Пропавшие без вести. Хроники подлинных уголовных расследований. Книга 2

Вплоть до полудня 2 марта 1932 г. в поместье Линдбергов шли различные следственные действия – в основном, допросы лиц, находившихся в доме на момент похищения ребёнка. Всего таковых было пять человек. Причём Чарльз Линдберг запретил полиции допрашивать свою супругу – Энн – мотивируя это её тяжёлым психологическим состоянием. Таким образом, полиция в ночь похищения допросила четырёх человек. Любопытен итог полицейской работы.

Линдберг считал, что сделался жертвой профессиональных киднэпперов (похитителей детей с целью получения выкупа). К началу тридцатых годов в США это был уже достаточно распространённый вид преступной деятельности. По мнению Линдберга, преступники, привлечённые слухами о его богатстве, специально приехали в Хоупвелл для похищения ребёнка из одиноко стоящего дома, поскольку похищение в Инглвуде представлялось весьма рискованным.

Шварцкопф придерживался диаметрально противоположной версии. Он полагал, что преступление совершено непрофессионалами. Это были местные жители, которые хорошо знали обстановку в усадьбе Линдберга и прекрасно ориентировались на местности. Начальник полиции исходил из того, что выкуп в 50 тыс. $ – сам по себе немаленький – никак не мог удовлетворить профессиональных преступников, имеющих большие расходы при организации такого непростого преступления. Чужаки были бы не осведомлены об изменении расписания поездок Линдберга, которое, напомним, произошло впервые за год с лишним по причине, которую нельзя было предвидеть (болезнь сына). А раз так, то они оказались бы не готовы к действиям в изменившейся обстановке.

Наконец, свою версию событий имел детектив Артур Китон, причём его оценка случившегося отличалась от двух предыдущих. Китон полагал, что в похищении участвовала группа лиц, имевшая пособника в доме. Таким пособником киднэпперов детектив считал медсестру Бетти Гоу. Она должна была проводить всеё время рядом с заболевшим мальчиком, и для этого ей даже устроили кровать в комнате Линдберга-младшего. Её отсутствие в детской в период с 20.00 до 22.00 выглядело, по мнению Китона, необоснованным. Гоу видела ребёнка последней и первой же обнаружила его исчезновение. Если бы медсестра не была пособницей киднэпперов, то их попытка проникнуть в окно второго этажа представлялась бы весьма опрометчивой: даже если в комнате выключался свет, человек на улице никак не мог узнать, покинула медсестра комнату или нет. И не один грабитель не решился бы в таком случае лезть наобум в дом, где находились двое крепких мужчин и хранилось не меньше пяти стволов нарезного оружия. Помимо этого соображения, Китон выдвигал ещё один довод, изобличавший, по его мнению, медсестру. Вертикально опускавшаяся рама окна не была должным образом закрыта изнутри, что облегчило беззвучное проникновение преступника в комнату. Именно незакрытие рамы на щеколду позволило преступнику избежать выламывания окна: он просто подцепил долотом раму и поднял её в верхнее положение. Это было проделано почти беззвучно и заняло у него несколько мгновений, и стало возможным именно по вине Бетти Гоу. Медсестра же объяснила незакрытие окна на задвижку тем, что она регулярно приоткрывала раму для проветривания комнаты.

К обоснованности всех этих гипотез предстоит ещё вернуться не раз. Пока же стоит заметить, что кажущаяся внушительность умопостроений не должна сбивать читателя с толку. Как говорил шварцевский Мюнгхаузен, «величайшие глупости на свете делаются с серьёзным выражением лица».

Результаты громогласной активности полковника Шварцкопфа не замедлили сказаться. Уже 4 марта Линдберг получил новое послание от похитителей. В нём содержалась брань по поводу того, что он не выполнил требование преступников и оповестил полицию. Похитители объявляли, что увеличивают сумму выкупа до 70 тыс. $, так сказать, в назидание строптивому папаше.

