Саат. Город боли и мостов
- -
- 100%
- +
Сом с усилием сглатывает. Отводит взгляд от изгиба бёдра и выступающих под смуглой кожей рёбер, от тонкой изящной ладони, прижатой к груди. Там, между ключицами, поблескивает что-то маленькое. Драгоценный камень? Нет, жемчужина необычайно алого цвета.
Он осторожно убирает прядь волос с веснушчатой щеки. Надо же, раньше ему только среди рыжих попадались «в крапинку», а у некоторых при всём пламени шевелюры веснушек не было вовсе.
Ресницы дрожат. От прикосновения никса сжимается в комок, словно стремясь защититься… или уберечь сокровище у себя на шее.
– Чего замер? – хмыкает Карп. – Буди уже.
Горчак усмехается:
– Не боитесь ведьмы? Она же полукровка та-мери. Глядите, какая тёмная!.. Нашлёт проклятье за то, что потревожили.
– Ну не-ет, – жалобным шёпотом тянет Ёршик. – Я на такое не согласен. Не хочу! Пускай лучше дочка какого-нибудь генерал-губернатора, чтобы награду дали.
– Дурень, – заключает Горчак. – Его дочки на Окраинных островах не валяются. Да и не больно похожа.
– Будто ты видел!
– Может, внебрачная?
– Надо же, какие слова вспомнил. Вот если бы…
Тонкий вскрик. Спорщики затихают. Все трое оборачиваются к Сому, который от неожиданности падает коленями на песок. Потянувшись к жемчужине, он получает удар по носу, а затем и в плечо.
Большие карие глаза распахиваются: девушка приходит в себя. Садится рывком и, отшатнувшись, прижимает к груди грубую ткань. Взгляд растерянный, но страха в нём нет. Она оглядывается через плечо и видит мальчишек. Изучает их лица, больше не делая попыток закричать. Ни одного вопроса не слетает с её губ, только молчаливое любопытство расходится волнами.
– Надень. – Сом первым возвращает самообладание и поднимается на ноги. Кивает на рубашку, которая щуплой тамерийке сойдёт за платье. Хотя бы перестанет смущать остальных. – Тебя как зовут? Я Сом. Это мои братья. Ты понимаешь имперский?
Она моргает. На миг чёрные брови взлетают, затем сходятся у переносицы, словно никса учится владеть собственным телом. Опускает взгляд и находит горловину. Просовывает руки в рукава. Мальчишки выдыхают разом: по крайней мере, она соображает. И больше не голая.
– Откуда ты? – Сом говорит мягко. Старается показать, что он не враг.
Кем бы ни была незнакомка – вряд ли демоном или водным духом, – она выглядит ровесницей Умбры. На год или два младше Сома.
– Из моря? – размыкаются покрытые солью губы. Голос не звонкий по-девичьи, а неожиданно взрослый. Может, охрипла, воды наглоталась…
– Это вопрос?
– Я не… знаю.
Горчак присвистывает.
– У неё память отшибло.
– Теперь точно не видать награды.
– Да какой там!..
Все трое переминаются поодаль. Сом прикидывает варианты.
– Та-ак, – протягивает он, почесав кончик носа, как делает всегда, строя очередной план перед уловом.
Под носом красуется тонкий порез: старая бритва затупилась, а за новой надо шагать в город, через карантинную заставу. Вернее, подземными тропами, в обход патрулей. Будучи лидером, Сом предпочитает не рисковать лишний раз.
– Вы трое, – он машет рукой, – ступайте-ка в Крепость. Приготовьте койку Умбры… – взгляд Сома на миг темнеет, – и чай. Про котёл не забудьте! – добавляет он, пытаясь вспомнить, какие травы остались в жестяных банках, хранящихся в буфете.
Порыв ветра заставляет вздрогнуть. Если погода портится, надо спешить: проверить схроны, подлатать выходы, но сначала…
– Вставай. – Он протягивает никсе руку.
