Глава 1.
Переходные фазы
– Мы позвали вас сюда не зря!
– Католик, иудей, синтоист, и даже зороастриец… А теперь ещё и я? Это же полный абсурд.
– Они – всего лишь надежда на чудо. А вы способны объяснить всё с точки зрения науки, раскрыть детали, которые ускользнули от всех.
– Но я не экзорцист!
– Вы – метафизик!
– Формально – нет.
Старая обсерватория в Токио, подземная лаборатория, в последний раз использовавшаяся в 1948 году, снова принимала гостей. Сегодня здесь собрались четверо. После короткого разговора дверь коридора, освещённого светодиодными лампами, отворилась, и двое вошли в лабораторию.
Внутри уже находились представители четырёх религий, практикующие экзорцизм. Они сидели в молчаливой концентрации вокруг круглого диска, каждый в своей позе, погружённый в молитву. Вошедшие тоже заняли места у другого края круга. Один из них заговорил:
– По вашей просьбе мы подготовили лабораторию – освещение и прочее. Думаю, условий достаточно для проведения ритуала.
– Достаточно, чтобы даже не распознать, кто сидит напротив, – тут же вставил второй.
– Разрешите представить: господин Шамсиддин, член Академии наук Турана, Узбекистан. Он попытается взглянуть на происходящее с научной точки зрения.
Ответа не последовало. Все были сосредоточены на ритуалах.
Шамсиддин, слегка смущённый представлением, наблюдал за участниками у круга. Он уже безошибочно определил католического экзорциста. С любопытством стал рассматривать остальных. Внезапно один из них, сидевший прямо напротив, дважды хлопнул в ладоши.
«Синтоист,» – отметил Шамсиддин про себя.
Осталось двое. Они сидели друг напротив друга. Один, справа от Шамсиддина, что-то тихо бормотал. Второй – с закрытыми глазами, в полном молчании.
«Что ты там шепчешь?.. Ну-ка… чуть громче…»
В полумраке сосредоточиться на слухе было проще. Едва уловимыми словами доносилась молитва. Шамсиддин, обладая достаточными историко-религиозными знаниями, попытался повторить услышанное:
– Azi drafso dareni Anxra-Mainyu. Aena o razig rah fradaram…
«Это… что значит?.. Верный слуга Ахримана. Призываю его через невидимый проход?..»
Аура, возникающая в комнате, становилась всё более зловещей. Различные религиозные ритуалы, переплетаясь, создавали гнетущую, искаженную атмосферу.
Шамсиддин пришёл не один – его сопровождал Ючи Айзава, ответственный сотрудник этой самой обсерватории. Именно он, по специальному поручению, собрал здесь экзорцистов. Не теряя времени, Ючи начал говорить:
– Прежде всего, выражаю искреннюю благодарность каждому из вас за то, что нашли время и прибыли сюда. Сегодня, вопреки традиции, мы уделим внимание и мнению представителя науки, который находится среди нас. Убедительно прошу не воспринимать это как неуважение к вашей вере или обрядам. Его присутствие продиктовано исключительно стремлением к универсальному подходу и поиску более целостного понимания ситуации. Ваши мысли и рассуждения одинаково ценны для нас.
Он повернулся к Шамсиддину:
– Теперь, позвольте, я покажу вам то, что вы должны увидеть. Пройдёмте со мной – к мальчику, что сидит чуть поодаль от круга.
– Конечно, без проблем, господин Айзава.
Они подошли к подростку, сидевшему на простой скамье. Мальчик словно застыл, его взгляд был устремлён в одну точку. Понаблюдав за ним с минуту, Шамсиддин не увидел смысла в дальнейших попытках «читать» его состояние. Он отвёл взгляд и обратился к Ючи:
– Что говорят эти… экзорцисты?
– Они утверждают, что мальчик сейчас находится в астральной проекции. Его душа, по их словам, похищена. Простите за столь «фантастическое» описание, я понимаю, что подобное может быть неудобно слышать человеку науки.
– Ничего страшного, – спокойно ответил Шамсиддин.