Предполагая, что это письмо может быть перехвачено полицией и потому не будет получено Чарльзом Линдбергом, преступники продублировали его, послав копию в офис адвоката Брикенбриджа. Там письмо было получено 5 марта 1932 г. Напомним, что сам адвокат был весьма невысокого мнения о криминалистических талантах полковника Шварцкопфа и не скрывал это от Линдберга. Нетрудно понять, сколь тяжело ранили последнего все эти события: он вспоминал предостережения Брикенбриджа и, конечно же, корил себя на неосмотрительное обращение к бестолковым полицейским.

Тяжело переживая события последних дней, обвиняя самого себя в неблагоразумном поведении, Чарльз Линдберг обратился через газеты к преступникам. Он просил не причинять вреда малышу, заявлял о готовности заплатить выкуп и предлагал преступникам выбрать посредника для ведения личных переговоров (то есть минуя полицию). Энн Морроу поддержала мужа и сообщила рацион и график приёма пищи сыном, надеясь, что это поможет похитителям правильно его кормить.

Нетрудно догадаться, что эти публикации, а также многочисленные комментарии в разделах криминальной хроники вызывали живой отклик большого числа людей. Некоторые из них демонстрировали намерение помочь Чарльзу Линдбергу в его горе.

Так, в начале марта к нему приехал мафиози Микки Роснер, крупный нью-йоркский бутлегер. Он заявил, что не сомневается в том, что ребёнка похитили профессиональные киднэпперы, которые должны быть, в принципе, известны в уголовном мире. Покусившись на сына «Героя Америки», эти люди поступили не по понятиям, и потому их следовало наказать. Роснер предложил Линдбергу помочь в их задержании «по своим каналам» и попросил у полковника на «сопутствующие расходы» 3,5 тыс. $. Конечно, Линдбергу следовало бы насторожиться: подобная сумма для серьёзного мафиози была совсем невелика, и если бы он в самом деле хотел помочь, что называется, «из принципа», то сделал бы это без упоминания о подобной оплате. Но раз упоминание о сумме всё же прозвучало, то, пожалуй, следовало усомниться в серьёзности сделанного предложения.

Линдберг об этом не подумал, и винить его в подобном легкомыслии вряд ли стоит. В те мартовские дни он пребывал в таком состоянии, при котором был готов на сотрудничество с кем угодно, лишь бы только это имело какой-то результат. Без долгих разговоров Линдберг заплатил Роснеру названную сумму, и тот авторитетно заверил, что его «лучшие люди» – Сальваторе Спитале и Ирвин Битз – немедленно возьмутся за розыски. Как нетрудно догадаться, миновала неделя, за ней вторая, а потом третья… Ребёнка бандиты не нашли, и Роснер более не показывался на глаза полковнику.

В небольшой нью-йоркской газете «Бронкс хоум ньюс» 8 марта 1932 г. появилась заметка, представлявшая собой открытое письмо некоего Джона Ф. Кондона, с которым тот обращался к похитителям Линдберга-младшего. В довольно сумбурном послании, явно грешащем неуместным в такой ситуации высоким слогом, Кондон заявлял, что готов заплатить похитителям еще 1 тыс. $ в дополнение к выкупу Чарльза Линдберга, лишь бы только похитители не причиняли вреда ребёнку.

Джон Кондон, выступавший в переписке с похитителями под псевдонимом «Джафси» («Jafsie»), участием в «деле Линдберга» снискал общенациональную известность. Правда, с течением времени его роль в расследовании претерпела заметную переоценку.

И уже утром 9 марта Кондон получил послание преступников, которое состояло из двух частей: собственно письма Кондону и запечатанного конверта, который надлежало вручить лично в руки Чарльзу Линдбергу.

В письме сообщалось, что преступники согласны взять Кондона в посредники; помимо этого приводился текст сообщения, которое надлежало опубликовать в газете «Нью-Йорк америкэн» в разделе частных объявлений после того, как деньги будут подготовлены к передаче.

Окрылённый успехом своего начинания, Джон Кондон помчался к Чарльзу Линдбергу.

Именно в этот день – 9 марта 1932 г. – состоялось их знакомство. Это необходимо подчеркнуть для правильного понимания последующих событий. Многие публикации не касаются этого нюанса, из-за чего складывается превратное мнение, будто Кондон был стародавним другом семьи Линдберг. Между тем это совершенно не так. Анализируя ситуацию, нельзя отделаться от странного ощущения, что Джон Кондон ловко поставил себя в эпицентр событий, фактически навязав Линдбергу собственное участие.

