Ловец шпионов. О советских агентах в британских спецслужбах

Peter Write

Paul Greengrass

Spy Catcher: The Candid Autobiography of a Senior Intelligence Officer

© Райт П., 2024

© Гринграсс П., 2024

© Чертопруд С., перев., 2024

© ООО «Издательство Родина», 2024

Моей жене Лоис

Пролог

На протяжении многих лет я задавался вопросом, на что будет похож последний день. В январе 1976 года, после двух десятилетий работы в высших эшелонах британской службы безопасности МИ-5, пришло время вернуться в реальный мир.

Я в последний раз вышел со станции метро Euston Road. Ярко светило зимнее солнце, когда я шел по Гауэр-стрит к Трафальгарской площади. Пройдя пятьдесят ярдов[1], я свернул к входу без опознавательных знаков в безымянное офисное здание. Между Художественным колледжем и больницей располагалась неприметная штаб-квартира британской контрразведки.

Я показал свой пропуск полицейскому, скромно стоявшему в приемной, и воспользовался одним из специально запрограммированных лифтов, которые доставляют старших офицеров во внутреннее святилище на шестом этаже. Я молча прошел по коридору в свой кабинет рядом с апартаментами Генерального директора.

В офисах было тихо. Далеко внизу я мог слышать грохот поездов метро, везущих пассажиров в Вест-Энд. Я отпер свою дверь. Передо мной стояли необходимые инструменты для работы офицера разведки – письменный стол, два телефона, один из которых был скремблирован для звонков вовне[2], а сбоку стоял большой зеленый металлический сейф с огромным кодовым замком на дверце. Я повесил пальто и начал машинально приводить в порядок свои дела. Насмотревшись на слишком многих отставных офицеров на коктейльных вечеринках[3], слоняющихся в поисках обрывков новостей и сплетен, я хотел покончить с этим начисто. Я был полон решимости начать новую жизнь для себя, разводя лошадей в Австралии.

Я повернул циферблаты на замке и распахнул тяжелую дверцу сейфа. Впереди лежала стопка досье с грифом «Совершенно секретно» на обложках. За ними аккуратная стопка коробок со сложенными в них документами. За эти годы я подготовил их тысячи. Сейчас это были последние отчеты агентов, которые мне регулярно передавали. Последние отчеты Компьютерной рабочей группы. Свежие результаты расчета предполагаемой текущей численности ИРА[4]. Эти документы всегда требуют ответов. Мне нечего было сообщить. Досье советского дипломата было прислано мне офицером помоложе. Мог ли я сообщить что-то новое? Не уверен. Это было дело о двойном агенте, которое тянулось годами. Были ли у меня какие-нибудь идеи? Не уверен. Когда вы присоединяетесь к Службе, каждое дело выглядит уникальным. Когда вы уходите, все они кажутся одинаковыми. Я подготовил необходимые ответы и попросил своего секретаря отправить эти документы в архив.

После обеда я принялся за работу с ящиками, вытаскивая их из задней части сейфа один за другим. В первом содержались компоненты микрофонов и радиоприемников – все, что осталось от 50-х годов, когда я был первым научным сотрудником МИ-5. Я организовал отправку содержимого в технический отдел. Час спустя начальник этого подразделения пришел, чтобы поблагодарить меня. Он был очень похож на современного государственного ученого: аккуратный, осторожный и постоянно находящийся в поисках денег.

– Это были просто странные вещи, которые я хранил, – сказал я. – Не думаю, что они тебе пригодятся. Теперь все это хлам, не так ли?

– О нет, – ответил он. – Мне понравится их изучать.

Он выглядел немного смущенным. Мы с ним никогда по-настоящему не ладили. Мы пришли из разных миров. Я был военным изобретателем с клеем, палочками и резинкой, а он – оборонным бюрократом. Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к разбору своего сейфа.

В оставшихся коробках хранились документы, собранные после того, как я поступил на службу в Отдел контрразведки в 1964 году, когда поиск шпионов в британской разведке был наиболее интенсивным. Рукописные заметки и напечатанные памятные записки содержали универсальную валюту шпионажа – списки подозреваемых с подробностями обвинений, предательств и приговоров. Эти документы сопровождали весь период моей службы в МИ-5.

