- -
- 100%
- +
© Издательство «Перо», 2025
© Раиса Есакова, 2025
Предисловие
Где родился, там и пригодился…Так говорят в народе. Но на самом деле так бывает не всегда.
Иногда человек и в страшном сне не может увидеть то, что ему приготовила судьба. Разве могла моя мама, полячка по национальности, уроженка Житомирской области, предвидеть, что в возрасте двадцати четырёх лет найдет свой последний приют на горе хутора Бирюковского, что в Ростовской области. Она была любимой женой, счастливой матерью двух малышей и под сердцем носила третьего.
Но все рухнуло в одно воскресное утро. Война! Она изуродовала человеческие судьбы, уничтожила миллионы людей…
Гудым Василий
Семья наша жила в Житомирской области. Отец, Гудым Василий Андреевич – работник НКВД – проводил семью в эвакуацию и сразу ушел на фронт. Под Киевом был ранен в ногу, попал в плен. Удалось из плена бежать. Пробирался домой тайком, ночами.
Он пришел в дом матери рано утром 5 апреля 1942 года. Заплакала мать, увидев его. Рассказала, что идут массовые расстрелы, особенно активистов района. И отец решил, что ночью уйдет в лес к партизанам. Но не ушел… Не успел. Днем пришел сосед и привел немцев. На следующий день отца расстреляли.
Гудым Каролина
А мама наша с детьми приехала в х. Бирюковский Мигулинского района Ростовской области. Добрые люди приютили, помогали во всем. В сентябре мама родила третьего ребёнка – дочку Валю.
Но летом 1942 года враг пришел и на Дон. Нашу семью из дома выгнали в землянку. В лютую зиму 1942–1943 годов мама заболела тифом и умерла, оставив троих маленьких детей в чужом краю.
После войны брата забрали родственники, а мы с сестрой жили порознь в разных приёмных семьях. В своё время заочно получили высшее педагогическое образование.
Много лет я со своими учениками вела поисковую работу. Мы разыскали родственников семидесяти двух солдат, погибших в нашем хуторе.
Будучи на пенсии, мы с мужем собрали множество предметов казачьей старины и в 2010 году открыли свой музей – Музей истории донского казачества.
На своей родине я была всего три раза. Считаю, что пригодилась я в Донском краю в хуторе Мещеряковском. Мне нравятся его ковыльные степи с терпким запахом разнотравья, река Дон с её интересной историей. Люблю казачьи песни и пляски, юмор и шутки-прибаутки казаков. Мне небезынтересна судьба хуторян-казаков с их нелегкой долей. Я написала много рассказов о раскулачивании казаков, расказачивании, о ветеранах войны и тружениках тыла. Все эти рассказы я включила в данную книгу. Сюда также вошли рассказы моих внучек и правнука.
Р.В. с правнучками Евой и Никой на празднике в честь своего 85-летия
Раздел 1
В чужом краю
Сливовое варенье
Каждую осень, если уродятся сливы, я варю из них варенье. Стараюсь, чтобы оно получилось таким же, какое я ела в далёком детстве.
Было это в 1951 году. Я закончила пятый класс. Начались каникулы. Казалось бы, радуйся лету, солнцу, реке. Но у меня умирала мама Дуня. Умирала долго и мучительно.
Мы с нашей родной мамой попали на Верхний Дон в эвакуацию с Украины в начале войны. Отец воевал. И когда в феврале 1943 года умерла моя родная мама, и мы с братом и сестрой, малые дети, остались совсем одни в чужом для нас краю. Дуня, завернув меня в большой накидной платок, принесла меня домой. Накормила, искупала и попросила называть её мамой. Так в моей жизни появилась мама Дуня. Жила она со своей мамой – бабой Алесей, которая потом стала для меня самым дорогим человеком. Я прожила с ними восемь лет. В шесть пошла в школу. Была очень маленькой. И в морозные снежные дни мама Дуня носила меня на руках или возила в школу на санках.
Была она женщиной боевой и бедовой. Жила по принципу: хоть горе, хоть беда, я весёлая всегда. Дуня была большой выдумщицей, любила петь и плясать, всегда находила выход из любого положения. Вот только один пример. Как-то я закапризничала: «Хочу покататься на Рябчике!» Рябчик – это смирный бычок. Мама Дуня, недолго думая, принесла мешок, верёвки, сделала из них упряжь, надела на Рябчика, привязала санки, посадила меня на них и стала катать по улице.
