Трилогия: Карта теней Петербурга. Книга 2. Зеркало душ Петербурга

Он рванулся вперёд, отталкивая балерину, и опрокинул корзину. Из-под груды цветов и зелени показалась рука. Маленькая, изящная, с наведёнными ногтями. А затем и вся фигура. Горничная. Та самая, что, по словам швейцара, принесла цветы полчаса назад. Её горло было перерезано с той же хирургической точностью, что и у Эберсвальда. А в её окоченевших пальцах был зажат длинный, тонкий шпилька-стилет.

Они не пришли за балериной. Они пришли для балерины. Чтобы её руки стали орудием убийства, а её слава – прикрытием. Убийца, переодетый горничной, должен был быть «обнаружен» и «убит» самой Анной в ходе мнимой самообороны. Ещё более изощрённый и циничный спектакль.

Волков застыл над телом, смотря на неподвижное лицо девушки-служанки. Он слышал за спиной истеричные рыдания балерины, топот ног сбежавшейся труппы, голос Семенова, пытающегося навести порядок.

Но всё это доносилось как будто сквозь воду. Глухо, расплывчато.

Он опоздал. Не смог предотвратить смерть. Более того, он сыграл на их руку – его появление спровоцировало хаос и стало свидетелем «развязки», которую они и задумали. Он был статистом в их пьесе.

Он медленно выпрямился. Его лицо было каменным. Ярость, холодная и беспощадная, струилась по его жилам, не находя выхода. Он не просто шёл по их следу. Он танцевал под их дудку, и каждый его шаг был предопределён.

«Если долго смотреть в зеркало, оно начинает смотреть в тебя», – прошептала в его памяти Елизавета.

В этот момент он почувствовал, что это не просто метафора. Это предупреждение. И он уже чувствовал на себе тяжёлый, бездушный взгляд отражения, в котором всё меньше оставалось от Артемия Волкова и всё больше – от того, кого он вынужден из себя делать.

Глава 6: Кабинет курьёзов.

Следующие два дня Волков провел в своем кабинете, окруженный призраками. Призраками убитых, призраками невысказанных слов, призраком той горничной с театральной шпилькой в руке. Он перебирал улики, но они не складывались в картину. Они складывались в коллекцию. Странную, разнородную, как залы Кунсткамеры, которую он мысленно посетил, пытаясь упорядочить хаос в своей голове.

Эберсвальд – сталь, пропавшая книга.

Савина— театр, подставное убийство, публичный резонанс.

Общее— мастерская фотоподделка.

Он сидел, уставившись на зарисованный ключ в своей «Черной карте». Ключ был молчалив. Он вел в никуда, пока не попадет в свой замок. А замок был в доме, который теперь опечатан и охранялся как потенциальная улика.

Нужен был другой путь. Нужен был «художник».

Лейбович сказал: «В Петербурге человек пять, не больше». Волков взял лист бумаги и начал писать, вызывая из памяти досье на всех, кто имел отношение к искусству гравюры и фотографии в городе. Его память выдавала имена, адреса, штрихи биографий.

Петров, Иван. Академик. Слишком известен, слишком дорог. Нет.

Фаброни, Карло. Итальянец. Работает исключительно с императорской фамилией. Нет.

Шмидт, Франц. Немец. Владелец крупнейшей типографии. Слишком бизнесмен. Нет.

Берг, Оскар. Делает порнографические открытки для приватных коллекций. Возможно… но стиль не тот, слишком грубо.

Черкасов, Леонтий. Гравер-самоучка. Талантливый затворник. Живет на окраине, у Обводного канала. Считается чудаком. Делал работы для…

Волков остановился. Его память выдала ему обрывок старого, не связанного с этим делом протокола. Три года назад. Подделка ценных государственных бумаг. Подозревался некий чиновник, но улик не было. Однако в деле мельком упоминалось, что экспертная оценка почерка и гравировки была проведена неким Л.Ч. по частному запросу одного из следователей. Запрос был неофициальный. Дело закрыли за недостатком улик.

Л.Ч. Леонтий Черкасов.

Слишком большое совпадение, чтобы быть случайностью. «Карта» всегда использовала талантливых маргиналов – тех, кому нечего терять и кто находится в тени. Как он сам.

Он не стал брать Семенова. Это была слишком деликатная операция. Он переоделся в поношенный сюртук, нахлобучил потертую фетровую шляпу и в одиночку отправился в район Обводного канала, в царство фабричных труб, зловонных канав и облупленных доходных домов.

