберсвальда. Содержание? Связь со сталью?»

План начинал обретать контуры. «Карта» устраняла людей, связанных с каким-то грандиозным проектом – «поездом». И параллельно запугивала город мистическим спектаклем, чтобы отвлечь внимание и создать управляемый хаос.

Его задание от Елизаветы было ясно: возглавить этот цирк и поймать «клоуна» – того, кого они назначат на эту роль. Его истинная задача – найти способ, как в самый ответственный момент направить прожектор на самих устроителей представления.

Он спрятал дневник и ключ. Первый акт его собственной пьесы начинался. И он должен был сыграть свою роль безупречно. Ибо зритель в лице Елизаветы Орловой был внимателен и беспощаден. А зал был полон теней, готовых в любой момент сомкнуться вокруг него.

Глава 5: Второе отражение.

Туман над Невой был густым и молочным, скрывающим очертания стрелки Васильевского острова. В своем кабинете Волков пил чай, пытаясь прогнать пронизывающую сырость, въвшуюся в кости. Перед ним лежали три папки, выстроенные в безупречный ряд: официальное дело об убийстве Эберсвальда, отчёт Лейбовича о технике комбинированной печати и его собственная «Черная карта», где ключ к поставцу был аккуратно зарисован и снабжён вопросом.

Внезапно дверь распахнулась, и на пороге возник запыхавшийся Семенов. На его обычно румяном лице застыла смесь ужаса и возбуждения.

– Господин пристав! Ещё один! Очередной портрет!

Волков почувствовал, как в животе похолодело. Он медленно опустил чашку.

–Успокойтесь, прапорщик. Кто?

– Балерина! Матильда Кшесинская? Нет, простите, не она… Анна Савина! Из кордебалета Императорских театров! – Семенов протянул ему сложенный листок. Это была театральная афиша с портретом юной, хрупкой балерины с огромными печальными глазами. А рядом – та же афиша, но на ней у девушки из-за плеча тянулись чёрные, дымчатые руки, а на лебединой шее проступал синеватый след, похожий на кровоподтёк.

Волков вскочил, сгребая с вешалки пальто. Его память уже работала, выхватывая из досье, составленного им по всем жертвам, информацию об этой девушке. Анна Савина. Восходящая звезда, из бедной семьи, взята под покровительство одним из великих князей… Связи? Ресурсы? Или её смерть должна была стать ещё одним громким сигналом, усиливающим панику?

– Где она репетирует? – отрывисто спросил он, уже направляясь к выходу.

– В старом здании на Театральной! Я уже послал городового предупредить!

Карета мчалась по набережной, подпрыгивая на булыжнике. Волков сжал кулаки. Он должен был успеть. Он не мог допустить ещё одной смерти, которая ляжет на его советь тяжким грузом. Это был шанс. Не просто спасти жизнь, а сорвать план «Карты», доказать себе, что он не просто марионетка в их театре ужасов.

Они влетели в узкий переулок у Театральной площади. Волков выскочил из кареты, не дожидаясь, пока она полностью остановится, и бросился к служебному входу. У дверей стоял бледный, перепуганный городовой.

– Господин пристав! Я… я предупредил! Сказал, чтобы не пускали никого постороннего!

– И где она? – Волков уже бежал по темному, пропахшему краской и пылью коридору.

– В… в гримёрной! Она отказалась уходить, сказала, что это чья-то глупая шутка…

Волков рванул на себя дверь с табличкой «А. Савина». Небольшая комната, заваленная корзинами с цветами, пачками и балетными туфлями. У зеркала, окруженного лампочками, сидела девушка. Та самая, с портрета. Она снимала грим, её плечи были обнажены, а на шее, в точности как на зловещей афише, красовался свежий, лиловый синяк – след от неудачной поддержки, подчеркнутый ретушью, чтобы выглядеть как предвестник убийства.

Увидев ворвавшегося незнакомца в форме, она вскрикнула и вскочила.

– Кто вы?! Что вам нужно?!

– Полиция, мадемуазель Савина, – Волков, пытаясь перевести дух, окинул комнату взглядом. Никого. Они не успели. Слава Богу. – Вам угрожает опасность. Вы должны немедленно покинуть это помещение и…

Он не договорил. Его взгляд упал на огромную корзину с белыми лилиями, стоявшую в углу. Его память, всегда безупречная, сработала мгновенно. Он видел эту корзину, когда вбегал. Но сейчас… сейчас огромный восковой цветок в центре композиции был наклонен под другим углом. Кто-то к нему прикасался.