Работала она в колхозе, как тогда говорили «на быках», и я часто с ней каталась. Ловко и быстро она их запрягала и управлялась с ними, как заправский шофёр с машиной. Но однажды не справилась. В жаркий день, напоив быков в реке, стала выезжать на дорогу. Дело было каждодневное, но откуда ни возьмись, налетели оводы, облепили спины быков, и те побежали, размахивая хвостами, не разбирая дороги. Пытаясь их остановить, мама Дуня стала на воё, но не удержалась, упала, и тяжёлая бричка её переехала.
Какое-то время она ещё ходила на работу, но вскоре зачахла и совсем слегла. Некоторое время она лежала в Мешковской больнице, а потом её привезли домой. Ухаживала за ней баба Алеся, лечила своими средствами, кто чем посоветует. Но всё было безрезультатно.
Каждое воскресенье из станицы Мешковской маму Дуню приходила навестить её сестра, которая потом стала моей третьей мамой. Искупает больную, поможет по хозяйству и уходит. И так каждую неделю.
А однажды принесла она литровую банку сливового варенья, которую ей кто-то привёз из города. До сих пор помню красивую этикетку на банке. Каждый день маме Дуне давали понемногу этого варенья. Перепадало немного и мне. Целые сливы плавали в густом сиропе, а вкус казался неземным и ни с чем несравнимым. Сегодня кто-то из читателей может сказать мол, варенье – эка невидаль. Но тогда это так и было. Слив не было, сады у колхозников забрали в колхоз, а сахар мы в глаза не видели.
Однажды я не выдержала, взяла банку (а стояла она в прохладном месте в чулане) и съела из неё две сливы. А потом несколько раз подходила на место «преступления» и смотрела, вроде бы варенья в банке не убавилось.
На третий день Троицы к нам на лошадях заехали врачи из Мешковской больницы, а ехали они в больницу хутора Тиховского. Баба Алеся очень обрадовалась, с надеждой смотрела на врачей. А они, осмотрев больную, спешно уехали, сделав ей какой-то укол. После укола мама Дуня прерывисто задышала, а потом уснула. Но её мать, сердце которой почуяло беду, не отрывала глаз от спящей дочери, а потом повернулась ко мне и велела выйти на улицу. Не успела я дойти до ворот, как услышала истошный крик бабы Алеси. Я поняла, что мама Дуня умерла.
Тогда, в детстве, я часто задавала себе вопрос: «Если бы я не съела те сливы, то, может быть, мама Дуня осталась жива?» Я винила себя, потом успокаивала тем, что варенье в банке всё-таки осталось. А после смерти мамы Дуни мне его больше не хотелось…
Прошли десятилетия. Лет сорок растут в моём саду сливы. Много. И сахара сейчас в достатке. Но такое варенье, каким было то, у меня не получается.
Мама Дуня и Рая
Прощание с братом
Ушел из жизни мой единственный родной брат. Володей я его называла, а он меня Раюшкой. И хотя смерть неизбежна на нашем пути, не могу поверить, что его больше нет. Провожая брата в последний путь, мысленно прожила две жизни, его и свою. А голову и сейчас сверлит один и тот же вопрос: «Что ты в жизни видел хорошего, братик?»
Ты, конечно, в семье был желанным первенцем. Потом родилась я. Отец наш был работником НКВД. Мама – любимая жена, счастливая мать двоих детей, ожидала третьего. Жили мы в Житомирской области. Но грянула война. Отец, отправив семью в эвакуацию, ушел на фронт. А мы попали на Верхний Дон, где нас приютили добрые люди. В сентябре наша мама родила дочку Валю. Было ей в ту пору 23 года. Как же было трудно ей все это перенести. Но спасибо добрым людям, помогли!
Каждое утро мама отводила нас на детскую площадку, а сама работала в колхозе. На площадке мы проводили целые дни. Мой братик Володя опекал нас, ухаживал. А мама, не зная о том, что ее Василько еще в апреле 1942 года был казнен в родном селе, лелеяла надежду, что муж жив и вернется.