В кабинет зашла моя секретарша и вручила мне две книги в синих обложках.

– Твои рабочие ежедневники, – сказала она.

Мы вместе измельчили их в шредере. А затем ссыпали получившиеся бумажные конфетти в пакет для сжигания, стоящий рядом с моим столом. Наступило время для финального ритуала.

Я прошел в архив. Дежурный офицер вручил мне папку, содержащую список моих текущих допусков к секретным материалам. Я начал подписывать маленькие квитанции о прекращении допуска. Сначала я лишился допуска к материалам радио и спутниковой разведки. Затем к различным информационным источникам. Получение секретов – легко и приятно. Их потеря – болезненна и бюрократична. С каждым росчерком пера дверь закрывалась все дальше. В течение получаса тайный мир, который поддерживал меня годами, был закрыт навсегда.

Ближе к вечеру я взял такси до старой штаб-квартиры МИ-5 в Леконфилд Хаусе в Мейфэре. Организация находилась в процессе переезда в новые офисы в верхней части Керзон-стрит, но бар для персонала «Pig and Eye Club», где должна была состояться моя прощальная вечеринка, все еще оставался в Леконфилд Хаусе.

Я вошел в старое здание. Здесь, в коридорах и кабинетах, отделанных тиковым деревом, мы охотились за Кимом Филби, Гаем Берджессом, Дональдом Маклином и Энтони Блантом[5]. И здесь же мы вели самую секретную войну МИ-5 из-за подозрений в нераскрытом «кроте» в сердце Службы. Нашим подозреваемым был бывший генеральный директор МИ-5 сэр Роджер Холлис, но мы так и не смогли это доказать. Друзья Холлиса были крайне возмущены обвинением, и в течение долгих десяти лет обе стороны враждовали, как средневековые теологи, ведомые инстинктом, страстью и предрассудками.

Один за другим в 1970-х главные герои уходили на пенсию, пока, наконец, переезд в новые офисы не ознаменовал окончание войны. Но, прогуливаясь по коридорам Леконфилд-хауса, я все еще физически ощущал предательство, погоню и запах убийства.

Моя вечеринка прошла тихо. Люди говорили приятные вещи. Генеральный директор, сэр Майкл Хэнли, произнес красивую речь. Я получил обычные открытки от коллег с написанными от руки прощальными посланиями. Лорд Клэнморрис[6], великий агент МИ-5 по розыску, написал, что мой уход был «печальной, прискорбной, невосполнимой потерей». Он имел в виду Службу. Но настоящая потеря была моей.

Той ночью я спал в квартире на верхнем этаже офиса на Гауэр-стрит, время от времени просыпаясь от шума поездов, прибывающих на вокзал Юстон. Рано на следующее утро я оделся, взял свой портфель, впервые пустой, и направился к входной двери. Я попрощался с полицейским и вышел на улицу. Моя карьера закончилась. Печальная, прискорбная, невосполнимая потеря.

Глава 1

Все началось в 1949 году, в тот весенний день, который напоминает вам о зиме. Дождь барабанил по жестяной крыше сборно-разборной лаборатории в Грейт-Баддоу в Эссексе, где я – сотрудник компании Marconi[7] – выполнял задание военно-морского флота. Осциллограф пульсировал передо мной, как головная боль. По столу на козлах была разбросана куча нацарапанных расчетов. Было нелегко спроектировать радарную систему, способную выделить перископ подводной лодки среди бесконечного шума накатывающих волн. Я бился над решением этой задачи несколько лет. Зазвонил телефон. Это был мой отец, Морис Райт, главный инженер Marconi.

– Фредди Брандретт хочет нас видеть, – сказал он.

В этом не было ничего нового. Брундретт был начальником научной службы Королевского военно-морского флота, а теперь стал главным научным сотрудником Министерства обороны. В последнее время он проявлял личный интерес к ходу проекта. Требовалось принять решение о том, финансировать ли производство прототипа системы. Это был дорогостоящий проект. Послевоенные оборонные исследования были бесконечной битвой против финансового истощения бюджета Адмиралтейства. Я приготовился к очередной стычке из-за денег.

