Приют некроманта

ПРОЛОГ

-…да говорю же ж, баб-некромантих не бывает, тятенька вчерась долго с дядькой Митрофаном про то баяли. Мол, указ-то батюшка император подписал, только чтоб от матушки императрицы отбояриться, сильно она его допекла, – громко сказал двум приятелям помладше вихрастый мальчишка в белой косоворотке и приказчицкой безрукавке.

– Брешешь, – уверенно возразил ему тот, что в огромном картузе набекрень. – Я от сам слыхал, как городовой энту барыню некроманткой звал, а наш городовой зря не скажет.

– Сам ты брешешь, – обиделся вихрастый и полез драться.

– Эй, слушайте, чего придумал, – вмешался третий мальчишка в форме гимназиста – самый щуплый из всей компании. – Давайте вашей барыне проверку устроим.

– Как? – драчуны навострили уши.

– Некроманты же ж со смертью накоротке, – солидно объяснил гимназист. – Вот и зададим ей такую задачку. Особую.

– Мертвяка поднять? – засомневался хозяин картуза. – А ну как откажется?

– А коли откажется, то и не некромантка твоя барыня вовсе, – объявил вихрастый.

– Не, – вынес вердикт гимназист. – Сведём её в сарай, где кузнец-чудин повесился.

– Он не повесился, он под землю ушёл, так тятенька сказывал, – перебил его второй мальчишка и поправил съехавший на нос картуз.

– Неважно, – быстро ответил щуплый обладатель гимназической формы. – Мы сделаем вот что, – он притянул к себе головы обоих приятелей и зашептал так тихо, что ни услышать, ни прочитать по губам его план стороннему наблюдателю, если таковой сейчас приглядывал бы за сонной послеобеденной улицей, возможным не представлялось.

Спустя некоторое время возле дома из серого камня, выделявшегося среди прочих соседских отсутствием глухого забора, остановилась извозчичья пролётка. Из неё вышла барыня в чёрном вдовьем платье с чёрной же широкополой шляпой на голове. Поля её хорошо скрывали лицо, так что мальчишка, кинувшийся чуть не под ноги, не смог заметить внимательный, почти острый взгляд, который она бросила в сторону буйных кустов лебеды, где прятался его приятель.

– Тётенька, тётенька, помогите, у нас кролик помер, а братка уж так его любил, так любил, что руки на себя от горя наложил, – зачастил он, размазывая по щекам вполне натуральные слёзы.

– Целителя позвали? – спросила барыня, прихватывая парня за плечо.

От строгости ли в голосе, от цепкого ли прикосновения у хозяина картуза забегали мурашки, но он знал: роль надо отыгрывать до конца.

– Не-ет, – захныкал он, – да что ж звать-то, мёртвый братка, совсем мёртвый в сарае висит!

– Веди, – приказала барыня и выпустила его плечо.

Мальчишка, ощутив свободу, припустил вперёд, петляя меж заборов. Вскоре к нему присоединился и второй – наблюдатель в приказчицкой безрукавке. Барыня, проявив неожиданную прыть, не отставала, будто приклеилась, так что к заброшенному сараю кузнеца-чудина они прибыли в тесной связке.

– Тут? – спросила барыня.

– Туточки, – в два голоса проблеяли ребята.

В старом сарае было сумрачно, в редких пробивавшихся сквозь щели лучах усталого сентябрьского солнца танцевали пылинки, по углам в кучах хлама угадывались то колесо от телеги, то чучело, то погнутые вилы остриями вверх. В центре на старой наковальне лежала недавно освежёванная кроличья тушка, а чуть дальше, на крепкой ещё балке, державшей чердачный настил, болтался висельник.

При виде барыни он захрипел и задёргал ногой, как уговорено.

– Помогите, тётенька! – заныли мальчишки и руки к груди приложили. Для убедительности.

– Как не помочь, – вздохнула та. – Бегом за городовым.

– Так помрёт же братка! – возмутился старший.

Но барыня даже не взглянула в сторону дёргавшегося гимназиста. Она сняла с головы шляпу и ткнула пальцем в хозяина картуза.

– Ты – верни кролика на ледник. А ты, – повернулась она к вихрастому, – беги за городовым. Здесь произошло убийство.

– Убивство, – ахнул женский голос за спиной. – Стёпушку убили! Ах вы ироды, да что ж натворили!

– Не ругайтесь, маменька, – заверещал парнишка в картузе, – это не мы, это он сам придумал!