Ниже ещё придётся тщательно анализировать события, связанные напрямую с этим человеком и отчасти им же вызванные, но сейчас следует заметить, что с течением времени оценка личности Кондона американскими писателями-криминологами претерпела существенное изменение. Весьма интересна книга-исследование писателя Фрэнка Мерривела «Джафси скажет всё» («Jafsie tell all»), которая полностью посвящена этому человеку. Долгое время считалось, что Джон Кондон был этаким восторженным патриотом, бросившимся со всем жаром души на помощь национальному кумиру. Сам Кондон старательно подыгрывал журналистам, изображая из себя бесхитростного рубаху-парня. Но постепенно достоянием исследователей стала информация, рисовавшая Кондона в другом свете. Многие люди, знавшие его, говорили о Кондоне как о человеке хвастливом, склонном к саморекламе и позёрству, раздувавшемся от важности при малейшем успехе. Он был эксцентричен, способен на неожиданные выходки, и именно способность на нетривиальный поступок делала Кондона весьма популярным среди учеников школ, где он преподавал. А поработал он во многих школах Нью-Йорка…

По своему базовому образованию Кондон являлся учителем физики, но помимо этого тяготел к тому, что в России принято называть общественной работой. В молодые годы «Джафси» тренировал школьную команду по американскому футболу, позже принимал деятельное участие в скаутском движении. К моменту описываемых событий ему шёл 72-ой год и он уже находился на пенсии, но, как видно из повествования, склонности к рисковым затеям не потерял.

Джон Кондон

Явившись в дом Чарльза Линдберга днем 9 марта 1932 г., Кондон представился лётчику и рассказал ему свою историю.

Линдберг, видимо, был поначалу весьма озадачен рассказом странного седоусого мужчины и держался настороженно. Он отказался взять в руки запечатанный конверт, который принёс с собою посетитель, и попросил Кондона самому вскрыть его.

Внутри находилось письмо весьма примечательного содержания; имеет смысл его процитировать: «Уважаемый сэр, мистер Кондон может действовать как посредник. Вы можете дать ему 70 000 $. Сделайте один пакет, желательно небольшой (от руки схематично был нарисован прямоугольник, означавший конверт, и проставлены размеры сторон: 6—7 дюймов на 14 дюймов, то есть 17 см на 35 см). Мы предупреждаем Вас в который раз – не устанавливайте слежку в любом виде. Если Вы или кто-то ещё уведомит полицию, то последует большая заминка. После того, как мы получим в свои руки деньги, мы сообщим Вам, как найти Вашего мальчика, Вы, имея самолёт, слетаете примерно за 150 миль. Это даёт нам фору примерно 8 часов.»

Под рукописным текстом помещалась условная эмблема похитителей – пересекающиеся круги с тремя маленькими отверстиями в бумаге. Это изображение полностью соответствовало аналогичным рисункам в предыдущих посланиях похитителей.

Это кадр кинохроники, запечатлевший письмо с описанием того, как именно надлежит упаковать деньги для передачи их похитителям ребёнка. Письмо, полученное Кондоном, прямо предписывало вручить деньги… самому Кондону. Разумеется, для последующей передачи киднепперам.

Содержание письма весьма любопытно. Если вдуматься, преступники фактически предложили Линдбергу отдать деньги человеку, которого не знали ни они сами, ни Линдберг! То есть зашёл человек с улицы, сказал, что считает лётчика Чарльза Линдберга героем, и после этого предложил свои услуги в переноске 70 тысяч наличных долларов в любое время и в любое место. И при этом не предоставил никаких гарантий точности и честности своих действий и никаких доказательств того, что ребёнок ещё жив… Что и говорить, для любого прагматичного человека подобное предложение было бы слишком смелым. К тому же Линдберг уже успел вручить 3,5 тыс.$ «авторитетному» бутлегеру Микки Роснеру (который оказался ничуть не лучше банального мошенника) и понял к тому времени, что не стоит опрометчиво раздавать деньги всем добровольным помощникам.