А потом немцы пришли и в наш хутор. Кто-то донес им, что отец наш на фронте и нас из дома выгнали в землянку. У двери поставили солдата с автоматом. Никого к нам не пускали, только выпускали маму и братика. И когда я смотрела на его уже восковые руки, думала: «Ведь это благодаря его рукам, мы с сестрой выжили, они спасли нас от смерти».
Каждое утро он брал сумку и шел к соседям, у которых была ручная мельница. Сюда шли хуторяне молоть зерно. Он смиренно стоял и ждал. Люди отсыпали ему в сумку муку, кто сколько мог. Вот этим мы и питались. А потом наша мама заболела тифом и умерла.
Нас с сестричкой забрали в разные семьи, а его определили поводырем к слепому, с которым они ходили по хуторам и просили милостыню. Он же узнал, где мы живем, и хоть изредка, но заходил навестить. Однажды, когда я сильно заболела, он принес мне кусок пышки с медом. Всю жизнь это помню!
После войны его увезли на Украину к бабушке, которая ослепла после казни нашего отца. Так получилось, что не она его воспитывала, а он ее. Окончив 4 класса, он пошел работать конюхом в колхоз. Никому не было до него дела. Никто ему не помог. А когда ему исполнилось 18 лет, призвали в армию – отдавать долг Родине. Перед армией Володя окончил курсы шоферов.
Мы с сестричкой Валей остались на Дону. И Володя после армии приехал к нам. Мы тогда жили в городе Каменске. Целую неделю, каждый день ходили на вокзал встречать его. И однажды увидели, как из вагона остановившегося поезда выпрыгнул морячок и побежал в нашу сторону. Сколько было радости. И море слез…
Со временем мы все обосновались в Верхнедонском районе, только в разных хуторах. Все заимели свои семьи. Мы с сестричкой, естественно, сменили фамилию и только братик один носил фамилию отца – Гудым. Вот тут Володя был по-настоящему счастлив. К нему пришла любовь, он свил свое гнездо, а рождение сыновей его окрылило. Володе было о ком заботиться, чему радоваться.
Сестра Валя и брат Володя
Почти всю свою жизнь он работал шофером в совхозе. Вышел на пенсию, можно было бы отдохнуть, но он не привык сидеть без дела. Помогал детям, вел хозяйство, потому что на нашу пенсию без подсобного хозяйства не прожить. А тут болезнь одолела. Хорошо, что появились мобильные телефоны, он звонил мне почти каждый день. Мы мечтали с ним поехать на родину, посетить могилу отца. Но не суждено. В моем телефоне так и осталось его имя. Больно и горько знать, что больше никогда не услышу привычно родное: «Але, Раюшка, здравствуй…»
Приговор
Приближалась 64-я годовщина Дня Победы. Самый дорогой и, наверное, самый грустный праздник. Для меня лично с годами он становился всё более значимым. Чем становишься старше, тем острее чувствуешь боль и горечь за сиротство, за отнятое детство, за бедную юность. Всё это породила война. Смотришь кино, читаешь ли книгу или слушаешь чей-либо рассказ о зверствах фашизма и приходишь в ужас: «Боже мой, что же пришлось пережить людям! Что же творили с ними звери с человеческим лицом!» По рассказам очевидцев, в нашем районе тоже вешали, расстреливали партизан, но такого массового истребления жителей как на Украине и в Белоруссии не было. Наверное, потому, что рядом проходила линия фронта. И как бы фашистские прихвостни не заметали следы своего зверства, рано или поздно кара их не минула. В 1989 году, спустя 44 года со дня Победы, предстал перед судом народа один из таких карателей, судебном процессе над которым хочу поведать.
Суд над карателями
Четыре дня продолжался суд над предателем, военным преступником, активным участником карательных акций против советских людей в оккупированном фашистами селе Янушполь Житомирской области, бывшим переводчиком районной полиции и жандармерии Кампфом Иваном-Гансом Генриховичем (он же Иван Андреевич). На протяжении четырёх дней шаг за шагом перед присутствующими в зале судебного заседания раскрывалась чёрная, кровавая пелена зловещего надругательства над мирными людьми. И стало явным, очевидным неукоснительное и чёткое выполнение указаний Гитлера о массовом уничтожении советских граждан, которое он огласил 16 июня 1941 года на совете рейхсмаршалов перед нападением на СССР. Вот они страшные слова фашистского верховоды: «…Огромный простор, конечно, должен быть как можно быстрее умиротворён. Быстрее всего этого можно достичь путём расстрела каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд».