Я был рад возможности поговорить с Брундреттом напрямую. Он был старым другом семьи. Мы с моим отцом работали у него в отделе исследований Адмиралтейства во время войны. «Возможно», – подумал я, – «у меня может быть шанс найти новую работу».

На следующий день мы поехали в Лондон под постоянным моросящим дождем и припарковали машину недалеко от офиса Бранд-Ретта в Сторис-Гейт. Уайтхолл выглядел серым и усталым. Колоннады и статуи, казалось, плохо подходили для быстро меняющегося мира. Зима была тяжелой. Люди стали раздраженными из-за ограничения рациона. Эйфория победы в 1945 году давно уступила место угрюмому негодованию.

Мы представились аккуратной секретарше во внешнем офисе Брандретта. Пристройка гудела в характерной для Уайтхолла[8] приглушенной манере. Мы пришли не первыми. Я поздоровался с несколькими знакомыми лицами – учеными из различных лабораторий. Мне показалось, что для обычной встречи собралось много народу. Двое мужчин, которых я никогда не встречал, отделились от толпы.

– Вы, должно быть, Райты, – резко сказал тот, что пониже ростом. Он четко чеканил каждое произнесенное слово. – Меня зовут полковник Малкольм Камминг из Военного министерства, а это мой коллега Хью Уинтерборн. – Подошел еще один незнакомец. – А это Джон Генри, один из наших друзей из Министерства иностранных дел.

Камминг воспользовался любопытным кодом, который Уайтхолл использует для распознавания своих секретных служащих. Я подумал, что о чем бы ни шла речь на встрече, вряд ли это касалось противолодочной войны, особенно в присутствии сотрудников из МИ-5 и МИ-6. Брундретт появился в дверях своего кабинета и пригласил нас войти.

Его офис, как и его репутация, был огромным. Гигантские створчатые окна и высокие потолки полностью затмевали его рабочий стол. Он провел нас к столу для совещаний, на котором были аккуратно расставлены чернильные промокашки и графины. Брандретт был маленьким, энергичным человеком, одним из этой избранной группы, наряду с Линдеманном, Тизардом и Кокрофтом, ответственным за подготовку Британии к техническим и научным требованиям Второй мировой войны. Будучи помощником директора по научным исследованиям Адмиралтейства, а позже заместителем директора Королевской военно-морской научной службы, он в значительной степени отвечал за набор ученых на государственную службу во время войны. Он не был особенно одарен как ученый, но понимал, какую жизненно важную роль могут сыграть ученые. Его политика заключалась в продвижении молодежи везде, где это было возможно, и поскольку начальники служб доверяли ему, он смог получить ресурсы, необходимые для того, чтобы они могли работать наилучшим образом.

В конце 1940-х годов, когда уставшая и ослабевшая Британия готовилась к новой войне – холодной войне, – Брандретт был очевидным выбором для того, чтобы посоветовать, как лучше всего снова активизировать научное сообщество. Он был назначен заместителем научного советника министра обороны и сменил сэра Джона Кокрофта на посту научного советника и председателя Комитета по политике в области оборонных исследований в 1954 году.

– Джентльмены, – начал Брандретт, когда мы сели. – Я думаю, всем нам совершенно ясно, что сейчас мы находимся в самом разгаре войны, и так было после прошлогодних событий в Берлине.

Брундретт ясно дал понять, что русская блокада Берлина и последовавшие за ней воздушные перевозки с Запада оказали глубокое влияние на оборонное мышление.

– В этой войне будут участвовать шпионы, а не солдаты, по крайней мере в краткосрочной перспективе, – продолжил он. – И я обсуждал наше положение с сэром Перси Силлитоу, генеральным директором Службы безопасности. Откровенно говоря, – заключил он, – ситуация не из приятных.

Брандретт четко описал проблему. Стало практически невозможно успешно руководить агентами за «железным занавесом», и ощущалась серьезная нехватка разведданных о намерениях Советского Союза и его союзников. Технические и научные инициативы были необходимы, чтобы заполнить пробел.