Она одёргивает подол рубахи. Отталкивается ладонью от песка и поднимается на ноги, слегка покачнувшись. Сом шагает вперёд, чтобы поймать, если начнёт падать – вдруг у неё что сломано, тогда придётся на руках тащить, – но нет, тамерийка делает шаг. Потом ещё один, так неуклюже и одновременно грациозно, как тонконогий оленёнок. Встряхивает волосами, пытаясь избавиться от песка. Вскидывает голову, глядя на мальчишек.
– Ну, чего встали? Оглохли? – Сом подгоняет братьев, иначе не пошевелятся.
Судя по лицу Горчака, тот собирается отпустить едкую шутку. Понятно, какого толка. Сом красноречиво показывает кулак. Над Ёршиком пусть потешается – до тех пор, пока не переходит границу, – а над ним не посмеет. И так разбаловал младших, скоро на шею сядут.
– Сом, – произносит она, будто пробуя имя на вкус. Получается забавно, с шипящей долгой «с» и почти проглоченной «м» на конце.
Он кивает, провожая взглядом парней. Ёршик оглядывается через плечо: хочет остаться, но Сом не дурак. Братья могут думать что захотят; он объяснит им позже, если внезапная находка окажется девчонкой из плоти и крови и никем больше.
Тревога селится между рёбрами с того момента, как он впервые её касается. Такое бывает, когда инстинкты настойчиво кричат, предупреждая об опасности, заставляя в нужный момент «подсекать» во время улова на городских площадях, чтобы остаться незамеченным.
Сейчас чувство притуплено, но скользкий ком ворочается в животе. «Доверяй кишкам, камрад, – говорит в таких случаях Карп, – если сводит от голода – ешь, если от страха – делай ноги».
Что делать с никсой, Сом пока не знает.
– Так ты не помнишь ничего? Кто ты, как здесь оказалась?..
– Я помню… кое-что. – Она ступает осторожно, перекатываясь с пятки на носок, обходя выброшенные морем коряги и осколки раковин. – Была буря, и там… – незнакомка обрывает себя на полуслове, – я осталась одна.
Её имперский выговор звучит необычно. Тамерийка тянет гласные и съедает окончания. Помимо сомнений Сом улавливает горечь: она помнит и в то же время не желает помнить. Прячет внутри то, что стоило бы отпустить на волю. Знакомая манера.
Сом не впервые принимает в Братство новичков. Он знает, каково это. Девчонка придёт в себя, пообвыкнется и, кто знает, вдруг начнёт болтать без умолку, говоря о прежней жизни. А если захочет – уйдёт. Сом никого не держит насильно, но за никсу чувствует себя в ответе, несмотря на тревогу.
– Ты была на корабле? С кем-то из родных?
Далеко же её забросило!.. Ни пассажирские, ни грузовые суда не заходят в порт Клифа уже три недели, и никто не может ответить, сколько продлится карантин. Миножья хворь охватила бо́льшую часть кварталов; мосты, соединяющие Внутренний и Внешний круги, развели, чтобы зараза не распространилась дальше.
Шагая по левую руку от никсы, он бросает на неё быстрые оценивающие взгляды. На богачку новая знакомая не похожа. Во-первых, оттенок кожи. Горчак был прав: слишком смуглая. Не тёмная, как у кочевников, но всё же. Волосы падают густыми кудрями до лопаток. Вся тонкая, изящная, как статуэтка древней богини из китовой кости, но при этом на руках и ногах отчётливо видны мышцы. Хорошая бегунья. Или пловчиха – опытная охотница за жемчугом, – потому и выжила, не утонула в шторм.
Отчего-то Сому кажется, что найдёнка ближе к ним по духу, чем к кому-то ещё. Найди её рыбаки, сдали бы жандармам, а те кормить и греть просто так не станут. Все гиены были для братьев врагами, независимо от должности и поста. Хотя тем, на чьи плечи легла охрана Внешних кварталов, можно только посочувствовать.