Таким образом, руки карателей были развязаны и в этой преданности перед фюрером особым садизмом и зверством отличались полицаи – криминальные преступники, предатели, те, кто потерял совесть или не имел её совсем. Тысячи советских граждан уничтожили эти хищники и нелюди только на территории Чудновского района.
Кампф – гитлеровский служака
Кампф Иван-Ганс Генрихович (он же Иван Андреевич) родился в 1921 году на Черниговщине. По национальности – немец. Остался на территории, оккупированной фашистами. В декабре 1941 года предал Родину: перешёл на сторону врага, добровольно пошёл на службу к оккупантам – вступил в районную полицию переводчиком. На этой должности прослужил до конца декабря 1943 года. Кампф имел на вооружении боевую винтовку и кобурное оружие, которое всегда носил с собой. Осенью 1942 года прошёл курс школы полиции. Вместе со своими хозяевами бежал в Германию. Служил в немецкой армии, попал в плен к нашим войскам. Его судили за измену Родине. До ареста перед этим процессом жил в хуторе Дальняя Закора Иркутской области, где его и отыскали.
Обвинительный акт
И вот суд. Он стоит по другую сторону железной ограды. По обе стороны два бойца внутренних войск. Сверкают вспышки, легко стрекочет кинокамера. И когда яркий свет падает на лицо Кампфа, становится видно, как шевелятся его небритые скулы. В пальцах зажата бумажка. Рука дрожит. Он слушает обвинительный акт. Из громкоговорителя раздаётся ровный голос председателя судебного заседания. Про то, за что привлекается к криминальной ответственности Кампф, слушают не только присутствующие в зале дома культуры, но и на центральной площади, и на улицах. Громкоговорители расставлены везде.
Из уст председателя судебного заседания звучит список имён, расстрелянных в апреле 1942 года с участием Кампфа: Пархомец В.А. – председатель колхоза, Слюсар А.И. – бригадир, Гудым В.А. – сотрудник Янушпольского райотдела НКВД, Заверух С.Г. – бухгалтер колхоза, Шиманский В.А. – секретарь комсомольской организации, Ковальчук П.Я. – учитель, Сикун Н.П. – секретарь райкома партии, Бочан И.А. – председатель сельсовета.
Всего их было 28 человек. И среди них мой отец Гудым Василий Андреевич.
Фамилия за фамилией. Как будто гвозди вбиваются в память людей, затаивших дыхание. Кампф слушал обвинение и после каждого произнесенного имени, как от удара, содрогался. Участие обвиняемого в расстреле партийного актива подтверждается свидетельствами многих людей.
Из обвинительного акта: «Кроме того, вина Кампфа подтверждается протоколом архивного криминального дела № 1486 на бывшего начальника райполиции и на бывших полицаев, которые на допросе 30 сентября 1946 года засвидетельствовали, что «…Кампф лично расстрелах мирных советских людей еврейской и цыганской национальностей».
Из обвинительного акта: «29 мая 1942 года полицаями Янушпольской райполиции были задержаны и согнаны в центр Янушполя 811 жителей, в том числе – дети, женщины, пожилые люди разного возраста. Здесь же Кампф, как переводчик, объявил, что все они будут отправлены на проживание в другое место. Потом колонна обречённых под конвоем полицаев, в том числе Кампфа, была отконвоирована для расстрела на территорию бывшего садового рассадника к заранее выкопанной яме. Там группами по 8–10 человек подводили к яме, где полицаи расстреливали их. При этом Кампф убивал людей прицельными выстрелами из пистолета на расстоянии 4–5 метров».
Показания свидетелей
Раиса Леонтьева Качанавская приехала на процесс из Бердичева. Её показания были такими болезненными, что в зале поднялся гневный гомон. И вправду, женщина, а тогда ещё девочка, вернулась, можно сказать, с того света. Сестричку убили, а в неё не попали.
«Мы бежали вдвоём. Я впереди, сестричка – сзади. За нами гнались и стреляли. Неожиданно ойкнула сестричка. Я оглянулась и увидела, как она упала. До сих пор не могу забыть её умоляющего взгляда. Пьяные полицаи не могли меня догнать и попасть тоже.» – говорит она, всхлипывая. В тот страшный день убили отца, мать и двух сестёр Раисы Качанавской. Теперь она стояла против Кампфа. В лице женщины были боль и гнев.