Барыня в чёрном повернулась к висельнику, поискала взглядом по углам и быстро нашла прислонённую к стене косу. Провела пальцем по лезвию, убедившись, что инструмент наточен, замахнулась и перерезала косой верёвку, отчего не ожидавший такой подлости гимназист рухнул вниз и громко заорал от удара о земляной пол.

– Жив и здоров ваш Стёпушка, – бросила некромантка широко раскрывшей рот женщине в сером платье и переднике в весёлые красные горошки. – Просто пошутить решил.

– Выпорю, – выдохнула та. – Обоих! И хозяйке доложусь, и…

– Насчёт порки, – вмешалась барыня, – давайте так: если приведут городового через полчаса, сделайте поблажку до следующего раза.

– Слыхали? – женщина строго взглянула на мальчишек, след которых тут же простыл.

На полу остался один Стёпка-гимназист, которого она схватила за ухо и подняла, снимая верёвку, державшуюся за опоясавший грудь форменный кожаный ремень.

– Да как ты непотребство такое удумал-то, – отчитывала она парня, – ужо всё твоему отцу обскажу!

– Ай, – верещал тот, – не надо, тёть Варвар, лучше сама накажи!

– Там ещё кролик, – вмешалась в воспитательный процесс некромантка. – Заберите, пожалуйста, чтоб полицию со следа не сбивать.

– Ироды, как есть ироды, – снова запричитала женщина в фартуке, – а я думаю, зачем Колька в ледник лазил!

– Варвара Андреевна, – спокойно прервала её барыня, – скажите, кем вам приходилась Аксинья Савушкина?

– Сестра моя двоюродная, – пожала плечами женщина. – А пошто спрашиваете, барыня?

– Что с ней случилось примерно полгода назад, в конце марта? – отстранённо, словно прислушиваясь к чему-то, продолжила расспросы некромантка.

– Да что случилось, того не ведаю, пропала она, – покосившись на Стёпку-гимназиста, ответила Варвара.

И вдруг схватилась за сердце. Завыла на одной ноте, покачнулась.

– Уведи её, – приказала Стёпке барыня, – мне нужно душу отпустить.

Стёпка побелел, но подставил женщине хилое плечо и повёл наружу, приговаривая: «Ничего, тёть Варвар, ничего, я счас за дядькой Прохором сбегаю, ты только не падай, тёть Варвар, толстая ты, не удержу».

Когда через полчаса у сарая появился городовой, барыня в чёрном умиротворённо стояла в дверном проёме, держа в одной руке косу, в другой – свою шляпу.

А глаза у неё синие, яркие, совсем молодые, хоть с виду уже старуха лет тридцати, не меньше, вдруг подумалось вихрастому мальцу.

– Убийство, – деловито сказала она городовому, взявшему под козырёк. – Аксинья Савушкина, горничная в доме некой госпожи Андреевой, задушена в конце марта. Труп сами найдёте или показать?

ГЛАВА 1

– Екатерина Аркадьевна, голубушка, вы снова отличились, – с отеческим видом у Павла Николаевича Протасевича не складывалось: был он чересчур молод, зато в голосе звучала неподдельная гордость. – Я господину полицмейстеру всё сказал, что думаю, тот и не возражал даже, обещался, что будет вас при надобности для консультаций приглашать.

Я поблагодарила его за участие и обещала непременно откликнуться на приглашение, буде действительно получу таковое: в ведомстве господина полицмейстера меня не жаловали. Зато с Павлом Николаевичем мы были почти дружны: молодой, отлично образованный купец едва ли не первым восторженно принял меня в своём доме, а потом благодаря его усилиям о «духовидческих талантах мадам Бланшар» узнали и остальные члены Всеволжского общества. И в числе прочих господин Рогожин – полицмейстер, в ведомстве которого имелся штатный некромант. Однако ж Протасевич был о нём невысокого мнения.

Дело в том, что, едва приехав во Всеволжск, я помогла упокоиться Марфе Матвеевне, маменьке Павла Николаевича, которая в прошлом году задохнулась, подавившись вишнёвой косточкой. Но не отправилась в мир иной, а задержалась в нашем, полагая, что любезному сыночку крайне потребно материнское руководство в выборе будущей жены. И принимать во внимание нынешнюю свою бестелесную ситуацию отказывалась наотрез.