– Не корабль, – говорит она после долгого молчания, – а плот. Плавучий дом.
Сердце на мгновение замирает.
Значит, она всё-таки из кочевников – странствующих та-мери, которых колонисты выгнали с родных земель. То-то Ёршик обрадуется!
Ходят легенды, будто миножья хворь родилась на острове Летнего Дождя. Давным-давно проклятие тамерийских колдунов настигло первых поселенцев и разнеслось дальше, пока не заняло половину островов доминиона4. Говорили, имперские врачи бились над созданием лекарства, но безуспешно. Рано или поздно проклятие «просыпалось» снова.
Чепуха на рыбьем жире, считает Сом. Про Окраинную Цепь в столице не думали. Ни тогда, ни сейчас. Они тут сами по себе: если повезёт, выживут.
– Никто не выжил, – эхом на его мысли откликается Никса.
– У тебя есть имя?
– Было, – отвечает она. – Нура.
– Что оно значит?
Он подаёт ей руку, помогая перебраться через насыпь камней. Узкая прохладная ладонь лишена девичьей мягкости. Сом сглатывает. Вроде вышел из возраста Горчака, когда на языке вертятся остроты, а самого бросает в дрожь при виде девицы. Сом старше остальных и видел разных девушек: на улицах, в питейных домах…
– А должно? Или может не значить?
Она глядит прямо, и Сом неожиданно для себя смущается.
– Я просто подумал…
– Твоё имя не настоящее. Не речная рыба с усами.
Он фыркает. Будь на её месте кто-то другой, Сом бы рассмеялся или дал подзатыльник – в качестве воспитательной меры, – но из уст чужачки простая вещь звучит обидно. Он выпускает её руку и сжимает кулаки. До Крепости ведёт ровная тропа между песчаных дюн: гостья не споткнётся.
– Не всем дают имя при рождении. Некоторые выбирают сами.
Он больше не смотрит на неё – до самой ограды. Идёт впереди, не оглядываясь, только слышит, как она ускоряет шаг.
Сом не наказывает за брошенную фразу, скорее пытается понять, как вести себя со спутницей и что делать дальше. Оставить в Братстве? Или проводить в Клиф? Кому она нужна в гибнущем городе… А им? Станет удачей или обузой? Если план Братьев сработает и всё сложится как надо, к Полуночи5 они покинут остров Ржавых Цепей и отправятся в Ядро – центральные острова доминиона, – как и мечтали. Пригодится ли им тамерийка в путешествии, вот что важно.
В любом случае, Сом не решает в одиночку. Братья проголосуют, как всегда. Скажут, по нраву ли им новая сестра.
СТРАНИЦА ВТОРАЯ. Суд
20 день Заката, 299 г. от ВП
Острова Ржавых Цепей, Крепость
«Шторм идёт за тобой…»
Она моргает, прогоняя образ Сатофи и его последние слова.
Та, кого в прежней жизни звали Нурой, шагает за проводником, по щиколотку увязая в каше из песка и водорослей, оглядываясь на полоску моря, туда, где волны лижут низкие пенистые облака. Ей кажется, что даже здесь, на суше, она не в безопасности. И никто рядом с ней.
Нуре отмерен срок, а потом всё повторится.
Долговязый Сом прибавляет шаг; она едва поспевает за ним, почти срываясь на бег, стараясь не упасть, когда влажные водоросли хватают за лодыжки. Он зря обиделся: в «рыбном» имени нет ничего плохого. Ныряя на глубину, Нура водила дружбу с самыми разными обитателями рифов: от ярких стаек гуппи до молочно-белых медуз и любопытных коньков. Под водой жил другой мир – опрокинутый, чуждый, пугающий глубинными тайнами и всё же прекрасный.
