- -
- 100%
- +

«На свете нет ничего более разрушительного, более ядовитого, чем жалость. Особенно когда ты вынужден испытывать ее к тому, кого должен уничтожить».
– Из дневниковых записей Лоренцо Веларио
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИНТЕРЬЕРЫ
(Герои триллера в отдельности, до их встречи.)
Глава 1. Скерцо для левой руки
Дождь стучал по зонтам приглашенных ритмично и бесстрастно, как метроном. Он отмерял секунды молчания, которые казались вечностью. Элиза Ван дер Веер стояла недвижимо, чувствуя, как тонкая черная вуаль слипается на ее щеках. Не от слез – их не было. Ее глаза, серые и ясные, как вода в каналах Амстердама, были сухи. Они фиксировали все: слишком громкий вздох почтенной дамы, нервный жест мужчины, поправляющего галстук, задержку дыхания пастора.
Неподвижность правой руки, левая в кармане. Сжатый кулак. Подавленная агрессия или страх?
Это был автоматизм, привитый отцом. «Язык тела, Лиза, никогда не лжет. Даже когда молчат уста». Теперь его уста молчали навсегда. Парусная регата, внезапный шквал, несчастный случай. Слишком чисто. Слишком… удобно.
Именно тогда ее взгляд, скользя по рядам соболезнующих, наткнулся на него.
Он стоял в стороне, под сенью столетнего платана, без зонта. Стройный, почти худощавый, в идеально сидящем черном пальто. Дождь серебрил его темные волосы, но он, казалось, не замечал этого. Его лицо было бы прекрасно, будь оно не таким отстраненным – будто высеченным из мрамора скульптором, равнодушным к живой плоти.
Это был Лоренцо Веларио. Наследник фонда, с которым ее отец консультировался за месяц до смерти.
Их взгляды встретились на мгновение, резко и неожиданно, будто две шпаги, скрестившиеся в темноте. Он не выразил ничего – ни печали, ни любопытства. Лишь холодный, аналитический интерес, словно он изучал редкий экспонат. Или потенциальную угрозу.
Элиза не отвела глаз. Внутри все сжалось в ледяной ком. Она ждала какого-нибудь признака – вины, замешательства, чего угодно.
Но он был пустотой. Идеальной, отполированной маской.
И тогда, в самый последний момент, когда он уже собирался отвести взгляд, Элиза заметила. Едва заметное, почти неосязаемое движение. Пальцы его левой руки, скрытые в кармане, сжались. Всего на секунду. Судорожно.
Непроизвольный мышечный спазм. Стресс. Внутренний конфликт.
Это был не крик. Это был шепот. Но для нее, воспитанной в мире шепотов, он прозвучал громче любого крика.
Пастор произнес последние слова. Гроб начали опускать в сырую землю. Лоренцо Веларио развернулся и ушел, не дожидаясь конца, его силуэт растворился в серой пелене дождя так же бесшумно, как и появился.
Элиза осталась стоять одна. Дождь стучал уже не по зонтам, а по крышке гроба. Стучал, словно отбивая новый, тревожный ритм. Ритурнель к ее личной мести. Не грубой и кровавой, но тихой, интеллектуальной и беспощадной.
Первый ход в партии был сделан. Даже если никто из них еще этого не осознавал.
Глава 2. Белый галстук, черные мысли
Зал отеля «Принс Евгений» был ослепителен. Хрустальные люстры дробили свет на тысячи бриллиантовых брызг, отражаясь в паркете, отполированном до зеркального блеска. Воздух гудел от сдержанных голосов, звона бокалов и фальшивых улыбок. Благотворительный аукцион фонда «Веларий» был в самом разгаре.
Элиза стояла у стены, сливаясь с толпой в своем простом, но безупречно скроенном черном платье. Пропуск «Гость» жгло кожу на запястье. Ее план был безумен и прост: оказаться внутри, прочувствовать атмосферу, увидеть его в его естественной среде.
И вот он появился. Лоренцо Веларио в смокинге, который сидел на нем как влитой. Он не пытался быть в центре внимания, но внимание само стекалось к нему, как вода в воронку. Легкий кивок, сдержанная улыбка, тихий ответ на вопрос – все было экономно, выверено, лишено малейшего излишества.
Он заметил ее через четверть часа. Его взгляд, скользивший по залу, на секунду задержался на ней. Никакого удивления. Лишь легкое, почти незаметное приподнятие брови. Он что-то сказал своему соседу и плавно направился к ней, минуя гостей с непринужденностью акулы в воде.