Из обвинительного акта: «В июне 1942 года Кампф вместе с другими полицаями принимал личное участие в расстреле не менее 50 граждан цыганской национальности…» Участник той расправы полицай Шепетюк М.Т. довольно спокойно рассказывал про то, как, получив боевые патроны, полицаи вместе с Кампфом вывели группу цыган из камер и повели на расстрел, который продолжался более 30 минут. Свидетельствует и обвиняет Г.С.Чирко. Она будто сегодня видит эту страшную ночь, когда свечкой пылала их хата. «На чердаке спрятался партизан и не хотел сдаваться немцам. – говорит она. – Они окружили хату. Переводчик Кампф сказал маме (Федоре Скакун), чтобы она полезла на чердак и уговорила партизана сдаться. Она пошла и вернулась, сказала, что он не выйдет». Чётко помнит, как загорелась хата, как мать втолкнули в пылающую хату, как они с сестричкой дрожали от страха на огороде. Прозвучал выстрел – партизан Николай Чайковский покончил с собой, а врагу не сдался. Было ему в то время 29 лет.
Страшные последствия расстрелов
Из протокола эксгумации трупов: «На месте, которое указали свидетели Б.И.Ольшанский и В.И.Левшун, во время возобновления обстоятельств событий на глубине 1,7–2,1 метра извлечено 684 человеческих черепа, целых и частично сохранённых костных обломков. Кроме того, было извлечено 127 частей тела в виде верхних и нижних конечностей, костей грудной клетки, тазовых костей, заплетённых кос. В 23 черепах есть отверстия круглой формы диаметром 8 мм. В извлечённых из ямы 36 тазовых костях, 19-ти лопаточных выявлены аналогичные отверстия круглой формы диаметром 8 мм».
В ходе эксгумации были извлечены из ямы истлевшие части обуви, которая принадлежала взрослым и детям, пояса, зубные протезы, гребешки, остатки одежды…
Чтобы доказать вину Кампфа, его причастность к массовым расстрелам советских людей, работникам комитета госбезопасности, прокуратуре и следствию пришлось провести сложную и большую работу, обработать массу свидетельств, ознакомиться со многими архивными документами, провести раскопки, на основании которых сделать объективные выводы.
В сведениях Раисы Качановской сказано про то, что в день расстрела граждан еврейской национальности 29 мая 1942 года погибла вся её семья – четверо человек. Но как стало известно суду, тогда было расстреляно много семей. Всего в тот день расстреляно свыше 800 граждан Янушполя и ближних сёл.
Из выводов судебно-медицинской экспертизы: «На месте обнаружения костных останков было захоронено 811 трупов, из них – 499 взрослых и 312 детских, смерть которых наступила вследствие огнестрельных ранений жизненно важных органов.»
Кара за зверство – расстрел
Страшны последствия преступности санкционированной фашисткой Германии. Недаром выступал на суде гражданский обвинитель – ветеран великой Отечественной войны, партии и труда С.П. Шепилов. Он привёл слова из распоряжения фельдмаршала Кейтеля, анализируя причины человеконенавистнического отношения преступников, действующих во время фашистской оккупации: «При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путём применения необычайной жестокости». Именно так действовал гитлеровский служака Иван-Ганс Кампф. А раз так, то и требование обвинения было однозначным – высшая мера наказания.
И вот приговор. В мёртвой тишине зала он прозвучал как выстрел, хотя большинство присутствующих на процессе с самого начала ждали такого итога судебного рассмотрения.
Коллегия областного суда присудила Кампфа Ивана-Ганса Генриховича к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества. Присутствующие в зале одобрительно встретили приговор.
Украина – моя боль
Украина моя Родина, с которой 76 лет назад меня разлучила война. Мне не было тогда ещё и двух лет. И я, конечно, не осознавала ещё, что такое Родина, и даже не научилась хорошо говорить на родном языке. Я не могла понять, куда девались «родные стены», почему рядом только мама и братик. Это была эвакуация.
Но то было время, когда Россия и Украина были единым целым. Казалось навечно. И женщины-украинки, спасая детей, бежали от войны в глубь России, зная, что там их приютят и обогреют.