Нура помнит всё нечётко, смазано, будто в обмен на право жить шторм забрал часть воспоминаний и те поблёкли, растворились, как крапинки соли в тёмной воде. Море повсюду разное: где-то ласковое, тёплое, и лазурные воды позволяют заглянуть на дно, а где-то – неподъёмно-тяжёлое, как грозовые тучи на исходе лета. Плыть в таких водах – всё равно что продираться сквозь заросли колючек: мышцы ноют от усилия, а в голове – мерный шум и пустота…
– Как зовут этот остров?
Она догоняет проводника и теперь без труда, протянув руку, может коснуться его выступающих на широкой спине лопаток. Кожа у Сома бледная по сравнению с её собственной. Волосы – цвета песка. Не здешнего, который больше напоминает меловую пыль, а крупного и тёмного, который она видела раньше, на другой земле, у берега, чьё название смыло волнами.
– Куда ты ведёшь меня?
– Домой, – отвечает он сдержанно и сухо. – Ты на острове Ржавых Цепей, юго-восток Окраины.
– Ок… ра-и-ны? – Она спотыкается.
– Может, та-мери называют её по-другому. – Он поводит плечом. – Цепь удалённых островов Силт-Айлского доминиона, бывшей имперской колонии. Бездна мира.
Судя по тому, как ходят желваки, Сом хотел использовать другое слово, но сдержался.
– Есть ещё Ядро, если ты не в курсе. Пять центральных островов, которые расположены ближе к материку. Там теплее и жизнь лучше. Мы с парнями… – Он осёкся.
– Хотите быть там, – заканчивает она. – Значит, здесь плохо?
– Всегда было. – Сом по-прежнему смотрит мимо, но говорит свободнее.
Это похоже на игру: задавать вопросы друг другу и пытаться найти подсказки не в словах, а между. Например, в том, как он говорит, Нуре видится простота и рассудительность. Сом не стал при ней сквернословить, как наверняка привык в другой компании. Значит, уважает женщин. Хотя статус женщины надо заслужить, а она пока… просто Нура. Рыбёшка, выброшенная на берег, которой стоит подыскать другое имя.
– А теперь вот, – он указывает рукой на север, откуда доносится мерный звон, – в Клифе эпидемия. Говорят, много где. И сюда зараза добралась. Колокола звонят.
Он выглядит расстроенным.
Нура подмечает мимолётные жесты, изменения в голосе, в развороте плеч. Она не может объяснить словами. Просто чувствует ахуа нового знакомого: то, что имперцы называют характером или нравом. Она познаёт, наблюдая, как мудрецы наблюдают за объектами изучения, – пропускает через себя и отсеивает то, что может пригодиться, чтобы понять, с каким человеком свела её ка-тор.
Если Сом руководит группой мальчишек, называя их братьями, значит, к его словам прислушиваются. Значит, они могут помочь. Нура пока не знает как, но обязательно поймёт, если сумеет собрать разлетевшийся жемчуг воспоминаний. Пальцы невольно касаются подвески на груди: алая ту-нор – «капля жизни» – остаётся тёплой. Она приведёт хозяйку к ответам.
– Это и есть твой… дом?
Они поднимаются на холм. Из-за скалы, напоминающей ладонь со сложенными пальцами, показывается сооружение – двухэтажное, длинное, словно змея, с несколькими пристройками, покатой крышей и окнами, забранными сеткой. Каменные стены выкрашены в тёмно-красный цвет; краска местами облупилась, и серые пятна напоминают грибок. Без настоящей плесени тоже не обошлось: когда постройки находятся так близко к морю, она цветёт у дверных петель и ютится под крышами, деля пространство с жуками и ночными бабочками.
Нура мало знает о том, как строят белые люди: как они называют дома, в чём разница между ними и почему так высоко. Сатофи говорил, у них есть архитекторы – те, кто придумывают здания и оживляют их. Как плотники та-мери некогда оживили Плавучий дом. Разница в том, что кочевники не строят из камня, только из дерева. Для них не существует этажей; они не оскорбляют небо острыми башнями. Наоборот, чтут близость к земле.