Поэтому, посоветовавшись с адвокатом, Чарльз Линдберг решил действовать следующим образом: он отправил Кондона на встречу с похитителями, но без денег, и с требованием предоставления доказательств того, что ребёнок жив и здоров. В тот день Линдберг провёл с Кондоном несколько часов, обсуждая различные аспекты предстоящего задания. Тогда-то отставной учитель физики и придумал себе псевдоним, которым подписывал в дальнейшем свои объявления в газетах: Джафси. Слово это получилось путем прочтения его инициалов – JFC.

Добровольный помощник в тот же день дал условное объявление в газете «Нью-Йорк америкэн» и через день получил ответ, в котором ему предписывалось прибыть к указанному времени на станцию метрополитена. В 19:00 12 марта 1932 г. Кондон был в указанном месте. Там к нему подошёл человек, оказавшийся, как выяснилось впоследствии, шофёром такси, и вручил записку, в которой Кондону предписывалось отправиться на кладбище «Вудлаун» в Бронксе – это район города Нью-Йорка – и оставаться там до тех пор, пока к нему не подойдут.

Свидетелей встречи Кондона и автора анонимных писем не было. О ней известно лишь со слов самого «Джафси» -Кондона. Как следовало из его рассказа, он подъехал к кладбищу на такси и довольно долго бродил между могил в полном одиночестве. В какой-то момент к нему обратился мужчина, загораживавший нижнюю часть лица рукой, и из разговора с ним Кондон понял, что это и есть похититель.

Незнакомец велел называть его «Джоном». Он говорил с немецким акцентом, но в процессе общения упомянул, что он – скандинав.

«Джон» рассчитывал получить деньги немедленно, но Кондон сказал, что об этом не может быть и речи до тех пор, пока не будут предъявлены гарантии того, что ребёнок жив. В ответ на это «Джон» категорически заявил, что не может показать ребенка Кондону ни при каких условиях. После некоторого препирательства переговаривающиеся стороны сошлись на том, что Кондон получит вещи, связанные с похищенным ребёнком. Тем самым будут сняты все сомнения в том, что Линдберг-младший действительно находится в руках людей, от имени которых вёл переговоры «Джон».

И с утренней почтой 13 марта Кондон получил внушительный пакет, надписанный уже знакомым ему корявым почерком.

Пакет, в котором Кондону были присланы вещи похищенного ребёнка.

Внутри находилась детская ночная рубашка и поясок, используемый для страховки малышей.

Кондон немедленно помчался к Чарльзу Линдбергу. Полученные вещи были показаны медсестре Бетти Гоу, поскольку именно она одевала малыша вечером 1 марта. Гоу узнала ночную рубашку и поясок – это действительно были те самые вещи, которые она надела на ребёнка перед его отходом ко сну. Примечательно, что в тот момент Чарльз Линдберг не показал их супруге: он боялся травмировать её новыми впечатлениями.

Итак, Чарльз Линдберг, казалось, получил необходимые ему подтверждения. Он стал готовить деньги для передачи их похитителям. Делать это ему пришлось таким образом, чтобы полиция ничего не прознала. В противном случае деятельный полковник Шварцкопф немедленно вмешался бы в ход переговоров и испортил бы всю проделанную работу.

Тут имеет смысл приостановить изложение этой сюжетной линии и коснуться некоторых иных направлений расследования, поскольку все они в дальнейшем окажут существенное влияние на ход событий.

Детская ночная рубашка и страховочный поясок, полученные по почте Джоном Кондоном после встречи на кладбище 12 марта 1932 г.

Полицейские власти, буквально оккупировавшие Хоупвелл, под мудрым руководством полковника Шварцкопфа демонстрировали необыкновенное рвение в исследовании всех аспектов преступления. Были опрошены почти все жители Хоупвелла и окрестностей. Удача, как полагали полицейские, им улыбнулась: некий Миллард Уайтед сообщил, что в конце февраля дважды видел мужчину, наблюдавшего из леса за поместьем Линдбергов. Возраст неизвестного Уайтед определил в 30 лет, или возможно, чуть старше, рост – около 170 см.

