Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками

– А Искуситель пойдет с нами домой?

– Нет! – бросает Осси, отпирая дверь в бунгало. – В дедушкин дом он больше не придет.

Я, как белка, прыгаю на кровать и зарываюсь лицом в шершавую подушку, чтобы скрыть счастливую улыбку. Услышав стук закрываемой двери, с трудом удерживаюсь от слез и истерического смеха. Теперь мы остались вдвоем, только вдвоем! Нет, врать и притворяться, будто мне жаль, я, конечно, не буду, но и задевать чувства Осси, громко радуясь, что Искуситель покинул ее тело, тоже не хочу. Вместо этого я просто фырчу в подушку.

– Спокойной ночи, Ава, – шепчет Осси. – Спасибо за музыку.

Когда я просыпаюсь, кровать моей сестры оказывается пустой. Туфель ее тоже нигде нет, а простыни валяются на полу. Стеклянный террариум, набитый ящерицами, которых Осси порой выуживает, чтобы украсить свою персону, полностью опустошен: там не осталось ничего, кроме поилки и лишайников.

– Осси!

Все ее вешалки в шкафу пусты и напоминают обглоданные кости. Ванная благоухает мылом, словно цветущий сад. На запотевшем зеркале висит прилепленная скотчем записка:

дарагая ава

я атправляюс в свадибное путишествие. не валнуйся мы скора вирнемся и придем к тибе. я сама найду маму и привиду ее дамой. извени что мало написала в голове у миня много слов но я не знаю как их писать.

Я трижды перечитываю письмо и только тогда понимаю, что сестра покинула меня навсегда. Мои познания уже достаточно обширны, чтобы сообразить: такие секреты хранить нельзя.

– Осси, не уходи! – кричу я. – Подожди! Я… разогрею тебе блинчики на завтрак!

Это звучит совсем уж по-идиотски даже для меня. Что она собирается делать? Сбежать, вспоминаю я. Вытащив пыльный дедушкин словарь, я нахожу там нужное слово:

Сбежать (гл.) – самовольно покинуть место, где человек обязан находиться.

Сбежала. Это слово вспыхивает в моей голове, как зажженная лампочка. Как можно сбежать с призраком? А если Искуситель потащит мою сестру в такое место, куда я не смогу последовать за ней? Если она тоже станет призраком? Потом меня вдруг поражает, как громом, догадка: а если все это время она встречалась с Птицеловом?

Вы думаете, я сразу бросаюсь за ней вдогонку? Вовсе нет. Сначала обуваю резиновые сапоги, потом снимаю и обуваю снова. Поднимаю трубку, чтобы позвать на помощь, но сразу кладу обратно – вместо гудка в ней лишь что-то шуршит. Пытаюсь закричать, однако из горла вырывается только воздух.

Я чувствую, как за окном разрастается сумеречная зелень болот, окружая меня со всех сторон. Далекие сосны похожи на бледные языки пламени. Без отца и восторженных туристов «Болотландия!» постепенно возвращается к своему прежнему виду, дикому и первозданному. Появись сейчас Птицелов, я бы тотчас упала в его объятия, благодарная за любое человеческое участие. «Где же мой отец, где сестра?» – потихоньку причитаю я, крутя круглую дверную ручку. Страх, как острая спица, впивается в мои внутренности, выгоняя меня из пустого дома. И если бы я не видела, как тоскуют о своем хозяине отцовские собаки, то могла бы возразить мисс Хьюэрт, что от животных нас отличает лишь то, что мы страдаем от одиночества.

Я беру с собой фонарик, клюшку для гольфа, кухонный нож и батончики с арахисовым маслом, чтобы соблазнить Осси вернуться в свое тело. Чеснока у нас нет, и приходится заменить его цветной капустой в надежде, что вампиры, которых я встречу, будут близоруки и легковерны. Я открываю дверь, выхожу наружу и отправляюсь в путь, пробиваясь сквозь горячий удушливый воздух.

Добежав до мангровых деревьев, я останавливаюсь. Меня вдруг охватывает ужас, не дающий двинуться дальше. А вскоре с болот доносится знакомый дикий рев. У меня внутри все обрывается. С моей сестрой происходит нечто кроваво-страшное. Я моментально оказываюсь по ту сторону леса и, спотыкаясь, несусь к пруду. Перед глазами у меня все плывет, ноги обжигает крапива. Кажется, я мчусь целую вечность. Луна скрывается за облаками.