– Наш, – поправляет Сом.
Она встречает его взгляд, прямой и с прищуром, которого раньше не было.
– Что, не нравится?
– Мне не с чем сравнивать.
Нура огибает стену Крепости, огромной, непонятной. Зачем столько пространства?.. Останавливается в нескольких шагах от двери, изучая дом пристально, гораздо внимательнее, чем человеческие лица.
Если приглядеться, заметно, что одна из стен идёт под уклоном. Над окном, затянутым мутной плёнкой вместо стекла, свил кружевное гнездо паук. На петлях – налёт из ржавчины. Боковая дверца пристройки хлопает, незапертая, на ветру. Изнутри доносится запах съестного.
Нура прислушивается к себе, пытаясь понять, насколько остро чувство пустоты под рёбрами. Терпимо. До тех пор, пока возможность утолить голод не оказалась так близка, она не думала о своих нуждах.
«Тот, кто обуздал желания тела, обуздает и страх».
– Ты чего?
Сом делает приглашающий жест. Глядит на гостью, не понимая, почему та замерла на месте, уставившись в пространство.
– Я… мы знакомимся.
– С кем? Ребята внутри.
– С ним, – Нура кивает на дом и тут же поправляет себя, – или с ней. Вы ведь её Крепостью зовёте. Я слышала. Иногда, прежде чем войти, нужно спросить разрешения. Так правильно. Вежливо.
То, что дома не могут ответить, не значит, что им нечего сказать.
Крепость одобрительно скрипит половицами, когда вслед за Сомом гостья входит в полутёмное пространство – коридор, ведущий в жилую часть. Туда, откуда доносятся голоса, о чём-то живо спорящие.
– Постой тут.
Нура натыкается на выброшенную вперёд Сомову руку. Послушно отступает. На чужой земле нужно следовать местным обычаям. Даже если не понимаешь, в чём они заключаются.
Сом скрывается в кухне. Нура вдыхает аромат еды. В носу свербит. Должно быть, дикий перец и что-то из пряных трав. Пищу, которую едят та-мери, редко признают колонисты, и наоборот. Исключения, конечно, есть – или Нуре нравится так думать. Это не воспоминание. Скорее, подспудная уверенность, как о том, что перец зовётся именно перцем, а солнце восходит на востоке.
Она придвигается к двери, склоняя голову, пытаясь уловить обрывки разговора. Самый младший из мальчишек звучит взволнованно. Те, что постарше, перебивают друг друга.
– Да не ведьма она!
– Почём знаешь?
– Сом, вразуми его. Ты же с ней шёл, ну! Скажи, опасна?
– Мухи не обидела. – Низкий и уверенный голос Сома выделяется среди остальных.
– А я о чём говорю!
– Пока, – отрубает, как острым лезвием.
Нура ёжится. Ей не доверяют, оттого и попросили остаться за дверью.
Она оглядывается. Можно уйти из Крепости прямо сейчас – направиться к городу, благо, дорогу она представляет: глядя по сторонам во время пути, подметила, как меняется мир за холмами. Там лежит неизвестность, но здесь не лучше…
Если развернётся и уйдёт, что дальше? Остановит её кто-нибудь, станет догонять?..
Когда Нура поворачивается к наружной двери, внутренняя распахивается, и Сом втягивает её за локоть. В тесной кухне царит полумрак. Пылинки кружатся, опускаясь на лужицы из света под окном. Грубо сколоченный стол завален всевозможной утварью и посудой. Нура улавливает запах чего-то кислого, но молчит. Чужой дом – чужие порядки.
Она обводит взглядом братьев, которых уже видела на берегу. Сом по очереди представляет:
– Это Карп.