Павел Николаевич не единожды обращался за помощью к полицейскому некроманту, и тот вроде бы помогал, только маменька после его ритуалов отдыхала с пару недель, а после принималась руководить взрослым сыном с удвоенной силой.

– Вы не подумайте, я маменьку люблю, – сокрушался Павел Николаевич, – только ведь это ж ненормальность какая-то. Пусть уж покойница упокоится.

Мы с Марфой Матвеевной поговорили по душам, после чего она ушла, позволив сыну жить по-своему. Расплатой за доброе дело мне и стала протекция господина Протасевича.

Нет, он, конечно, и денег от широкой купеческой души отвалил, что оказалось очень кстати: ведь почти все мои средства ушли на покупку дома. Наверное, можно было б остаться в доме тётушки, но тёмный дар требовал уединения. А какое может быть уединение с тремя малолетними кузинами и парой кузенов-подростков, которых хлебом не корми, дай только влезть под руку некроманта во время какого-нибудь ритуала?

Пока я отвлекалась на свои мысли, Протасевич уже пару раз приложился к высокому стакану в кружевном подстаканнике и что-то одобрительно промычал.

– Что вы сказали?

– Да говорю, работу чуди ни с чем не спутаешь, – проглотив ароматный чаёк с душицей, ответил он. – Знатные были мастера, умели красоту с пользой сочетать.

Узор на подстаканнике был тонок и красив, растительные мотивы мягко перетекали один в другой, не напрягая глаз.

– Полагаете, это сделал… чудин? – слегка удивилась я.

Про странный народ, владевший утраченными ныне секретами работы с металлами и камнями, я впервые услышала во Всеволжске.

– Несомненно, – с энтузиазмом отозвался Протасевич. – Вы же сами видите, чай не стынет. А узор какой? Будто мороз по стеклу рисовал. Наши так не могут.

– А может, это просто бытовая магия? – уточнила я.

Мало ли, посуду с подогревом кто только не делает. И немцы, и французы, и голландцы. И в первопрестольной, говорят, люди князя Баркашева мануфактурку построили.

– Голубушка, – возмутился Павел Николаевич профессорским тоном, – да что вы такое придумали? Чудины, конечно, не без магии работали, но ведь это подстаканник, а не артефакт!

– Павел Николаевич, – я улыбнулась, – отчего вы так за них печётесь?

– Так ушли! – всплеснул руками тот. – А куда, зачем? Тайна, покрытая мраком – в буквальном, Екатерина Аркадьевна, смысле.

Тайны Павел Николаевич любил. В этом и крылась одна из причин его разногласий с почившей маменькой: женитьба его привлекала куда как меньше.

Я тоже отхлебнула из стакана. Мы сидели в самой лучшей чайной Всеволжска, где можно было откушать восемнадцать сортов любимого напитка, с которым подавали и баранки, и профитроли, и даже свежайшие круассаны. Пожалуй, единственное, о чём действительно стоило скучать.

– Почему?

Круассан был нежным, пышным, неимоверно вкусным, но не мешал слушать молодого купца и рассеянно глядеть через большое окно на улицу.

– Откуда ж мне знать, Екатерина Аркадьевна, – тяжко вздохнул Протасевич. – И ведь не обижал никто, ещё государыня Елизавета грамоту им подписала, а вот… сгинули в одночасье.

– Так сгинули или ушли?

На улице кипела жизнь. Хоть Всеволжск – и небольшой город, но всё же центр губернии. По улице прогуливались дамы – кто с детьми, кто с кавалерами, бегали туда-сюда разносчики со своими коробами, стайка гимназисток на другой стороне столпилась у витрины модной лавки, куда только что привезли новую коллекцию дамского платья из самого Парижу, как гласила бумажка, пришпиленная к двери заведения одиноким гвоздём с фигурной шляпкой.

– Ушли, – отправляя в рот сахарное печенье, ответил Протасевич. – Всё своё с собой унесли, остались только постройки. Ну и мебель ещё: лавки, столы. Зато в кузнях – ничего. Даже наковальни забрали. Согласитесь, странно.

Я согласилась.

– А давно случился сей исход? – уточнила я и снова глянула в окно.

Рядом с магазином модного платья остановилась пролётка, загородившая ахающих гимназисток. Оттуда ловко выпрыгнула изящного сложения дама в довольно ярком наряде и шляпке с вуалеткой и живо исчезла в дверях, только листок с объявлением чуть шелохнулся.

– Да уж лет двадцать тому, а главное, что дома стоят как новенькие, ни пыли, ни паутины, ни крыс.