Он на мгновение задумался, затем повернулся к Ючи:
– Простите за прямоту, но если медики Токио не смогли ему помочь и теперь вы передали его в руки тех, кто оперирует ритуалами, то боюсь, я здесь лишний.
– Я вас понимаю… Но дело в том, что речь идёт о душе, застрявшей в астральном мире. Представители четырёх религий не в силах вернуть её. Но, возможно, вы, используя научный подход, сумеете восстановить связь между телом и духом?
– Мне тоже ритуал провести, что ли? – усмехнулся Шамсиддин. – Шучу, господин Айзава. Не воспринимайте всерьёз. Разумеется, я постараюсь выполнить вашу просьбу. Пойдёмте, вернёмся к кругу.
Когда они вернулись к кругу, Шамсиддин не сел, а остался стоять. Он решил говорить, глядя всем в глаза.
– Впервые работаю в таком формате. Если я тоже начну ритуалы – беда будет тому мальчику…
После этих слов все взгляды невольно обратились к нему.
– Я не собираюсь оценивать ваши обряды с научной точки зрения. Главное здесь – мальчик, сидящий на скамье. Обещаю сосредоточиться именно на нём… Прошу вас, господин Айзава, включите свет немного ярче.
Несмотря на искренность и обеспокоенность в его голосе, со стороны казалось, будто он говорит с сарказмом, почти как насмешник. Особенно для тех, кто сидел здесь, – монахов, посвящённых своей вере.
Иудей мог выслушать зороастрийца, католик мог смириться с синтоистом, но слова Шамсиддина звучали, как будто зачитываются обвинения средневековой инквизиции.
Айзава, казалось, чувствовал это сильнее всех – он нервно опускал голову после каждой фразы Шамсиддина.
По его жесту свет стал немного ярче.
Вдруг молчание нарушил иудейский раввин. Его голос был мягким, но в словах ощущалась настороженность:
– Один вопрос не даёт мне покоя, прошу простить за прямоту… Я не радикальный верующий, но здесь речь идёт о душе. А вы, простите, судя по всему – человек науки. Как мы можем обсуждать веру с вами?
Опять наступила тишина.
Шамсиддин поднял голову и посмотрел раввину прямо в глаза. Его голос не был громким, но каждое слово звучало уверенно и чётко, словно чеканилось:
– Я объясню. Я – не атеист.
Пауза.
– Я – мусульманин.
Последние слова прозвучали в воздухе, словно удар молота.
Все в комнате – католик, зороастриец, синтоист и иудей – одновременно уставились на Шамсиддина. В их взглядах читались удивление, недоверие… и, на мгновение, нечто большее. Сомнение – не к нему, а к самим себе.
Шамсиддин молчал. Перед тем как продолжить, он намеренно сделал паузу – свою, особую. Его взгляд прошёлся по каждому лицу, словно пытаясь заглянуть глубже. Затем он мягко улыбнулся – прямо смотря на монаха-синтоиста.
Впервые за всё время синтоист заговорил. В его голосе не было ни раздражения, ни пафоса – лишь неподдельный интерес:
– Если вы мусульманин, почему вы здесь не как пятый представитель религии?
Шамсиддин усмехнулся. Его улыбка теперь раскрылась полностью – в ней сплелись ирония, твёрдость… и, будто бы, обещание надежды:
– Всё очень просто. Ислам не участвует в подобного рода фарсе. Поэтому я здесь не от имени религии, а с позиции науки.
В комнате вновь воцарилась гнетущая тишина. Но она была уже иной.
Теперь взгляды монахов изменились. Они больше не были настороженными. Скорее, они начали вслушиваться. И, возможно, в этот момент они впервые перестали видеть в Шамсиддине чужака – и увидели в нём духовного соперника. Или, быть может… союзника.
*****************************************
Вечером в аудитории царила лёгкая суета. Большинство студентов выглядели уставшими после занятий, но лекции Шамсиддина были другими – здесь царили диалог, споры и даже внутренние потрясения. Сегодняшний вечер не стал исключением.