Великан со светлыми кудрями подмигивает. Он самый высокий из них и почти касается теменем потолочной балки. Сутулится едва заметно. Улыбка – как говорят имперцы, до ушей. Только орехово-зелёные глаза не смеются.
– Мон Карпаччо к вашим услугам! – Он отвешивает шутливый поклон. Все остальные закатывают глаза.
– Не слушай его.
– Он даже не знает, что это такое.
– Позвольте!.. Как это не знаю? Моё полное имя, конечно! Они просто завидуют, – гневный тон сменяется доверительным шёпотом, – у меня в роду были аристократы.
– Врёт, – вздыхает самый младший.
– Как дышит, – подтверждает длинноносый.
Сом поводит плечом.
– Это Горчак, – кивает на носатого. Щуплого, невысокого, лет четырнадцати на вид, с широкими скулами и цепким взглядом. Нестриженые тёмные пряди падают на лоб. В то время как Карп строит из себя весельчака, Горчак не старается вовсе. Он молчит, но в усмешке кроется что-то плутовское. Нура в целом не испытывает доверия к белым людям, а с этим, думает она, надо держать ухо востро.
– И Ёршик.
Сом опускает ладонь на плечо младшего, когда тот резво шагает вперёд. Блестят ясные голубые глаза.
– Это я тебя нашёл! И позвал остальных.
Нура поджимает пальцы ног. Всю жизнь она ходила босиком, но сейчас ощущает, как сквозняк обнимает колени. Вспоминает, что одета в короткую рубаху с чужого плеча, и сжимается под взглядами.
В мерцающей тишине пылинки порхают от одного окна к другому.
Наверное, стоит поблагодарить за помощь. Сказать, что она рада знакомству. Это самое простое, не зависящее от языка и культуры, но почему-то Нура медлит.
– Ёрш, покажи ей спальню Умбры, – говорит Сом после паузы.
Карп с Горчаком переглядываются. Носатый задумчиво закусывает щёку; на Нуру он больше не смотрит.
– Уверен? Сейчас ведь Скат придёт…
– И что? – Несмотря на ровный, даже безразличный тон, на лбу Сома пролегает морщина. – Что он сделает? Проголосует против? Соберёмся за столом – обсудим. Не ходить же ей так.
Нура вздрагивает от прикосновения. Оказывается, это Ёрш взял её за руку тёплой ладошкой, слегка липкой, пахнущей смолой.
– Пойдём.
Они идут наверх. Нуре не нравятся лестницы и высокие кровати. Та-мери всегда спят на досках Плавучего дома или на земле, если приходится сойти на берег. Чем выше от земли, тем тревожнее. Будто с корнем выдирают.
Она делает вдох. Касается ладонью стены. Слушает. Чувствует, как дом настороженно наблюдает за гостьей, хоть и не выказывает враждебности. Крепость принимает её приветствие, но остаётся холодной.
– Сом говорит, Её сердце стучит глубоко… там, за кирпичной стеной, – показывает Ёршик на змеящуюся трещину, уходящую в зев полутёмного коридора. – Но тебе лучше не трогать. Пока.
По обе стороны виднеются двери: Нура приглядывается, желая разобрать символы на створках. На каждой что-то изображено. На последней – цветочная кисть.
– Тут свободно. – Ёршик проходит в комнату. Скрипит дверцами платяного шкафа.
Нура долго вспоминает слово на имперском, вылетевшее из головы, – «гардероб». Ещё одна вещь, которой кочевники не пользуются, храня вещи в плетёных коробах. Да и вещей у них мало – по пальцам пересчитать. Амулетов и украшений, носимых на теле, гораздо больше, чем одежды.
– У вас есть… сестра? – спрашивает она негромко, наблюдая, как из-под вороха простыней мальчик извлекает платье тёмно-зелёного цвета, с пуговицами на груди и жёстким воротником. Протягивает ей и отворачивается.