– Я в общих чертах обсудил этот вопрос с некоторыми из присутствующих здесь, полковником Каммингом из Службы безопасности и Питером Диксоном, представляющим МИ-6, и я сформировал этот комитет для оценки вариантов и немедленного начала работы. Я также предложил сэру Перси, чтобы он воспользовался услугами молодого ученого для помощи в проведении исследований. Я намерен представить вам Питера Райта, которого некоторые из вас, возможно, знают. В настоящее время он прикреплен к исследовательской лаборатории электроники Services и будет работать неполный рабочий день, пока мы не выясним, какой объем работы необходимо выполнить.

Брундретт посмотрел на меня через стол.

– Ты сделаешь это для нас, не так ли, Питер? – спросил он.

Прежде чем я смог ответить, он повернулся к моему отцу:

– Нам, очевидно, понадобится помощь Marconi [компании], Джи Эм, поэтому я кооптировал тебя в этот комитет.

(Отец всегда был известен на флоте под именем, под которым в прежние времена был известен Маркони).

Это было типично для Брундретта, раздавать приглашения, как если бы они были приказами, и полностью выводить из строя машину Уайтхолла, чтобы добиться своего.

Остаток дня мы обсуждали идеи. Представители МИ-5 и МИ-6 были демонстративно молчаливы, и я предположил, что это была естественная сдержанность секретного сотрудника в присутствии посторонних. Каждый ученый давал импровизированный обзор любого исследования в своей лаборатории, которое, возможно, имело бы разведывательное применение. Очевидно, что полномасштабный технический обзор требований разведывательных служб потребует времени, но было ясно, что им срочно нужны новые методы подслушивания, которые не требовали бы проникновения в помещения. Советская система безопасности была настолько строгой, что возможность проникновения, кроме как во время строительства или ремонта посольства, была незначительной. К чаепитию у нас было двадцать предложений о возможных областях плодотворных исследований.

Брундретт поручил мне составить документ с их оценкой, и встреча закончилась.

Когда я уходил, представился человек из технического отдела Главного почтового управления. Джон Тейлор, который долго рассказывал во время встречи о работе своей организации с подслушивающими устройствами.

– Мы будем работать над этим вместе, – сказал он, когда мы обменялись телефонными номерами. – Я свяжусь с вами на следующей неделе.

По дороге обратно в Грейт-Бэддоу мы с отцом взволнованно обсуждали собрание. Оно было таким восхитительно непредсказуемым, каким Уайтхолл часто бывал во время войны и так редко бывал с тех пор. Я был взволнован возможностью уйти от противолодочной работы. Он – потому, что это продолжало нить секретной разведки, которая проходила через семью в течение четырех с половиной десятилетий.

Глава 2

Мой отец поступил в компанию Marconi после окончания университета в 1912 году и начал работать инженером над усовершенствованным методом обнаружения радиосигналов. Вместе с капитаном Х. Дж. Раундом он преуспел в разработке вакуумного приемника, который впервые сделал возможным перехват сообщений на большие расстояния.

За два дня до начала Первой мировой войны он работал с этими приемниками в старой лаборатории Маркони на Холл-стрит, Челмсфорд, когда понял, что улавливает сигналы немецкого флота. Он отнес первую партию менеджеру Marconi works Эндрю Грею, который был личным другом капитана Реджи Холла, главы Департамента разведки ВМС.

Холл был главным в британской разведке во время Первой мировой войны и отвечал за атаку на немецкие шифры из знаменитой комнаты 40 Адмиралтейства. Он организовал для моего отца поездку на станцию Ливерпуль-стрит. После изучения материала он настоял, чтобы Маркони отпустил моего отца для строительства станций перехвата и пеленгации для военно-морского флота.

Главная проблема, стоявшая перед военно-морской разведкой в начале Первой мировой войны, заключалась в том, как вовремя обнаружить немецкий флот, выходящий в море, чтобы дать возможность британскому флоту, базирующемуся в Скапа-Флоу, перехватить их. Военно-морская разведка знала, что когда германский флот находился в состоянии покоя, он находился у восточной оконечности Кильского канала. Холл полагал, что можно было бы засечь беспроводную связь немецкого главнокомандующего на борту его флагманского корабля, когда они проходили через Кильский канал в Северное море.