– Почему градоначальник не выставит их на торги? – задала я здравый, на мой взгляд, вопрос.

Глядишь, и цены на недвижимость бы снизились, хотя мне это уже не актуально.

– Выставлял, – с тяжким вздохом ответил Павел Николаевич. – Дом купца Бабарыкова видели?

Я покачала головой.

– Ну как же! На углу Соколовой и Подкняжьей, такой, – он сделал волнообразный жест рукой, – необычный. С витражами и лепниной.

Город со всеми его известными домами мне пока изучить не удалось. Знала несколько улиц, включая свою, да и только. В остальном выручали извозчики.

– Наверняка видели, – отмёл мои возражения купец. – Его какой-то заграничный архитектор строил по последним веяниям, но суть не в том. Градоначальник наш уже пару раз пытался продать особняк, но каждый раз с покупателем случалось несчастье.

Тут мой собеседник замолчал и уставился куда-то вдаль с непонятным выражением на лице.

– Не томите, Павел Николаевич, – попросила я. – Проклятье на доме?

– Вроде нет, – вернувшись к разговору, пожал плечами он. – Но слухи пошли.

– Слухи? – удивилась я. – Позвольте, девятнадцатый век на дворе, господину градоначальнику надо было обратиться за консультацией в магический приказ, к кому-нибудь из университетский магов, да хоть к полицейскому некроманту, наконец!

– Ай, будто вы не знаете господина Курсина, – рассердился Павел Николаевич при упоминании того самого полицейского некроманта. – Да вот, кстати, ваш первый покойничек, купец Гордеев, тоже планировал участвовать в торгах. Тоже слухам не верил и точно с магами из университета консультировался.

Первый покойничек. Причина раздора с полицейским управлением и его начальством.

– Насколько мне известно, дело до сих пор не раскрыто, – вздохнула я.

Душу я отпустила сразу же, но ни полицейские, не судебный следователь не поверили, что купец первой гильдии Лука Фомич Гордеев был задушен неизвестным ему лицом. По их мнению, лучшим свидетельством самоубийства был найденный подвешенным на балке в конюшне труп. Вторую странгуляционную борозду разглядел лишь лекарь на вскрытии, а мои слова о полном отсутствии склонности к лишению себя живота у такого явно жизнелюбивого человека (самоубийцы, как правило, не отличались хорошим аппетитом) просто проигнорировали.

– И мне нечего вам возразить, – согласился Протасевич.

А потом я имела неосторожность рассказать о методах ведения полицейского дознания на журфиксе у семейства судебного поверенного Афанасия Канонникова, куда чуть не силой привезла меня тётушка. И откуда мне было знать, что господин Канонников давно воюет с полицмейстером?

Мне с ним делить было нечего, зато господин Рогожин сразу причислил меня к вражьему стану. Только что в спину не плевался, пока не выяснил у дяди, что я в действительности некромант, хоть и женскага полу. Стал вежливо здороваться и даже улыбаться, но глаза у него при этом были, как у цепного пса, следящего за разгуливающим по двору наглым хозяйским котом.

– Мне кажется, убийцу горничной при таком подходе и вовсе искать не станут, – обронила я, допивая последний глоток.

– Зря вы так, Екатерина Аркадьевна, всё же полицейские у нас неплохие, – возразил Протасевич. – Тот же начальник сыскного отдела Фома Самсоныч Дрожкин – не глупый человек, отнюдь не глупый!

– Верю, – кивнула я и поднялась из-за стола.

Фома Самсонович Дрожкин стоял навытяжку перед господином полицмейстером и с тоской вспоминал, как хорошо жилось сыскному отделению в прежние времена. До того, как во Всеволжске изволила появиться злонамеренная мадам Бланшар. И дела делались своим чередом, и преступнички ловились, и Фоме Самсоновичу не приходилось по каждому случаю испытывать начальственный гнев.

– Я вам для чего это говорю? – продолжало разоряться начальство в лице господина надворного советника Рогожина.

Был Рогожин высоким, слегка подобрюзгшим, но всё ещё привлекательным для дам, тщательно следил за внешностью и даже (Фома Самсонович слухам не верил, но подчинённые болтали, будто посещает полицмейстер дамскую цирюльню) руки холил специальной глицериновой эмульсией.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие, – отрапортовал Фома Самсоныч.