С чрезвычайной скрупулёзностью полицейские изучали всю корреспонденцию, адресованную Линдбергам и жителям Хоупвелла. Напомним, что полковник Шварцкопф полагал, что именно среди последних и нужно искать похитителей. Три детектива, специально выделенные для перлюстрации, прочитывали в день до 2 тысяч писем, открыток и телеграмм! Понимая, что он допускает грубейшее нарушение гражданских свобод, Шварцкопф обратился к министру юстиции штата Нью-Джерси Дэвиду Виленцу с просьбой санкционировать перлюстрацию. Тот, поколебавшись, отказался это сделать. Тогда и начальник полиции штата, нехотя, приказал свернуть операцию.

Смысл упомянутой затеи понять вообще-то довольно трудно, поскольку с помощью простейших лексических приёмов текст письма несложно затуманить до такой степени, что любое поверхностное прочтение не обнаружит подлинного смысла написанного. В условиях военного времени сплошная перлюстрация «окопной корреспонденции» оправданна, ибо даёт командованию представление о подлинном состоянии духа армии. Но при оперативной работе полиции и спецслужб досмотр переписки будет полезен лишь в случае избирательного применения. Шварцкопф, видимо, сам эту истину понять был не в силах, а компетентных специалистов он, видимо, выслушать не пожелал. Впрочем, может быть, никто из них просто не хотел перечить «неудержимому Норману». Примечательно, что в то самое время, пока полицейские в Хоупвелле зарывались в горы писем, преступник спокойно обменивался информацией с Кондоном посредством размещения в газетах условных объявлений.

В огромном количестве были заготовлены листовки с описанием примет похищенного Чарльза Линдберга-младшего. С 11 марта 1932 г. они начали распространяться по всему Восточному побережью США.

Листовка с описанием примет похищенного ребёнка Линдберга, распространённая 11 марта 1932 г.

Листовка эта примечательна тем, что в ней падкий до рекламы полковник Шварцкопф предлагал возможным информаторам связываться лично с ним. В полицейской практике это своего рода нонсенс, опять-таки демонстрирующий абсолютное непонимание начальником полиции своих функций и полнейший непрофессионализм. Полицейский опыт, заработанный кровью, требует, чтобы переговоры всегда вели лица, неспособные в силу своего положения на принятие решения: в этом золотом правиле кроется залог того, что переговоры не будут провалены окончательно и их при любом исходе можно будет продолжить. (Наша отечественная история знает пример, подтверждающий этот тезис: переговоры Премьер-министра Черномырдина с Басаевым в ходе операции в Будённовске летом 1995 г. Их бесславный результат, увы, был запрограммирован наперёд, и это понимали все специалисты-переговорщики, кроме самого Черномырдина, разумеется.) Шварцкопф, видимо, полагал, что его завалят шквалом телефонных звонков, благодаря которым он быстро расследует дело и тем самым навечно свяжет успех расследования со своей фамилией.

Самым серьёзным и взыскательным образом детективы подошли к проверке alibi всех лиц, бывших в усадьбе Линдберга вечером 1 марта 1932 г. Подозрений избежали только два человека – сам Чарльз Линдберг и его супруга Энн. Оливер Вателли сумел восстановить свои перемещения по минутам и подтвердить их перекрёстными показаниями, но две девушки сделать этого не смогли.

Об одной из них – медсестре Бетти Гоу – уже упоминалось выше. В её рассказе о событиях злосчастного вечера был пробел примерно в 40 минут времени, который она провела без свидетелей. И это сразу сделало её подозреваемой. Про незакрытые шпингалеты на окне детской комнаты также упоминалось выше, и тот факт, что их (опять же!) не закрыла Бетти Гоу, лишь усиливал подозрения полиции в её адрес.

Но помимо медсестры под плотную полицейскую опеку попала и ещё одна девушка – Виолет Шарп. Это была своего рода «комнатная девушка» семьи Морроу, сирота, взятая в семью миллионера из филантропических побуждений. Её детство прошло в обществе Энн и Элизабет Морроу и обе сестры видели в ней почти родственницу. Она была не замужем, и по завещанию Дуайта Морроу ей должна была отойти некоторая сумма, способная обеспечить будущность Виолет.