Преподаватель стоял перед аудиторией и, как всегда, задал простой, но тяжёлый вопрос:
– Ну что ж, есть вопросы?
Из заднего ряда донёсся не совсем уверенный, но достаточно смелый голос:
– Вы верите в загробную жизнь?
Шамсиддин на мгновение замолчал. Этот вопрос, казалось, задел что-то внутри него. Он посмотрел в зал – почти все студенты внимательно следили за его реакцией. Это был не просто вопрос. Это было – начало поединка.
Он слегка улыбнулся:
– Вопрос посредственный… – произнёс он мягким голосом. – Но один из самых необходимых.
Сделав несколько шагов, он приблизился к центру аудитории. Его взгляд упал на девушку у окна – она смотрела на него с выражением немого вопроса. Он обратился к ней:
– А вы? Верите?
Девушка чуть замялась, потом кивнула:
– Верю.
Шамсиддин наклонил голову:
– Я тоже.
В этих двух словах не было ни навязывания, ни призыва – только внутренняя убеждённость, произнесённая с осторожной интонацией.
Но вдруг заговорил другой студент – знакомое лицо, всегда выступающий с оппозиционной позицией:
– То, что вы так говорите, разве не значит, что вы не секулярен?
В аудитории повисла лёгкая напряжённость. Слово «секулярен» прозвучало тяжело, почти обвиняюще.
Шамсиддин улыбнулся и, пожав плечами, ответил дружелюбно:
– Возможно, так и есть. Кто знает?
Но студент не отступал:
– Но вы ведь сами защищаете секуляризм. Это же предполагает, что вы не верите ни в одну религию или идею…
Шамсиддин выпрямился, в лице появилось лёгкое напряжение:
– Секуляризм – это не значит «ни во что не верить». Это значит, что государственные и общественные институты не должны быть связаны с какой-либо религией. Это – независимость.
Студент усмехнулся:
– Тогда почему вы называете себя светским человеком, но при этом говорите, что верите в Аллаха?
Шамсиддин достал из кармана маленькую карточку – но не стал играть с ней в руках. Он прямо посмотрел в глаза студенту:
– Я сторонник светского общества. А светское общество уважает все вероисповедания. Я не навязываю свою веру другим. Теперь я задам вопрос вам: обязан ли светский человек вообще ни во что не верить?
По аудитории прошёл ропот. Вопрос поднялся на новый уровень.
В пронзающей тишине Шамсиддин снова заговорил:
– Я хочу попросить вас кое о чём. Какие вопросы мы сегодня забыли задать?
Не о секуляризме… А о человечности. О поиске себя. О личной ответственности.
Он вновь повернулся к студенту, задавшему вопрос:
– Сейчас вы как будто берёте меня на допрос. Может, поднимитесь и займёте это место? Скажите, что именно вы ищете в своих вопросах?
С лёгкой улыбкой он указал рукой на студента и пригласил его выйти к кафедре.
– Уважаемый студент, пожалуйста, продолжите эту серию вопросов. Кстати, атеисты обычно в этом хороши, – добавил он с тёплой иронией. – Шутка, конечно!
– Хорошо… кхм-кхм, – прочистил горло студент. – Скажите, вы когда-нибудь задумывались, почему именно ислам?
– Да. Это вопрос, который я должен был задать самому себе.
– И? Почему именно ислам? Остальные религии хуже?
– Немного провокационный вопрос… но ладно, студенту позволительно. Даже если бы я был приверженцем другой веры, после изучения всех религий я бы всё равно выбрал ислам.
– Почему? Что, религия передаётся генетически от родителей?
– Во-первых, нет. А во-вторых, мой ответ на ваш вопрос заканчивается именно здесь.
По залу прошёл шум – студенты загалдели: «Почему? Что это значит?»
– Если вы не собирались отвечать до конца, зачем тогда вызывали меня на кафедру?! Можно было просто сказать – не задавайте таких вопросов!
– В этом и есть весь секуляризм! – с улыбкой сказал Шамсиддин. – Никто не имеет права запрещать тебе задавать вопросы. Именно секуляризм дал тебе возможность выйти на эту трибуну.