«Мисс Ван дер Веер», – его голос был тихим, бархатным, без единой резкой ноты. «Не ожидал встретить вас здесь. Рад, что искусство способно смягчить даже самое острое горе».
Она почувствовала укол. Искусство. Намек на ее притворство.
«Искусство – единственный язык, в котором я способна найти утешение, месье Веларио. Отец научил меня его понимать. И ценить».
Он взял два бокала с шампанским с подноса проходящего официанта, один протянул ей. Его пальцы не дрогнули.
«Ваш отец был человеком с безупречным вкусом. Мы часто спорили о Караваджо. Он считал его гением света и тени. Я же всегда находил его излишне… драматичным. Жизнь, как правило, куда более приглушена в своих проявлениях».
Они говорили об искусстве, но фехтовали на рапирах, заточенных из подтекста и намеков. Каждое слово – удар. Каждая пауза – парирование.
«Возможно, вы просто не видели настоящей тьмы, месье Веларио, – мягко парировала Элиза, делая глоток. – Чтобы оценить свет, нужно знать глубину тени. Караваджо это понимал. Он жил в этом контрасте».
Лоренцо внимательно смотрел на нее. В его глазах, цветом напоминавших старый коньяк, что-то мелькнуло. Не гнев. Заинтересованность.
«Глубокомысленно. Вы полагаете, что искусство должно быть исповедью? Выплеском страстей?»
«Я полагаю, что искусство, лишенное правды, – всего лишь дорогая подделка. Как та, что висит справа от вас».
Она произнесла это почти шепотом, глядя поверх его плеча на небольшую картину в позолоченной раме – «Натюрморт с фруктами», приписываемый кисти малого голландца.
Лоренцо не обернулся. Он замер, и в этой внезапной неподвижности была такая напряженность, будто он был струной, готовой лопнуть.
«Интересное заявление», – произнес он так же тихо. Его взгляд стал тяжелее, пристальнее. «Что выдает ее, по-вашему?»
«Тень от груши. Слишком резкий переход. У того мастера, кому ее приписывают, тень всегда была дымчатой, растворяющейся. А здесь… здесь попытка скопировать форму, не понимая сути. Здесь нет души. Только техника».
Она видела, как сжались его челюсти. Едва-едва. Мышечное напряжение, вызванное не гневом, а… тревогой? Он был пойман. Не как преступник, а как знаток, уличенный в ошибке.
«Фонд „Веларий“ ценит экспертизу», – наконец сказал он, и его голос вновь обрел бархатную гладкость. «Возможно, вам стоит взглянуть на некоторые другие наши приобретения. В более… приватной обстановке. Наша библиотека обладает рядом каталогов, которые могут вас заинтересовать».
Это была не просьба. Это было испытание. Вызов, брошенный с ледяной вежливостью.
Элиза медленно кивнула.
«С благодарностью приму ваше предложение, месье Веларио. Истина редко лежит на поверхности. Ее приходится выкапывать».
Он почти улыбнулся. Только уголки его губ дрогнули, создав подобие улыбки, которая не дошла до глаз.
«Тогда будем копать, мисс Ван дер Веер. Вместе».
Он отпил из своего бокала, его взгляд скользнул по ее лицу, задерживаясь на глазах, на губах, будто составляя ее подробную карту. Затем кивнул и растворился в толпе, оставив ее с бокалом холодного шампанского и с тревожным, лихорадочным биением сердца.
Первый контакт состоялся. Игра началась. И теперь она знала – ее противник не просто опасен. Он блестящ. А блестящие противники, как знал ее отец, ошибаются реже. Но когда ошибаются – их промахи бывают фатальны.
Глава 3. Язык вееров и бровей
Библиотека особняка «Веларий» была не комнатой, а миром. Миром, заключенным в стены из темного дуба, уходящие ввысь к затененному лепному потолку. Воздух был густым и сладковатым – смесью запахов старой кожи, воска и едва уловимой пыли веков. Свет из высоких арочных окон падал томными столбами, выхватывая из полумрака золоченые корешки фолиантов.
Лоренцо стоял у одного из столов, заваленных развернутыми каталогами. Он был без пиджака, в жилетке и с закатанными до локтей рукавами, обнажавшими тонкие, но сильные запястья. В этом неформальном виде он казался и ближе, и опаснее.