– Была, – отвечает он серьёзно, по-взрослому. – Может, до сих пор есть. Переодевайся, я не буду подглядывать.
Нура пожимает плечами. Они видели её на берегу, так зачем стыдиться? Она относится к своему телу легко: это просто дом, временное пристанище души, – и потому не испытывает беспокойства. Если чужаки смотрят – пусть, ей не жалко. До тех пор, пока её дом не желают разрушить.
– Ка-нуй те ми, – говорит она.
– Что это значит?
– Что я тебя благодарю. «Большое спасибо» на языке та-мери.
Она стягивает Сомову рубашку и ныряет в зелёные рукава. Юбка струится по ногам. Непривычное ощущение, слегка щекотное. Пуговицы цепляются за волосы, и Нура охает.
– Ты чего?
– У вас есть… – она вспоминает слово, – гребень?
– Наверное, – тянет Ёршик и садится на корточки рядом с сундуком. Щёлкает медный замок, шуршат ткани
Нура расправляет воротник и затягивает пояс потуже. Платье широко в груди, а край юбки почти касается щикотолок. Только сейчас она видит, что оставляет песчинки на дощатом полу.
– Других башмаков у неё нет, только эти… – Ёрш отряхивает поношенные туфли. Змейки шнурков сплелись узлами.
– Я пока так. Мне удобнее.
Обуть ботинки для неё – всё равно что мешок на голову надеть и позволить себе задохнуться. Или язык отрезать. Та-мери говорят стопами с землёй и слушают её песни, шёпот, наставления. Без этого дико. Страшно. Одиноко.
Он кивает, мол, как хочешь. Протягивает костяной гребень и небольшое зеркальце, покрытое сетью царапин. Нура хмурится едва заметно. В племени «твёрдая вода» ценилась дорого: её меняли у белых путешественников; кусочками зеркал украшали ритуальные пояса и жемчужные тики невест в день свадьбы. Хотя у оседлых та-мери стекло было под запретом. Те верили, что оно открывает двери между миром живых и Реин-ги – страной духов, откуда приходят демоны, крадущие облик.
Из-под паутины трещин на неё смотрят большие тёмные глаза. Нура смахивает пылинки с ресниц и проводит ладонью по щеке. Простой успокаивающий жест, словно она хочет удостовериться: злой демон не похитил отражение – это всё ещё она, Нура из Плавучей обители, дома, которого больше нет.
Теперь ей надо выжить на чужом острове, чтобы вернуться и разыскать соседние племена. Нуре понадобится любая помощь, если она хочет покинуть Окраину, как назвал это место Сом. Помогут ли братья – вот что беспокоит. Она знает, бескорыстных людей на свете немного: прежде чем просить, нужно что-то предложить взамен, но у Нуры ничего нет. Она не ведает, в каком направлении идти. Только голоса всплывают в памяти…
Снизу доносится шум.
– Скат пришёл, – поясняет Ёршик.
– А он… – Нура теряет слова и гребень. Поднимает брови, надеясь, что младший из братьев догадается, о чём она хочет спросить.
– Не бойся, он не злой. Резкий иногда, но мы бы загнулись без него.
– Он старший?
– Они с Сомом, это самое… ну, ровесники. Но Сом главный. Он нас собрал и отвоевал Крепость. И вообще – умный.
В голосе звучит уважение с ноткой гордости: так мог бы говорить младший брат о старшем, связывай их кровная нить. Нет ничего важнее крови, так говорят кочевники. Нет ничего больше семьи.
Без семьи ты никто, та’хи-май, «отрезанный палец». Именно так себя чувствует Нура. Стоило ли выходить живой из шторма, чтобы остаться одной?
Она делает глубокий вдох и прячет под воротом платья жемчужину – всё, что связывает её с прошлым и будущим, по словам ведьмы те-макуту.
Приглушённые голоса становятся громче. Что-то грохает. Нура замирает, обращаясь в слух.
– То есть просто взял и привёл?