– А для того, чтобы вы всех под монастырь не подвели, – хрипло выдохнуло начальство. – Не ровён час, прознает кто, что покойник чудиновым домом интересовался, и…

– А он интересовался? – позволил себе уточнить Фома Самсонович.

Про интересы покойного он не был бы против узнать побольше. Карл Генрихович Штельх был найден утром в своём номере гостиницы «Астория» горничной этой самой гостиницы. Номер был чистым, вся одежда постояльца висела в шкафу, из вещей вроде бы тоже ничего не пропало. Во всяком случае, деньги лежали в портмоне, а то на полочке у зеркала. Часы и запонки были оставлены на прикроватной тумбе, документы – в портфеле, педантично разложенные по отделениям. Отчего постоялец умер, ясно не было.

Но повода отказаться от следствия не было тоже. Сам господин губернатор изволили потребовать дело завести. Сперва Фома Самсонович надеялся, что, может, и не криминальная то смерть, но какое-то неприятное чувство мешало отмахнуться от губернаторских претензий. Теперь же, после мотивационного общения с господином полицмейстером, надежды окончательно растаяли, как крем-брюле на летнем солнышке.

– Да я же вам битый час толкую! – взвилось охрипшее было начальство. – Господин Штельх имел намерение купить особняк купца Бабарыкова, с чем напрямую и обратился к господину губернатору! Вы поняли меня, Дрожкин? Если хоть кто-то прознает, я вас в пыль, в порошок сотру!

– Так точно, – почти рассеянно подтвердил Фома Самсонович. – Разрешите исполнять?

– Исполняйте, – устало махнуло рученькой начальство.

Фома Самсонович аккуратно притворил за собой двери кабинета и привычно продолжил костерить клятую мадам Бланшар. Особенно потому, что в свете открывшихся обстоятельств трупу срочно требовался некромантский осмотр на предмет проклятий и всего такого прочего. А Лукич, как назло, снова запил. Некроманты – люди тонкой душевной организации (во всяком случае, так Фома Самсонович считал до знакомства с мадам Бланшар), к ним с пониманием надобно. Но вот сейчас никакого желания понимать душевный раздрай Лукича начальник сыскного отделения не испытывал.

Оное отделение города Всеволжска располагалось на той же улице, что и градоначальственный особняк, где в числе прочих находился и кабинет полицмейстера, потому Фома Самсонович отправился к месту службы пешком.

Миновав перекрёсток, он раскланялся с парой знакомых и привычно нырнул в дверь, у которой, как обычно, дежурил городовой. При виде начальника тот взял под козырёк, и Дрожкин приветливо кивнул.

– А скажи, братец, пристав Тамарцев вернулся?

– Так точно, вернулся, ваше благородие, – гаркнул городовой.

Если и был во Всеволжске человек, более полицмейстера и начальника сыска, вместе взятых, невзлюбивший мадам Бланшар, то звался он Епифаном Тамарцевым. К службе своей пристав относился истово и категорически не терпел баб… дамского вмешательства в ход следствия. Именно он чуть не арестовал некромантку, благо Дрожкин успел отменить несвоевременную инициативу подчинённого. Как знал, что к мадам ещё придётся обратиться.

– Новости есть, Епифан Ермолаич? – с порога приставского кабинета спросил Дрожкин.

– Горничная призналась, что дрыхла ночью, потому ничего не видела, – не поднимая головы от стола, ответил Тамарцев.

Очень любил пристав порядок в документах, оттого стол его вечно был завален бумагами. И писал он весьма быстро, скорописи обучился на специальных курсах, чему Фома Самсонович иногда даже завидовал.

– Тогда слушайте мои новости.

Начальник городского сыска быстро ввёл пристава в курс дела. Ну право слово, неужели господин полицмейстер думал, будто столь важную информацию нужно утаивать от ближайшего сотрудника?

– Это что же получается? – удивился Тамарцев. – Ежли покойный господин Штельх собирался купить чудинов дом, а вместо того помер, дело-то нечисто. Всё ж проклят особняк-то, не зря ведьму Данилиху рядом не раз видывали!

Фома Самсонович поморщился. Данилиха, она же почтенная вдова Елена Ивановна Данилова, была для Тамарцева врагом всей жизни, разногласия с ней длились уж не один год и были на порядок серьёзней, чем с той же некроманткой, но происходили исключительно из суеверий в приставской голове.