Мой отец приступил к разработке достаточно чувствительного оборудования и в конечном итоге разработал «апериодическую» пеленгацию. Это позволило точно определить пеленг нужного сигнала среди массы других мешающих сигналов. Потребовалось несколько лет, чтобы ввести его в эксплуатацию, но в конечном итоге он стал важным оружием в войне против подводных лодок. Даже сегодня все оборудование для пеленгации является «апериодическим».

В 1915 году, еще до того, как система заработала в полную силу, мой отец предложил Холлу, что лучшим решением было бы установить пеленгатор в Христиании (ныне Осло). Норвегия в то время была нейтральной, но британское посольство нельзя было использовать из-за боязни насторожить немцев, поэтому Холл спросил моего отца, готов ли он отправиться в Христианию и тайно управлять резидентурой МИ-6. Через несколько дней он был на пути в Норвегию, выдавая себя за коммивояжера, торгующего сельскохозяйственными препаратами. Он обосновался в небольшом отеле на боковой улице в Христиании и снял комнату на чердаке, достаточно просторную, чтобы установить беспроводную систему пеленгации, не привлекая внимания.

Резидентура МИ-6 в посольстве снабжала его средствами связи и запасными частями, но это была опасная затея. Его радиооборудование рано или поздно должно было его выдать. Он не входил в состав дипломатического персонала, и в случае обнаружения ему бы пришлось решать все проблемы самостоятельно. Не рассчитывая на помощь британского посла. В лучшем случае ему грозило интернирование до конца войны, в худшем – он рисковал привлечь внимание немецкой разведки.

Операция продлилась шесть месяцев, предоставив военно-морскому флоту бесценное раннее предупреждение о намерениях немецкого флота. Однажды утром он спустился к завтраку и сел за стол. Случайно посмотрел в окно и увидел, что на стену напротив наклеивают новый плакат. Это была его фотография с предложением вознаграждения за информацию, которая приведет к его аресту.

Отец разработал свой маршрут побега с МИ-6 еще до начала операции. Быстро позавтракав, вернулся в свою комнату, аккуратно упаковал свое радиооборудование в футляр и задвинул его под кровать. Он собрал свои проездные документы, паспорт и удостоверение личности военно-морского флота, оставив значительную сумму наличных в надежде, что это побудит владельца отеля забыть о нем.

Вместо того чтобы свернуть на дорогу, ведущую к побережью Швеции, которую норвежские власти сочли бы наиболее вероятным маршрутом его побега, он направился на юго-запад. Проехав десять миль вниз по побережью, он сел на камень у обочины. Некоторое время спустя к нему подошел лейтенант британского флота и спросил, кто он такой. Отец представился. Его отвели на катер и переправили на ожидавший британский эсминец.

Годы спустя, когда мне предстояло выйти на пенсию, я попытался найти подробности этой операции в архивах МИ-6. Я договорился с сэром Морисом Олдфилдом, тогдашним шефом МИ-6, провести день в их архиве в поисках документов. Но я ничего не смог найти. В архиве регулярно проводили чистку, уничтожая старые документы.

Я родился в 1916 году в доме моей бабушки в Честерфилде, куда моя мать переехала погостить, пока мой отец был в Норвегии по заданию МИ-6. Той ночью был налет цеппелинов на соседний Шеффилд, и я родился недоношенным. Из-за войны не было свободных больничных коек, но моя мать поддерживала мою жизнь с помощью импровизированного инкубатора из стеклянных банок с химикатами и бутылок с горячей водой.

После Первой мировой войны мой отец вернулся в компанию Marconi. Он стал протеже самого Маркони и возглавил отдел исследований. Мы переехали в большой дом на берегу моря недалеко от Фринтона, где прожили всего несколько месяцев. Затем мы переехали в дом на окраине Челмсфорда. Дом напоминал заброшенную фабрику по производству оборудования для радиосвязи. В каждом углу были спрятаны радиоприемники в разной степени неисправности и жестяные коробки, набитые электрическими схемами. Мой отец был энергичным, эмоциональным, довольно вспыльчивым человеком – скорее художником, чем инженером. Сколько себя помню, он часто брал меня с собой в сад или на открытые поля над пляжами Эссекса, чтобы научить тайнам радиосвязи. Он часами объяснял мне, как аккуратно поворачивать ручку настройки радиоприемника, чтобы случайные помехи внезапно превратились в четкий сигнал. Он научил меня проводить мои собственные эксперименты, и я до сих пор помню его гордость, когда я демонстрировал свои примитивные навыки заезжим гостям, таким как сэр Артур Эддингтон и Дж. Дж. Томсон.