«Спасибо, что согласились, мисс Ван дер Веер», – сказал он, не глядя на нее, его пальцы скользили по странице с гравюрой Дюрера. «Ваше замечание насчет натюрморта… было весьма своевременным».
Элиза приблизилась, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле. Она была на его территории. В логове зверя.
«Я лишь озвучила то, что видела».
«В этом и заключается редкий дар. Видеть». Он наконец поднял на нее взгляд. В библиотечной тишине его глаза казались еще более пронзительными. «Отец рассказывал о вашей работе. Неврологические маркеры лжи. Звучит как магия».
«Это не магия. Это наука. Микровыражения, частота моргания, изменения в тембре голоса… Человек может контролировать слова, но не свою вегетативную нервную систему».
Он медленно кивнул, его взгляд скользнул по ее лицу, изучая, словно одну из гравюр.
«Значит, для вас все мы – открытые книги?»
«Не совсем. Некоторые произведения написаны на мертвых языках. Или шифром».
Уголок его рта дрогнул. Почти улыбка.
Он провел ее к следующему столу, где под стеклом лежала небольшая, потускневшая от времени акварель – этюд к «Мадонне в скалах». Беглый, почти эскизный, но полный грации.
«А это? – спросил он. – Подделка? Или исповедь?»
Это был тест. Более тонкий, чем вопрос о натюрморте. Он проверял не ее знания, а ее метод. Ее душу.
Элиза наклонилась, стараясь дышать ровно. Она смотрела не на фигуры, а на фон, на трещины лака, на следы кисти.
«Это не подделка, – наконец сказала она. – Это исследование. Рука мастера ищет форму, ошибается, снова ищет. Здесь нет попытки обмануть. Здесь… жажда истины». Она выпрямилась и встретила его взгляд. «Исповедь? Возможно. Но не в грехах, а в сомнениях».
Лоренцо замер. Он смотрел на нее с новым, неприкрытым интересом. Барьер профессиональной вежливости дал трещину.
«Сомнение – роскошь, которую не каждый может себе позволить», – тихо произнес он. В его голосе прозвучала едва уловимая нота усталости, тяжести, которую Элиза раньше не слышала.
Понижение тона, взгляд, устремленный вглубь себя. Признак искренности. Или гениальной симуляции?
«Роскошь или необходимость?» – рискнула она.
Он не ответил. Вместо этого его рука непроизвольно потянулась к цепочке карманных часов, лежавших на столе. Он провел большим пальцем по крышке, словно стирая невидимую пыль. Жест был удивительно нежным, почти ласковым.
Самоуспокоение. Прикосновение к знакомому объекту в момент внутреннего дискомфорта.
«Мой отец любил эту акварель», – сказал он вдруг, и его голос снова был ровным и недоступным. «Говорил, что в ней больше жизни, чем в законченной работе в Лувре».
Элиза почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди. Он впервые напрямую заговорил о своем отце. И о ее. Это была не случайность. Это была новая фаза их странного танца.
«Мой отец считал, что незавершенность – это честность», – сказала она. «В законченной работе всегда есть доля лжи. Приукрашивание, сокрытие швов».
«А в людях? – Он оторвал взгляд от акварели и уставился на нее. – В нас больше правды в наших незавершенных мыслях и невысказанных чувствах?»
Они стояли так, разделенные лишь столом с хрупкими свидетельствами прошлого. Вокруг них витал призрак их отцов, двух мужчин, связанных тайной, которая, возможно, стоила одному из них жизни.
«Я думаю, да, – тихо ответила Элиза. – Но именно поэтому мы так боимся их показывать».
В библиотеке воцарилась тишина, столь же глубокая, как и тайны, которые она хранила. Лоренцо больше не смотрел на нее как на эксперта или угрозу. Он смотрел как на человека, который, возможно, способен понять язык его молчания.
«В таком случае, мисс Ван дер Веер, – он сделал шаг назад, возвращаясь в свою роль гостеприимного хозяина, но его глаза все еще выдавали напряженную работу мысли, – будем надеяться, что наша совместная работа… поможет завершить некоторые незаконченные дела».
«…помочь завершить некоторые незаконченные дела».
«Совместная работа», – мысленно повторила она. Какая работа? Атрибуция картин? Или нечто большее – опасный танец вокруг общих тайн, в котором он предлагал ей стать его временной партнершей?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.