– Не о том думаете, Епифан Ермолаевич, – со строгостью во взоре объявил Фома Самсонович, – нам нынче же нужен некромант, а Лукич уж третий день с зелёным змием воюет.

– И где я вам возьму некроманта, ежли вы и сами знакомы со всеми обстоятельствами? – снова опуская голову к бумагам, буркнул Тамарцев. – Может, к мадам Бланшар желаете обратиться?

– Желаю, – не моргнув и глазом, ответил Фома Самсонович. – Поезжайте и привезите госпожу некромантку сюда.

Последовала немая сцена. Тамарцев и рот открывал, и глаза пучил, но от потрясения не смог издать ни звука.

– Заодно извинения даме принесёте, – добил пристава сыскной начальник, – да поскорее, голубчик, одна нога здесь, другая там.

– Да за каким же лешим, Фома Самсонович?! – взвыл наконец Тамарцев. – Я с той дамочки ещё по прошлому делу подозрения не снял, а ну как она и в этом замешана?

– Одумайтесь, Епифан Ермолаич, – Дрожкин с укоризной покачал головой, – какие подозрения, если мадам Бланшар в конце марта даже к границам империи подъехать не успела? Да и на кой ей сдалась Аксинья Савушкина, девица крестьянского сословия и горничная госпожи Андреевой?

– Да кто ж их, благородных дамочек, знает? – пристав вскочил. – Вот разберусь, тогда скажу. Может, она вообще оттуда, из-за границы всё и заорганизовала?

– Бред у вас, Епифан Ермолаич, – постановил Дрожкин. – Приказ мой слышали? Исполняйте.

Он проследил, как подчинённый трепетно убрал бумаги в ящик стола, нацепил шашку и с видом крайнего недовольства начальственным произволом отправился за некроманткой. Пообещав самому себе, что непременно переговорит с Лукичом (а не поможет – потребует прислать в управление нового некроманта), Фома Самсонович зашёл в канцелярию и запросил из архива так и не раскрытое дело об убийстве архитектора Прохорова пятилетней давности. Вот чуялось ему, нехорошее творилось вокруг чудинова дома, и началось оно не вчера и даже не со смертью купца Гордеева.

ГЛАВА 2

– День-то какой, – обводя ладонью круг, включавший и яркое солнце, и голубое небо, и атмосферу в целом, не очень характерную для пусть и ранней, но осени, произнёс Павел Николаевич. – Вы торопитесь или можем прогуляться?

Мы с молодым купцом только что вышли из чайной. Торопиться было некуда. Тётушка звала к обеду, но до того всё моё время свободно. В новом доме хозяйничала экономка Марьяна, и мешать ей было себе дороже. Каждый день она начинала с того, что грозилась нанять мне личную горничную, ведь негоже «такой барыне» вовсе прислуги не иметь, но я пока уверенно отбивалась. Хотя в зиму, наверное, придётся подрядить сторожа или дворника, чтобы снег чистил. Помнится мне, что зимы в империи снежные, хотя… Надо уточнить у тётки, всё же Всеволжск несколько южнее, чем первопрестольная.

– Я бы прогулялась к этому знаменитому дому купца Бабарыкова, если вы, конечно, согласны проводить плохо ориентирующуюся в городе даму.

Протасевич оживился и махнул рукой, мол, сворачиваем влево.

– Тут как раз Подкняжья за углом начинается, – сообщил он. – Неужто заинтересовались?

Мы свернули на перекрёстке, однако ж далеко уйти не вышло. Мимо неспешно тряслась пролётка, но вдруг резко затормозила, когда чей-то голосина гаркнул:

– Да вот же ж она, Епифан Ермолаич!

Пристав Тамарцев собственной неприятной персоной.

– Мадам некромантка!

Я обернулась. Ну да, он самый. Типичный недалёкий служака, однако ж из тех, что способны вцепиться в горло и держать до конца.

– Тихо, чего орёшь, – рявкнул на сопровождающего пристав. – Мадам, извольте в пролётку, мне приказано доставить вас в отделение.

В пролётке, кроме него, сидели ещё два полицейских. Одного из них я знала. Бурмистр Юрков, под два метра ростом, тощий, но силой не обиженный: в два счёта снял с балки подвешенное тело купца Гордеева. Хотя Юрков узнал меня первым, он и кричал «вот же ж она».

– Ну вот, – обрадовался Протасевич, – я же говорил, что господин полицмейстер вас консультировать пригласит.

Для консультаций в таком тоне не приглашают, скорей уж на допрос.