Пример тому наша семья. Вряд ли что могла захватить с собой в дорогу наша мама. На руках двое детей, а в сентябре родился третий ребёнок. На Верхнем Дону, куда мы попали, нам во всём помогали русские люди. Как я после узнала, в каждой русской семье жили беженцы. Мудрый председатель колхоза в хуторе Бирюковском – Алексей Елисеевич Поляков – всем старался оказать помощь. Он организовал детскую площадку и сюда поставил работать женщин, не способных выполнять тяжёлую физическую работу. Вот что вспоминала одна из них – Екатерина Васильевна Крекина: «На площадку водили детей разного возраста: от грудничков до шестилеток. Работали мы от темна до темна. На часы не смотрели (да их и не было), а на солнце. Мы собрали по хутору кровати, на которых дети спали по двое. Кормили детвору три раза. Сами готовили пищу, сами стирали. А мамы приходили за детьми с заходом солнца».
Работало в колхозе всё население хутора, в основном женщины и подростки. Наравне с хуторянами работали и беженцы. Вот список членов колхоза имени Кагановича из ведомости на начисление трудодней 1942 года: Колодийчук Владимир (подросток), Колодийчук Пётр (подросток), Колодийчук Мария (их мама), Гудым Каролина (моя мама), Сухоребрая Ирина, Обойдихата Галина и так далее. Как видно по фамилиям это люди не местные. Их было очень много, и всех приютила Россия. А нас с сестрою Россия вырастила. Мама наша умерла эвакуации. Мы так и остались жить на Дону.
Есть в Днепропетровской области братская могила, в которой среди других советских солдат похоронены и наши земляки, ушедшие на фронт из хуторов и станиц нашего района и отдавшие жизни за освобождение этой украинской области. Среди них и мещеряковцы Николай Константинович Поздняков и Василий Максимович Фомичёв. Тогда у нас была одна родина – Советский Союз.
Теперь же в своих бедах украинское руководство винит Россию. Разговаривая по телефону с двоюродной сестрой, которая живёт в Житомирской области, я услышала следующее:
«Не верь, сестричка что мы – простой украинский народ ненавидим русских. Мы за Россию. Мы – братья навеки. Просто у нас власть захватили воры и бандиты. Нас обездолили, пустили по миру. Два крупных сахарных завода было в нашей местности. На одном из них мы с мужем проработали всю жизнь, потом там стали работать наши дети, а внуки оказались у разбитого корыта.
Нема больше заводов, порезали на куски металл и вывезли за границу. Люди пошли по белу свету: кто торговать, кто воровать, кто воевать. Спасибо России, что многим нашим мужчинам предоставила работу. А мы с мужем остались вдвоём в двухэтажном многоквартирном доме.
Иду я однажды мимо завода, а четыре парня режут железо на куски. Остановилась я и заплакала.
А один из парней поднял голову и говорит: «что, бабка, жалко?» А я в ответ запела: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!» Захохотали они, а я стою и плачу. Так что, сестричка, украинцы разные, но больше хороших. И я верю, что наши страны будут жить в мире».
Да, сестра права, люди разные. И украинцы тоже. Вот такой пример. Мой отец, проводив семью в эвакуацию, сразу пошёл на фронт. Под Киевом был ранен в ногу, попал в плен. Однажды колонну пленных гнали по узкой улице Киева. Отцу с больной ногой трудно было идти в строю, он шёл сбоку. Конвоиры были впереди и позади колонны. Возле одного дома, приоткрыв калитку, стояла женщина. Когда отец проходил мимо калитки, женщина в одно мгновение схватила его за руку, дёрнула за себя и захлопнула калитку. Спасла, выходила, вылечила. Потом он ушёл, не знаю, как и сколько пробирался, но в апреле 1942 года рано утром на Пасху он пришёл в дом своей матери в с. Медведиха Житомирской области Янушпольского района. Заплакала мать, испугалась: «Сыночек ведь тебя здесь убьют». «Мама, я ночью уйду к партизанам». Но не успел уйти. Днём пришёл сосед и с собой привёл немцев. А на другой день отца и ещё 27 человек, среди которых были секретари комсомольских организаций, председатели колхозов и сельских советов, работники НКВД, расстреляли. Украинка, рискуя жизнью своей, а может, и всей своей семьи, спасла незнакомого человека. А другой украинец предал соседа, с которым рос, играл, учился.