Мастерскую Черкасова он нашел в глубине грязного двора-колодца. Дверь в подвал. От нее веяло сыростью и едким запахом кислоты. Он постучал. Сначала тихо, потом настойчивее.

Из-за двери послышалось шарканье. Щелкнул замок, и дверь приоткрылась на цепочке. В щелке показалось бледное, испуганное лицо с седой щетиной и огромными, выцветшими глазами, которые смотрели куда-то в пространство за плечом Волкова.

– Кто? – просипел старик.

– Коллега, – сказал Волков, не называя имени. – По рекомендации Лейбовича. Нужна консультация. По поводу одной сложной… гравюры.

Глаза старика метнулись. Страх сменился любопытством.

–Лейбович? Ну… ну ладно. Только ненадолго.

Он впустил Волкова в свое царство. Подвал был завален медными пластинами, склянками с реактивами, станками и кипами бумаги. Повсюду висели оттиски – лица, здания, странные символы. Но не портреты. В основном, архитектура и сложные инженерные чертежи. Паровые машины. Мосты. И… железнодорожные вагоны.

Волков насторожился. Его память фотографировала каждый листок.

–Вы работаете с техническими чертежами? – спросил он, стараясь звучать нейтрально.

– Иногда, – бормотал Черкасов, суетясь у стола. – Заказывают… для патентов. Или для… частных коллекций. Красиво же. Сила. Прогресс.

Волков достал из внутреннего кармана копию «оживающего портрета» Эберсвальда.

–А такое можете?

Черкасов взял листок дрожащими пальцами, поднес к самым глазам. Он смотрел на него долго, и по его лицу пробежала тень какого-то странного восторга.

– А… это… это же не гравюра. Это комбинированный отпечаток. Я таким не занимаюсь. Но… я вижу. Вижу работу.

– Чью работу? – мягко настаивал Волков.

– Руку мастера чувствую, – прошептал старик, водя пальцем по контуру кровавого пятна. – Чисто. Чисто сделано. Тут не ретушь, тут печать с двух стекол. Очень трудно… Я так не умею. Мне заказывают другое. Мне заказывают… душу.

Волков замер.

–Душу?

– Да! – старик вдруг оживился, его глаза блеснули фанатичным огнем. – Я не просто копирую. Я вижу суть! Вот смотрите! – Он схватил со стола один из чертежей вагона. – Видите? Это не просто чертеж. Это… его душа. Его предназначение. Он будет везти не груз, а… но это секрет. Большой секрет.

Волков смотрел на восторженное лицо гравера и понимал. Этот человек был не просто инструментом. Он был мистиком от техники. Он верил, что видит скрытую сущность вещей. И «Карта» использовала его не для портретов, а для чего-то другого. Для работы над «поездом». Они кормили его бредом о «душе» машин, а он за это делал для них чертежи. А для «оживающих портретов» наняли кого-то другого, более приземленного и циничного.

Черкасов был слепым провидцем. Он видел «душу» стали, но был слеп к душам людей, которые его использовали.

– Кто вам заказывает эти чертежи? – спросил Волков, уже зная ответ.

Старик испуганно сжался.

–Не могу… Мне не велели. Важные господа. Очень важные. Они понимают. Они понимают душу вещей.

Больше он ничего не мог сказать. Он был лишь одним экспонатом в этом кабинете курьезов, что устроила «Карта Теней». Полезным безумцем.

Волков вышел из подвала, чувствуя горечь во рту. Он нашел одного из «художников», но это не приблизило его к разгадке убийств. Это лишь приоткрыло завесу над другим, куда более грандиозным и пугающим замыслом.

«Поезд» обретал черты. И его инженеры набирали команду. А он, Волков, все еще пытался разгадать их побочный фокус с портретами, в то время как главное представление только готовилось к началу.

Он посмотрел на грязное небо над Обводным каналом и почувствовал себя так, словно стоял на рельсах, а сзади, набирая скорость, надвигался на него состав из стали и тьмы, неумолимый и неостановимый.

Глава 7: Уроки этикета для упыря.

Карета, на этот раз роскошная, с гербом Орловых на дверце, увозила его от грязи Обводного канала в другой мир – мир позолоченных лепнин, хрустальных люстр и тихих, отточенных до блеска кинжалов светской беседы. Волков сидел напротив Елизаветы, чувствуя себя диковинным зверем, которого везут на выставку. Его темный, хоть и новый, визитный костюм казался ему убогим саваном на фоне ее изумрудного шелкового платья.