Виолет Щарп (фотография с водительского удостоверения) и Бетти Гоу. Обе женщины удостоились пристрастного внимания полиции, которая три месяца терялась в догадках, кого же из них определить на роль главной пособницы похитителей ребёнка.

Вечером 1 марта 1932 г. Виолет Шарп покинула гостиную, где оставались Чарльз и Энн Линдберги, и ушла в небольшой домик для гостей, стоявший несколько в стороне от основных построек усадьбы. Девушке не было никакой нужды идти в этот дом, поскольку её спальня располагалась в главном здании. Виолет Шарп не могла объяснить полицейским своего поступка и говорила на допросе о желании побыть в одиночестве. Такое объяснение никак не устраивало лейтенанта Артура Китона, который в первой декаде марта 1932 г. несколько раз допрашивал девушку.

В конце концов, Китон отступил от Бетти Гоу и Виолет Шарп, но, как покажет дальнейший ход событий, это было временное отступление. Детектив попросил девушек не покидать Нью-Джерси без предупреждения полиции. Можно не сомневаться, что в устах сыскаря, ценимого полковником Шварцкопфом за деловую хватку, эта просьба прозвучала почти как обвинительный приговор.

Правоохранительные органы располагали всего двумя предметами, вышедшими из рук преступника – раздвижной лестницей, по которой он залез в окно детской комнаты, и 3/4-дюймовым долотом, использованным для открывания окна. Попытка проследить путь долота оказалась безуспешной; выяснить, где и кому оно было продано, так и не удалось. С лестницей все оказалось не так однозначно.

Криминалисты разобрали её на составные части и внимательно их изучили. Для уменьшения габаритов лестница была сделана складной, расстояние между ступенями составляло 19 дюймов (0,5 м), что в 1,5 раза превышало плотницкий стандарт. Это косвенно указывало на то, что преступник был довольно высокого роста. Кроме того, уменьшение количества ступенек вело к облегчению конструкции, что в свою очередь упрощало манипуляции с нею.

Складная лестница, по которой злоумышленник проник в окно детской спальни, была нетиповой и состояла из трёх частей. При первом же взгляде на неё становилось очевидно, что изготавливалась лестница под высокого человека, так как расстояние между ступенями составляло 19 дюймов (то есть 0,5 м) вместо 12 дюймов у обычных лестниц. Фотографии лестницы были переданы прессе для публикации в расчёте на то, что кто-то опознает необычное изделие. Этого однако не случилось – те, кто видели эту лестницу ранее или изготавливали её, о себе заявить не пожелали.

Обратило на себя внимание качество изготовления отдельных элементов, аккуратность пропилов, точность работы рубанком и прочие детали. Не вызывало сомнений, что изготавливал лестницу человек, имевший неплохой навык плотницких работ.

Но не это было главным в заключении криминалистов: они обратили внимание на то, что при изготовлении деталей лестницы были использованы различные породы древесины. Из этого можно было заключить, что изготовитель лестницы работал в таком месте, где имелись отходы плотницкого (либо столярного) производства, другими словами, он либо работал в мастерской соответствующего профиля, либо имел в неё доступ.

Современные фотографии фрагментов лестницы киднэпперов, выставленной в экспозиции Музея полиции в г. Западный Трентон, столице штата Нью-Джерси, США.

Полковник Шварцкопф обратился в лабораторию лесоматериалов, расположенную в г. Мэдисон, штат Висконсин, и попросил тамошних специалистов изучить лестницу.

Этим занялся один из лучших специалистов лаборатории Артур Коехлер. Он установил, что при изготовлении лестницы были использованы брусья из северокаролинской сосны, сосны Пондероса, ели Дугласа и обыкновенной берёзы. Коехлер тоже посчитал, что брусья представляют собой отходы производства, поскольку явственно было видно, что их распил осуществлялся различными инструментами и в разное время. Проверив номенклатуру пиломатериалов, отпускаемых различными производителями, Коехлер установил, что типоразмер брусьев из северокаролинской сосны – 3,75 дюйма – соответствовал только одной фирме-производителю (в США был более распространён размер 3,625 дюйма, то есть 3 5/8 дюйма).