Мне так хочется, чтобы этот безумный бег вернул мне мужество, как это случается с храбрыми маленькими девочками, о которых читаешь в книгах, особенно с теми, кому помогают умные кошки. Но мной движет не мужество, а животный страх. Я не хочу остаться одна. И стану защищать Осси от любого чудовища, будь то призрак, злодей или древний ящер, чтобы спасти ее ради собственного блага.

Приближаясь к пруду, я чувствую себя как натянутая пружина и готовлюсь к бою. Но оказывается, что сражаться мне не с кем. Ни Птицелова, ни аллигатора, никакой нечистой силы. В лунном свете стоит моя голая, как стебелек, сестра, а ее красные юбки лежат у ее ног, словно опавшие листья. Склонившись над темной водой, Оцеола поет:

При дневном свете тело Осси выглядит как неубранная постель, мятая и неряшливая. Но в лунном свете моя обнаженная сестрица сияет какой-то неземной красотой. Для меня нагота Осси, ее роскошная грудь – своего рода откровение. Сама я плоская, как блин, усыпанный коричневыми родинками. А моя неуклюжая сестрица унаследовала мамину фигуру.

На коже Осси происходит какое-то движение. Когда она идет к воде, с ее волос и плеч градом падают сверкающие искры. Да это же ящерицы! – догадываюсь я. Она стряхивает свою живую кольчугу, и та опадает с нее, как чешуя. Ее липкие драгоценности, шипя и извиваясь, шлепаются в пруд. Я застываю, зачарованная этим зрелищем. Вскоре наготу моей сестры не скрывает больше ничего, и только на ногах у нее краснеют следы от колючей травы. Дыхание у меня перехватывает, я не могу вымолвить ни слова. А Оцеола, продолжая произносить заклинание, начинает входить в воду.

– Осси, нет! – кричу я и уже не могу остановиться.

Но лезть в воду опасаюсь, во всяком случае, пока не посмотрю, что там за трясина. Я опускаю руку в карман комбинезона, чтобы достать фонарик, и обнаруживаю там глаз Сета, мой талисман. С горестным библейским воплем я кидаю его в спину Осси.

– Оцеола!

Это придает мне храбрости. Но глаз, не долетев до цели, падает в пруд. Я представляю, как он погружается в красный ил, глядя своим зрачком на ноги Осси, подергивающийся… При воспоминании о чем? В предвкушении чего? Я не могу сообразить, что происходит. Но точно знаю, что она меня покидает.

Я жду, когда Осси снова появится над водой, однако поверхность пруда остается ровной и блестящей, как мамино зеркало, и на ней тускло светятся лишь листья кувшинок. Я чувствую, как под водой тело Осси медленно опускается на дно.

– Не смей! – кричу я. – Не смей тонуть!

И бросаюсь за ней в пруд. Черная вода течет сквозь пальцы, заливая глаза, уши и рот, а я все молочу и молочу руками, пока не натыкаюсь на холодное тело. Схватив Осси за плечи, рывком вытаскиваю ее наверх и изо всех сил плыву к берегу, волоча ее за собой. Ничего такого сверхъестественного в духе суперменов и героических пони я не совершаю. Просто отчаянно борюсь, шлепая руками по воде и пытаясь нащупать вязкое илистое дно.

– Ава, – захлебываясь, бормочет Осси. – Что ты делаешь? Отпусти меня!

Мы начинаем драться, используя приемы из нашего шоу аллигаторов. Наконец с торжествующим криком я вытаскиваю сестру на берег пруда и, схватив за черные ступни, пытаюсь оттащить подальше от воды. Осси плюется грязью и, судя по ее слепой ярости, она все еще одержима. К левой щеке прилип лист кувшинки.

Вытаскивая сестру из воды, я так вцепилась в ее руку, что на ней остались следы от моих ногтей. Маленькие пятнышки, похожие на синяки или засосы. Они темнеют на глазах, и я с изумлением вижу, как они распухают, превращаясь в толстые белые рубцы. Словно кто-то изнутри рвет кожу Осси когтями, пытаясь вырваться наружу.