У МИ-6 были тесные связи с компанией Marconi после Первой мировой войны, и мой отец сохранил с ними контакт. У Marconi было крупное подразделение, отвечавшее за оснащение кораблей радиосвязью. Это обеспечивало идеальное прикрытие для МИ-6, которая договорилась с моим отцом о том, чтобы один из их офицеров был назначен радистом на корабль, посещающий район, в котором у них был интерес.

Адмирал Холл был гостем в доме; они с моим отцом часами вместе исчезали в оранжерее, чтобы обсудить наедине какую-нибудь новую разработку. Мой отец также знал капитана Мэнсфилда Камминга, первого шефа МИ-6. Он очень восхищался Каммингом как за его мужество, так и за его технические способности. Он знал капитана Вернона Келла, основателя МИ-5, гораздо менее хорошо, но тот ему не нравился. Как и в Оксфорде и Кембридже, люди обычно склоняются либо к МИ-5, либо к МИ-6, и мой отец совершенно определенно склонялся в пользу МИ-6.

Компания Marconi в 1920-х годах была одним из самых интересных мест в мире для работы ученого. Гульельмо Маркони, известный всем под своими инициалами «Г.М.», был превосходным специалистом по подбору людей и имел смелость вкладывать средства в свои видения. Его величайшим успехом стало создание первой коротковолновой радиолучевой системы, и он по праву может утверждать, что заложил основы современных коммуникаций. Как и во многих британских достижениях, это было сделано вопреки противодействию британского правительства и ведущих ученых того времени.

Перед Первой мировой войной Британия решила, что следует построить длинноволновую радиосистему, чтобы заменить кабельную систему в качестве основного средства связи с Империей. Решение было отложено на время войны. Но Гульельмо Маркони верил, что с помощью радиоволн можно передавать коротковолновые передачи на огромные расстояния. Использование коротковолновых радиочастот обещало больший объем трафика на гораздо более высоких скоростях. Несмотря на успехи в области радиосвязи, достигнутые во время войны, Королевская комиссия в 1922 году высмеяла концепцию Гульельмо Маркони как «любительскую науку». Один из участников даже пришел к выводу, что радио – это «законченное искусство».

Гульельмо Маркони бросил вызов. Он предложил бесплатно построить любую линию связи по всему миру – при условии, что правительство приостановит разработку длинноволновой системы до тех пор, пока она не пройдет испытания, и при условии, что они примут ее на вооружение, если испытания пройдут успешно. Правительство согласилось и определило самый жесткий контракт, который они могли придумать. Они запросили связь из Гримсби в Сидней, Австралия, и потребовали, чтобы она передавала 250 слов в минуту в течение двенадцатичасового периода во время испытаний, не используя более двадцати киловатт энергии. Наконец они потребовали, чтобы схема заработала в течение двенадцати месяцев.

Это были потрясающие характеристики. Радио все еще находилось в зачаточном состоянии, и мало что было известно о выработке энергии на стабильных частотах. Проект был бы невозможен без приверженности технической команды Marconi, состоящей из моего отца, капитана Х. Дж. Раунда и К. С. Франклина. Гульлельмо Маркони обладал особым талантом находить блестящих ученых, которые в основном были самоучками. Например, он нашел Франклина, который за несколько шиллингов в неделю чинил дуговые лампы на фабрике в Ипсвиче. За несколько лет он вырос и стал выдающимся техническим специалистом в компании.

Предложенная связь между Гримсби и Сиднеем поразила остальную индустрию радиосвязи. В последующие годы мой отец часто рассказывал, как прогуливался по Бродвею с Дэвидом Сарноффом, тогдашним главой RCA, когда проект был в самом разгаре.